Живые, пойте о нас!

Вторые сутки

Ночь на 6 октября не принесла морякам облегчения. Не было ни минуты передышки. Перестрелка слышалась отовсюду. Особенно сильным был огонь в западной стороне парка.

Сражавшиеся в районе Монплезира Петрухин и бойцы рот Зорина, Труханова и Федорова пытались узнать обстановку.

Разведчики предпринимали отчаянно смелые попытки прорваться к Фабричной канавке. Ведь оттуда, со стороны Ораниенбаума, десантники ждали бойцов 8-й армии.

Вылазки разведчиков стоили больших жертв. Погиб Владимиров, не вернулся Музыка…

Измотанные, голодные десантники помогали тяжелораненым, перетаскивали их поближе к Монплезиру, где, казалось, огонь был слабее.

Где-то у Самсоновского канала снова и снова вспыхивали огни автоматных очередей. И в Александрии бились моряки. Матросская «полундра» и «ура» свидетельствовали: там шли в атаку десантники.

Было еще совсем темно, когда за Монплезиром раздались взрывы. В течение нескольких минут один за другим легли четыре вражеских снаряда.

Круташев и Павел Добрынин лежали в траншее у западной Воронихинской колоннады.

— Готовят атаку… — сквозь зубы произнес Иван Круташев. — Не выйти Петрухину. Как ребята подниматься будут?..

Павел не видел лица своего командира, не слышал голоса, в котором звучали тревога и боль. И когда Иван Круташев положил свою руку на плечо Добрынина, тот почувствовал, как в нем поднимается ярость, желание мстить.

Он понял жест командира.

— Я пойду. Заткну глотку этой пушке!

Добрынин пополз, держа наготове гранаты. В зубах — нож, подарок мальчика из Кронштадта. Путь его лежал к Большому дворцу, откуда било орудие. Несколько метров прополз благополучно, цепляясь за выбоины, кучи битого камня. За деревом сверкнула вспышка. Павел упал. Через секунду он увидел, как метнулось за соседнее дерево что-то большое, длинное.

«Немец», — успел подумать Павел и кинулся вслед за ним.

…Тяжелая немецкая пушка замолчала. Гранаты, которые Павел бросил, сделали свое дело. Застыли на земле тела артиллеристов.

Горели, гулко взрываясь, ящики с боеприпасами. Павла контузило.

С трудом полз он обратно, все в нем дрожало. Обессиленный, он все искал и искал свою финку, которую потерял по дороге.

— Финка… Мальчонка ведь подарил в Кронштадте… Где она? — твердил он.

— Успокойся, Павел. Найдешь другую. — Круташев громко кричал, ибо Павел не слышал, что говорил ему командир. — Молодец! Заткнул-таки глотку немецкой…

Теперь фашисты били по Монплезиру минами. Рассветало. Наступало утро второго дня боя.

Петрухин понимал, что оставаться больше в Монплезире нельзя.

— Папаша! — окликнул он уже немолодого, призванного из запаса бойца.

Это был Николай Васильевич Баранов. Он и впрямь годился в отцы морякам рождения двадцатого — двадцать первого годов. Воевал в империалистическую, в гражданскую. Видно, потребовались России и старшие ее сыны. Баранов стреляет не торопясь, бьет врага без промаха.

— Здесь я, — негромко отозвался Николай Васильевич.

— Накроет нас немец, надо переходить в другое место. Думаю насчет во-он той горки. Ее Шахматной зовут. Успеть бы раненых туда перенести… Ты как скажешь?

Баранов неторопливо произнес:

— Возьму с собой Леонида Бондаренко и еще двух ребят. Здесь недалеко. Проверю, нет ли там чего… Леонида пришлю с ответом. Пусть ребята прикроют и — с богом… Переберетесь в Шахматную, будешь оттуда командовать…

Петрухин уходил из Монплезира последним. Здесь оставались только те, кто умер в эту ночь от ран.

Сырой туман полз по траве. «Шахматная гора», сложенная из глыб дымно-сизого туфа, казалась порождением этого тумана. Мокрая трава холодила лицо переползавшего на свой новый КП Петрухина.

В мирное время, когда вода спадала по сливным щитам, струи ее скрывали грот в основании фонтана. Сейчас вход в пещеру обнажился. Зелено-бурые камни вели туда.

Первый луч солнца осветил металлических драконов и орла на вершине «Шахматной горы».

Кто-то весело окликнул Андрея Федоровича. Это был неунывающий политрук Миша Рубинштейн. И Вадим Федоров здесь.

Петрухин внезапно заметил, что голос Рубинштейна звучит неестественно громко. Догадался: немцы перестали стрелять. Странная тишина. Не к добру это. И вдруг откуда-то сверху послышался женский грудной голос. Он вел под гитару мотив старой песни:

Мишка толкнул в бок лежавшего рядом товарища:

— Концерт для нас устроили, самодеятельность!..

