Жемчужина востока

XV. СИНЕДРИОН

Еврейские воины грубо потащили за собою Мириам по узким темным улицам с обгорелыми и разгромленными домами, усеянными десятками и сотнями трупов. Они спешили как только могли, так как римляне, оттесненные в течение дня из этой части города, теперь вновь заняли его, предавая огню и мечу все встречное и стараясь отрезать евреям путь к храму, где те еще держались.

Северный и восточный внешние дворы храма были уже во власти римлян, и потому, чтобы проникнуть в ограду храма, приходилось делать большой обход. Однажды отряду, уводившему Мириам, пришлось засесть и под прикрытием выжидать, когда мимо них пройдет многочисленный отряд римлян, затем им приходилось ждать у каждых ворот, которые лишь после долгих переговоров и опросов отпирались для них, так что только под утро Мириам очутилась, наконец, во внутренней ограде храма. По приказанию начальника отряда ее втолкнули в тесную, темную и сырую келью одного из больших зданий и, заперев за ней дверь, оставили там одну.

Несмотря на страшную усталость, она не могла заснуть: воспоминания этого ужасного дня преследовали ее, как кошмар, среди которого, подобно светлому лучу солнца, ей улыбалось одно воспоминание — то были слова Марка: «Мириам, возлюбленная моя. Это сладкий сон, это чудная греза!..» Значит, он не забыл ее, любил ее,, несмотря на то, что в Риме сотни прекраснейших женщин окружали его, стремясь назвать его своим супругом. О, она верила в его любовь и была счастлива ею! Счастлива тем, что Бог помог ей спасти его жизнь. Правда, он был ранен, тяжело ранен, но ессеи — такие искусные врачи — вылечат его! И, опустившись на колени, Мириам стала горячо молиться. Вдруг ее слуха коснулся странный звук, точно слабый вздох, исходивший из дальнего угла ее кельи. Вглядевшись пристальнее, девушка различила в полумраке смутное очертание человеческой фигуры с длинною седою бородой. Что-то знакомое показалось ей в этой фигуре, и она приблизилась к тому месту, откуда слышался вздох. То был не человек, а только скелет, обтянутый кожей, на лице этого живого мертвеца горели только одни глаза. Девушка узнала его, это был Феофил, председатель совета ессеев; десять дней тому назад он, несмотря на увещания братьев, вышел из своего убежища и не возвратился более, его ходили искать, но нигде не нашли, думали, что он был убит кем-то из людей Симона, и вдруг Мириам находит его здесь. Оказывается, его захватили в плен евреи.

— Есть у тебя какая-нибудь пища, дитя? — простонал старик, узнав девушку.

— Да, господин, вот кусок сушеного мяса и ячменный хлеб, случайно оказавшиеся при мне, когда я шла на башню. Возьми их и кушай!

— Нет, нет, дочь моя! Это значило бы только продлить мои муки. Я рад, хочу умереть, но ты сбереги, спрячь это для себя, чтобы у тебя не отняли. Вот тут в этом кувшине есть вода; они давали ее мне, заставляя пить, чтобы продлить мои мучения. Пей, сколько можешь теперь, быть может, завтра они не дадут тебе воды!

Некоторое время продолжалось молчание, старик совершенно ослабел, а Мириам, глядя на него, горько плакала.

— Не плачь, дитя, обо мне, я скоро успокоюсь! Лучше скажи, за что заперли тебя здесь?

Девушка вкратце рассказала обо всем.

— Ты — отважная женщина, и твой римлянин многим тебе обязан! Я умираю, но в этот последний час призываю благословение Бога на тебя и на него ради тебя, дитя!

После того Феофил закрыл глаза и уже больше не мог или не хотел говорить.

Прошло немного времени, вдруг дверной засов заскрипел и в келью вошли два тощих, злобного вида еврея. Один из них грубо толкнул старика.

— Проснись, видишь, мясо, — и он ткнул ему кусок мяса под нос, — что, вкусно? Так вот, скажи нам, где хранятся твои припасы, и ты получишь весь этот кусок мяса!

Ессей только отрицательно покачал головой.

— Я не стану есть и ничего вам не скажу! Я умру, и все вы умрете, а Бог воздаст каждому по делам.

Тогда евреи принялись поносить и проклинать несчастного мученика, не обращая внимания на прижавшуюся в углу Мириам, которая, как только они ушли, тихонько приблизилась к старцу, но, взглянув в лицо, увидала, что он уже умер. Тихая улыбка скользнула по лицу девушки, она была рада за старика, что мучения его кончились.

Спустя немного, дверь снова отворилась, теперь пришли за ней.

Мириам встала и пошла на допрос. Проходя через внутренний двор храма, она заметила, что повсюду на мраморных плитах лежали еще не убранные трупы, а за стеною слышался шум битвы и потрясающие удары стенобойных машин.

