Глава 2. ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ

За второй партой, сразу за Янкой, сидела Халина. Были у нее брат и жених. С братом я познакомилась, как-то раз мы даже вчетвером пошли в кино: Янка, Халина, ее брат и я. В кинотеатре он показался мне ужасно симпатичным. Жениха я знала исключительно по рассказам Халины. Та постоянно поверяла нам свои сердечные тайны, в данный момент что-то у них там не складывалось, и я, слушая ее сетования по этому поводу, как-то раз даже подумала: «Какое счастье, что это не мне выходить за него замуж!» Но я на эту тему не высказывалась. Зато призналась Халине, что мне очень нравится ее брат…

— Ты ему тоже, — ответила Халина сухо, каким-то странным тоном.

Вскоре оказалось, что жених и брат — это одно и то же лицо. Помню, что при этом известии я почувствовала себя ну оч-чень глупо.

Оказалось, что при записи в нашу школу должны были присутствовать кто-нибудь из членов семьи Халины, а родители как раз были очень заняты, поэтому пришел жених, представился братом, произвел прекрасное впечатление, и теперь ей приходилось придерживаться этой версии. Сейчас уже такой необходимости не было, но Халина по привычке представляла жениха как брата, и ей даже не приходило в голову, что я не знаю истинного положения вещей. Весь класс знал и смотрел на меня с полным осуждением: я ведь отбивала жениха у подруги.

Никого я не собиралась отбивать, даже в мыслях ничего такого у меня не было. Я попыталась резко ограничить свои контакты с женихом Халины, уйти в тень, возможно, не очень удачно, но мои честные намерения были именно что честными, причем собственное благородство меня окрыляло.

Я очень переживала за Халину, она мне нравилась с самого начала, и меня заела совесть. Она впала в полное отчаяние, и я боялась, что Халина завалит экзамены! Событие-то происходило в выпускном классе.

Нежданно-негаданно дело получило неожиданную развязку. Как-то раз, возвращаясь домой, я повстречала «яблоко раздора». Сначала я даже испугалась, потому что выглядело это однозначно. В то же время на меня снизошли райское блаженство, огромное счастье и страшное смущение. И мы отправились немножко погулять.

На следующий день у нас с Халиной состоялся серьезный мужской разговор, в результате которого она передала мне с рук на руки свое ненаглядное сокровище, заставив поклясться, что я сделаю его счастливым.

Жених, переданный мне из любящих рук, окружил меня глубоким обожанием. Я представила его семье, семья его приняла. Мы с ним были совершеннолетними, мне — восемнадцать, ему — двадцать один год, он учился в Политехническом. А вот денег у нас было — кот наплакал.

В выпускном классе мне было не до беготни по платным урокам, жених перебивался какой-то халтурой, по-моему, переводами с английского. На венчание и обручальные кольца он заработал, но на том всё и закончилось.

Пока мы хлопотали, дату свадьбы пришлось пересмотреть, ибо выяснилось, что я беременна. Это обстоятельство меня одновременно и восхитило, и напугало. В результате мы назначили дату похода в ЗАГС на июль, а венчания — на август.


Тем временем я поступила в институт. И весьма странным образом. На экзаменах, кроме рисунка, нужно было еще написать работу на тему, связанную с направлением будущей учебы. Тема звучала так: «Механизация труда как фактор повышения уровня жизни». У меня не было никаких проблем с ответом на эту тему. Смысл этой механизации просто рвался и выстреливал из всего, что творилось в девятнадцатом веке, а девятнадцатый век я знала гораздо лучше двадцатого. Я села и написала всё, что думала.

Конечно, при наличии такого количества рабоче-крестьянской молодежи, желающей поступить, меня бы не приняли, но я оригинально отличилась. На двести пятьдесят пять абитуриентов двести пятьдесят четыре человека подробно описали шестилетний план развития, и только в одной работе не было ни слова об этом самом плане. В моей. Я ни словечком о нем не обмолвилась просто потому, что не имела ни малейшего понятия, что он существует.


Настоящую свадьбу мы сыграли двенадцатого августа, однако, прежде чем это произошло, я нанесла визит родителям жениха (с точки зрения закона — уже мужа). Я заранее знала, что не придусь ко двору — единственной женой, достойной обожаемого сыночка, могла быть только принцесса Маргарита Прусская, все прочее было чудовищным мезальянсом.

Дома находились только свекровь и одна сестра, Ядвига. Свекор куда-то уехал, а вторая сестра, Марыся, вышла по делам. Визит состоялся совершенно по правилам девятнадцатого века, и временами у меня возникало впечатление, что я смотрю спектакль. Я не говорила ни слова, с маменькой ругался мой муж.


Отрез на свадебное платье и белые туфли раздобыла и привезла Тереса, тюль на фату достали в Варшаве, все чудом, из-под прилавка, потому как снабжение в пятидесятом году полностью соответствовало государственному строю. Из Чешина приехала Лилька. Проблему с костелом муж взял на себя и блестяще решил ее.

Свадьба состоялась в костеле Спасителя и была роскошной и шикарной — ковер через весь костел, феерия цветов, музыка на хорах, все лампы сияют и так далее.

Новоиспеченный супруг происходил из очень интересной семьи, совершенно противоположной моей собственной. Я узнала об этом значительно позднее, когда уже подружилась со свекровью. Если в нашем семействе вечно доминировали женщины, то в их роду извечно правили мужчины. Все они, начиная с прадедушки, были сплошь деспоты, тираны, скандалисты, вспыльчивые, взрывного характера, первосортные эгоисты, а вот женщин себе они выбирали тихих, спокойных и кротких голубиц.

Так что сами видите: попал мой муженек, как кур в ощип.


