Жизнь и слово

«У ПРЕСНЕНСКОГО МОСТУ»

«В Москве, у Пресненского мосту, дом Даля»… — адрес берем не с конверта полученного Далем письма (хотя, конечно, и на конверте такой же), адрес с обложки Далева Словаря: первое издание является в свет выпусками, всего с 1861 по 1867 год будет двадцать, один выпуск. Даль указывает на обложке свой адрес, потому что просит читателей присылать ему дополнения и поправки, а также предлагает им покупать Словарь со скидкой «на дому у сочинителя».

Старый дом на Пресне, хоть и весьма велик, но долго пустовал, пообветшал изрядно, а потому стоил недорого. Со всеми каморками и боковушками считают в нем тридцать четыре комнаты — многочисленным Далевым чадам и домочадцам и гостям-постояльцам хватает покоев и горенок; себе же под рабочий кабинет он облюбовал залу, письменный стол поставил возле больших окон, выходящих в тихий дворик, на зеленую лужайку, окруженную липами, заросшую сиренью, бузиной и шиповником. Летом он отворяет окно, слушает, как птицы щебечут, как жужжат пчелы, вдыхает медовый запах липового цвета («липец» — густой, душистый мед, который собирают пчелы с желтовато-белых цветов липы; так же в старину именовали месяц июль). Возле окон стоят кадки с посаженными Далем растениями; иные хорошо принялись, раздались вширь, бойко тянутся к потолку. Обои на стенах залы имеют вид изразцов, орнамент (прикраса — по Далю) на них тоже растительный — разбросаны по стенам крупные цветы, широкие, узорчатые листья. На полу расстелены пестрые азиатские ковры из Оренбурга — оии напоминают о цветущей степи.

Даль является в залу рано утром, неторопливо усаживается к столу, подливает чернила в большую — стеклянным кубом — чернильницу с бронзовой крышкой, чинит перья, открывает тетради, по правую руку кладет красный шелковый платок и табакерку, которую сам изготовил из березового капа и принимается за работу. Иногда, задумавшись, он глядит в окно: заброшенный дворик, старые деревья, заросли кустарника радуют взгляд, помогают сосредоточиться. Старинные высокие часы, откашлявшись, с хрипотцой отбивают время; дочери, старушки родственницы, знакомые, ставшие у Даля на постой, гости, здешние, московские, или приезжие — из Питера, Оренбурга, Нижнего, покинув отведенные каждому комнаты, углы и закоулки, тянутся по привычке в залу, где расположился со своей работой хозяин и где можно громко разговаривать, шуметь, смеяться — уединения Даль и в старости не полюбил: «Хотя тесно, да лучше вместе. В тесноте люди песни поют, а на просторе волки воют».

Весною солнце угревает дворик за окном; снег на высоких местах чернеет проталинами, сосульки весело звенят, сверкают разноцветными лучиками, у старых лип, на концах корявых ветвей розовеют свежие побеги, бегут к воротам ручьи, унося прошлогодний сор — бурый лист, щепку, соломину, и вот уже первая травка упрямо пробивается из темной земли. Дружно лопаются почки, день-другой деревья в саду стоят праздничные, овеянные мелкими светлыми листочками, но с каждым днем листва гуще, шумнее, глядь, таинственно светится в зелени тяжелая лиловая гроздь сирени, пчелы жужжат в бледно-желтых соцветиях лип, вспыхивают яркие розовые звезды шиповника, а там и бузина закраснеется ягодами. Однажды замечаешь — просверкивает в купах деревьев и кустарников осеннее золото; посмотришь другой раз — взметнулось над садом, рассыпалось по ветвям, по земле желтое, рыжее, огненно-красное; но не успеет насладиться взгляд красками осени — серый дождь мочит землю, на воле громко хозяйничает ветер, листья кружат в воздухе темными птичьими стаями; наконец, просыпаешься утром — а за окном бело и просторно. Неужели год пролетел!..

В доме появились внуки — Даль любит смотреть на их возню. Внуки пристрастились играть под бильярдом; биллиард огромный, старинный, на двенадцати толстых ножках, соединенных перекладинами. Даль ласково прислушивается к лепету внуков, терпеливо подсказывает взамен иностранных русские слова. Смеясь, учит малышей шутливым прибауткам да скороговоркам: «Дедушка не знал, что внучек корову украл; дедушка спай, а внучек и кожу снял». Но дедушка Даль все знает и не спит; голове и рукам он покоя не дает — все сидит у стола возле кадок с разросшейся зеленью, пишет, раскладывает и перекладывает вечные листки со словами; бывает, отложи» перо, берет нож, вырезает из чурки смешные игрушки: деда с бабкой, козу, медведя. Иногда сорвет листок с прижившегося в кадке деревца, разотрет в ладонях — ладони пахнут лесом, Зауральем, Заволжьем; до леса ему теперь не добраться; он вспоминает, как мичман в новой, с иголочки, форме сел в кибитку и отправился на службу, — думал ли тогда, что закончит странствия и бросит якорь в сухопутной Москве?.. Слегка шаркая ногами, идет к бильярду, ловко разбивает пирамидку, удар за ударом; загоняет в лузы восемь шаров. Внуки высовывают из-под бильярда носы, глядят зачарованно. Он смотрит на внуков и думает, что они, наверно, увидят правду.

