Живой

8

О том, что жалоба сработала, Фомич догадался по тому, как нежданно-негаданно зашел однажды под вечер Пашка Воронин и, не разгибаясь в дверях, через порог сказал:

— Забери свой велосипед. Он в сельсовете стоит, в Свистунове.

— Я не имею права, — скромно ответил Фомич. — Кто его брал, тот пусть и приведет.

— Как же, приведут. На моркошкино заговенье. — Пашка хлопнул дверью и ушел.

— Ну, мать, теперь жди гостей повыше, — изрек глубокомысленный Фомич.

Через день пополудни они нагрянули. Один совсем молоденький, востроносый, простовато одетый — полушубок черной дубки, на ногах черные чесанки с калошами. На втором было темно-синее пальто с серым каракулевым воротником и такая же высокая — гоголем — шапка. И телом второй был из себя посолиднее, с белым мягким лицом, и смотрел уважительно. Вошли, вежливо поздоровались, сняли шапки, обмели у порога ноги и только потом прошли к столу.

— Вы писали жалобу? — спросил Фомича тот, что посолиднее.

— Не знаю, — Фомич выжидающе поглядывал на них.

Авдотья замерла возле печки с ухватом в руках — чугун с картошкой выдвигала, чтоб немного остыл к обеду.

— Мы представители обкома, — сказал младший.

— Не знаю, — Фомич и ухом не повел.

— А-а, понятно! — улыбнулся востроносый. — Федор Иванович, покажите ему бумаги.

Тот, что посолиднее, вынул из бокового кармана конверт с бумагами и протянул Фомичу. Живой взял конверт, проверил бумаги — все писано им, но ответил опять уклончиво:

— Не знаю… Кто такие будете?

— Да вы, товарищ Кузькин, воробей стреляный! — засмеялся опять востроносый. — Вот наши документы. — Он протянул Фомичу свое обкомовское удостоверение, за ним последовал и солидный.

Фомич, не торопясь, прочел удостоверения и только потом предложил сесть к столу.

Вошли ребята — сразу втроем — с сумками в руках и, не глядя, кто и что за столом, заголосили от порога:

— Мам, обедать!

— Да погодите вы, оглашенные. Не успели еще порог переступить. Как грачи. Не видите — люди за столом.

— Нет, нет, кормите! — быстро встал из-за стола молодой. — Мы посидим, подождем.

Фомич вынес из чулана лавку и усадил обкомовцев.

Авдотья налила чашку жидкого гречневого супа и поставила в алюминиевой тарелке очищенную, мелкую, как горох, картошку. Ребята бесцеремонно осматривали гостей и только потом проходили к столу. Ели они молча, дружно и быстро, как вперегонки играли. Вместо хлеба ели картошку, макали ее в соль и отправляли в рот. Опустошив алюминиевую тарелку, выхлебав чашку супа, они полезли на печь.

— А что ж вы им второе не подали? — спросил Авдотью солидный.

— Все тут было, — ответил Фомич. — В чашке, значит, первое, а в люменевой тарелке второе.

— Мам, а что было на второе? — спросил от порога меньшой Шурка.

— На второе кресты, — ответила Авдотья.

— Перекрестись, да на боковую. Так, что ли? — солидный с улыбкой смотрел на Фомича.

Фомич принял шутку:

— Да живот потуже подтяни.

— Кажется, вы уж и так на последнюю дырку затянулись, — сказал солидный.

— Есть еще запас, есть, — отшучивался Фомич, похлопывая себя по животу.

Солидный вопросительно поглядел на молодого, а тот, еле заметно подмигнув Фомичу, улыбаясь, сказал:

— А вы покажите-ка нам свои запасы. — И солидному: — Начнем с подпола, Федор Иванович.

— Да, конечно. Посмотреть надо. — Солидный встал и начал расстегиваться.

Фомич принял его тяжелое пальто и положил на кровать.

— Вы бы лучше повесили, — сказал солидный, с опаской поглядывая на кровать, на ветхое лоскутное одеяло.

— Да у нас на вешалке шоболья-то больше, — сказал Фомич. — Как хотите! Я повешу.

Но солидный, увидев на вешалке драную Фомичову фуфайку да обтрепанные ребячьи пиджаки, поспешно остановил его:

— Нет-нет. Пусть там лежит. Я ведь ни о чем таком не подумал.