Безграничным удовлетворением и восторгом наполнила меня эпопея с обменом денег. Я только что начала учиться, что повлекло за собой кое-какие расходы. В субботу, перед тем самым памятным народу воскресеньем, я истратила практически все наличные деньги, осталось всего сто пятьдесят злотых, и ломала голову, как признаться в этом мужу. Пока я ее ломала, наутро грянула денежная реформа, и проблема исчезла. Радостно хихикая, я заявила мужу, что хлопоты с обменом денег нам не грозят. Муж даже обрадовался и похвалил мою расточительность. Все следующие деньги мы получили уже новыми, а уцелевшие сто пятьдесят злотых я поменяла на четыре злотых и пятьдесят грошей.


Учиться в институте мне понравилась. Большинство предметов были близки моей душе: история архитектуры, рисование, технический рисунок, деревянное зодчество, а конце концов, даже математика казалось упоительной.

Училась я с радостью и энтузиазмом, в свободные минуты вручную подрубая пеленки и детские распашонки. Так дожила я до января, когда, не дождавшись обещанных родильных ужасов, услышала мощный рев собственного ребенка. Он завопил так, что стекла задрожали.

— Мальчик! — воскликнула пани доктор.

Мой муж в коридоре в этот момент от радостного облегчения якобы упал в обморок.

Через девять дней я вышла из роддома, подождала еще два дня и отправилась на лекцию по математике. Придя, я осталась на все занятия, и потом хвасталась, что пробыла в декрете неполные две недели.

Дитем во время моего отсутствия занималась моя мама. Кроме Тересы и Люцины, из Груйца приехала бабка, безгранично счастливая, что в семье появился мальчик, она осталась надолго и рвалась к обожаемому младенцу.

Потом пришла экзаменационная сессия. Математику я сдала, хуже выглядел сопромат. Первый экзамен был письменный, и тот, кто написал на пятерку, освобождался от устного экзамена. Курировавший нашу группу ассистент профессора Понижа прекрасно осознавал уровень моих познаний, но у него было доброе сердце. Он подошел ко мне и незаметно написал решения на обороте экзаменационного билета. Я красиво переписала его записи, не вникая в их смысл в блаженной уверенности, что чаша устного экзамена меня минует.

Счастливая, как жаворонок в облаках, я позволила себе совершить страшную глупость. Экзаменационные ведомости должен был подписать профессор. Он сидел в соседней аудитории, чем-то занятый, и я, конечно, помчалась туда его поторопить:

— Пан профессор, ждем ваш бесценный автограф!

Потом я еще пару раз заглядывала и высказывала разные подобные глупости. Пониж в конце концов пришел к нам, и мне достало все-таки ума не цепляться к нему и не лезть на глаза, поэтому я спряталась в чертежной. Там меня и нашли и приволокли в аудиторию, потому что профессор якобы хотел меня увидеть.

— О, проше пани! — воскликнул он, заметив меня. — Да кабы я знал, что вы родили сына, я бы вам поставил пять, а не пять с минусом!

Я даже не успела рта раскрыть, как за меня это сделал какой-то болван за моей спиной:

— Ради бога, пан профессор, нет проблем! Вот чистый бланк, поставьте коллеге пятерку.

Профессор Пониж был в отличном настроении. Он взял чистый бланк и промолвил:

— Вот и замечательно! Только задам один простенький вопросик и сразу впишу пятерку. Есть у вас люлька для младенца?

— Нет, пан профессор, у меня только коляска, — ответила я безнадежным тоном чистую правду.

— Но люльку вы ведь видели?

— Видела.

— Ну, так скажите нам, под воздействием какого момента люлька раскачивается? — продолжал профессор, качая пальцем в разные стороны для наглядности. — И как нужно качать, чтобы тратить на это как можно меньше усилий и времени?

Меня охватило полное отчаяние, оно придало мне решимости. Я ничего не знала, и мне стало все равно.

— Прежде всего, пан профессор, ребенка вообще не нужно укачивать, не то он привыкнет и будет все время вопить, — твердо сказала я. — А во-вторых, человек и без того столько времени и сил на дитё тратит, что чуть больше, чуть меньше — какая разница?

Вокруг наступило всеобщее веселье, но Пониж не отступал. Он спросил что-то про велосипед и в ответ узнал, что у того есть цепь, потом он пожелал увидеть формулу потери устойчивости, и я посреди взрывов хохота писала и стирала с доски все буквы латинского алфавита по очереди. Пониж полностью поверил, что предмет я знаю досконально, потому что быть не может, чтобы я ничего не знала и так валяла дурака и ерничала.

И поставил мне пятерку.


На каникулы, явно поссорившись с головой, я поехала в Груец. Вроде бы да, на природе, воздух свежий, но какой смысл с полугодовалым ребенком уезжать из цивилизации, от ванны с горячей водой, от кухни с газовой плитой и изысканного туалета — в дремучий примитив, с водой из колодца, дровяной плитой и туалетом типа «сортир» во дворе? Дурная голова ногам покоя не дает… Кроме того, приходилось караулить бабушку, чтобы она не перебарщивала с уходом за ребенком.

В результате большую часть времени я тратила на срывание с сына теплой одежды. Мое детство еще не успело померкнуть, я отлично помнила собственные муки и пытки и собиралась защитить от них своего сына.


В первые каникулы после первого года обучения я проходила практику в МДМ — жилом квартале на Маршалковской, поэтому мне пришлось покинуть Груец. Я решительно приступила к укладке кирпичей и могу гарантировать, что весь квартал — кирпичный.

Я проходила практику у каменщика с довоенным опытом, у меня все получалось, пока стенка не достигала примерно метра, дальше руки онемели, и ровная кладка не получалась. Я перенесла свой интерес на своды и научилась выкладывать свод.

Чертить я умела, с самого начала чертежи у меня получались беспроблемно, мало того, что быстро, но еще и с ювелирной точностью. Упражнения по измерительным чертежам представляли собой бескрайние поля штриховки, и коллеги на меня подозрительно косились, постоянно интересуясь:

— Эй, ты, у тебя, что ли, растр есть?