Старинные стоячие часы в углу взмахивают тяжелым маятником с блестящим медным диском на конце, ровно постукивают, хриплым боем отмечают уходящее время. Далю под шестьдесят, за шестьдесят, семьдесят — в доме на Пресне он проживет безвыездно до последнего своего дня. Но от переезда в Москву до холмика на недальнем — от Пресненского моста рукой подать — Ваганьковском кладбище у Даля тринадцать лет — можно сказать, вся жизнь впереди, потому что та настоящая жизнь впереди, которая не кончается холмиком земли, обретена Далем в эти тринадцать лет.

Старый Даль, слегка шаркая ногами, в высоких теплых ботах, изредка ходит гулять на кладбище, но туда ему пешком добираться трудно, да и прогулка скучная, правду сказать; в крепких своих ладонях он сжимает теплые ручонки внучат, смешно припевает в лад шагам: «Не пойду я за такого, что ботиком скрып, скрып! Ой, пойду я за такого, что лаптиком шам, шам!» Обыкновенно, выйдя из ворот, он сворачивает к ближним Пресненским прудам. Там открыли недавно зоологический сад, зимою устраивают катки и горки, по праздникам гулянья, водят хороводы и песни поют; в толпе ходят кукольники с веселым другом Петрушкой, смешливые деды-прибауточники: «Чудак покойник: помер во вторник, в среду хоронить, а он поехал боронить! Ох-ох…»

Далю шестьдесят, за шестьдесят, семьдесят… Пока ноги ходят, он ходит; пока уши слышат — не перестает слушать: ему все еще нужны слова. Он все боронит свое поле. Сколько воды утекло с того вьюжного дня, когда, повинуясь внезапному порыву, смутной тревоге, его томившей, занес он в тетрадь первое словечко!.. Теперь у мичмана борода седая…

Но еще очень много неведомых слов — они отыскивают старый дом на Пресне, приходят к старому Далю. Слова идут к нему — как рыбы на свет. И кажется, не только Далю нужны слова — и словам нужен Даль. Через несколько лет после его кончины Достоевский расскажет, как ввел в наш язык словцо «стушеваться», и прибавит, что излагает историю «для какого-нибудь будущего Даля». И поэт Алексей Константинович Толстой, тоже после смерти Даля, признается огорченно: вот припас полсотни слов, пропущенных в Далевом Словаре, а кому их теперь передать — кто продолжит дело?

Но пока жив, Даль сам продолжает дело. С утра садится за стол, кладет по правую руку табакерку, красный платок, придвигает ближе клейстер, ножницы. На столе в стакане ручки с металлическими перьями, но Даль, по старой привычке предпочитает гусиные — этак буквы получаются крупнее и четче: писать мелко, неразборчиво он не имеет права — неизвестно, успеет ли переписать… На минуту отрывается от бумаг, поднимает голову, осторожно приближает к длинному носу щепотку табаку, смотрит на зеленую траву за окном и бормочет старую прибаутку: «А когда досуг-то будет? — А когда нас не будет»…

ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ ЖИВОГО ВЕЛИКОРУССКОГО ЯЗЫКА

Но пока есть Даль, он составляет СЛОВАРЬ.

Как ни сравнивай Далевы запасы с сокровищами, двести тысяч слов — не гора золота: слова не ухватишь в ладони, не рассуешь по карманам, не насыплешь в мешки и корзины, — гору слов не унесешь. Словарь — волшебный сундук, в который можно уложить сокровище и, бессчетно умножив с помощью печатных станков, отдать людям. Каждый может стать владельцем золотой горы, перекованной в книгу.

И еще: десятки тысяч слов в этой книге должны быть не разрозненными — каждое само по себе, они должны быть связаны, слиты, превращены в нечто целое и цельное — в словарь живого русского языка.

Как расставить эти двести тысяч, чтобы каждое слово чувствовало себя вольно и на своем месте? Даль снова тасует листки, «ремешки», выписки — ему бы мертвую и живую воду из сказки, чтобы срастить воедино тело богатыря и оживить его… Расположить материал в словаре оказалось не проще, чем в сборнике пословиц.

Опять-таки самое легкое — придерживаться алфавита, порядка азбучного. Аз — буки — веди — вроде бы и для слепого ровная дорожка. Но алфавит, как ни странно, не объединяет — часто разъединяет слова.

Вот, к примеру, слова-родственники, притом близкие родственники: бывалый, быль, быть. В словаре, как и в языке, они должны стоять рядом, бок о бок, в одном гнезде. Но попробуй расставить их по алфавиту, перемешать их с другими словами — и вмиг между бывалым и былью окажутся и быдло и бык, а между былью и быть целое семейство быстрых — быстрина, быстрота, быстряк, да вдобавок сложные — быстроглазый, быстроногий, быстроходный.

Между братьями-близнецами ездить и ехать встанет в алфавитном списке более сотни слов, ничего общего ни с какой ездой не имеющих и объединенных тем только, что все начинаются на Е: елка, емкость, енот, епископ, еретик, ерш, естественный, ефрейтор. Даже неловко: епископ и еретик, а тут еще ерш, как назло!