Ее ввели в громадную залу с белыми мраморными колоннами, по которой бесцельно бродило много голодных, истощенных до преступления людей, в том числе много женщин и детей с провалившимися щеками и глубоко ушедшими в глазные впадины глазами, другие безмолвно и неподвижно сидели группами на полу, а в дальнем конце залы, под богатым балдахином, на возвышении сидели человек 12 или 14 почтенного вида старцев в богатых резных креслах художественной работы. По правую и по левую сторону от них стояло еще много таких же кресел, но пустых. Эти старцы были одеты в дорогие и великолепные одежды, висевшие на них, как на вешалках, а лица их были бескровны, сморщены и пугали своею худобой. То были члены еврейского Синедриона.

В тот момент, когда Мириам вошла в залу, один из членов Синедриона произносил приговор над каким-то несчастным, измученным человеком. Девушка взглянула на судью и узнала в нем деда своего Бенони, но это была лишь тень прежнего Бенони. Этот высокий, прямой старик, с гордой, уверенной осанкой был теперь дряхлым, согбенным старцем, из-под тонких бесцветных губ выставлялись желтые, точно ставшие длиннее, зубы, длинная серебристо-седая борода старика вылезла клочьями, руки дрожали, голова тряслась и была лишена волос. Даже сами глаза его приняли теперь какое-то злобное выражение, выражение глаз голодного волка. -

— Обвиняемый, что ты имеешь сказать в свое оправдание? — спросил он глухим, дребезжащим голосом.

— То, что я, действительно, утаил небольшой запас пищи, приобретенный мною за весь остаток моего состояния! Твои гиены схватили мою жену, мучили и истязали ее, пока она не указала им, где у меня были спрятаны мои запасы, которыми я надеялся поддержать жизнь жены и детей. Эти люди накинулись на пищу и уничтожили почти все на моих глазах.

Жена моя умерла от нанесенных ей ран, а все дети умерли голодом, кроме младшей шестилетней малютки, которую я кормил последними крохами. Когда и она стала умирать на моих руках, я упросил римлянина накормить ее, отдав ему все драгоценности, какие у меня были, камни и жемчуг, чтобы он отвез ее в свой лагерь и там кормил ее, за что обещал указать ему слабое место в нашей стене храма. Он накормил ребенка при мне и дал ей хороший запас с собою, обещая держать ее у себя, кормить каждый день, — и я указал ему место, где легко проникнуть в ограду храма. Но, как тебе известно, я был пойман, и то место стены было укреплено, так что моя измена не имела никаких дурных последствий. Однако, я готов еще двадцать раз повторить эту измену, если бы это было нужно, чтобы спасти жизнь моего ребенка. Вы убили мою жену и других моих детей, убейте и меня! Что мне жизнь!

— Презренный, что значит жизнь твоей жены и детей в сравнении с неприкосновенностью этого святилища, которое мы отстаиваем от врагов Иеговы?! Уведите его, и пусть его казнят на стене, в глазах римлян, его друзей!

Несчастного увели, а чей-то голос приказал: «Введите следующего изменника». Подвели Мириам. Бенони взглянул на нее и сразу узнал ее.

— Мириам! — простонал он, поднявшись со своего кресла, и тотчас же упал обратно. — Тут какое-нибудь недоразумение… Эта девушка не может быть виновна… отпустите ее!..

— Сперва выслушай обвинение против нее! — сказал угрюмо и подозрительно один из судей, тогда как другой прибавил:

— Это как будто та самая девушка, что жила в доме твоем, рабби Бенони, как говорят, она христианка!

— Скажи нам, женщина, ты принадлежишь к секте назареев?

— Да, господин, я христианка! — спокойно ответила Мириам.

— Мы собрались здесь теперь не для того, чтобы разбирать вопросы веры. Теперь не время заниматься этим! — вмешался Бенони.

— Пусть так, — произнес один из судей, — оставим вопросы веры. Кто обвиняет эту женщину и в чем?

Тогда выступил человек, за спиной которого, как заметила Мириам, стоял Халев, видимо, расстроенный и взволнованный, а за ним — тот еврей, который сторожил Марка.

— Я обвиняю ее в том, что она дала возможность бежать римскому префекту Марку, захваченному в плен Халевом. Мы положили его в старой башне, пока он не пришел в себя от ран.

— Римский префект Марк! — проговорил один из членов Синедриона. — Он ближайший друг Тита и один стоит сотни других римлян! Скажи нам, женщина, помогла ты ему бежать? Впрочем, ты, конечно, не скажешь! Обвинитель, изложи свои основания и доказательства!

Тот передал уже известное читателю.

За ним был допрошен страж и, наконец, Халев.

