Жемчужина востока

III. РОЖДЕНИЕ МИРИАМ

Медленно тянулось время до вечера, но никто не приходил тревожить несчастных женщин. Часа в три после полудня Рахиль проснулась: ее мучил голод, но у них не было другой пищи, кроме зерна в зернохранилище. Нехушта рассказала своей госпоже о том, как она порешила с Амрамом и как доверилась ему.

За час до заката Нехушта, не спускавшая глаз с открытого пространства перед воротами стены, увидала, как двое людей, один Амрам, а другой, очевидно, его раб, с узлами на голове, подходили к воротам. Вдруг узел у них развязался, и Амрам стал возиться около него, затягивая бечевку. Нехушта поспешила спуститься вниз и отомкнула дверь.

— Где же твой раб? — спросила она, впуская Амрама и принимая из его рук тяжелый узел.

— Он сторожит внизу, ты его не бойся, он человек верный. Но вы обе должно быть голодны, я принес вам пищи и вина. Вино подкрепит силы твоей госпожи, а ваша вера не воспрещает употребления вина. Здесь и одежды для обеих вас, закусив, вы можете сойти сюда и переодеться. А вот еще, кроме всего остального, и это! — И он подал Нехуште кошелек, полный золота. — Это для вас будет всего необходимее! — сказал он. — Ты не благодари меня, я дал тебе слово спасти вас, сделать для вас все, что могу, и сделаю. Когда-нибудь, когда для вас настанут лучшие дни, вы возвратите мне все это, а я могу ждать. Проезд на галере я взял для вас, только смотрите, не дайте никому заметить, что вы христиане: моряки думают, что христиане навлекают несчастье на суда. Теперь помоги мне нести вино и пищу наверх; госпожа твоя, верно, нуждается в подкреплении сил!

Минуту спустя они были уже на крыше.

— Мы хорошо сделали, госпожа, что доверились этому человеку! Смотри, он вернулся и принес нам все, в чем мы нуждались! — проговорила арабка.

— Да почит на нем благословение Всевышнего за то, что он делает для нас, беззащитных! — отвечала Рахиль, бросив полный благодарности взгляд на финикиянина.

— Пей и кушай, — сказал Амрам, — тебе нужны силы! — И он подвинул вино, мясо и другие вкусные блюда, принесенные им.

После госпожи поела и Нехушта, затем обе они возблагодарили Бога и выразили свою признательность этому доброму человеку, который так заботился о них. После этого обе женщины пошли вниз и переоделись: одна — в богатые одежды знатной финикийской госпожи, а другая — в белое одеяние с пестрыми каймами, присвоенное приближенным рабыням.

День начинал угасать, но они выждали, пока почти совершенно стемнело, и тогда только вышли на улицу, где их ожидал хорошо вооруженный раб. В сопровождении последнего обе женщины и Амрам направились к набережной, выбирая самые безлюдные улицы, так как теперь, когда народу стало известно, что болезнь Ахриппы смертельна, солдаты восстали против властей, проявляя во всем наглое своеволие, врывались в дома, брали, что хотели, убивали тех, кто противился им.

У набережной наших беглянок ожидала лодка с двумя гребцами финикиянами. В шлюпку поместились обе женщины, Амрам и его раб, и она довезла их до стоявшей невдалеке от берега галеры, готовившейся к отплытию. Амрам представил капитану Рахиль в качестве своей близкой родственницы, гостившей у него и теперь возвращавшейся в Александрию, а Нехушту назвал ее рабыней. Затем, проводив их в предназначенную для них каюту, добрый купец простился с ними, пожелав им счастливого пути.

Четверть часа спустя галера снялась с якоря и, пользуясь благоприятным ветром, вышла в море. По прошествии некоторого времени ветер вдруг стих, и судно продолжало идти только на одних веслах. Свинцовое небо низко нависло над морем, предвещая сильную бурю. Капитан хотел было бросить якорь, но место казалось слишком глубоко, и якорь не встретил дна. За час же до рассвета вдруг поднялся страшный северный ветер, и вскоре разыгралась настоящая буря. Когда рассвело, Нехушта увидела вдали белые стены Тира, но капитан сказал ей, что зайти туда нет возможности, и что он пойдет прямо в Александрию.