Нет, Даля не устраивает привычный азбучный порядок: «Самые близкие и сродные речения, при законном изменении своем на второй и третьей букве, разносятся далеко врозь и томятся тут и там в одиночестве; всякая живая связь речи разорвана и утрачена; слово, в котором не менее жизни, как и в самом человеке, терпнет и коснеет…»

До чего же прекрасно: в слове не менее жизни, как и в самом человеке! Здесь сердечность отношения Даля к слову, душевность, чувство! СЛОВО — не просто «сочетание звуков, означающее предмет или понятие», но, по возвышенному толкованию Даля, — «исключительная способность человека выражать гласно мысли и чувства свои, дар говорить, сообщаться разумно…» Слово — исключительный дар, которым владеет человек, дар человечности, человеческого общения, — и вдруг живая связь речи разорвана, утрачена!..

Нет, Даля не устраивает азбучный порядок: «Мертвый список слов не помощь и не утеха». Даль составляет не мертвый список — живой словарь!..

Отказывается он и от размещения слов по общему корню — так построен был старинный Словарь Академии Российской. Во главе гнезда ставится самый корень, затем следуют слова, от него произведенные.

Тут иная крайность — пришлось бы объединять слова, строить гнезда в словаре примерно так: ЛОМ (корень) — ломать — ломкий — вламываться — выламывать — надлом — обломиться — перелом — разломить — сломать — уламывать и т. д.

Или пример Даля: «не только брать, бранье, бирка и бирюлька войдут в одну общую статью, но тут же будет и беремя, и собирать, выбирать, перебор, разборчивый, отборный».

Даль в ужасе: этак в каждую статью под общий корень войдет чуть ли не вся азбука! Но того Мало: читатель должен быть превосходно образован: — найти корень слова не всегда легко, есть корни устаревшие, иноземные, есть корни, происхождение которых темно и неясно, наконец, составитель словаря и читатель должны иметь одинаковый взгляд насчет того, к какому корню относится слово.

После долгих раздумий Даль избирает средний путь. Вглядываясь в «бесконечные столбцы слов» (не по-кабинетному — по-человечески вглядываясь!), он замечает не только «мертвый» азбучный порядок и не только корневой, тоже по-своему «мертвый», он находит в бесконечных столбцах соединение слов «целыми купами» и в них «очевидную семейную связь и близкое родство».

Опять в объяснении Даля видим отношение его к слову как к живому, опять для него в слове не менее жизни, чем в самом человеке: «семья», «родство».

Даль приводит пример: «Никто не усомнится, что стоять, стойка и стояло одного гнезда птенцы». Птенцы! И от этих «птенцов» самое слово «гнездо», кроме ученого, словарного, приобретает сразу новый оттенок — живой, природный!

И неожиданное слово «купа», обыкновенно применяемое к деревьям, и обозначающее густую их группу, тоже подчеркивает, в слове «гнездо» живое, природное начало. И прилагательное купный — «совместный, соединенный» — тут тоже более чем кстати: слова купно стараются обнаружить, раскрыть себя, послужить человеку.

Даль избирает средний путь. Внешне словарь строит по алфавиту. Но слова не отрываются одно от другого «при изменении на второй и третьей букве», не «томится в одиночестве» (снова Даля определение!) — они собраны в купы, в гнезда, все одного гнезда птенцы. В каждом гнезде — слова, образованные от одного корня, за исключением тех, которые образованы с помощью приставок. Приставочные образования помещены под теми буквами, с которых они начинаются.

Теперь глагол ЛОМАТЬ возглавляет большое гнездо — в нем пятьдесят семь слов. Тут слова, всем известные: ломаться, лом, ломака, ломать. И слова, мало кому известные: долгами», что по-псковски означает — силач; ломыхать, что по-новгородски означает — коверкать, ломать со стуком; ломзиться, что значит по-тверски — стукаться. Ту! и любопытные значения известных, казалось бы, слов: ломовая дорога — крайне дурная, ломовая пушка — осадная, ломовая работа — тяжелая, ломовой волос — поседевший от забот и трудов.

Слова, образованные от того же корня с помощью приставок, нужно искать уже не на Л, а, допустим, на О (ОБЛАМЫВАТЬ, ОТЛАМЫВАТЬ) или на П (ПЕРЕЛАМЫВАТЬ).

Там обнаружим новые гнезда, как бы дополняющие главное, в них новые слова (перелом, переломный, переломок), узнаем, например, что перелом: по-воронежски — вторичная вспашка, по-владимирски — глазная болезнь, а на языке любителей охотничьей роговой музыки — смена мотива, колено.

Теперь живут рядом братья-близнецы ездить и ехать (у Даля они в последнем томе — на букву «ять»). Дружно вылетают из одного гнезда на окрепших крыльях бывалый, быль, быть — и с ними большая их родня: былина, быт, былой, бывальщина. И ерш колючий, если к епископу или еретику касательство имеет, то потому лишь, что, кроме названия рыбы, означает также строптивого человека (а стать ершом значит «упереться, противиться»).

Даль убежден, что при таком построении словаря одно слово как бы тянет за собой другое, слова открываются и действуют совокупно, совместно, понятными и наглядными становятся смысл и законы образования слов.