— Я ничего не знаю, кроме того, что ранил и взял в плен римлянина, которого на моих глазах снесли в бесчувственном состоянии в старую башню. Когда же я вернулся после новой атаки, римлянин исчез, а эта госпожа находилась в башне и утверждала, что он ушел в дверь. Вместе я их не видал! — кратко дал отчет Халев.

— Это — ложь! — грубо окликнул его один из судей. — Ты говорил, что префект был ее возлюбленным!

— Я сказал это потому, что много лет тому назад, на берегах Иордана, она сделала его бюст из камня. Она — скульптор!

— Разве это доказывает, что она была его возлюбленной? — спросил Бенони.

Халев молчал, но один из членов Синедриона, Симеон, друг Симона, сына Гиора-Зилота, сидевший подле него, крикнул:

— Перестаньте препираться! Эта дочь сатаны прекрасна, и, по-видимому, Халев желает взять ее за себя. Но какое нам дело до всего этого? Надо только иметь в виду, что он старается утаить истину!

— Никаких улик против нее нет! Отпустите эту женщину! — воскликнул Бенони.

— Что удивительного в том, что таково решение ее родного деда? — с едким сарказмом заметил Симеон. — Тяжелые настали времена, недаром рука Господня тяготеет над нами, если рабби укрывают христиан и потворствуют им, а воины лжесвидетельствуют потому только, что виновная прекрасна! Я же говорю, что она достойна смерти, так как укрыла римлянина, не то зачем бы она загасила светильник?!

— Быть может для того, чтобы самой укрыться от стражей! — сказал кто-то. — Только каким образом очутилась она в этой башне?!

— Я жила в ней! — ответила девушка.

— Одна, без воды и без пищи, словно сова или летучая мышь! Ведь, до вчерашнего дня башня была заложена кирпичами! Значит, ей известен был какой-нибудь потайной ход, которым она и спровадила римлянина, сама же не успела уйти за ним! Вот и все! По-моему, она достойна смерти!

Тогда старый Бенони встал и разодрал на себе одежды.

— Не достаточно ли крови льется здесь изо дня в день, чтобы нам искать и крови невинных?! Мы давали клятву чинить суд справедливый. Где же тут доказательства или улики? Многие годы она не видала даже этого римлянина. Именем Всевышнего протестую против этого приговора!

— Весьма естественно, что ты протестуешь: ведь она тебе своя! — сказал кто-то, и затем стали спорить и пререкаться, вдруг Симеон поднял голову и приказал обыскать ее.

Двое из архиерейских слуг принялись обыскивать девушку, разорвав ее одежды на груди.

— Вот жемчуг! — воскликнул один. — Взять его?

— Безумец, что мы, воры, что ли? Куда нам эти безделушки?! — окрикнул его сердито Симон.

— А вот и еще нечто! — сказал другой из слуг, вынув сверток письма Марка, который девушка постоянно носила у себя на груди.

— Только не троньте этого, не троньте, отдайте это! — взмолилась Мириам.

— Подай это сюда! — сказал Симеон, протянув свою тощую, костлявую руку и развязав шелковую нитку, прочел первые начальные строки этого письма: «Госпоже Мириам от Марка, римлянина, через посредство благородного Галла». Ну, что ты скажешь на это, рабби Бенони? Тут целый свиток, но читать все у нас нет времени, а вот конец: «Прощай, твой неизменно верный друг и возлюбленный Марк». Пусть читает остальное тот, кому есть охота, что же касается меня, то я удовлетворен: эта женщина — изменница, и я подаю голос за предание ее смерти!

— Это письмо было писано мне из Рима два года тому назад! — ответила было Мириам, но, по-видимому, никто не слыхал ее слов, все говорили разом.

— Я требую, чтобы все это письмо было прочтено от начала до конца! — заявил Бенони.

— У нас нет времени заниматься такими пустяками! — ответил Симеон. — Еще другие обвиняемые ждут очереди, а римляне разбивают наши ворота. Нам некогда тратить драгоценные минуты с этой христианкой, шпионкой римлян.

Увести ее!

— Увести ее! — подтвердил и Симон-Зилот; остальные утвердительно закивали головами.

Затем все собрались и стали обсуждать, какою смертью девушка должна будет умереть. После долгих споров и пререканий, после того как Бенони тщетно просил и убеждал, проклинал и заклинал, вынесен был следующий приговор: как всех предателей и изменников вообще, девушку нужно отвеет к верхним воротам храма, называемым вратами Никанора, которые отделяют двор Израиля от двора Женщин, и приковать цепями к центральному столбу над воротами, где она будет видна и римлянам, и всему народу израильскому, и там умрет голодной смертью или как Бог ей судил. «Таким образом, — заявил Симон-Зилот, — мы не обагрим руки свои кровью женщины. Кроме того, ввиду особого снисхождения к просьбам брата нашего, рабби Бенони, мы решили отсрочить исполнение этого приговора до заката солнца и заявить изменнице, что, в случае, если бы она за это время одумалась и пожелала открыть нам убежище римлянина Марка, мы возвратим ей свободу и полное помилование! Теперь отведите ее обратно в тюрьму! — приказал он, обращаясь к страже.

