XXXVII

Я продолжал стрелять из моих орудий и с ними каждый день совершал что-нибудь замечательное; так что у папы я снискал доверие и милость неописуемые. Не проходило дня, чтобы я не убил кого-нибудь из врагов с воли. Как-то раз среди прочих папа разгуливал по круглой башне и увидел в Прати испанского полковника, какового он узнал по некоторым приметам, потому что тот когда-то состоял у него на службе, и, рассматривая его, он о нем разговаривал. Я, который был наверху у Ангела и ничего об этом не знал, а видел человека, который там стоит и распоряжается рытьем окопов, с копьецом в руке, одетый весь в розовое, — раздумывая, что бы такое я мог ему сделать, взял один мой кречет, который там у меня был, а это такое орудие, больше и длиннее сакра, вроде полукулеврины; это орудие я разрядил, затем зарядил его изрядной долей мелкого пороха, перемешанного с крупным; затем отлично навел его на этого красного человека, взяв изумительную дугу, потому что тот был настолько далеко, что по науке нельзя было бы попасть на таком расстоянии из подобного рода орудия; я запалил и угодил прямо в середину этому красному человеку, каковой, из щегольства, привесил себе шпагу спереди, на некий свой испанский манер; и вот, когда мое ядро, долетев, ударилось об эту шпагу, то видно было, как сказанного человека разрезало пополам. Папа, который ничего такого не ожидал, пришел в великое удовольствие и изумление как потому, что ему казалось невозможным, чтобы орудие могло попасть в такую далекую цель, так и потому, что этого человека разрезало пополам; он не мог уразуметь, как это могло случиться, и, послав за мной, стал меня спрашивать. Поэтому я ему рассказал, какое я приложил тщание, производя выстрел; но почему человек оказался разрезанным пополам, тому ни он, ни я не понимали причины. Преклонив колена, я попросил его благословить меня во отпущение этого человекоубийства и других, которые я учинил в этом замке на службе церкви. На это папа, воздев руки и осенив широким крестным знамением мою фигуру, сказал мне, что он меня благословляет и что он мне прощает все человекоубийства, которые я когда-либо совершил, и все те, которые я когда-либо совершу на службе апостольской церкви. Удалившись, я пошел наверх и с усердием безостановочно стрелял; и почти ни один выстрел не попадал мимо. Мое рисование, и мои прекрасные занятия, и моя красота музыкальной игры, все ушло в игру на этих орудиях, и если бы я рассказал подробно все те чудесные дела, какие в этой адовости жестокой я совершил, я бы изумил мир; но, чтобы не быть слишком длинным, я их опускаю. Скажу только о некоторых из наиболее замечательных, каковые мне необходимы; так вот, размышляя днем и ночью, что бы я мог сделать, со своей стороны, в защиту церкви, заметив, что враги сменяют караул и проходят через ворота Санто Спирито, каковые были в выстреле разумном; но так как стрелять мне приходилось вкось, то мне не удавалось причинить того великого вреда, какой мне хотелось причинить; все же каждый день их убивалось весьма изрядно; поэтому враги, видя, что эта дорога заграждена, наставили тридцать с лишним бочек однажды ночью на верхушку одной крыши, каковые мне загораживали этот вид. Я, обдумав этот случай немного лучше, чем прежде, повернул все мои пять орудий, направив их на сказанные бочки, и стал ждать двадцати двух часов, когда как раз сменялся караул. И так как они, считая себя безопасными, шли гораздо медленнее и гораздо гуще, чем обычно, то я, запалив свои поддувала, не только сбросил наземь эти бочки, которые мне мешали, но одним этим поддувом уложил больше тридцати человек. Поэтому, так как это повторилось потом еще два раза, солдаты пришли в такой беспорядок, что, будучи, к тому же, полны добычи великого разгрома, так что иные из них желали вкусить, от своих трудов, они не раз пытались взбунтоваться, чтобы уйти. Однако, сдержанные этим их храбрым капитаном, какового звали Джан ди Урбино,[110] они, к великому своему неудобству, были вынуждены избрать другую дорогу, чтобы сменять свои караулы; каковое неудобство составляло свыше трех миль, тогда как по прежней не было и полумили. После этого подвига все эти синьоры, которые были в замке, оказывали мне удивительные милости. Этот случай, ибо он имел такие важные последствия, я хотел его рассказать, чтобы покончить с этим, потому что они не из того художества, которое подвигает меня писать; ибо если бы всем таким я пожелал изукрасить свою жизнь, то мне бы слишком многое оставалось сказать. Вот еще только одно, о чем в своем месте я скажу.

Загрузка...