Живые, пойте о нас!

У Английского дворца

В парке Ораниенбаума, невдалеке от единственного пригородного дворца-музея, куда не ворвались враги, выстроился батальон. Его основу составляли курсанты Военно-морского хозяйственного училища ВМФ.

В батальон моряков, включенный в 8-ю армию, входили также бойцы Объединенной школы младших авиаспециалистов и отдельной караульной роты Ораниенбаумского военного порта.

Батальон уже побывал в ожесточенных боях.

В последних числах сентября на подступах к Ораниенбауму ему удалось отбить у фашистов деревни Туюзи и Гантулово. Перед моряками стояла задача перерезать шоссейную дорогу между Петергофом и Гостилицами, для того чтобы помешать переброске войск противника.

Три дня и три ночи длились здесь тяжелые бои… Моряки овладели рощей, расположенной между развилкой дорог и деревней Туюзи, и передали оборону частям 48-й стрелковой дивизии. Рубеж, на котором батальон остановил в те сентябрьские дни врага, оставался неприступным вплоть до снятия блокады.

Много курсантов, бойцов погибло в этом сражении. Один за другим выходили из строя командиры батальона. Теперь, третий по счету, им командовал капитан Низовцев, комиссаром был старший политрук Суздалов.

Батальону предстояло вместо с другими частями прорвать оборону противника в районе Нового Петергофа, пробиться к Финскому заливу.

…Замер строй. Краснофлотцы, курсанты, стрелки-радисты с морских бомбардировщиков. Эти летающие лодки хорошо сражались в первые месяцы войны, нанося удары по врагу.

В одном из боев осенью 1941 года стрелок-радист Александр Моргаев лишился своей машины.

Долгие дни проходили в казармах, тянулись мучительные, без сна, ночи, а дела для моряков-пилотов, настоящего дела, казалось, так и не будет. И вот теперь Моргаев вместе с другими своими товарищами из экипажей самолетов, сбитых фашистами, дождался наконец отправки на передовую.

Батальон моряков, одетых в армейские шинели, кирзовые сапоги, пилотки, готов к походу. Но шинели натянуты на бушлаты, бескозырки спрятаны в противогазы. Ведь и эти ребята тоже не хотели расставаться со своей флотской формой.

Человек с комиссарскими нашивками на шипели обратился к морякам:

— Вы знаете, товарищи, что вчера из Кронштадта в Петергоф высажен десант. Ваши братья бьются насмерть, одни.

Пулеметчик Моргаев думал: «Но чем мы можем помочь? Нас двести человек…»

Комиссар продолжал:

— На границе между Новым и Старым Петергофом ведут бой солдаты Восьмой армии. Дорога каждая минута! Вам придется идти форсированным маршем из Ораниенбаума в Петергоф и с ходу вступать в бой. Подумайте. Тот, кто не находит в себе душевной смелости или сил, оставайтесь на месте. Остальные, готовые помочь десанту, шаг вперед!

Комиссар посмотрел на строй, он остался таким же нерушимым. Просто расстояние между моряками и их комиссаром сократилось ровно на один шаг.

Рядом с Моргаевым стоял его неразлучный друг — второй номер пулеметного расчета Петр Пименов. Еще недавно они говорили: «Скорее бы в бой! А если пошлют, то куда?» Теперь все определилось.

Впереди каждой роты — командиры. Большинство их было Моргаеву хорошо знакомо. На рукавах золотые нашивки с голубыми просветами.

Авиация… Рыцари воздуха, теперь они присягнули на верность матушке-пехоте — царице полей.

Шли быстро, но размеренно, сберегая силы. Избегали открытых дорог, остерегаясь фашистской авиации.

А дорога в лесу шуршала листьями, отблески солнца золотыми ромбиками лежали на серой, морщинистой коре деревьев.

Но чем ближе подходили к линии фронта, тем резче менялся пейзаж. Стлались дымы, зияли воронки от разорвавшихся снарядов, вековые деревья были обезглавлены. И слышался гул, рев, словно где-то невдалеке колотили огромными цепами великаны.

Моргаев невольно втянул голову в плечи. Потом виновато усмехнулся, сказал себе в сердцах: «Трусишь». Решительно выпрямился.

Внезапно за каким-то заколоченным домом, в овраге, бойцы увидели огромный валун. Он был обтесан: нос, глаза, насупленные брови, ни дать ни взять — голова великана из пушкинской сказки… Может, и меч-кладенец лежит под ней!

