Живой Журнал. Публикации 2021

Массовое ритуальное самоубийство молнией (2021-08-05)

Хирург Иван Михайлович Сечников купил себе имение поблизости от вотчины своего друга и коллеги.

Родовой дом его друга ― естествоиспытателя Ильи Ильича Мечинского находился на берегу огромного озера. Сюда два приятеля приезжали на лето, когда в занятиях Военно-хирургической академии начинался перерыв.

По чётным дням обедали у Мечинского, а по нечётным ― у Сечникова.

Дом Мечинского был огромен и стар, дом Сечникова ― только что отстроен в модном стиле. Там не было ни одного одинакового окна, по стенам архитектор пустил гипсовые лианы и завитки, а под крышей дорогой художник из новых выложил мозаику с демоном. Демон обнимал лебедя, лебедь при этом обращался в девушку, одним словом, крестьяне, проходя по своим деревенским надобностям мимо, отворачивались, сплёвывали и протяжно произносили: «Срамота».

Мечинский, наоборот, жил в доме, построенным ещё его батюшкой, который придерживался строгого классицизма во всём ― от колонн до галстуха. Старый Мечинский был потомком поляка и шведской няньки ― порывистым, как польский улан, и суровым, как шведская природа. От него Мечинский унаследовал интерес к сборке мебели и большим семьям.

К примеру, несмотря на Манифест, он был строг к крестьянам. Они же его трепетали, помня, что покоится в подвале под сельской церковью. А в подвале лежало тело деревенского старосты, что повздорил с барином.

Наутро после ссоры староста скончался, был собственноручно забальзамирован Мечинским-старшим, и теперь лежал в гробу со стеклянной крышкой.

Непослушных детей пугали тем, что их оставят с мумией на ночь.

Наказание было столь страшное, сколь никем и ни разу не осуществлённое.

Год тянулся за годом. Два друга производили опыты, после которых по всей округе несло то серой, то жжёными перьями. Иногда из сарая-лаборатории выбегал телёнок с двумя головами, все коровы в хлеву гадили по звуку медного колокольчика, а голова дворового пса жила отдельно от туловища, насаженная на пучок трубок.

Помогал им в этой работе серб Каравайджич, привезённый в Россию Сечниковым при каких-то таинственных обстоятельствах. Ходили слухи, что Николае Каравайджич у себя на родине проводил опыты с электричеством. Он подлежал призыву в австрийскую армию, но оказался пацифистом. Когда за ним пришли, он зарубил саблей трёх австрийских солдат и, не без помощи проезжавшего мимо на воды Сечникова, бежал.

Серб дурно изъяснялся по-русски, что не помешало тому, что в вотчине его русского покровителя треть крестьянских сорванцов получила чёрные вьющиеся волосы и буйный нрав.

По утру они купались ― Сечников в бегущей под горой реке, а суровый Мечинский лез дома в ванну со льдом. Потом они сходились и обсуждали свои опыты над природой.

К примеру, Сечников придумал особые подтяжки с винтом, позволявшие людям перемещаться по воздуху. Но работа над изобретением застопорилась, и теперь Сечников объяснял:

― А знаете, коллега, я в таких случаях спрашиваю себя: а могло ли это использоваться для военных нужд, и сразу же себе отвечаю: да, могло! И в этот момент, как с плеч дорой! Полное освобождение! Столько времени оказывается годным для другого!

Мечинский относился к этому с пониманием:

― Та же история, коллега! Только я думаю: а могли бы использовать моё изобретение для того, чтобы разнообразить плотское вожделение? И тут же понимаю ― легко! И сразу же теряю интерес к проблеме.

Вот, к примеру, Николае навёл меня на мысль, что направление электричества в проводе можно быстро менять ― туда-сюда, туда-сюда. А электрическая энергия в медном проводе ― что, если она не течёт внутри него, как вода в трубе, а течёт снаружи, подобно, подобно… Чёрт! Наверняка это можно использовать для порнографических картинок!

За обедом оба соседа обычно были погружены в чтение.