Есть в Словаре Даля ошибки, оплошности. Простой и простор, например, оказались почему-то в одном гнезде, а дикий и дичь в разных. Даль и сам видит в своем труде «пропасть неисправностей». В «Напутном слове» он утверждает открыто, что у него познаний и способностей было недостаточно. Даль не страшится, что «пропасть неисправностей» будет обнаружена, наоборот — желает этого: желает ради совершенствования собственного труда, во имя будущего. В своей работе, потребовавшей от него всей его жизни, он видит не образец для подражания, а лишь первую попытку, которая как раз заставит тех, кто идет следом, «работать не по-старому, а глядеть на дело с другой точки зрения».

Словарь выйдет в свет, принесет Далю славу, он скажет о себе с усмешкой: «Меня теперь шестом не достанешь!» — и тут же потребует самого сурового суда: «Кто разбирает книгу, а не человека, тот должен быть строг без пощады. Тут речь идет о деле, не об личности».

Огромный труд — расселить слова, но Даль не просто словарь живого языка составляет — толковый словарь.

Даль, кажется, первый и применил к Словарю определение «толковый».

Он шутил: Словарь не оттого назван толковым, что мог получиться и бестолковым, а оттого, что слова растолковывает.

Откроем любой том Далева Словаря — на нервом же, титульном листе прямо под заголовком читаем «Примечание автора»: «Словарь назван толковым, потому что он не только переводит одно слово другим, но толкует, объясняет подробности значения слов и понятий, им подчиненных…»

Объяснять слова — нелегкое занятие. Особенно трудно, говорит Даль, объяснять самые простые, обиходные слова — слова, знакомые людям, обозначающие предметы, которые с детства у всех перед глазами, даже если в эту минуту и не видишь их. Поди скажи коротко, просто и ясно, что такое ложка, булка или стол, — глядь, и засушишь привычное слово пустыми мудрствованиями. Даль старается дать толкование покороче да повразумительнее, зато в статье норовит рассказать возможно больше из того, что знает о предмете.

СТОЛ у него — «утварь домашняя, для поклажи, постановки чего», и только. Но тут же устройство столов, и образцы их, и назначение: «В столе отличают столечницу, верхнюю доску, и подстолье, а в этом: обвязку (иногда с ящиком) и ножки, иногда с разножками. По образцу столы бывают: четырехугольные, долгие, круглые, угольчатые; раздвижные, раскидные и пр., разных размеров; об одной ножке, на тумбах, треногие, а обычно на четырех ножках; по назначенью: обеденные (банкетные), письменные, подзеркальные, ломберные (игорные), уборные (или туалетные), чайные и пр.».

Где только можно Даль вообще избегает, определений — он считает, что много лучше объяснить одно слово другим, «тем паче десятком других». Он выстраивает ряды синонимов — слов, сходных или близких по значению; Даль называет синонимы «однословами» или «тождесловами».

«БЫСТРЫЙ, — читаем, к примеру, в Далевом Словаре, — скорый, прыткий, бегучий, беглый, проворный, моторный, бойкий, резвый, шибкий, мгновенный».;

Конечно, поясняет Даль, перевод одного слова другим очень редко бывает вполне точен, в каждом слове всегда есть свой оттенок значения, но большое число тождесловов помогает читателю составить верное понятие, о чем идет речь. Кроме того, предлагает Даль, можно заглянуть и в другие гнезда Словаря, узнать, как объясняется каждый из тождесловов. Он пролагает маршруты-«путев-ники» увлекательных странствий по Словарю.

Слово, объясненное «десятком других», пусть несколько несхожих в оттенках, становится как бы объемнее.

Гнездо Далева Словаря начинается так: «МЛАДОЙ, молодой, нестарый, юный; проживший немного века; невозрастной, невзрослый, незрелый, неперематоревший еще…» (Если тут же отыскать слово «перематореть», узнаем, что это «перерасти известный возраст», но также «потучнеть не в меру», «пережиреть» — можно путешествовать дальше.) Затем следует цепочка подробностей: молодой квас, пиво — неубродившие; молодой месяц новый и т. д.

Слова, помещенные внутри гнезда, также объясняются сходными по значению, но Даль подчеркивает, вернее — двумя отвесными чертами отчеркивает, что значения одного слова могут быть разные, цепочка тождесловов как бы разделена на звенья: «Молодец — юноша, парень, молодой человек;/ /видный, статный, ловкий человек; расторопный, толковый, сметливый, удалой». К знакам препинания тоже следует присматриваться: запятая или точка с запятой — разница! «Препиваться» (смотрим у Даля: «останавливаться, задерживаться в движении, читая») надо на разный срок.

Такой способ толкования позволяет Далю пустить в дело огромные запасы местных речений. Объясняя привычные слова, он открывает новые, удивительные значения, которые они приобрели в разных местах (молодка — не только «молодая баба, замужняя нестарая женщина», но по-вологодски и по-рязански — курица, по-тверски или по-псковски — молодая или новоезжая лошадь). И наоборот: местные слова приспосабливает для объяснений и дополнений, просто приводит для сведения (молодятник — сиб. молодежь; ряз. молодой, начинающий расти лес; молодыга — кстр. щеголиха; молодушник — пск., тер. сельский волокита).