Растра я сроду в глаза не видела и не умела с ним обращаться. Не желая обнаружить свое невежество, я только плечами пожимала. В конце концов кто-то вынес свой вердикт:

— Да так не бывает! Ей небось муж штрихует.

Меня сразил приступ хохота, потому что мой муж не знал, каким концом карандаша надо рисовать. Способности к этому у него были примерно такие же, как у меня к пению. Замечание было настолько глупым, что я отмахнулась и продолжала оттачивать свой талант, который впоследствии мне чрезвычайно пригодился.

Что до летней практики, я уверенно вспоминаю только в МДМ, после второго курса мы всей группой оказались в Люблине и торчали там минимум две недели. На третьем курсе на меня свалились отделочные работы в Варшавском сельскохозяйственном университете, в конце улицы Раковецкой, но за очередность этих практик не ручаюсь.

Учеба тогда делилась на два этапа — инженерский и магистерский. Инженерский курс длился три с половиной года, магистерский — еще два года, и его можно было окончить даже после очень большого перерыва, специализируясь в каком-то конкретном виде строительства. Кабы я была девицей без обязанностей… И так можно считать неслабым чудом, что мне удалось дотянуть до диплома. Честно говоря, проектировать я научилась слабо, но на первый взгляд это было незаметно.

Преддипломный отпуск длился девять дней, и как раз тогда у меня случился отек коленного сустава. Хромая и постанывая, я создавала проект провинциальной гостиницы. Я терпела боль до конца, получила четыре балла, может, даже четыре с плюсом, и меня уговаривали пойти в магистратуру, но этого я себе уже не могла позволить. Я мечтала, как выйду на работу и начну получать зарплату.

Сейчас, оценивая свое прошлое, я вижу, как замечательно получилось, что я не рвалась учиться дальше. В этом случае мне куда тяжелее далась бы смена профессии.


Жилищные условия у всей нашей семьи были просто устрашающие. Апартаменты, которые в первый момент показались просторными, как-то постепенно съежились. Ситуацию спасала только кладовка при кухне, чуть меньше того инфекционного бокса в Вежбне.

В этой кладовке ютились мои родители. Разделение семьи происходило вечером: они шли спать в кладовку, а мы втроем — муж, ребенок и я, оставались в комнате, и это все как-то еще можно было выдержать, только вот постоянно приезжала родня — Люцина, Тереса и бабушка.

Хуже всего было то, что в силу учебы и разных халтур я работала дома, вернее сказать — пыталась работать дома. Должно быть, мне слегка не хватало места.

В целом примерно годика этак три я чудовищно не высыпалась. Ложилась я очень поздно, бывало, что в два часа ночи, потому что только вечером у меня находилось время поработать. Вставала же я около шести, потому что этого требовал ребенок, которого поддерживала моя матушка.


Мое чадо было с рождения крупным, росло так же стремительно, как и его отец, и в полгода перестало помещаться в глубокой коляске.

Я впала в отчаяние, потому что денег у меня не было, да и прогулочных колясок днем с огнем не достать. И с того отчаяния, хотя без малейшей надежды, я купила лотерейный билет. Стоил он дешево, и я купила его не в складчину, а себе одной. И сразу же выиграла!

На мой номер пал выигрыш в целых триста пятьдесят злотых. Коляска стоила триста тридцать пять. Окрыленная невероятным везением, я бросилась в «Детский мир», и там состоялась вторая часть чуда: выбросили прогулочные коляски! Я мгновенно купила и ее и гордо пошла домой пешком, а встречные, все как один, с завистью ко мне приставали, спрашивая, где купила. Я охотно отвечала, после чего полгорода кабаньим наметом мчалось на улицу Братскую, потому что как раз начинался демографический взрыв и всем были необходимы коляски.

Во избежание недоразумений сразу скажу, что никогда больше ни в какую лотерею мне больше не удалось выиграть.

Финансовое положение наше все-таки слегка исправилось, поскольку на третьем курсе, под конец учебы, я получила потрясающую работу: переписку статистических расчетов.

Конструкторы работали день и ночь, всю Польшу покрывали столбы высоковольтных линий, столбы надо было обсчитывать, потому что стандартизация стандартизацией, но все-таки их установка зависела от разных параметров, главным образом от видов почвы, куда столбы вкапывали.

Расчеты калякали в спешке, и эти каракули на листочках надо было переписать стандартным шрифтом на технической кальке, втыкая в текст соответствующие схемы и формулы. Я умела это делать, чертежный шрифт не представлял для меня ни малейшей трудности, и кажется, что все мои технические знания родом из этого переписывания.

Переписывала я быстро, была до тошноты пунктуальной, и мне охотно давали работу, а платили замечательно: семь пятьдесят за страницу, это же целое состояние! Я дошла до пяти страниц в час, если только мне никто не мешал, а работодатели, в свою очередь, прониклись ко мне таким нереальным доверием, что сообщали мне настоящие сроки с точностью чуть ли не до минуты.

Моего мужа выперли с третьего курса скандально им брошенного института, и он решил найти постоянную работу. С этой целью он отправился на Польское радио, где знание иностранных языков иногда пригождается.

Была зима, а у мужа не было никакой подходящей одежды, ходил он в летней курточке, на пальто не хватало денег. Его свояк Юзек, человек военный, чисто по дружбе и симпатии, одолжил ему свою старую шинель, и в этой офицерской шинели мой муж появился на радио и сразу же был принят на должность переводчика и диктора. Гораздо позже оказалось, что его одеяние было воспринято как деликатный намек. Мол, прислала его служба безопасности, пусть не явно, но какой-то знак все же подали… Так что дураков отказать мужу в приеме на работу не нашлось.

Разумеется, его заработков нам не хватало, и мои статистические расчеты были весьма желанным дополнением.