Как-то, по своему обыкновению, Мечинский читал «Петербургский листок», а Сечников ― «Московское обозрение», при этом то один, то другой опускали края своих газет в тарелки с супом.

Суп унесли, но друзья, казалось, этого не заметили. Сечников машинально взял из вазы пригоршню вишен. Немного погодя он вытащил из-за щеки первую косточку и, отвлёкшись от своей газеты, прицелился в кошку на крыше сарая. Кошка подпрыгнула и зашипела, хоть косточка и угодила в слуховое окно.

Но тут их потревожили. Мирную трапезу нарушил серб. Сперва что-то рухнуло в зале, затем раздались громовые шаги, а потом появился сам Каравайджич.

Он ввалился в столовую, как разбойник в корчму, и заорал, что к друзьям приехала неизвестная дама.

Мечинский демонстративно прочистил ухо.

Сечников не обратил на жест друга никакого внимания и так же безумно заорал в ответ: «Проси! Проси!»

Неизвестная в чёрном платье впорхнула в столовую.

Газеты были тут же сброшены, как паруса в шторм.

Тарелки исчезли. Их сменили фужеры. Каравайджич притащил ведёрко, в котором стыло, как француз под Москвой, шампанское.

― Мой муж, ― начала красавица, и два друга, вздохнув, в печали уронили головы: ― Сечников на левое плечо, а Мечинский ― на правое.

― Мой покойный муж… ― продолжила она, и друзья тут же выправились. ― Мой покойный муж знал вас, господин Сечников, как изобретателя кислородного насоса для аэронавтов. А вас, господин Мечинский, как создателя аппарата для автоматической стрижки рекрутов. Он преклонялся перед вами, как может преклоняться купец второй гильдии перед знаменитыми естествоиспытателями природы. Всё наше состояние он вложил в экспериментальный аппарат для полётов с помощью аэродинамической подъёмной силы.

И вот мой муж погиб, а возможно убит. Его аэроплан был испорчен, и мой бедный супруг превратился в мокрое место. Я не нахожу себе места от горя, ― тут гостья раскинула руки, и чёрное платье прекрасно обрисовало её высокую грудь.

― Но не только муж мой стал жертвой тёмных сил. Я склонна думать, что это чудовище, оккультист и чернокнижник, готов погубить множество других невинных. И вы… ― тут она зарыдала.

Вышло немного неискренне, но кто мог обвинять в неискренности молодую вдову. Уж по крайней мере это не стали бы делать Сечников с Мечинским.

― Помилуйте, сударыня, что за чудовище? ― не сдержался Мечинский.

― Граф Распутин, ― произнесла вдова сквозь рыдания.

Друзья помолчали.

― Этот ― мог, ― сказал наконец Мечинский.

И Сечников согласно кивнул:

― Этот ― точно мог.

О графе Распутине давно ходили недобрые слухи. Петербург говорил об ужасных оргиях, которые граф устраивал в своём дворце, о том, что он устраивал в Петергофе человеческие жертвоприношения. По крайней мере смотритель купален обнаружил после шумного празднования именин графа груды одежды невесть куда девшихся людей.

Но граф был принят при дворе и научил Государя выдавать коньяк с ломтиком лимона в большом стакане за крепкий чай. Последнее обстоятельство делало мрачного графа неуязвимым. Всем было известно, что Государь боится царицы больше Страшного суда, но отказаться от коньяка не в силах.

Граф производил опыты с магнетизмом, оживлял лягушек, предсказывал будущее и утверждал, что построил машину времени.

При упоминании машины времени Сечников и Мечинский обычно кривились, потому что первый доказал на пальцах её принципиальную невозможность, а второй показал с помощью графиков, что даже если она будет работать, то мир провалится в тартарары.

Для Сечникова и Мечинского в просьбах вдовы о помощи начинало вырисовываться что-то личное.

