Жизнь Бенвенуто Челлини

XIV

Когда я кончил эти слова, Фиренцуола, который был человек очень горячий и смелый, обернулся к сказанному Джаннотто и сказал ему: «О жалкий негодяй, и тебе не стыдно применять такие вот способы и приемы к человеку, который тебе был таким близким товарищем?» И с той же горячностью обращаясь ко мне, сказал: «Поступай ко мне и сделай, как ты говорил, чтобы твои руки сказали, кто ты такой». И дал мне делать прекраснейшую серебряную работу для одного кардинала. Это был ларец, копия с порфирового, который перед дверьми Ротонды.[42] Кроме того, что я скопировал, я сам от себя украсил его такими красивыми машкерками, что мой учитель пошел хвастать и показывать его по цеху, что из его мастерской вышла такая удачная работа. Он был величиной около полулоктя и был приспособлен, чтобы служить солонкой, которую ставят на стол. Это был первый заработок, который я вкусил в Риме; и часть этого заработка я послал в помощь моему доброму отцу; другую часть я оставил себе на жизнь и на это стал заниматься изучением древностей, до тех пор, пока у меня не вышли все деньги, так что мне пришлось вернуться работать в мастерскую. Этот Батиста дель Тассо, мой товарищ, недолго пробыл в Риме, потому что вернулся во Флоренцию. Принявшись за новые работы, мне пришла охота, когда я их кончил, переменить учителя, потому что меня подговаривал некий миланец, которого звали маэстро Паголо Арсаго. Этот мой первый Фиренцуола имел великое препирательство с этим Арсаго, говоря ему в моем присутствии некоторые оскорбительные слова, так что я взял слово в защиту нового учителя. Я сказал, что родился свободным и таким же свободным хочу и жить, и что на него жаловаться нельзя; а на меня и того меньше, потому что мне по условию причитается еще несколько скудо; и, как вольный работник, я хочу идти, куда мне нравится, раз я знаю, что никому не причиняю ущерба. Так же и этот новый мой учитель сказал несколько слов, говоря, что он меня не звал и что я сделаю ему удовольствие, если вернусь к Фиренцуоле. К этому я добавил, что раз я знаю, что никоим образом не причиняю ему ущерба, и раз я кончил начатые мои работы, то я хочу принадлежать себе, а не другим, и кто меня желает, пусть у меня меня и просит. На это Фиренцуола сказал: «Я у тебя просить тебя не желаю, и ты ни за чем больше ко мне не показывайся». Я ему напомнил про мои деньги. Он начал надо мной смеяться; на что я сказал, что так же хорошо, как я управлялся с орудиями за той работой, которую он видел, не менее хорошо я управлюсь со шпагой для возмещения своих трудов. При этих словах случайно остановился один старичок, которого звали маэстро Антонио да Сан Марино. Это был первейший и превосходнейший золотых дел мастер в Риме, и он был учителем этого Фиренцуолы. Слыша мои речи, которые я говорил так, что их отлично можно было слышать, он тотчас же за меня заступился и сказал Фиренцуоле, чтобы тот мне заплатил. Пререкания были великие, потому что этот Фиренцуола был изумительный рубака, куда лучше, чем золотых дел мастер; однако же правда взяла свое, да и я с той же силой ее поддерживал, так что мне заплатили; и с течением времени сказанный Фиренцуола и я, мы стали друзья, и я крестил у него младенца, по его просьбе.