Особые отношения у Даля с иностранными словами. Даль старается перевести их или объяснить подходящими русскими словами; «К чему вставлять в каждую строчку: моральный, оригинальный, натура, артист, грот, пресс, гирлянда, пьедестал и сотни других подобных, когда можно сказать то же самое по-русски? Разве: нравственный, подлинный, природа, художник, пещера, гнет, плетеница, подножье или стояло хуже?»

Даль убежден, что почти всегда найдется русское слово, равносильное по смыслу и по точности иностранному. Здесь слова местные, «тутошние», Далю особенно с руки: поищешь и докопаешься, что где-нибудь в Твери или на Урале давно живет русское обозначение понятия, которое привыкли выражать иноземным словом. Даль любуется архангельским словом двидь и орловским дглядъ (от обвидетъ, оглядывать), обозначающими горизонт.

Далев Словарь сохранил для нас множество замечательно метких и красочных народных слов. Но Даль в увлечении переступает границу, он хотел бы заменить и те чужеземные по происхождению слова, которые давно стали для русского языка своими. Он предлагает: вместо климат — погодье, вместо адрес — насыл, вместо атмосфера — колоземица или мироколица, вместо гимнастика — ловкосилие (а гимнаст — ловкосил), вместо автомат — самодвига, живуля, живыш.

Даля обвиняли, что сам сочиняет слова, но дело вовсе не в том, сочинил он «живыша» или «насыл» или подобрал где-нибудь в Ардатове или на Сухоне. Предложенные Далем «самодвиги» и «колоземицы» не привились, не прижились — видно, не нужны были. Народ во всем, и в языке тоже, не любит нарочитого, навязанного…

Определения и тождесловы — основа толкования, «примеры еще более поясняют дело», прибавляет Даль.

Примеры у Даля — прежде всего пословицы и поговорки. Его иной раз упрекают, что они слишком щедро насыпаны в его Словарь. Но Даль повторяет в ответ, что примеров хорошей русской речи у нас мало, потому и решил он включить в Словарь все пословицы и поговорки, сколько добыл и собрал. «Толковый словарь» становится как бы еще одним изданием сборника «Пословицы русского народа». Тридцать тысяч с лишним пословиц вошли в Далев Словарь и расселились по гнездам в зависимости от слова, которое должны пояснить.

Оказывается, можно поставить рядом две пословицы и выявить тончайшие оттенки в значении слова. Среди примеров к слову СКАЗЫВАТЬ находим: «Нужда придет, сама скажется» (то есть обнаружит себя, объявится), и рядом: «Сказался груздем, ин полезай в кузов» (то есть объявил себя, назвался). Возле слова СКАЗЫВАТЬ приведено для примера пятьдесят пять пословиц и поговорок! Но это не предел: при слове ДОБРО — их шестьдесят, при слове ВОЛЯ — семьдесят три, при слове ГОЛОВА — восемьдесят шесть, при слове ГЛАЗ — сто десять!..

Есть в Словаре также примеры, сочиненные самим Далем, есть строки из народных песен, из летописей, из «Слова о полку Игореве». «Примеров книжных у меня почти нет», — признает Даль и объясняет, что у него «недостало времени рыться за ними и отыскивать их».

И все же, хоть и редко, встречаются примеры книжные — из Ломоносова, Державина, Фонвизина, Карамзина, Жуковского, Гнедича, Гоголя, Пушкина, чаще из Крылова и Грибоедова.

Даль, к слову сказать, один из первых почувствовал «Горе от ума» не только как гениальную комедию, но как громадное явление в языке. «О стихах не говорю, половина — должны войти в пословицу», — говорил про «Горе от ума» Пушкин. Даль тоже сразу почувствовал эту пословичность языка комедии. Соединение литературной и устной народной речи он видит и в баснях Крылова. Любопытно, что приведенные в Словаре строки Грибоедова и Крылова подчас неточны, как бы взяты не с книжного листа, а из памяти, уже «обкатаны» устной речью. Тоже вряд ли случайность у точного Даля: скорее многие примеры из Грибоедова и Крылова для него не литературные цитаты, а именно пословицы.

Поверим Далю: должно быть, у него и в самом деле недоставало времени подбирать литературные примеры для своего Словаря. Но Даль, похоже, и не ставил перед собой такой задачи. Словарь Даля открывает пути к самобытному, народному слову, а с ним — к народному быту.

Кажется, слова собраны, и расставлены, и объяснены, и примеры приведены — чего ж еще? Но Даля переполняют, через край выплескиваются его знания, бывалость, опыт. Науки и ремесла, производства и промыслы, орудия труда и предметы обихода, народные обычаи, занятая, поверья — Словарь насыщен сведениями до предела. Иногда перенасыщен: тогда, как в растворе, они выпадают кристаллами — толкования слов разворачиваются в заметки, статейки, маленькие очерки (порой две-три строчки всего!) о народной жизни.

Забираясь в Словарь Даля, всякий раз задумаешься над тем, каково наломался его создатель, собирая все эти тысячи слов, сколько голову ломал, прежде чем расселил их по гнездам. Вспомним: ЛОМАТЬ — ОБЛАМЫВАТЬ — ПОДЛАМЫВАТЬ — ПРОЛАМЫВАТЬ… Но едва не в каждом гнезде, кроме толкования слова, притаилось, еще нечто.

ЛОМАТЬ — лом — «ломаные, битые вещи, особ, металл». Заметка: «Серебро берут в лом по 18 копеек. Моченые груши меняют на лом, на железо».

