Жил-был Пышта

Глава 21. Пусть будет горек им хлеб…

Вечером набрался полный зал зрителей. Клуб в Семиречке тесный, сделалось жарко. Пальто сложили кто под себя, кто на колени. И ребятишки на коленях у матерей.

— Мужики, не дымите табаком! Артистка закашляется! — запретили женщины. Это они увидели — Майка вышла на сцену с аккордеоном.

— А мы не артисты, мы комсомольская бригада «Не проходите мимо!», — сказала Майка и улыбнулась залу, и зал ответил ей сотней улыбок. Всегда ей все улыбались. Мужчины стали тушить цигарки.

Майка провела быстрыми пальцами по клавишам.

— Если хотите, мы вам споём!

Все захотели. И Майка пропела им прекрасную песню о Родине. А потом другую прекрасную песню, про любовь. А ребята стояли за занавеской, держали в руках свои лепёшки и тоже просили: «Ещё, ещё!»

пела Майка.

А Пышта (он стоял за занавеской на табуретке, это он открыл занавес, без него концерт не начался бы) видел, как шевелятся губы у женщин в зале. Женщины тоже пели с Майкой. Лица их были грустны и светлы. Они словно бы смотрели далеко и видели то, чего не мог увидеть Пышта даже отсюда, с высокого своего поста.

Фёдор запел «Рушничок»:

Почему взрослые люди всегда грустят, когда слушают эту песню? Наверно, они все далеко уехали от своих матерей и скучают по ним?

пел Фёдор.

Пышта думал о маме: «Мама, скоро мы уже вернёмся домой. И уж тогда я обещаю тебе… я обещаю тебе… обещаю тебе…»

Майкин аккордеон заиграл «Солнечный круг, небо вокруг», Пышта тотчас вытащил свою табуретку на серединку сцены и влез на неё. И когда наступила его минута, он спел голосом, резким, как у грачонка:

Так кончилась художественная часть. Все хлопали. Но Майка опять запела:

Вдруг Женя засвистел в милицейский свисток.

— Гражданка! Прошу уточнить, какую пшеницу вы имеете в виду? Кто её сеял? Кто растил? Кто боролся с сорняками? Назовите имена — страна должна знать своих героев!

Майка призадумалась.

— Ну, например, бригадир Петрушечкин!

По залу — шумок. Все оборачиваются на Петрушечкина. Он сидит — грудь колесом, рубашка застёгнута до горла, на пиджаке коллекция значков.

— Нельзя ли его на сцену, сфотографировать? — сказал Женя.

— Петрушечкин, на сцену! — зашумел зал.

Он пробирается к сцене. Женин киноаппарат тихохонько стрекочет.

— Не того фотографируете! Он об колхозе не думает, только об своём кармане! — сказал председатель, сидевший у окна.

— Того, — ответил Женя твёрдо. — Сейчас докажем, товарищ председатель! Каковы дела — такова и слава!

А Майкин аккордеон запел, как пионерский горн. И на сцену гуськом вышли пионеры. И за ними, без спросу, вышел Пышта.

— Кушайте лепёшки нового урожая! — звонко и дружно крикнул отряд.

И по пионерской цепочке побежала миска с лепёшками. Она добежала до последнего в ряду, до Пышты, и он поставил её на табуретку.

— Спасибо! А кого угощать в первую очередь? — спросила Майка.

— Бригадира Петрушечкина! — закричали пионеры.

Майка протянула ему лепёшки:

— Откушайте!

— Благодарствуем! — Петрушечкин отломил кусок.

А миску передали в зал, и она пошла гулять по рядам и мигом опустела. И как только рты задвигались, зажевали, киноаппарат снова зажужжал.

Ох, какие отличные кадры заснял он! Ох, как скривились жующие физиономии! А Петрушечкин сморщился, как гриб сморчок. Он прижмурил глаз, одну бровь зацепил за другую и, дёрнув носом как дятел, со злобой выплюнул жвачку в кулак.

— Горько! Горько! Полынное зерно! — кричали из зала. — Чьё зерно?

— Петрушечкиной бригады! — все вместе ответили пионеры.

— Напраслина! Не докажете! — побагровев, крикнул Петрушечкин.

— Уже доказано! На пункте дежурил пионерский пост! — смело ответил ему паренёк; пилотка торчала у него из кармана. — Не дали пионеры вашему зерну попасть в государственные закрома! И никогда не дадим!..

— Молодцы ребята! — шумел зал. — Гнать Петрушечкина из бригадиров! Гнать его!..

А Петрушечкин, злобно зыркнув на пионеров глазами, словно сказал: «Попадётесь вы мне!»

Но сомкнутым строем стояли ребята плечом к плечу, и вместе с ними Пышта. Все они смело глядели в лицо Петрушечкину — плохому хозяину, плохому человеку.

И во всех взглядах ребят, и в Пыштином тоже, Петрушечкин прочитал: «Всегда готовы!»

А председатель колхоза поспешно пробирался сквозь тесные ряды к сцене. Он поднялся и обнял ребят сразу столько, сколько смог обхватить широко раскинутыми руками.

Вся молодёжь Семиречки после вечера осталась в клубе вместе с Непроходимимами. И председателя колхоза тоже пригласили. Они сидели, спорили, подсчитывали какие-то строительные материалы, а у Пышты глаза слипались.

— Может, отведём его в автобус, уложим?..

Но Пышта ответил:

— Дед никогда не оставил бы ребёнка ночью одного в автобусе.