Стражи схватили Мириам и, проведя сквозь толпу голодных, останавливавшихся, чтобы плюнуть на нее или послать ей проклятье или камень, отвели ее обратно в ту темную келью.

Мириам села на пол и принялась есть спрятанный ею здесь кусок сушеного мяса и ячменного хлеба, затем, измученная и изнеможенная, заснула крепким сном. Спустя четыре или пять часов ее разбудил какой-то посторонний звук, она раскрыла глаза и увидела перед собою старого Бенони.

— О, дитя мое! Я пришел к тебе проститься с тобою и попросить у тебя прощения! Душа моя надрывается!

— Прощения? У меня? Да в чем же, дедушка? Ведь, с их точки зрения, приговор справедлив, и если ты хочешь знать, господин, я надеюсь, что мне действительно, удалось спасти жизнь Марка, за что я и должна заплатить своей жизнью! — Но как ты могла это сделать?

— Об этом не спрашивай меня, господин!

— Скажи мне и спаси свою жизнь! Ведь они вряд ли смогут вторично захватить его, так как теперь евреев оттеснили от старой башни, которая в руках римлян!

— Да, но евреи вновь могут овладеть ею. Кроме того, я подвергла бы опасности и другие жизни, жизнь дорогих и добрых друзей! Нет, я этого не могу!

— В таком случае ты должна будешь умереть позорною смертью, так как я бессилен спасти тебя. Не будь ты моею внучкой, хотя ты девушка, они распяли бы тебя на кресте на той же стене, поступив с тобою так, как поступают римляне с нашими братьями!

— Если на то воля Божия, чтобы я умерла, я умру. Что значит одна моя жизнь там, где ежедневно гибнут тысячи жизней?! Не будем больше говорить об этом!

— О чем же надо говорить, Мириам?! — простонал старик. — Кругом горе, горе и горе… Ты была права, когда убеждала меня бежать. А ваш Мессия, которого я отвергал и теперь отвергаю, да, он обладал даром прорицания: Иерусалим погиб, и наш храм тоже погибнет, римляне уже овладели внешними дворами, а в верхнем городе жители поедают друг друга и мрут. Хоронить мертвецов некому, все мы должны будем погибнуть или голодом, или от меча, и не останется в живых никого. Народ иудейский будет попран и поруган, храм Иерусалимский будет разорен, в нем не останется камня на камне! Да, все это будет!

— Но вы могли бы сдаться! Тит пощадил бы вас!

— Нет, дитя, лучше всем погибнуть! Сдаться, чтобы нас повлекли на поругание целому Риму, как жалких рабов, за колесницей победителя по улицам их пышной столицы! Нет, мы будем просить пощады у Иеговы, а не у Тита! Ах, зачем я не послушал тогда тебя! Теперь ты была бы в Египте или Пелле, а я погубил тебя, кровь от моей крови и плоть от моей плоти, я своими руками навлек на тебя этот приговор! — и несчастный старик ломал руки и стонал от нестерпимой душевной муки.

— Полно, дедушка, — успокаивала его Мириам, — умоляю тебя, не упрекай себя ни в чем! Для меня смерть не страшна. Да может быть, я даже и не умру!

Старик вдруг поднял голову и посмотрел на нее вопросительно:

— Разве у тебя есть какая-нибудь надежда уйти отсюда? Бежать? — спросил он. — Халев…

— Нет, не Халев, хотя я ему благодарна, что он там, на суде, пытался оправдать меня, но я предпочла бы умереть, чем бежать с ним!

— В таком случае… почему же ты думаешь?..

— Я не думаю, господин, а только надеюсь на Бога и верю, что Он может спасти меня. Одна из наших женщин, которую почитают за святую, предсказала, что я проживу целую жизнь!

В тот момент, когда она произнесла эти слова, раздался звук, подобный громовому раскату, и они почувствовали, что земля содрогнулась.

— Рабби Бенони, — крикнул снаружи чей-то голос, — стена упала! Не мешкай, рабби Бенони, ради всего святого, спеши!..

— Увы, дитя мое, я должен идти! Какой-то новый ужас и несчастье обрушились на нас, и они призывают меня в свет. Прощай, возлюбленная дочь моя, прощай и прости меня за все то зло, которое я навлек на тебя, видит Бог, против моей воли! И, обняв и поцеловав ее, старик вышел, оставив ее в слезах.