ОБЛАМЫВАТЬ — облом или облом — «выступ на городской, кремлевской степе». Далее узнаем, что деревянные стены, острожки, «рубили с обломом, для удобства защиты. До обломов по семнадцати венцов, а обломов по четыре венца» (венцом называют ряд бревен в срубе).

ПОДЛАМЫВАТЬ — подломная стойка — «при спуске судна, барки, которую рубят последнею».

ПРОЛАМЫВАТЬ — проломать пять пряников — «проиграть, ломая, перешибая пальцем, род игры»…

Забираешься в Словарь и все больше убеждаешься: нужно прожить жизнь Даля, чтобы составить такой.

Нужен бывалый Даль.

Известный русский ученый-языковед, исследуя Словарь Даля, пишет, что это труд художника.

Скупые заметки в «Толковом словаре» и правда увлекательнее иных Далевых рассказов и повестей. Это как бы рассказы Даля, из которых убрано то, что ему меньше всего удавалось: попытки придумать для героев приключения. Зато осталось то, что Даль умел лучше всего — описания обстановки, образа жизни, быта.

«Его можно читать, как книгу!» изумленно говорили о «Толковом словаре живого великорусского языка» современники Даля, не привыкшие к такому чтению.

Словарь Даля — своеобразная, неповторимая книга о быте и трудах, обычаях и нравах русского народа. Читатель Словаря побывает в деревенской избе и на крестьянском дворе, на гумне и на сенокосе, на пасеке и в кузнице. Он увидит, как пашут поле, как сеют, растят и убирают хлеб. Он поторгуется на базаре, пройдет версту-другую с бурлацкой артелью, попирует на веселом празднике и прольет слезу на похоронах. Он станет свидетелем старинной русской свадьбы — всех её обрядов, от сватанья и рукобитья до шумного гулянья, куда, если повезет, прикатит с лихим жениховым поездом — среди прочих «поезжан» здесь должно быть двенадцать непременных лиц (Даль, конечно, перечисляет каких). Читатель узнает, какую одежду носят едва не во всех местностях России, какие блюда подают на стол (а про устройство стола, мы, помним, тоже узнает), какие печи кладут и как возводят дома. Он познакомится с народным календарем; месяцесловом, — а в нем множество примет, связавших вековые наблюдения за погодой и крестьянский» труд. Он узнает, что думает о предметах важных и самых обиходных тот простолюдин, чья жизнь, во замечанию Даля, «кажется нам чрезвычайно однообразною, незанимательною». Но ум и нрав человека «даруются не по сословиям», утверждает Даль, — читатель Словаря постигает, как глубоко и своеобычно мыслит не пожалованный сословными преимуществами, но наделенный природным умом и здоровым добрым нравом простой человек, как выразительно и метко передает он свою мысль в слове.

В одном из первых отзывов о Далевом труде читаем: «Словарь Даля — книга не только полезная и нужная, это — книга занимательная: всякий любитель отечественного слова может читать ее или хоть перелистывать с удовольствием. Сколько он найдет в ней знакомого, род-кого, любезного и сколько нового, любопытного, назидательного! Сколько вынесет из каждого чтения сведений драгоценных и для житейского обихода, и для литературного дела».

И для литературного дела!..

Некрасов отвечает читателю, упрекнувшему его в неверном употреблении слова «станицы»:

В доказательство своей правоты поэт ссылается на Даля: «Я не справлялся с «Толковым словарем» (Даля), когда писал «Несжатую полосу», а употребил слово «Станица» потому, что с детства слышал его в народе, между прочим, в этом смысле: птицы летают станицами; воробьев станичка перелетела и т. п. Заглянув ныне в Словарь Даля, я увидел, что и там слову этому придается, между прочим, и то значение, в котором я его употребил…»

Для Некрасова важен тончайший оттенок выбранного им слова: «Слова: группа, партия, даже стая, которыми можно было бы заменить его в «Несжатой полосе», кроме своей прозаичности, были бы менее точны, лишив выражение того оттенка, который характеризует птицу перелетную… располагающуюся время от времени станом на удобных местах для отдыха и корма…»

В отзывах на Далее Словарь выражалась надежда, что в него будут часто заглядывать наши писатели.

Замечательно наблюдать, как читает «Толковый словарь» Лев Николаевич Толстой.

Том за томом листает он Словарь, иной том — от начала к концу, иной, наоборот, — от конца к началу, выписывает для памяти слова, нужные ему или его поразившие, радуется каждому — как открытию.

«Тощедушный — щедушный», — выписывает Толстой. У Даля на «Щ» следует ряд: «ЩЕДУШНЫЙ, тщедушный, тощедушный» — здесь как бы выявляется происхождение слова.

Или: «Прать — прачка». У Даля: «ПРАТЬ что, жать, давить, переть; вы (от)жимать, выдавливать… особ, о белье, стирать, выминая…»

Или: «Зайчики на Волге, в углах избы». У Даля среди прочих значений: зайчик — «белая пена на курчавой вершине волны», «беглый отблеск, который блеснит или бегает по стене».

Одно из любимых занятий Льва Николаевича — чтение сборника «Пословицы русского народа». Именно отсюда взяты многие пословицы для «Войны и мира», «Анны Карениной», «Воскресения», «Власти тьмы» — в сочинениях Толстого тут и там мы встречаем «след» Даля.