― В полнолуние граф собирает своих адептов в Павловске, он будет демонстрировать им свою машину. Часть его поклонников убеждена, что с помощью этого механизма они отправятся в будущее, часть считает, что переместятся в прошлое, а третьи убеждены, что наступит Конец света. Поэтому и те, и другие, и третьи обрядились в белые одежды. Одним словом, граф планирует ритуальное убийство, ― закончила вдова.

― И что же мы должны делать? ― резонно спросил Мечинский.

― Остановите их!

― Зачем? Если они переместятся во времени, то мы избавимся и от графа, и заодно от толпы глупцов, а если наступит Конец света, то мы избавимся от прошлых забот и не факт, что приобретём новые.

― Ну… Я ещё не придумала, ― вдова смутилась. ― Но, в конце концов, вам не будет обидно, если машина графа заработает, пусть даже плохо, и он укрепит свою славу, хоть время в машине там будет какое-то не то?

― Логично, ― отвечал Сечников, помедлив немного. ― Когда граф собирает своих еретиков?

― В Полнолуние!

― Да Полнолуние, спрашиваю, когда!?

― Сегодня ночью!

― Вот это поворот! Коллега, как обстоят дела с вашим рекуператором?!

― Отлично! Рекуператор готов! А ваш монгольфьер?!

― В порядке!

― Не соединить ли наши усилия?!

― Непременно!

Тут только друзья поняли, что они стоят друг напротив друга и орут, а их гостья, кажется, упала в обморок.

― Чёрт, ― поморщился Мечинский. ― Мы забыли спросить, как её зовут.

Прекрасная вдова на миг открыла глаза и довольно громко прошептала:

― Баронесса Мария-Луиза фон Бок!

И тут же потеряла сознание снова.

Друзья поручили её заботам Каравайджича, а сами отправились в лабораторию, где стоял рекуператор электрической энергии, представлявший собой конденсаторные баллоны с огромными электродами для забора грозовой энергии.

Мечинский поскакал к себе за монгольфьером и вскоре вернулся на телеге. Он сидел на груде прорезиненного полотна и безжалостно стегал лошадей.

Друзья загнали телегу в сарай, пристроили рекуператор в плетёную корзину, приладили горелку и, наконец, вывели телегу во двор.

На их крики из дома явился Каравайджич и уселся рядом. Кони рванули с места, и уже через пять минут Сечников и Мечинский, отъехав на чистое место, запалили горелку. Они радостно смотрели, как расправляется над телегой монгольфьер. Синее пламя плясало на краю трубки, и это был цвет надежды.

Они прыгнули в корзину, а Каравайджич рубанул кривой турецкой саблей по тросу.

Монгольфьер медленно поднялся в воздух и поплыл над озером, затем повернул на юг ― как раз в направлении Павловска.

Внизу проплывали рощи, поля, чадил на железнодорожной ветке паровоз.

Небо наливалось чёрным.

Воздух был сух и горяч, ветер дышал жаром.

На горизонте метались сполохи.

Коллеги уверились в том, что граф-чернокнижник недаром выбрал эту ночь. Дело, разумеется, не в Полнолунии, а в скоплении энергии молний.

Вот ради чего он вывел своих поклонников в чистое поле. И точно ― издалека они увидели на склонах Славянки толпу людей в белом. Каждый из них был вооружён металлическим шестом, причём шесты были связаны цепями.

В середине долины, прямо напротив театра Гонзаго, стоял чёрный механизм, похожий на самовар. К нему-то и тянулись все цепи.

Шар медленно приближался к участникам этого спектакля, и вдруг они увидели первую молнию.

― Идём на грозу! ― произнёс Мечинский решительно.

Нестерпимый белый свет залил окрестности, и молния ударила в верхушку высокого дуба, под которым любил сиживать сам император. Раздался слышный даже из монгольфьера треск, и дерево внизу запылало, бросая вверх пригоршни искр. Будь Государь Павел ныне жив, а не убит апоплексическим ударом в висок (ну, или как-то иначе), то непременно бы погиб сейчас ― разумеется, если бы сидел под дубом.

― Сейчас будет ещё, ― закричал Мечинский. ― Готовьтесь, коллега!

