Жизнь и смерть

VIII.

Выпитый стакан воды успокоил Логинова и как будто облегчил дыхание. Он с удивлением водил глазами по комнате, не узнавая ее в сумерках, с этим странным голубым окном, в котором за тюлевой занавеской золотилось недавно вставшая луна. "Таня", -- вдруг вспомнил он имя, пришедшее ему на память в бреду, и как будто что-то теплое, нежное коснулось его лица, скользнуло по лбу и волосам, и он тихо, шепотом произнес:

-- Таня...

И, казалось, была какая-то связь между этим именем и голубым окном, в которым тихо шевелилась позолоченная лунным светом тюлевая занавеска и блестели стекла раскрытых наружу рам. И эта связь вдруг сделалась совершенно ясной, когда за окном послышались, словно падающие с неба, круглые, призывно-печальные, далекие звуки. "Журавли летят", -- вспомнил Логинов, и приподнявшись на локтях, жадно, взволнованно уставился в окно как будто прозревшими глазами, увидевшими темно-синее, глубокое небо, луну и черные ветви голой акации. И вместе с этим, в памяти встала бледная, странно-красивая и близкая девушка, полулежащая у окна на диване, и в сумерках протягивающая к нему тонкие, белые руки...

"Куда же она делась?" -- мучительно думал Логинов и, не находя ответа, приходил к заключению, что он ее потерял, но где и когда -- никак не мог припомнить. "Потерял ли? А может быть, ее и не было?.. Что же было?.. Что было?.."

В окне снова появилось черное пятно и стало быстро расти, шириться, ползти во все стороны густыми клубами вдоль стен, заполняя комнату от полу до потолка. И предчувствуя повторение недавнего ужаса, он в тоске поднялся и сел на постели, напряженно думая о том, что нужно как-нибудь предупредить его, что-то сделать, куда-то пойти... И в эту минуту из гостиной к нему донесся тихий смех, и опять что-то теплое коснулось его лица и волос. "Таня... там Таня", -- радостно вспомнил он, думая не о Татьяне Павловне, а о молодой, бледной, любящей его девушке. И волнуясь, не отдавая себе отчета, Логинов спустил ноги на пол, встал и держась сначала за спинку кровати, потом за стену, добрался до двери и в недоумении остановился на пороге. В гостиной было темно, и на темных коврах, устилавших пол, слабо рисовались в бледных косых четырехугольниках лунного света черные кресты оконных рам. В одном из темных углов кто-то говорил вполголоса, прерываемый сдержанным женским смехом. Вдруг чиркнула и зажглась спичка, и в ее слабом, дрожащем свете Логинов увидел Татьяну Павловну, полулежавшую на турецком диване с расстегнутым на груди лифом, из-под которого виднелась белая сорочка и обнаженная грудь, с высоко завернувшейся юбкой, открывавшей выше колен белые кружева панталон. Ее лицо закрывало плечо Рогожина, сидевшего около нее на диване без сюртука и зажигавшего спичкой папиросу. Они не видели Логинова и продолжали тихо разговаривать и посмеиваться.

Логинов тупо смотрел на них из дверей, не понимая, где он, что это за люди и зачем они здесь и только смутно чувствуя, что это не то, что ему было нужно. Когда потухла спичка, он еще долго, равнодушно смотрел на маленький огонек папиросы, тускло светившийся в темном углу, потом отвернулся и хотел пойти к постели, но забыл, в какой стороне она находится и остановился посреди комнаты, чувствуя, что дальше идти не может. И его удивило то, что перед ним вдруг исчезло голубое окно с золотистой от луны занавеской и что кругом не было ничего, кроме густой, непроницаемо-черной тьмы. Что-то сильно толкнуло в его грудь и сдавило горло, изо рта хлынула теплая, липкая кровь; он пошатнулся, взмахнул руками и упал на пол, хрипя и содрогаясь всем телом в большой луже крови.

И ему казалось, что он опять лежит в узком, тесном деревянном ящике, и кто-то сверху давил на него, стараясь втиснуть его в гроб и накрыть крышкой. Но Логинов уже не имел сил для борьбы; руки его бессильно скользили по горлу и груди, мокрых от какой-то теплой жидкости, с тщетным усилием как-нибудь раскрыть грудь и глотнуть воздух. Он хотел крикнуть, позвать кого-нибудь, но теперь уже не понимал и того единственного имени, которое вертелось у него в голове: оно было только пустым, непонятным звуком, за которым не было реального образа близкого существа, и звать ему было некого. И задохнувшись от вторично хлынувшей из горла крови, он содрогнулся всем телом, вытянулся во всю длину ящика, и над ним с треском захлопнулась тяжелая крышка...

И тогда Логинов вдруг увидел себя стоящим в дверях лицом к бесконечной, непроницаемой тьме, и оттого, что за его спиной раздавались чьи-то голоса, уходившие от него все дальше и дальше и он почему-то не мог оглянуться назад -- его охватило глубокое, безнадежное одиночество, жуткое чувство всеми покинутого на пороге страшной неизвестности. И повинуясь чьей-то неодолимой воле, он оставил порог и вступив в безграничное море тьмы, медленно поплыл в бездонную глубину, утрачивая чувства, мысли, ощущения и теряя самого себя в постепенно затемнявшемся сознании...

----------------------------------------------------

Впервые: журнал "Пробуждение", 1907 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.