Абсолютным несчастьем, давлением на психику и камнем на шее был чудовищный обычай, который мой муж не только предложил, но и просто навязал, а в моей семье такое положение вещей тоже культивировалось годами. А именно: муж отдает жене все деньги, а она ими распоряжается. Абсолютный кошмар. Страшные сцены следовали одна за другой. Муж говорил назидательно и с легким упреком в голосе:

— Надо экономить!

— Надо зарабатывать, — с нажимом в голосе отвечала я. — Из чего мне экономить, черт побери, и на чем?

Как каждая нормальная женщина, я имела склонность экономить на еде, а муж, как всякий нормальный мужчина, стремился экономить на всем, кроме еды. Если учесть, что ни на что, кроме жратвы, нам и так не хватало, никаких успехов на поприще экономии мне достигнуть не удалось, а чудовищная ответственность меня едва не доконала.

Собственно говоря, насколько сейчас помню, я была источником денег в семье точно так же, как и мой отец — в своей, но тот факт, что я учусь очно и официально не работаю, почему-то никто не замечал. Дай бог здоровья столбам высоковольтных линий, потому что без них я бы не знаю, что делала.


Я получила диплом, начала работать, и мы уехали с площади Независимости. Полученная нами квартирка находилась в районе Охота и была совершенно кошмарной, но я бы согласилась с радостью на любую кроличью клетку, лишь бы навсегда распрощаться с опостылевшей семейной кадрилью.

Новая квартира состояла из одной комнаты, кухни, прихожей и ванной.

Получив свою жилплощадь, я с упоением ею занялась. Полы были деревянные, паркетины плохо отшлифованы. Нормальный человек наверняка бы их отциклевал, но только не я. Я скребла их бритвой! Приезжала на Охоту каждую свободную минуту и скребла дощечку за дощечкой, по направлению волокон. Результат был ослепительный, гладкость у меня получалась совершенная, только вот времени это отнимало уйму.

В то же время мы начали покупать мебель. В первую очередь были приобретены шкаф и диван с матрасом мертвенно-свекольного цвета. Шкаф и свекольный диван стояли у стены на уже отшлифованном участке, а я продолжала пахать дальше. И все никак не могла понять, почему во время пребывания в долгожданной квартире я с каждой минутой становлюсь все злее и раздраженнее, и агрессия во мне стремительно нарастает.

Причину явления я поняла, только купив покрывало на диван. Я набросила его на свекольный диван и просто физически почувствовала, как в мою взбешенную душу заструился бальзам умиротворения. Тут меня и осенило. О влиянии цвета на психику человека я вообще-то знала достаточно много, но не предполагала, что оно может оказаться таким сильным. Я заинтересовалась этим явлением, углубилась в тему и, таким образом, в дальнейшем могла писать статьи в профессиональные издания, из чего следует, что нет худа без добра.

Ребенка мы отправили в садик, ему там не понравилось, сын жутко ревел и едва начал привыкать к садику — словил инфекционную желтуху. Ни один ребенок после инфекционной желтухи для садика не годится, и нам пришлось опять обратиться к маме за помощью. По утрам она приходила на троллейбусную остановку на пересечении улиц Ноаковского и Кошиковой, я выпихивала потомка из троллейбуса и ехала дальше на работу на Кручую. Милостью божьей моя мать любила рано вставать и свой день начинала в шесть утра совершенно добровольно. Забирая у меня своего внука, она была свежа, как примула, и куда более вменяема, чем я.

В то время существовало распределение выпускников на работу, и меня распределили в Энергопроект. Я смертельно испугалась, так как настроилась скорее на жилищное строительство, но никак не на промышленное.

Выхода, однако же, не было, меня приняли в Энергопроект на должность ассистента, в отдел одного типа, который стал архитектором весьма необычным манером. До войны он был специалистом по составлению смет и на этом основании знал строительство от нуля, а после войны сдал экстерном экзамен и превратился в архитектора.

Архитектор из него был как из козьего хвоста валторна. Проекты он делал, это да, но, увы, каждый элемент отдельно. Ну не мог он увязать между собой проекцию, фасад и дом в разрезе, стены у него лезли в окна, лестничные клетки получались на дверях, а инженерные коммуникации не сходились по вертикали. Фасады не имели ничего общего с остальными частями дома. Моей обязанностью было расчертить эти очаровательные проекты надлежащим образом, тем более что на собственном шедевре он не разрешал ничего менять. Характер у него был прегадкий, и он непрерывно и монотонно гундосил, стоя у меня над душой.

— Молодежь пошла — один недоучки, — бубнил он. — Ну вот ничего-то она не умеет, то ли дело я, который всю жизнь провел на стройках…

Меня чуть не тошнило при мысли, что утром я явлюсь на службу и должна буду восемь часов кряду провести вот с этим чумной заразой в одном помещении. Всякая охота работать у меня пропадала.

К счастью, через какое-то время меня перевели в другой отдел, под начало другого руководителя. Жизнь заиграла красками, тем более что руководителем этого отдела был пан Северин Буковский, фигура совершенно потрясающая. Про пана Северина я написала в «Бесконечной шайке». Пусть никто не думает, что я его выдумала, он на сто процентов настоящий, хотя звали его вовсе не Северин, а Теодор.


В то время я пережила несколько тяжелых и неприятных минут и долго не могла это обстоятельство переварить. В отчаянном поиске дополнительного заработка я заинтересовалась перепродажей автомобилей. Интересовались машинами все, добыть авто в те времена — это было высокое искусство. Каждый намек на продажу машины был сенсацией, и к каждому автомобилю вела цепочка посредников, которые на этом неплохо зарабатывали.

Роль посредницы мне подходила примерно как корове седло, но как-то раз я получила сведения, что на рынке есть «Олдсмобиль» в отличном состоянии, и кто-то подговорил меня участвовать в поиске покупателя. Заработать на этом я могла целых пять тысяч, и у меня аж «глаза и зубы разгорелись».