— Как только ему выгодно, так он вспоминает, что он ребёнок. Ну и тип! — возмутились Непроходимимы, и все, даже председатель колхоза, рассмеялись.

— Так это ж дедушка, а не я так бы сказал!

Они решили послушаться деда, и теперь Пышта сидит и клюёт носом. Их голоса он слышит сквозь глухую стену дремоты. Клюнет — проснётся, клюнет — проснётся… «Клюю как петух… И они про петуха говорят…»

Семиреченские девушки говорят:

— У вас тротуары, а у нас туфельки не надень. Возле клуба лужа — петух потонул… У вас клубы вон какие! У вас аккордеон с перламутровой грудью! А у нас одна трёхрядка-гармошка, да и ту вместе с её хозяином в армию проводили. У нашего председателя волейбольную сетку не допросишься…

Что ещё говорят, Пышта не слышит, он что-то уже видит во сне. Потом они про золотое яблочко на золотом блюдечке…

Это Майкин голос:

— Никто нам яблочко на золотом блюдечке не подносит. И клуб и стадион мы сами строили… А уж дороги… можем похвастать: получше ваших. Сами строили, поселковому Совету помогали. В вашей семиреченской луже мы полчаса буксовали…

А потом Пышта опять клюнул раз и услышал — говорят про камень, про дожди. Фёдор и Женя рассказывают, как спортивную площадку сделать, чтоб дождь между камешками уходил в землю.

Сквозь дремоту Пышта подумал: «Я люблю моих Непроходимимов. Я даже Майку, вредную, люблю». Он так сильно клюнул носом, что чуть не упал со скамьи.

Майка подошла, уложила, под голову сунула своё сложенное пальто: «Поспи, мы скоро кончим». Пощекотала ему щёку дыханием. Как мама. «Мама, мама, жаль, что я тебя не знал, когда ты была девочкой и училась в нашей школе. Ты, наверно, была храбрая. У тебя есть нож, как у охотника, и рюкзак, и сапоги. Ты у меня молодец, мама…»

Вдруг с грохотом открылась дверь. Пышта распахнул глаза и сел. Стуча сапогами, в клуб вошёл Петрушечкин.

— Председатель здесь, что ли?

— Что случилось? — Председатель встал.

— У вас всех один Петрушечкин всегда виноватый. А что молотилка стала и ни с места, я, что ли, виноват? Говорил — не для чего в ночную смену молотить, так нет! Вывели! Простаивают люди!

— Какая поломка? — спрашивает председатель.

— Электросварка нужна, — отвечает Петрушечкин. — Аппарат есть, а сварщик третьи сутки в Калитовке работает.

— Что ж, у вас никто сварке не обучен? — спросил Фёдор. — Комсомольцы народ грамотный, надо каждому изучить две-три профессии.

— Советовать каждый горазд, не дорого стоит, — злобно ответил Петрушечкин. — Что бороду выставил? Борода — трава, скосить можно! Борода — уму не замена! Вот коли бы ты электросварщиком был…

Фёдор встал, сказал председателю:

— Я электросварку знаю. Работал. Давайте сделаю.

— Если бы я что-нибудь в этом деле понимал, я бы пошёл тебе помочь, — сказал Женя.

— Сиди, — ответил Фёдор, накручивая на горло шарф.

Владик сунул ему в карман свой яркий фонарь:

— Пригодится.

И только Майка сидела отвернувшись и не смотрела на Фёдора.

Фёдор подошёл:

— Чего сердишься, Маечка?

Даже Пышта понял: Фёдору хочется услышать от неё на дорожку ласковое слово. Но Майка, кусая губы, сердито ответила:

— Сто раз просила: сбрей дурацкую бороду! Каждый грубиян насмехается!

Фёдор пошёл к двери. И они ушли все трое: Фёдор, председатель и Петрушечкин.

Пышта не заметил, когда собрание кончилось. Когда он разоспится, над ним хоть из пушек стреляй. Не слышал он, как Женя взвалил его, сонного, к себе на спину, как перенесли его в автобус, раздели, укрыли. И когда вернулся Фёдор, Пышта тоже не слышал.

Он проснулся от солнечного блеска. Стёкла в автобусе сверкали, покрытые изморозью. Утро, морозное утро!

Пышта сел и осмотрелся. Ни Майки, ни Жени, ни Владика нет в автобусе. А на месте Фёдора… Странно! Спит незнакомый человек. Лежит на спине, прикрыв глаза Фёдоровым свитером с оленями. Виден только крупный бритый подбородок, рассечённый синим шрамом.

Пышта догадался сразу: приехал друг Фёдора! Тот самый! Что прикрыл Николку в шахте. Приехал! Наконец-то Пышта увидит героя. Не в кино, не в «Пионерской правде», а рядом с собой, можно рукой дотронуться, тут, в простой, обыкновенной жизни!..

Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.

— Потуши… потуши свет… — пробормотал он.

Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:

— Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.

В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.

— Не выспался? — спросила она тихо.

— Молотилка работает. Хлеб идёт, — ответил Фёдор.

— А я тебя сегодня не узнал. — Пышта подошёл поближе. — Я думал, это твой друг тут спит.

— Какой друг? — удивилась Майка.

— Ерунда… — сказал Фёдор.

— Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…

Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.

— А мне никогда, ни слова… — грустно промолвила Майка.

Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.

— Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..

— Неправда, — ответила Майка. — Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.

— Урр-ра! — входя, вскричал Женя. — Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…

— А пока что… — сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. — Пока что… — сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, — пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! — И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.

А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.