Работая над образом Платона Каратаева в «Войне и мире», Толстой взял у Даля семьдесят (!) пословиц. В текст романа он включил, правда, лишь девять, но пословицы не только помогали герою «заговорить», они помогали писателю уточнить образ героя.

Просматривая «Толковый словарь», Толстой и из него выбирает приглянувшиеся ему пословицы: «Все минется, правда останется», «Правда со дна моря выносит», «Мила та сторона, где пуп резан», «Не та земля дорога, где медведь ревет, а та, где курица скребет»…

Толстой, как и Даль, остро чувствует разрыв между языком литературы и народной речью. Он жаждет «остановиться… и задуматься о том — не ложные ли приемы, не ложный ли язык тот, которьш мы пишем…».

«А язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, — мне мил… — пишет Толстой. — Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное. — язык не позволит…»

И как вывод: «Люблю определенное, ясное и красивое и умеренное и все это нахожу в народной поэзии и языке и жизни…»

Тогда же, в 70-е годы прошлого столетия, основательно и прилежно, по собственному его признанию, изучает Далев Словарь драматург Александр Николаевич Островский. Много лет он и сам собирал материалы для словаря народного языка, но завершить свой труд не успел. Первые записи Островского относятся ко времени его путешествия по Волге в 1856 году. Любопытно; что в ту пору Даль живет в Нижнем Новгороде и тоже обильно пополняет свои запасы бытовавшими в волжских губерниях речениями.

Основательное и прилежное изучение «Толкового словаря» для Островского — проверка собственных материалов. Но он вовсе не безропотно принимает всякое толкование Даля — порой спорит с ним.

В Словаре Даля (гнездо «МЛАДОЙ») находим: «Дети еще молоды, слишком малы». Островский возражает: «Дети бывают малы, а не молоды». Даль объясняет: Перемочки — «частые, небольшие дожди». Островский опять не согласен: «не частые, а только непродолжительные»…

Сосредоточенные занятия «Толковым словарем» для Островского — один из путей еще ближе сродниться с народной речью. А родник, или «рудник», как любил говорить Даль, у них единственный и общий: живой язык русский.

Один из героев драмы «Бесприданница» в ответ на вопрос, откуда столько пословиц знает, объясняет: «С бурлаками водился… так русскому языку выучишься».

Чтение Далева Словаря, конечно, не может заменить писателю ни собственного жизненного опыта — бывалости, ни собственного знания языка. Чехов с недоверием говорил об иных литераторах, которые усердно роются у Даля и в Островском и набирают оттуда подходящие «народные» слова.

Но чтение Далева Словаря воспитывает чувство языка, точный и тонкий слух, выявляет и развивает в человеке. — на радость ему самому — тот «истинный вкус», который, как гениально заметил Пушкин, «состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».

ЗА ПРАВДУ, ЗА РУССКОЕ СЛОВО

Владимир Иванович Даль говаривает, что подвиги и слава бывают шумны и блестящи, а бывают неприметны и глухи. Все знают, что есть Даль, что Словарь его делается, покупают по мере издания выпуск за выпуском, кто в книжных лавках, а кто и прямо «на дому у сочинителя» со скидкой в 10 копеек (если же берешь сразу десять экземпляров одного выпуска, то и по 15 копеек с экземпляра), все привычно, обыкновенно; год проходит, и другой, и третий, деревья за окном в срок меняют свой наряд, Владимиру Ивановичу некогда думать пи о подвигах, ни о славе; он убежден, что никто особенно и не замечает его дела, «ползущего на черепашьих лапках»; он спешит — самое обидное, если теперь не успеет закончить работу, над которой полвека гнется. «Подвижник — доблестный делатель», — объяснит он в Словаре.

Он просит домашних: случится пожар, не спасайте, никакого имущества — берите ящики с заготовками для Словаря и бегом несите в сад. На время гроз он держит рукопись в каменной кладовой под сводами, что поодаль от дома, в. углу двора.

Но пожары огибают стороной старый дом у Пресненского моста — дело движется и неприметно подходит к концу, и тут оказывается, что Далее «Толковый словарь» становится не только заметным событием, но необходимой и неотъемлемой частью нашей духовной жизни, он входит в нее без шума и блеска и с первого шага занимает. в ней место, уже навеки ему отведенное.

Возмущается историк Михаил Петрович Погодин — он печется о славе Даля: общество год за годом приобретает для всенародной пользы великий труд, «Толковый словарь», а того, кто пожертвовал всей жизнью для этого труда, доныне никак не отметило. Даля прославлять надо, твердит Погодин, показывать путешественникам, как величайшую московскую знаменитость!..

Кто-то из деловитых литераторов советует: чем прославлять Даля, лучше за счет общества нанять ему помощника.

Пока идут споры, «московская знаменитость» сидит в своем доме «у Пресненского мосту» и как ни в чем не бывало по-прежнему режет, клеит, выписывает слова и размышляет над их толкованиями. Он, еще рукавицы надевал, был уверен — весь труд огромный придется целиком взвалить на собственные плечи: помощников в отделке Словаря найти очень трудно, да, правду сказать, этого нельзя и требовать — кому охота годы работать не на себя, подобно батраку. С той поры как Словарь начал печататься, Даль едва не всякий день держит корректуры, то есть читает и правит оттиски с набора.