С продавцом меня свел сотрудник моего мужа, я условилась с ним встретиться за полчаса до заключения сделки в кафе «Новы Свят». Отправилась я туда прямо с работы, время было летнее, мужичка я узнала, но как он на меня посмотрел!

Господи помилуй! Можно сказать, я сгорела со стыда на месте. Вдруг впервые после долгого перерыва, словно гром среди ясного неба, на меня свалилось осознание того, как я выгляжу. Я огляделась в кафе и сравнила наряды окружающих со своим одеянием.

Вокруг меня сновали бабы в нейлоновых платьицах, в контрабандных туфельках, выпендрежные, накрашенные. Коллега мужа в элегантной рубашке, на брюках стрелка, наглаженная, как бритва, а я…

На мне было самопальное платьице из так называемого искусственного шелка, которое сзади уже вытянулось, на босу ногу я надела жуткие сандалии на средних каблучках, в лапе — войлочная сумка размером с чемодан, серая и потрепанная. К тому же я была растрепана, не накрашена и жутко грязная, потому что оторвалась прямо от кульмана, а карандашный графит затмевает пачкающей способностью угольную пыль. Мне стало плохо.

Видно было невооруженным глазом, что встреча в публичном месте с такой «элегантной» женщиной мужика потрясла. Он затравленно озирался по сторонам — не видит ли его часом кто-нибудь из знакомых. Тут второй тип тоже подошел, и оба постарались как можно скорее от меня избавиться, а я сбежала добровольно, забыв, зачем пришла, потому что, в конце концов, была молодая, и собственный внешний вид мне теоретически был небезразличен. Про заработок за посредничество я вообще забыла, внутренние переживания заглушили всё остальное.

Этот ошарашенный мужской взгляд я поклялась никогда не забыть и сразу же кое-что сделала. По-моему, я перестала носить войлочную сумку.

Второе важное событие в тот период было совершенно иного свойства. У меня вообще складывается впечатление, что некоторые мои житейские перипетии — клинический пример обучения на ошибках.

В Энергопроекте работал брат моей знакомой по институту. Мы с ним подружились, совершенно обыкновенно, как люди. Ежи мне нравился, а его отношение ко мне очень поднимало мою самооценку. Я приехала к ним в гости на чьи-то там именины, и вечером брат приятельницы проводил меня домой.

Как раз в это время у меня была масса работы из Государственного технического издательства, и недели две я вела монотонное существование: утром на работу, после работы домой, садилась за кульман, чертила до поздней ночи, ложилась спать, потом снова на работу и так далее. Ребенка я сплавила маме, муж уехал по делам службы на пару дней, было мне спокойно и хорошо, и я использовала покой на всю катушку, не теряя ни секундочки. Единственное отступление от этого правила я сделала ради этих именин, да и то пришла в середине вечеринки.

Болтали мы всю дорогу с полным взаимопониманием, возле моего дома разговор был в самом разгаре, и так вышло, что самым подходящим продолжением было бы пригласить парня на чашку чая. Чай вдвоем…

Откуда мне было знать, что бы из этого могло получиться? Нет, вру: я отлично понимала, что могло бы получиться, и тогда уже знала, у входа в дом. Мне очень хотелось пригласить его в гости, и я уже раскрыла было рот…

И не смогла издать ни звука, потому что перед глазами у меня встала картина, которая явилась бы нам сразу, как только я открыла бы перед ним двери. Я ведь не теряла время на всякие глупости, не убиралась в квартире, не мыла посуду, не застилала постель… Квартира выглядела ужасно, хуже, чем берлога последнего алкаша, только вместо пустых бутылок валялись стаканы с высохшими остатками чая. Нет, ни в коем случае в такую хавиру мужчину пригласить нельзя…

Ежи явно ждал приглашения, но дождался совершенно другого. Кретинская фраза «Я не могу тебя пригласить, у меня дома полный бардак» прозвучала так глупо, что у меня аж мурашки по коже побежали. Тем не менее я ее произнесла. Мы простояли у дома, наверное, с час, после чего каждый поплелся к себе.

Однако сей переломный момент имел двойные последствия. С одной стороны, не знаю, сумели бы мы сохранить нашу дружбу, если бы я тогда пригласила Ежи к себе и характер наших отношений изменился бы. Не таким было бы отношение ко мне Ханки, его тогдашней невесты, а потом — жены. А так всё осталось в платоническом и благородном ключе. С другой стороны, урок пошел впрок, и я больше никогда в жизни, какими бы ни были обстоятельства, не оставляла незастеленной кровать…


Роль единственного чада в семье, на основе собственного опыта, я считала самым большим несчастьем в мире и совершенно не собиралась обрекать собственного сына на такую судьбу. Упрямство женщины может преодолеть все на свете.

Мой второй сын родился в роддоме на улице Каспшака. Когда мне сказали, что это мальчик, я даже испугалась. Мама и муж хотели девочку, всё доченька да доченька. Мне было всё равно, я хотела им угодить, к тому же старший ребенок требовал сестричку, и они согласным хором задурили мне голову до такой степени, что я поверила в то, что будет девочка. Поэтому Роберт преподнес нам сюрприз.


Наши жилищные условия резко ухудшились. В комнате у нас жили уже двое детей, а мы разместились на кухне. Правда, это было главным образом вечерами, нам это практически не досаждало, но зато очень ощущалось то, что мне негде было поставить кульман. Чертить на кухонном буфете не получалось.

И тут моему мужу Польское радио, где он работал, выделило квартиру.

Произошло это совершенно неожиданно, по очень странным причинам. Из этой квартиры как раз выезжал на ПМЖ в Австралию сотрудник Польского радио, и из-за этой квартиры ссорились председатель жилищной комиссии и секретарь парторганизации.

У каждого на эту квартиру был кандидат, и, желая сделать пакость другому, по принципу «ни мне, ни тебе», квартиру спорщики отдали первому попавшемуся, и по чистой случайности этим попавшимся оказался мой муж.