Так же неожиданно, как началось, пение прекратилось. Щелкнуло что-то, заскрежетало, и резкий голос раздольно и громко произнес:

— Матросы, вы окружены. Помощи вы не дождетесь. Сдавайтесь в плен, а не то всем вам смерть.

Один из моряков дал по рупору длинную автоматную очередь.

— Бесполезно, — сказал политрук Ефимов, — этому гаду надо свернуть шею по-другому. — И, обратясь к Петрухину, спросил: — Разрешите?

Петрухин одобрил:

— Действуйте.

В это время до слуха Ефимова донесся знакомый хрипловатый голос:

— Приумолкли вояки! Сейчас бы перекурить, и снова можно за работу браться…

«Неужели Веселовский?» — подумал Ефимов.

— Вася, ты? Жив? — окликнул он моряка.

— Живой я, Василий Николаевич! — ответил Веселовский. — Зачем же умирать! До нас еще черед не дошел…

— Ладно, друг. Пойдешь со мной. Слышишь, какую агитацию фашист ведет? Смерть, плен… Сам, гад, подохнешь…

Ефимов, сухощавый десантник Веселовский и еще несколько моряков поползли вверх по склону. Агитмашина гитлеровской роты пропаганды стояла совсем близко. Бойцы разглядели ее, как только достигли вершины «Шахматной горы».

Для фашистов появление моряков было неожиданностью. Они полагали, что те сосредоточились в Монплезире. Пытаясь преградить матросам путь к машине, они пустили в ход огнеметы. Языки огня падали далеко, поджигая траву, кустарник.

Веселовскому удалось первым подбежать к агитмашине. Десантники добивали огнеметчиков. Оглушив немца прикладом автомата, Веселовский рванул на себя дверцу крытого кузова. У радиоустановки возился плюгавый, немолодой гитлеровец с рыжими усиками. Увидев матроса, он побледнел. Лицо его исказила гримаса страха. Отступая в глубь машины, он поднял руки, забормотал:

— Не стреляйте! Я русский, русский…

Ефимов и остальные десантники уже были рядом с Веселовским.

— Какой же ты русский?! Фашисты тебя с потрохами купили.

— Откуда только такое… берется?!

— Я Львов, племянник князя Львова.

— Ну вот что, племянник, — приказал Ефимов, — включай свой аппарат и передавай, что я прикажу. Но переводи точно или получишь нулю в лоб.

Ефимов продиктовал текст передачи: «Солдаты фюрера! Ваш рупор в руках балтийских матросов. Не мы, а вы должны сложить оружие. Не мы, а вы ворвались на нашу землю! Смерть фашистским оккупантам!»

Снаружи раздались выстрелы. Это моряки «успокоили» шофера, пытавшегося увести машину.

Пленный передал текст. Точно, как ему приказали. И сразу же рядом с машиной стали рваться мины.

Успевшие выскочить и отбежать десантники видели, как прямым попаданием агитмашина была уничтожена. Вместе с ней закончил свою карьеру и незадачливый родственник князя Львова.

Утро второго дня высадки десанта началось жестоким, кровопролитным боем.

С запада продолжал наступать 98-й полк 10-й стрелковой дивизии, нанося удар левым флангом вдоль побережья. Но соединиться с десантным отрядом моряков в этом районе армейцам никак не удавалось. Немецкие танки и артиллерия плотно держали оборону прибрежной полосы. В районе Эрмитажа, Монплезира десантников уже не было. Они отходили от берега по Нижнему парку, вдоль Самсоновского канала вверх, а от Большого дворца на них шли эсэсовцы.

Шестого октября бойцы, которыми командовал Виктор Бобиков, вновь попытались прорваться в Нижний парк.

Пехотинцы бились, но зная, что десантники уже отброшены от берега.

Виктор Бобиков бежал впереди бойцов.

Ленинградский умелый мастер, строитель кораблей, он дружил с моряками. Теперь он видел распростертые на земле тела балтийцев, сраженных в бою.

Но ость ведь и живые! Надо пробиться к ним, обязательно пробиться.

О том, какие потери несли бойцы 10-й дивизии во второй день высадки десанта, можно судить хотя бы по такой цифре: в роте Бобикова после атаки 6 октября из ста двадцати восьми человек остались невредимыми только четырнадцать.

К вечеру роту пополнили новыми бойцами.

Они даже не знали друг друга по имени. Они помнили только одно обжигающее душу слово: «Вперед!»

И снова почерневшая от крови Фабричная канавка, бросок сквозь пламя, опять бой!