Над Далевым Словарем типографские наборщики вынуждены изрядно потрудиться: много непривычных слов в тексте, часто нужно менять шрифты. Даль просит для наглядности главное слово в словарном гнезде набирать прописными буквами, производные слова жирным курсивом (искосью), толкования слов прямым светлым шрифтом, примеры светлым курсивом, примечания от автора прямым, но особо мелким шрифтом — на протяжении нескольких строк шрифт иногда меняется четыре-пять раз.

Немудрено, что в наборе появляются опечатки. Но в Словаре не должно быть ни одной ошибки. Обычно читают две или три корректуры: прочтут, укажут опечатки, а потом просят снова сделать оттиск, чтобы проверить, исправлены ли. Даль держит четырнадцать корректур Словаря! Четырнадцать раз подряд, с величайшей тщательностью, цепляясь за каждую буковку, за каждую запятую, он вычитывает две тысячи четыреста восемьдесят пять больших страниц плотного, в две колонки, текста. Вздыхает: «для одной пары старых глаз работа и впрямь тяжела и мешкотна».

А приятели горячатся, спорят, как прославить Даля, как сделать глухую его славу шумной и блестящей.

В 1867 году является на свет «Выпуск двадцать первый и последний». Он открывается словом вилка — оно попало в последний выпуск (который, конечно же, не с буквы В начинается), потому что находится в гнезде «ХВОСТ»; Даль перечисляет названия хвостов у животу пых и птиц и между ними — у ласточки вилка. Вопреки привычному «от А до Я», у Даля последнее слово и не на Я вовсе, не «ЯЩИК», которым буква Я завершается, а «ИПОСТАСЬ» (слово из Священного писания). В Далево время после Я в алфавите шли еще две буквы — «фита» и «ижица», с ижицы и начиналась «ипостась».

Окончание работы приносит Далю знаки славы: Географическое общество венчает его золотой медалью; Дер пт-ский университет также отмечает успехи бывшего своего питомца; Академия наук присуждает Далю Ломоносовскую премию. Даль труд свой на академическую награду не представлял: «Коли захотят, то дадут и без моих поклонов», но премия поспевает воврвхмя. «А тут, кстати, пришел разносчик — сообщает Владимир Иванович одному из знакомых, — купил для раздачи к праздникам на платья 285 аршин ситцев» (дело к рождеству, а семья-то большая!).

Историк Погодин по случаю окончания Далева труда произносит речь. Словарь Даля окончен, говорит он. Теперь русская Академия наук без Даля немыслима. Но свободных мест сейчас нет. Погодин предлагает всем академикам бросить жребий, кому на время выйти из академии, и освободившееся место предоставить Далю. Но желающих бросать жребий не находится. А тут еще академическое начальство вспоминает, что по правилам кандидат в академики должен жить (иметь «постоянное пребывание») в Петербурге. Чтобы избежать лишних хлопот, Даля избирают почетным членом Академии наук.

Но «почетный член», по толкованию самого же Даля, — «избранный в почет, без всяких обязанностей». Он вспоминает Живущих на покое генералов — они давно не служат, не нюхают пороха, но охотно принимают приглашения на пиры и свадьбы, где — в парадном мундире, при всех регалиях — являются своего рода украшением стола. Их называют «кондитерскими генералами»; В Словаре Даль помещает про них шутку: «Кухмистеры в Москве спрашивают: «А генералы ваши или наши будут?»

Даль не любит Жить без всяких обязанностей и «кондитерским генералом» быть не намерен. При своих словах он настоящий — не для почета, не для украшения стола — генерал, и обязанностей у него теперь ничуть не меньше прежнего. Словарь издан, но дело осталось, потому что конца у Далева дела нет.

«Напутное слово» завершается так: «Составитель словаря еще раз благодарит от души всех любителей слова, доставивших ему запасы или заметки, и усердно просит всякого сообщать ему и впредь, на пользу дела, пополнения к словарю, замечания и поправки, на сколько что кому доступно».

До грома и блеска Даль не доживет. Да и некогда ему греметь и блистать. Чуть свет в старом коричневом суконном халате и валенках бредет в залу, к письменному столу у окна, — деревца в кадках уже совсем большие, чуть не до потолка, придется пересаживать их в землю под открытым небом. Часто пишет по старинке гусиным пером, но помаленьку приноравливается и к металлическому: чинить не надо — тоже удобство и сбережение времени.

Между страницами одного экземпляра Словаря Даль вплетает листы чистой бумаги — на них он заносит новые слова, поправляет ошибки в расположении слов, улучшает и дополняет толкования. Для второго издания своего труда Даль успевает вписать на вплетенные листы около пяти тысяч поправок и дополнений — восемь тысяч печатных строк убористого шрифта!

Бормочет свое: «А когда досуг-то будет? — Л когда нас не будет».

Даль нешумлив, не любит говорить громко и не дробит громких фраз: поэтому, когда в обыкновенном частном письме, которое пишет без всякой мысли, что когда-нибудь оно станет известно многим, среди деловых заметок, будничных жалоб и размышлений, он вдруг прорывается: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за русское слово, язык!» — ему веришь.