Мы с ним пошли посмотреть эту квартиру. Меня слегка сбили с панталыку клопы, хотя квартира показалась нам восхитительно большой. Вопрос с клопами мы решили одним щелчком — ЛДТ, «Азотокс», — и сразу согласились переехать. Вот так я поселилась на улице Дольной, на четвертом этаже без лифта.


Одновременно, примерно тогда же, Тереса попыталась уехать в Канаду.

Ее отношения с мужем на расстоянии развивались довольно бурно. Начиная с сорок пятого года они пытались воссоединиться, разводились, он возвращался в Польшу, она рвалась выехать к нему, они снова разводились… Словом, приключений было немало. Свой отъезд Тереса завершила в конце концов в пятьдесят седьмом году, и вся семья была этим страшно взволнована. Сама Тереса — больше всех. Она боялась и сомневалась, есть ли в этом смысл — своего мужа она в глаза не видела семнадцать лет… Бросить страну, уехать в чужой мир, не зная языка! Свой отъезд она устраивала в полном смятении. Я ее подбадривала.

— Ну и что такого? Если что-то пойдет не так, ты можешь просто вернуться, — вполне разумно уговаривала я. — А что успеешь увидеть — то твое.


Тереса уехала. Моему младшему сыночку, Роберту, был годик, Ежи — семь лет, и он пошел в первый класс школы на улице Гроттгера.

В Градостроительной мастерской Варшавы, куда я хотела устроиться на работу, я наткнулась на Юрека Петшака, приятеля по студенческим годам, который возглавлял коллектив проектировщиков. Юрек посоветовал мне идти на стройку, чтобы получить архитектурно-строительную лицензию, на это нужно было потратить три года. Идея показалась мне разумной.

Как раз начинали строить Дом крестьянина, и меня приняли в качестве технического персонала. Мне предстояло делать какое-то безе… Я ужасно боялась, так как понятия не имела, что это такое, к тому же прежний начальник уволился, двое его сотрудников как раз тоже увольнялись, и на всем этом запутанном хозяйстве я оставалась одна как перст. Только потом из армии вернулся Здзисек, и мы стали работать вдвоем.

В конце концов мне удалось сообразить, что наша работа состоит в расчете заработной платы рабочих, и для этого нужно было пользоваться тарифной сеткой.

Проблема у меня возникла с приемкой. Я просто не понимала смысла слова, но и с этим управилась. На стройке принимали или людей, или работу. Ковальчик со своей бригадой забетонировал столбы, убрал доски с лесов или что-нибудь там еще сделал. Нужно проверить, измерить или подсчитать, то есть «принять Ковальчика». Разные бригады заливали бетоном свод над первым этажом — значит, нужно принять свод над первым этажом.

Проблемы профессионального жаргона так просто не решались, но, к счастью, я поняла суть вопроса в этих самых «безе». Это оказались просто формуляры, в которые вносили результаты измерений и подсчетов. Только через три года работы я все же узнала, откуда взялось это «безе». Все очень просто: БЗ, «бе-зе», бланки заработка!

Тарифная сетка представляла собой первостатейную чушь. По ценам в этой сетке самый лучший мастер мог заработать только жалкие гроши. Создатели этого шедевра исходили из предположения, что «они и так себе наворуют, а безетчик обжулит». Эту глупость понимали все. Не знаю, как на других стройках, наверное, точно так же, но у нас составляли дополнительные приложения к «безе». Мол, объект нетипичный, на нем встречаются разновсяческие трудности. Эти самые «трудности» мы высасывали из пальца и составляли письмо, а предприятие выражало согласие повысить цену работ. Не всех работ и элементов это касалось, только некоторых, остальное опиралось только на возмутительную тарифную сетку.

Ясное дело, что я должна была людям что-то приписывать. Не всем, не всегда, но все же в значительной мере. Я быстро сообразила, что безопасно врать можно только при работах, результат которых трудно проверить. Например, перевозка мусора в тачках. А черт его знает, сколько этого строительного мусора на самом деле было, главное — следить, чтобы кубатура мусора не превысила кубатуры самого здания. Разве что мусор был родом с тех площадок, где взрывали старые довоенные фундаменты. Такие работы были настоящей золотой жилой.

Одного только нельзя было допустить ни за какие коврижки: превышать общий фонд заработной платы, который для каждого начальника стройки был священной коровой.

Фонд заработной платы вплотную зависел от стоимости уже завершенного строительства и суммы, которую нужно было содрать с инвестора. Фонд составлял какой-то там процент. Тогда я еще не знала об этом: в одиночку сражаясь с «безе», откуда я могла найти время и добыть нужные сведения? Только потом, при замерах, я стала глубже во всем этом разбираться.


То, что я проехала на попе четыре метра вниз по глине, — это мелочь. Размытый под дождем отчет, написанный химическим карандашом, которым приходилось вести записи и расчеты на пленэре, я тоже перенесла, не моргнув глазом. Самые тяжелые моменты я переживала непосредственно после завершения своих «безе», еще до того, как мои бумажки подписывал начальник стройки, и их отправляли в центр расчетов.

Рабочий класс непрерывной чередой приходил узнавать про свои заработки, причем некоторые являлись ни свет ни заря, по одному через каждые пять минут, и при этом страшно мешали. Рабочие получали нужные сведения, и легко угадать, что никогда не уходили довольные. Даже если кто-то и умел сам подсчитать свою зарплату, и знал, чего ему ожидать, всё равно люди всегда надеялись на что-то большее. А большего не было. Гнев их обычно обрушивался на безетчика, то есть на меня, потому как ожидали большую сумму, а я вот не насчитала, потому что свинья такая.

Свои гневные мысли они высказывали деликатно, поскольку я была все-таки женщиной, но с досадой: «Бабу в „безе“ посадили, чтобы рабочий человек, холера ясная, даже душу отвести не мог!»

