Жизнь Бенвенуто Челлини

CV

Он был посажен как лютеранин; это был отличнейший добрый товарищ, но как монах это был величайший злодей, какой бывал на свете, и уживался со всеми видами пороков. Прекрасными достоинствами его я восхищался, грубым его порокам премного ужасался и открыто его за них порицал. Этот монах только и делал, что напоминал мне, что я не обязан соблюдать слово перед кастелланом, потому что я в тюрьме. На что я отвечал, что если, как монах, он говорит правду, то, как человек, он говорит неправду; потому что всякий, кто человек, а не монах, должен соблюдать свое слово во всякого рода обстоятельствах, в которых он окажется; поэтому я, который есмь человек, а не монах, никогда не нарушу этого моего простого и честного слова. Видя сказанный монах, что ему не удается совратить меня путем своих хитроумнейших и замысловатых доводов, столь изумительно им излагаемых, он задумал искусить меня другим путем; и, дав таким образом пройти многим дням, тем временем читал мне проповеди фра Иеролимо Савонароло[262] и давал к ним такое удивительное пояснение, что оно было прекраснее, чем самые проповеди; каковым я был околдован, и не было бы на свете вещи, которой бы я для него не сделал, за исключением того, чтобы нарушить мое слово, как я сказал. Видя, что я ошеломлен его талантами, монах измыслил другой путь; и вот, с невинным видом, он начал меня расспрашивать, какого пути я стал бы держаться, если бы мне пришло желание, когда бы они меня снова заперли, отпереть эту тюрьму, чтобы бежать. Точно так же и я, желая показать некоторую тонкость моего ума этому даровитому монаху, сказал ему, что всякий наитруднейший замок я наверняка отомкну, а в особенности замки этой тюрьмы, каковые для меня были бы, как поесть немного свежего сыру. Сказанный монах, чтобы заставить меня сказать мою тайну, уничижал меня, говоря, что есть много такого, что говорят люди, которые вошли в некоторую славу хитроумцев, а что если бы им затем пришлось приложить к делу то, чем они хвастают, они настолько лишились бы славы, что беда; и он, мол, слышит от меня вещи настолько далекие от истины, что, если бы от меня это потребовалось, он полагает, что я вышел бы из этого с невеликой честью. На это, чувствуя себя задетым этим чертовым монахом, я ему сказал, что я имею обыкновение всегда обещать на словах много меньше того, что я могу сделать; и что то, что я обещал насчет ключей, еще самое пустое дело; и что в немногих словах я его вполне вразумлю, что так оно и есть, как я говорю; и опрометчиво, как я сказал, я с легкостью показал ему все то, о чем я говорил. Монах, делая вид, что это ему ни к чему, сразу же отлично усвоил хитроумнейшим образом все. А как я выше сказал, этот достойный человек, кастеллан, позволял мне свободно ходить по всему замку; и даже на ночь меня не запирал, как это он делал со всеми остальными; да еще позволял мне работать из всего, что я хочу, из золота, серебра и воска; и хотя работал несколько недель над некоим тазом, который я делал для кардинала феррарского, но так как мне опротивела тюрьма, то мне надоело работать над такими вещами; и я только выделывал, для меньшей скуки, из воска кое-какие свои фигурки; какового воска сказанный монах у меня похитил кусок и со сказанным куском применил на деле тот род ключей, которому я опрометчиво его научил. Он взял себе в товарищи и в помощь писца, который жил у сказанного кастеллана. Писца этого звали Луиджи, и был он падуанец. Когда они хотели заказать сказанные ключи, слесарь их выдал; а так как кастеллан заходил иной раз меня проведать ко мне в камеру, то, увидев, что я работаю над этим воском, тотчас же узнал сказанный воск и сказал: «Хотя над этим беднягой Бенвенуто учинили одну из величайших несправедливостей, которая когда-либо учинялась, со мной ему не следовало учинять таких действий, который предоставлял ему льготы, каких я не мог ему предоставлять; отныне я буду держать его в строжайшем заключении и никогда больше не предоставлю ему ни единой на свете льготы». И так он велел меня запереть с разными неприятностями, особенно от слов, сказанных мне некоторыми его преданными слугами, каковые любили меня чрезвычайно и час за часом рассказывали мне все добрые дела, какие делал для меня этот синьор кастеллан; так что в этом случае они называли меня человеком неблагодарным, пустым и вероломным. И так как один из этих слуг более дерзко, чем то ему подобало, говорил мне эти оскорбления, то я, чувствуя себя невинным, смело отвечал, говоря, что никогда я не нарушал слова, и что эти слова я берусь подтвердить ценою моей жизни, и что если еще когда-нибудь он мне скажет, или он, или кто другой, такие несправедливые слова, то я скажу, что всякий, кто это говорит, лжет в глаза. Не в силах снести оскорбление, он побежал в комнату к кастеллану и принес мне воск с этой сделанной моделью ключа. Едва я увидел воск, я ему сказал, что оба мы правы; но чтобы он дал мне поговорить с синьором кастелланом, потому что я ему расскажу откровенно все дело, как оно было, каковое гораздо большей важности, нежели они думают. Тотчас же кастеллан велел меня позвать, и я ему рассказал все случившееся; поэтому он запер монаха, каковой выдал писца, которого и собрались вешать. Сказанный кастеллан замял дело, каковое уже дошло до ушей папы; избавил своего писца от виселицы, а мне предоставил такую же свободу, какая у меня была раньше.