Востроносый, растягивая во все лицо подвижные смешливые губы, похлопывал дружески хозяйку по плечу:

— Ничего, ничего. Уладится. — Свой полушубок он кинул рядом с пальто на койку. — Айда в подпол! — Он сам открыл половицы и первым же спрыгнул. — Посветить чего не найдется?

Фомич подал ему зажженную лампу.

— Ну как, Федор Иванович, спуститесь? — спрашивал он из подпола.

— Да, да. — На Федоре Ивановиче был хороший черный костюм и ботинки. Он осторожно оперся о половицы. — Да тут глубоко! Без парашюта не обойдешься. А ну-ка мне точку опоры!

— Сейчас табуретку поставлю. — Фомич подал им табуретку.

Федор Иванович спустился в подпол, и они с минуту оглядывали небольшую кучу мелкой картошки.

— Это что у вас, расходная картошка? — спросил Федор Иванович.

— Вся тут, — ответил Фомич.

Они молча вылезли.

— Кладовая у вас есть?

— Нет.

— Это что ж, весь запас продуктов? — Федор Иванович ткнул рукой вниз.

— Вон еще кадка с капустой в сенях стоит.

Они вышли в сени.

— Как же вы живете? — спросил Федор Иванович растерянно.

— Вот так и живем, — ответил Фомич.

— Я же говорил вам — типичный перегиб, — сказал востроносый. — Мотяковщина!

Федор Иванович как-то посерел, и лицо его вроде бы вытянулось. Не сказав ни слова, он возвратился в избу, быстро оделся и попрощался с хозяйкой, глядя себе под ноги:

— Извините за беспокойство. Постараемся помочь. А вы пройдемте с нами, — сказал он Фомичу.

Возле бригадировой избы стоял «газик».

— Садитесь! — Федор Иванович пропустил Фомича на заднее сиденье вместе с востроносым и приказал шоферу: — Посигналь!

На звук сигнала выбежал из дому Пашка Воронин. Федор Иванович кивнул ему:

— Садитесь…

Пашка влез тоже на заднее сиденье, притиснулся к Фомичу, и поехали. Свернули в Свистуново. Остановились возле правления.

— Пошли! — Федор Иванович вошел первым.

В правлении Гузенкова не оказалось. Лысый Корнеич высунулся из дверей бухгалтерии и сказал услужливо:

— Посидите! Я сбегаю за Гузенковым. Мигом обернусь.

— Не надо! — остановил его Федор Иванович. — Вы кто здесь?

— Счетовод.

— И отлично! Вам Кузькин знаком?

— Так точно! — по-военному ответил Корнеич.

— Завтра Кузькину лошадь выделите. Он в райком поедет.

Корнеич передернул усами и с недоумением глядел то на приезжего начальника, то на стоявшего за ним Пашку Воронина. Наконец осторожно возразил:

— Я, конечно дело, передам Михаил Михайлычу. Только это, товарищ начальник, лодырь. — И поспешил добавить: — Правление, значит, определило его таким способом.

— А это что? — Федор Иванович показал справку. — Кто ее выдавал? Правление?

Корнеич только глянул и рявкнул:

— Так точно! Я то есть. Но, позвольте сказать, товарищ начальник, эту справку он взял обманом.

— Как обманом?

— Он у меня выпросил ее для райсобеса.

— Это не важно, для кого. Верно, что он выработал столько трудодней?

— Это уж точно! — Корнеич по-прежнему стоял навытяжку, и его тяжелые, в крупных синих жилах кулаки доставали почти до колен.

— Так вот, завтра же дать Кузькину лошадь. А вы приезжайте в райком к девяти часам, — обернулся он к Фомичу.

— Товарищ начальник, я лучше пешком пойду, — сказал Фомич.

— Почему?

— Боюсь, замерзну в дороге-то. Мороз вон какой. А моя одежка что твои кружева — спереди дунет, сзади вылетит.

— Хорошо. Дайте ему с подводой и тулуп, — сказал Федор Иванович.

— Сделаем! — рявкнул Корнеич.

— А вы, — обернулся Федор Иванович к Пашке Воронину, — сегодня же возвратите Кузькину велосипед. Он у вас где хранится?

— В сельсовете.

— Вот так. — Федор Иванович, не прощаясь, вышел из правления.

Фомич выбежал за ним.

— Садитесь! — сказал Фомичу Федор Иванович. — Подвезем вас до дому. Да смотрите, завтра вовремя приезжайте. И непременно на лошади.

А поздно вечером Пашка Воронин привел велосипед; он оставил машину на крыльце и постучал в окно. Когда Фомич вышел, его и след простыл.