Молния ударила рядом, но заряд прошёл мимо. Только волосы двух друзей, наэлектризовавшись, встали дыбом.

― Мы уже близко!

― Ничего не выйдет! ― голос на миг потерявшего самообладание Сечникова был полон отчаяньем.

― Без паники! ― Мечинский стал вращать винт, и в рекуператоре всё завертелось. ― Только мы перенаправим луч!

Но нижний электрод не двинулся с места ― он висел всё так же криво.

И тогда Мечинский схватился за голову, и Сечников подумал ― вот она, смерть Ильи Ильича. Но тут же, собрав всё своё мужество, воскликнул:

― Нас спасёт летательный винт!

― Позвольте, коллега, он ещё не испытан!

― Ничего, я одену его, и подлечу к электроду сбоку.

― Невозможно! Вы можете только надеть его! Или одеть? Впрочем, давайте!

Сечников одел или же, вернее, надел подтяжки с летательным винтом, Мечинский нажал кнопку у него на животе, и его бесстрашный друг вывалился из кабины.

Сперва Сечников падал камнем, но потом винт вынес его вверх. Лететь было тяжело, громоздкая конструкция давила на шею, но выбирать не приходилось.

Он подлетел к электроду и, перекрестившись, взялся за него. Жар электрического тока обжёг ладони, но Сечников продолжал жать и, наконец, увидел, что в поворотном механизме застряла вишнёвая косточка. Он ловко поддел её ногтем и сунул в жилетный карман.

Когда препятствие было устранено, электрод мгновенно встал на своё место.

Теперь он, торчавший из днища корзины, нацелился прямо на конструкцию графа Распутина.

Вокруг, сколько видел глаз, сверкали молнии, бушевало голубое и синее пламя.

И вот одна из молний ударила в металлический щуп на вершине монгольфьера.

Метнулись стрелки в окошках приборов, задрожали баллоны со сжиженной энергией, набирая вес.

Мечинский открыл клапан, и синяя молния вырвалась с конца нижнего электрода.

Через секунду между машиной графа Распутина и воздушным шаром засияла дуга.

Раздался хлопок, и в воздух поднялись обломки, смешанные с комьями земли.

Граф провалился, как будто бы его и не было.

Только идеальный чёрный круг из выжженной травы остался на том месте, где стояла его машина.

Адепты валялись тут и там. Из-за их белых одежд казалось, что на лугу пасётся овечья отара. Понемногу они приходили в себя и махали пролетающему мимо монгольфьеру.

Тот летел всё ниже и ниже ― через дыры, пробитые в куполе, улетучивался воздух, иссякал запас в баллонах с горючим газом, но ветер удачно переменился, и шар понесло обратно к дому.

Усталые, но довольные, Мечинский и Сечников возвращались домой. Их сюртуки были продраны, волосы опалены, но правосудие свершилось. Генератор графа был уничтожен, а его глупые поклонники ― спасены. Последнее, впрочем, не так уж и радовало друзей.

Они добрались до дома Сечникова и первое, что увидели ― кальсоны Каравайджича, лежавшие в зале поверх чёрного платья вдовы. Самого серба видно не было, но по крикам из его комнаты было понятно, что он чем-то отчаянно занят.

Учёные сели за стол, и Мечинский обнаружил около своего кресла «Петербургский листок», хоть и помятый, но до сих пор недочитанный.

Сечников наклонился, нашёл своё «Московское обозрение» и раскрыл его.

Мечинский закурил сигарку, а Сечников стал набивать трубку. Он машинально залез в жилетный карман и нащупал там косточку. Сложив пальцы особым образом, он стрельнул ей в кошку на крыше сарая-лаборатории. Кошка взвизгнула и помчалась по крыше.

Но трубка уже разгорелась, и скоро табачные облака укрыли их от окружающего неидеального мира.

Спокойствие снизошло на Илью Ильича и Ивана Михайловича, разве крики и рыдания безутешной вдовы из дальних комнат немного отвлекали их от чтения.

_{И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.}

Извините, если кого обидел.

05 августа 2021