Кроме «безе», на меня свалилась обязанность выдавать зарплату, что было явным нарушением, потому что существовало определенное предписание, которое категорически запрещало безетчику выдавать деньги. Начальнику на это предписание было наплевать, а я о нем и не знала, поэтому еще и деньги выдавала, думая, что так и надо.

В первый раз я не знала, как это вообще выглядит, мне не пришло в голову, что для денег нужно с собой что-то взять, чтобы их нести, и привезла в центральную контору восемьдесят семь тысяч злотых, завернутых в «Народную трибуну». Хорошо еще, что тех, кто выдавал зарплату, развозили по стройкам на машине.

Деньги я выдавала много раз, а при одной из первых выплат случился исключительный кретинизм. У нас был целый комплекс строек, три объекта, каждый со своим названием, каждый принадлежал другому инвестору, поэтому во всех отношениях расчет зарплаты проводился отдельно по каждому объекту. Трудились на объектах два Яна Барановских, один — неквалифицированный чернорабочий, второй — плотник, причем они работали на разных объектах, и, разумеется, каждый числился на отдельном «безе». Идиотки из бухгалтерии сложили вместе их заработки и вписали одному, что было с их стороны явной халатностью и проявлением абсолютной безмозглости. Я получила платежные ведомости, пришел первый Барановский, я выплатила ему, сколько причиталось по ведомости. Через несколько минут дошел до меня и второй Барановский, после чего началась кадриль с фигурами.

Ошибку я обнаружила далеко не сразу. Начальник, в бешенстве от тупых бухгалтеров, вопил, что обязательно «нужно что-то сделать!» Бухгалтерия по телефону отбрехивалась, что обязательно что-то сделает. Барановский — плотник, не получивший ни копейки, очень вежливо, но настойчиво домогался денег и утверждал, что «нужно что-то сделать».

В конце концов договорились: было бы замечательно, если бы Барановский-чернорабочий вернул сумму, которую ему переплатили, поэтому нужно его уговорить на такой возврат.

Предприняли попытку воплотить светлую идею в жизнь, и тогда выяснилось самое скверное. А именно: Барановский-чернорабочий очень удачно от нас уволился, к тому же он жил не в Варшаве, а в Радзимине.

Последствия ошибки должен исправлять тот, кто ее совершил. А гусыни из бухгалтерии не хотели даже зад от стула оторвать, и сегодня я очень жалею, что не заставила их этого сделать, потому что проснулся мой идиотский характер. Если что-то не так — это нужно исправить.

Этот идиотский рефлекс сидит во мне всю жизнь и крепко ее отравляет. Барановский-плотник, который настаивал на своих, безусловно, справедливых требованиях, маячил перед глазами у меня, а не у них, и терпение мое мгновенно лопнуло. Я забрала платежные ведомости, «безе» обоих Барановских и потребовала от мужа, чтобы он меня отвез в Радзимин.

У нас к тому времени был мотоцикл «ВФМ». После работы мы двинулись в путь, и это путешествие нам никогда не забыть. Дождь лил непрерывно, а муж всё это время поливал меня отборной бранью, сообщая мне, что я окончательно сдурела, что пусть едет тот, кто накосячил, что я сама чокнутая и из него идиота делаю, что я на всю голову больная и тому подобное.

Ругаться он ругался, но все же ехал, а это было самым главным.

Найдя Барановского, я пустилась в пространные объяснения, показывая документы, и тут случилось чудо! Мрачный и недовольный Барановский-чернорабочий вернул деньги Барановского-плотника.

Я без труда догадалась, как получилось, что он их еще не потратил. Чернорабочий сам понял, что тут что-то неладно: ему причиталось где-то злотых триста, а выдали больше тысячи, и он предпочел на всякий случай переждать. Я составила расписку, поблагодарила мужика за благородство, и мы с мужем под потоком дождя вернулись в столицу.

Таким манером я сняла с этих баб из бухгалтерии долг за содеянное головотяпство, и случай этот прошел для них даром и ничему не научил. То есть я сотворила страшную глупость, ну да ладно, сделанного не воротишь…

Где-то к концу лета нашего полку на работе прибыло. Нам добавили третьего сотрудника, и сотрудником этим оказалась Боженка Кухарска, которая до войны, в раннем детстве, жила в том же доме, что и Янка, и они вместе играли в песочнице. Открытие, что опосредованно мы знакомы чуть ли не с рождения, мы сделали уже позже, на именинах мастера Антония, а сначала шеф велел мне ввести новенькую в курс дела.

С порога Боженка крикнула.

— Я ничего не умею!

Это прозвучало очень знакомо. Я была полна понимания и сочувствия к ее строительному невежеству, мое доброе сердце отозвалось, и я, невзирая на свой рабочий цейтнот, попробовала ей кое-что объяснить.

— Тут считают людей, — сказала я, копаясь в бумагах.

— По головам? — с бешеным интересом возбудилась она.

— Понимаете, вся трудность в том, чтобы людям досталось, как положено. Если не достанется — на стройке содом и гоморра. Человек, который сейчас вышел за дверь, — это бетонщик. Я с ним уже второй день маюсь. Работу их бригада сделала тяжелую, пусть им достанется, как положено.

— «Достанется», это в смысле «на орехи»? — округлила глазки Боженка.

— Что?.. А, нет, это в смысле зарплаты. Если им не достанется, они смоются, а летом новых днем с огнем не сыскать.

— А куда они смываются? В канализацию?

Я подумала: вот же дебилка! Я ей человеческим языком объясняю!

Мой сотрудник Здзисек поднялся со стула со словами:

— Пойду, добью Левандовского. Где у нас «желтуха»?

— В шкафу стоит.

Здзисек взял «желтуху» и вышел.

Боженка запустила руки в волосы, схватилась за голову и посмотрела на меня с полным отчаянием.