В этом бою Виктор Бобиков был тяжело ранен двумя простыми нулями и одной разрывной. Товарищи на руках вынесли его из окружения. Теперь в роте не осталось ни одного из ополченцев-корабелов. Виктор был последним.

…А моряки продолжали сражаться. «Стоять насмерть!» — передавали связные приказ комиссара Петрухина.

Приказ отвечал мыслям всех десантников. Лучше смерть, чем фашистский плен. Матросы наскоро рыли стрелковые ячейки. Поваленные деревья, чаши фонтанов, овраг стали местом укрытия.

Заняв круговую оборону, десантники сражались с превосходящими силами нового немецкого подкрепления.

— Рус матрос, сдавайся! — кричали эсэсовцы, прочесывая автоматами аллеи.

В ответ летели гранаты.

Потеряв многих убитыми, гитлеровцы отступили. Но передышки не было. Немцы снова пошли в атаку.

— Рус, сдавайся! Ваш комиссар в плену!

Петрухин не выдержал. Он встал в полный рост и, взмахнув над головой автоматом, крикнул во всю силу легких:

— Балтийцы! Я с вами! Вперед!

С двух сторон на большой скорости шли фашистские танки. За танками моряки видели орудия и стреляющих солдат в касках.

Лейтенант Зорин подал команду:

— Всем в окопы!

Моряки выполнили приказ.

Один танк, ведя огонь, приближался. Десантник Илья Громов с тревогой следил за ним. Нервы у моряка не выдержали. Не дожидаясь команды, он швырнул под гусеницы связку гранат. Танк рванулся вперед, но тут же накренился набок и застыл. Длинной лентой растянулась гусеница.

Из окопа поднимался Зорин, весь в глине. На закопченном лице выделялись белки глаз.

— Живой, товарищ командир? — обрадованно закричал Громов. — А я думал…

Не успел он закончить, как из подбитого танка выплеснулась струя пулеметного огня. Громов схватился за грудь и упал замертво.

Зорин, изловчившись, вскочил на танк, крикнул:

— Ко мне!

Несколько человек, держа наготове гранаты, бросились к командиру.

— У кого остались патроны?

— Есть!

Это был голос Алеши Лебедева, прославленного снайпера Электроминной школы.

Алексей выстрелил прямо в смотровую щель, но оттуда снова ударили из пулемета. Тогда Зорин в чуть приоткрытый люк танка бросил гранату. В танке все замерло.

Спрыгнув на землю, Зорин сказал:

— Один отвоевался. А другие где?

— Других бьют там, где комиссар.

Короткими перебежками моряки вслед за Зориным бросились к «Шахматной горе», где Петрухин с десантниками отбивались от эсэсовцев.

И снова, не выдержав натиска балтийцев, немцы отступили.

Было около полудня. Осеннее солнце светило неярко. Обессиленные, измученные тяжелым, изнурительным боем моряки лежали за укрытиями.

Хотелось есть. Еще при высадке плитки шоколада, выданные морякам, размокли. Консервов многие не брали. Взамен они набили свои вещмешки патронами и гранатами. Каждый патрон, каждая граната были теперь на счету.

Рискуя жизнью, краснофлотцы под огнем выползали из-за своих укрытий, обшаривая одежду убитых — своих и врагов — в поисках драгоценных боеприпасов.

Еще до того, как Петрухин через связных приказал вооружаться трофейным оружием, десантники сами подобрали немало немецких автоматов. Два пулемета, захваченные в бою, расстреливали своих недавних хозяев. Но где взять патроны?

Среди занявших круговую оборону у Римских фонтанов два закадычных друга — Борис Шитиков и Володя с «Октябрины» — перебирали свои вещмешки.

— У тебя, Борис, что осталось? — спросил Володя.

— Четыре гранаты. Патронов немного, — нехотя откликнулся Шитиков.

— А поесть чего-нибудь?

Борис, сунул руку в карман бушлата, пошарил в нем, не надеясь найти что-либо.

Вдруг лицо его озарилось простодушной, детской улыбкой.

— Есть. Целый сухарь есть!

Он ножом расколол сухарь на маленькие, словно кусочки сахара, части. Роздал товарищам. Кто-то вскрыл банку консервов.

— Водички попить бы, — мечтательно протянул Володя.

Никто не отозвался. В эту минуту раздался тихий, такой неожиданный, странный здесь звук гитары.

Неужели она цела? Борис даже рот приоткрыл от удивления.

Да, в этом кровавом аду, во тьме кромешной не потерял Володя гитару. Сейчас он только дотронулся до ее струн, и она ответила ему долгим, протяжным звоном.

Борис любил своего друга Володю. С первой минуты высадки они были вместе. Дважды шли в атаку, и сейчас, в обороне, они рядом. Но тут лицо Бориса нахмурилось.

— Брось, Володька, не до песен сейчас. Смотри, что вокруг делается…