Около полудня буря перешла в ураган. У судна сперва сломало мачту, а затем оторвало руль и его понесло с невероятною силой на прибрежные рифы, где, пенясь, с ревом разбивались громадные волны.

— Это все из-за проклятых христианок! — кричали моряки. — Клянусь Вакхом, я видел эту желтолицую женщину в амфитеатре.

Заслышав такие речи, Нехушта поспешила вниз, в каюту к своей госпоже, жестоко страдавшей от качки. Наверху же царствовала настоящая паника: не только экипаж судна, но даже невольники-гребцы кинулись к запасам спирта и старались хмелем отогнать ужас близкой смерти. Раза два эти возбужденные вином люди пытались ворваться в каюту, угрожая кинуть в море христианок, виновниц их гибели. Но Нехушта, со своей стороны, грозила убить первого, кто сунется в каюту, стоя в угрожающей позе у самой двери. Так прошла ночь, и когда рассвело, серая полоса берега вырисовывалась менее, чем в полумиле расстояния от судна, которое с быстротой молнии неслось на прибрежные скалы. Близость смерти протрезвила людей, они стали спускать шлюпки и готовить плоты из досок палубы. Видя, что все готовятся покинуть судно, Нехушта стала просить, чтобы спасли и их, но ее грубо оттолкнули, пригрозив смертью. Вдруг громадный вал подхватил галеру и бросил ее на скалы. Со страшным треском она врезалась носом между двумя рифами и засела на большой, плоской скалистой мели.

Плот и шлюпка удалялись уже от судна, а Нехушта, полная отчаяния, смотрела им вслед; вдруг страшный нечеловеческий крик покрыл рев бури и шум волн — плот и шлюпка, брошенные на скалы, разбились в щепки. С минуту несколько несчастных беспомощно барахтались в волнах, а там все снова стихло, и шлюпки и плота как будто не бывало. Тогда Нехушта, воссылая благодарение Богу, против воли их сохранившего им жизнь, вернулась в каюту и рассказала госпоже своей о случившемся.

— Да простит им Господь согрешения их! — сказала Рахиль. — Что же касается нас, то не все ли равно, утонуть там, на плоту, или здесь, на галере?!

— Мы не утонем, госпожа, в этом я уверена! — возразила Нехушта.

— Что дает тебе эту уверенность? Видишь, как море бушует! — заметила Рахиль.

Как раз в этот момент новый вал с бешеной силой подхватил галеру и не только приподнял ее с мели, на которой она засела, но даже перенес через гряду рифов, о которые разбились плот и шлюпка, выбросив на мягкую песчаную отмель берега, где она и осталась, глубоко врезавшись в мокрый песок, на расстоянии нескольких десятков сажень от берега. Затем, как бы закончив свое дело, ветер разом спал, и к закату море совершенно улеглось, как это часто бывает на Сирийском побережье. Теперь Рахиль и Нехушта, если бы были в силах, могли беспрепятственно достигнуть берега, но об этом нечего было и думать: то, что должно было случиться и чего Нехушта с тревогой ожидала с часу на час, теперь ожидалось с минуты на минуту — перед закатом у Рахили родилась дочь.

— Дай мне поглядеть на ребенка! — попросила молодая мать, и Нехушта показала ей при свете уже зажженного в каюте светильника хорошенького младенца, правда, очень маленького, но беленького, с большими синими глазами и темными вьющимися волосиками.

Долго и любовно смотрела на своего ребенка молодая мать, затем сказала: «Принеси сюда воды, пока еще есть время, надо окрестить младенца»!

И во имя Святой Троицы, освятив сперва воду, умирающая дрожащею рукой, обмоченной в этой воде, трижды осенила крестным знамением дитя, дав ему имя Мириам.

