Жизнь и смерть

I.

День был яркий, солнечный, и в раскрытое окно врывался ветер, пахнувший влажной землей и свежей, зеленой травой. Чувствовалось, что этот ветер прилетел в город из широких полей, или из рощи, где весна была уже в полном разгаре, где в сырых чащах, сквозь еще редкую пушистую листву деревьев, льется теплое сиянье солнца на белоснежные колокольчики ландышей я лиловые глазки фиалок, издающих тонкий, сладкий аромат...

Лежа и мучаясь на постели под внимательным молоточком и трубкой доктора, возившегося у постели уже больше часа, Логинов думал о том, что хорошо было бы пойти теперь в рощу, лечь под деревьями на траву и смотреть сквозь ветви на далекое, синее небо и тающие в нем дымчатые облака. И тотчас же, вслед за этой мыслью, приходила другая, о том, что сам он не сможет пойти в рощу, у него не хватит сил, а свести его туда некому, потому что жена каждый день с утра уходит из дому с художником Рогожиным и возвращается поздно ночью, -- в доме остается одна старуха Фекла, кухарка, которая заходит в комнаты только для того, чтобы посмотреть -- не умер ли еще барин. А за этой мыслью не замедлила явиться третья, еще более грустная. "Если эту весну мне не удастся побывать в роще", думал Логинов: "то я больше никогда не увижу весенней травы, неба, зазеленевших деревьев, потому что до будущей весны уж не доживу..."

-- Дышите, голубчик, дышите, -- умолял его доктор, лысый пухлый толстяк, приставив холодную металлическую трубку к голой груди Логинова и надавив на неё своим ухом: так... еще... сильнее...

На носу у него дрожало золотое пенсне, на круглых, красных от напряжения щеках двигались загнутые кверху кончики рыжих усов.

Логинова разбирала досада. "Что ему нужно от меня? Ведь, прекрасно знает, что я скоро умру, и все же мучает..."

Он, однако, покорно исполнял требование врача и начинал усиленно дышать. В груди у него что-то хрипело и клокотало, входивший туда воздух тотчас же с болью вырывался из груди, в которой оставался нетронутым болезнью только небольшой кусочек правого легкого. Подышав так с минуту, он начал задыхаться, чувствуя, что сейчас начнется приступ мучительного кашля.

-- Отлично... отлично... -- бормотал доктор, переставляя на его груди трубку с одного места на другое: так... довольно...

Он развинтил и спрятал трубку в боковой карман сюртука.

Логинов закашлялся и, приподнявшись на постели, держался обеими руками за грудь, в которой как будто все рвалось, отдираясь с острой болью от ребер и стремясь проскочить через горло. Выплюнув кусок черной мокроты, он упал на подушку, весь мокрый от пота, в изнеможении закрыв глаза, из которых бежали по щекам и падали на подушку крупные слезы.

-- Ну-с, -- весело сказал доктор, поднимаясь со стула и протирая носовым платком стекла пенсне: все идет прекрасно!.. Скоро подымем вас с постели!..

Логинов открыл глаза и устало, равнодушно посмотрел на него. Ему хотелось сказать: "зачем вы это говорите? Этот обман не нужен ни мне, ни вам..." Но в груди еще болело, и не было сил для того, чтобы говорить, сердиться, спорить... Он опять закрыл глаза и тихо спросил:

-- Сколько еще дней?.. Скажите правду...

Толстяк почему-то заволновался и испуганно замахал на него руками:

-- Что вы! Что вы!.. Дамы еще отплясывать с вами будем на вечеринках!.. Уж вы оставьте, голубчик, ваши мрачные мысли!.. Через две недели таким молодцом будете, что и не узнать!

Логинов с досадой поморщился и отвернулся к стене. "Паяц! клоун!" -- с ненавистью думал он о докторе, шаги которого мягко и осторожно зазвучали по направлению к двери: "весь как будто из одной лжи слеплен, не может, чтобы не солгать даже тогда, когда в этом нет никакой нужды..."

Дверь за доктором тихонько затворилась, и Логинов почувствовал облегчение, оставшись в привычном одиночестве, которое он полюбил за последнее время. Он чувствовал, что уходит от земли, и люди становились ему чуждыми, непонятными, противными с их суетливостью, мелочностью, эгоизмом. К нему подходило что-то громадное, таинственное, жутко неизвестное, и все, чем жили кругом него люди, и чем он сам еще так недавно жил -- казалось ему мелким, ничтожным, бессмысленным. Только земля, покрывшаяся зеленой травой, огненно-синее небо, распускающиеся деревья, свежий ароматный воздух и пригревающее апрельское солнце тянули его к себе, звали через окно, и ему хотелось уйти из этих каменных стен, которые почему-то нужны были для жизни, уйти из них для полной, абсолютной свободы -- Смерти, лечь на траву и с легким вздохом радости раствориться в земле, в солнце, в воздухе...