Идти оставалось уже недолго. Строй подтянулся. Моргаев увидел артиллеристов, пушку. Она била по немцам прямой наводкой.

Моряки глотнули махорочного дыма. Приготовили к бою пулеметы, зарядили винтовки. У гранильной фабрики сражались солдаты 10-й стрелковой дивизии. Стреляли с интервалом, берегли патроны. Видно, и у них маловато сил.

Добровольцы скинули армейские шинели, из противогазов вытащили бескозырки. Пусть знает враг: это балтийцы пришли на выручку братьям своим — морякам.

Невдалеке чернел своими угрюмыми стенами Английский дворец. Там держал оборону курсантский батальон морской пехоты, также переброшенный сюда с Ораниенбаумского плацдарма. Оттуда провода полевых телефонов вели в Ораниенбаум.

Матросы-связисты передали: «В 18.00 отдельный добровольческий отряд моряков вступил в бой».

В ста пятидесяти метрах, за речкой, — фашисты. В котловане у Английского дворца, где залегли моряки, рвутся мины.

Вперед, курсанты Беляев, Цыганок, Богович, Похин, старшина Зима!

Разрывом гранаты убит командир батальона, его заменил начальник штаба старший лейтенант Востриков. Крепко сбитый, подвижной, он для курсантов пример мужества. Позднее Востриков станет прославленным командиром бригады морской пехоты Черноморского флота. А сейчас он вновь поднимает своих товарищей в атаку.

Стреляют фашистские снайперы. Впереди открытая болотистая поляна. С трех сторон немцы.

«За Ленинград! За Кронштадт!» — разносится над полем сражения.

Слышишь нас, Петрухин?! Слышите нас, братки с «Марата», с «Октябрины»?!

Каждый метр этого пути моряки брали с бою. А когда добежали до проволочного многослойного заграждения, убедились: не пройти. И все-таки, сбрасывая с себя бушлаты, кидали их на проволоку, в тельняшках карабкались наверх, чтобы проникнуть в парк. Даже смертельно раненные полны были неукротимого порыва сделать хотя бы еще один шаг вперед.

Атака не удалась. Моряки вынуждены были залечь. А те немногие, что прорвались в фашистские траншеи, душили, били врагов ножами и штыками. Из парка до них доносились винтовочные выстрелы, треск пулеметов. И каждый думал: «Там борется мой товарищ, бьется, может быть, даже с одним патроном в винтовке».

— Полундра! Поможем кронштадтцам!

Добровольцы поднялись для второй атаки. Моргаев припал к пулемету. Он видел ненавистных врагов, бил но ним.

Упал Петр Пименов. Моргаев кинулся к нему. Друг был мертв.

Теперь враги преграждали путь морякам к красноармейцам не только автоматным и пулеметным огнем, но и шрапнелью.

Моргаев не заметил, как его ранило. Просто тельняшка стала горячей, влажной. Подумал: «Устал до пота». Дотронулся — кровь!

Раненый моряк успел дать еще две длинные очереди, потом его оглушило. Он потерял сознание.

После второй атаки батальона моряков-добровольцев была и третья, такая же кровавая и безрезультатная. В ней Моргаев уже не мог участвовать.

Когда он очнулся, над полем боя по-прежнему гремела перестрелка. Моргаев попытался приподняться. У самого лица взрезали землю пули. «Добивают…» — подумал он.

Александр потерял много крови. В голове мутилось. Ползком добрался он до рва. Как много убитых товарищей!.. Во рву полно бескозырок. Их словно ветром намело сюда. Упавшие с белокурых, черных, русых волос, лежат они в глине, в земле. Никогда уже не наденут бескозырки те, кто носил их так гордо.

К Александру приближалась санитарка.

— Люба!

Он узнал ее — любимую девушку Пименова. Как сказать ей о гибели Петра? Взглянув, он прочитал в ее глазах: «Знаю… знаю, что нет его больше…»

В том бою Люба спасла жизнь многим десяткам раненых. Всю ночь выносила она их из-под огня.

Когда санитарка перевязывала Александру перебитую руку, он, забыв о боли, не мог отвести глаз от человека, который в ораниенбаумском парке звал их в бой. Командир был без фуражки, волосы его поседели.