— А теперь, — сказала Рахиль, — проживет ли она один час или целую жизнь, все одно, она крещена мною и будет христианкой, а тебе, Ноу, я поручаю ее, как приемной матери. Заботься о ней и воспитай в духе христианства. Скажи ей также, что покойный отец ее завещал, чтобы она не смела избрать себе в мужья человека, который не исповедует Христа Распятого, такова и моя воля!

— О, зачем ты говоришь такие слова, госпожа?!

— Я умираю, Ноу, я это чувствую, и теперь, когда мой ребенок рожден для жизни временной и вечной, с радостью иду к тому, который ждет меня там, в новой загробной жизни, и к Господу Нашему и Богу… Дай мне того вина, оно восстановит мои силы; мне надо сказать тебе еще многое, а я чувствую, что слабею!

Рахиль выпила несколько глотков вина и затем продолжала:

— Как только меня не станет, возьми ребенка и иди в ближайшее селение, где дай ему немного подрасти и окрепнуть. Деньги у тебя есть, и тебе их хватит надолго. Когда дитя будет в силах, отправься с ней не в Тир, где мой отец воспитал бы ребенка в строгом иудействе, а в селение есеев на берегу Мертвого моря, где живет брат моей покойной матери Итиэль, и расскажи ему все без утайки. Хотя он не христианин, но человек добросердечный, он искренне сочувствует христианам, как ты знаешь, он жестоко упрекал отца за его поступок по отношению к нам и пытался сделать все возможное, чтобы спасти нас. Ему ты скажи, что я, умирая, просила его именем его покойной сестры, которую он так нежно любил, принять к себе мою дочь и быть ей вместо отца, а тебе — вместо друга и принять вас обеих под свою защиту. Тогда мир и счастие снизойдут на него и на весь дом его!

Последние слова Рахиль произносила с трудом, силы ее уходили. Затем она стала молиться, едва шевеля губами, и вскоре уснула. Проснувшись на заре, она знаками попросила принести к ней младенца и, возложив руки на его головку, благословила его, затем Нехушту и как будто снова забылась сном, но уже на этот раз — сном вечности.

С громким криком отчаяния кинулась Нехушта на труп своей госпожи и страстно целовала ее, мертвые руки, клянясь, что будет служить ее ребенку, как служила ей. Тут она вспомнила, что ребенок еще не ел и скоро почувствует голод, надо было спешить на берег. Но дорогую покойницу Нехушта не хотела оставить в добычу акулам и решила устроить ей царские похороны по обычаю своей страны. А какой костер мог быть грандиознее и величественнее этой большой галеры? С этой мыслью она вынесла тело покойной госпожи на палубу и, разостлав дорогой ковер, посадила ее, прислонив к обломку мачты. Затем вошла в каюту капитана, захватила из забытой на столе шкатулки золотые драгоценности, попрятала все это на себе и подожгла каюту. Найдя в углу амфору гарного масла, Нехушта разбила ее, разлила масло и подожгла его. Теперь она сбежала в каюту, схватила ребенка, укутала его в теплые одеяла и, выбежав с младенцем на руках на палубу, опустилась на мгновение подле своей мертвой госпожи и, страстно целуя ее, простилась с ней. Пламя начинало уже охватывать судно, когда Нехушта осторожно спустилась по веревочной лестнице, оставленной за бортом спасавшимися моряками и, очутившись менее уем по пояс в воде, бодро пошла к берегу, унося на себе все золото и драгоценности, какие только были на судне. Выйдя на берег, арабка взошла на высокий песчаный холм и с вершины его оглянулась назад на зажженный ею костер. Яркое пламя его восходило высоко к небесам, так как на галере было много масла в трюме.

— Прощай! Прощай! — громко воскликнула Нехушта, посылая последний привет своей любимой госпоже, и затем быстро стала спускаться с холма, спеша дойти до ближайшего селения.