— Что он сказал? Кого он пошел добивать? Вы тут людей убиваете, что ли? И откуда у вас, прости господи, желтуха? Мне тоже придется заболеть желтухой?

Я присмотрелась к ней повнимательнее, пришла к выводу, что дело плохо, и отложила карандаш.

— Он пошел измерить последнюю работу Левандовского, чтобы закрыть «безе». «Желтуха» — это журнал приемки работ, куда эти работы записываются, он желтого цвета, в отличие от других журналов, у них другие цвета. Вы понимаете?

Боженка перестала рвать на голове волосы и глубоко вздохнула.

— Понимаю, хотя пока только то, что вы сейчас сказали.

— Не страшно, через неделю вы во всем разберетесь, — напророчила я и взялась за работу.


Внезапно меня повысили в должности, и из отдела «безе» я перешла в отдел окончательных расчетов работы и материалов. Ирек, замечательный, опытный техник, сумел мне объяснить, в чем смысл всех здешних пируэтов, но заранее предупредил, что понятия не имеет о стройках Кристины, которую шеф уволил с работы за то, что она ушла в давно запланированный отпуск, потому как Ирек с Кристиной в дела друг друга не вмешивались.

Одновременно мне приходилось передавать дела «безе», потому что Боженка и Здзисек, в свою очередь, ничего не знали о тех людях, которым я подсчитывала заработок. Воцарился ад на земле, все ссорились между собой, скандалы множились, как кролики на воле, к счастью, они так же быстро и гасли, потому что не было времени на долгую ругань.

К слову, Ирек с самого начала жутко мне напакостил. Условия быта у нас были спартанские, но электроплитка в комнате имелась. Я лично притащила на работу чайник, а Ирек взял и в этом чайнике сварил себе грибной суп с перловкой. Когда, собираясь заварить чай, я наткнулась на весело булькающую жидкость, пестрящую белыми крупинками, я пришла в неописуемую ярость, схватила чайник и вылила его содержимое в сортир.

— Пани изволит выливать мою собственность! — ревел у сортира Ирек, которого приманили вопли свидетелей моего поступка.

— А пан изволил не заметить, что это чайник! — верещала в ответ я. — Емкость для кипячения воды для чая!

Мы ужасно разочаровали привлеченных нашими воплями коллег, потому что не стали молотить друг друга этим чайником по голове, ограничившись крайне изысканными словесными поношениями.


В то же самое время, может, чуть позже, в журнале «Политика» появилась статья Анджея Врублевского под названием «Почему издержки строительства растут в процессе реализации?». Статью я прочитала, меня на месте хватил кондратий, я ответила на нее в письменной форме, после чего помчалась со своим текстом лично к пану Раковскому, редактору.

Пан Раковский прочитал статью при мне, похвалил, возможно, даже искренне, потому что писала я со всей страстью и какие-то достоинства в моей писанине были. После чего сказал:

— Но вы же сами понимаете, что я такое напечатать не могу?

Может, я и понимала, но согласиться с этим никак не могла. Если вопрос задан, логично ждать на него ответа, а я — вот она, как раз могу этот ответ дать. В своем опусе я осветила всё, начиная от треклятой тарифной сетки.

Если коротко, выглядело это так: смету составляют на основании стоимости работ, подсчитанной по нереальной тарифной сетке. В ходе работ людям надо платить, что с места поднимает стоимость рабочей силы. А эта стоимость не имеет права превысить фонд заработной платы, который на тот момент составлял семнадцать с половиной процентов от стоимости строительства, поэтому нужно повысить стоимость строительства, неважно как. Вот вам и первая причина. Различные изменения из-за замены одних материалов на другие, подороже. А если и тех, что подороже, нет в наличии, то что делать? Стройку остановить? Так, далее… Всех подробностей я уже не помню, но тогда, зная все проблемы изнутри, я изложила всё как есть.

Мой ответ на статью Анджея Врублевского никогда не был напечатан, а надо было бы его расклеить на домах, как плакат, чтобы люди поняли, откуда берется общий кретинизм.


В какой-то момент мы с Иреком оказались в глупейшей ситуации. А именно: на нашей шее было пять строек, всё уже близилось к этапу отделочных работ, а эти пять строек мы должны были обработать вдвоем.

Работа была поэтапная, подсчитывать можно было только то, что сделано фактически, в начале месяца все было спокойно, а в конце приходил Апокалипсис. Мы пытались делать подсчеты по мере выполнения работ, но это мало помогало, потому что невозможно было предвидеть, какая из работ будет закончена так, чтобы ее можно было принять и обсчитать. Всё это мы делали в сумасшедшем темпе, рыча и плюясь, сидя до поздней ночи, теряя голову от подсчета известки, гипса, цемента, шлакоблоков и тому подобного.

В конце концов мы пришли к выводу, что всё это надо бы как-то упорядочить. Ладно уж, мы настроимся на сверхурочную работу, посидим и в воскресенье, всё вытянем и будем каждый делать работу за двоих, но ведь не даром же! Пусть нам доплатят сотни по три каждому, это всё равно будет дешевле, чем ставка третьего человека, а мы сделаем, что нужно.

С этим предложением мы пошли к шефу. Он нас выслушал, одобрил, без малого благословил.

— Минуточку, — заметил кто-то из нас, — а бабки?

— А-а-а, вот этого я вам обещать сейчас не могу, — ответил шеф. — По моему личному мнению, — добавил он, — идея разумная. Беритесь за работу, а я попробую с деньгами разобраться. Это всё, что я могу для вас сделать.

Ирек был зол и раздражен.

— Ну да, устроит он… Не видать нам прибавки, как своих ушей! Но если мне не повысят зарплату, ничего делать не стану, лучше сдохну.

Ирек как в воду глядел. На каком-то этапе наше предложение тихо похоронили. Не воспользовавшись нашей разумной идеей, фирма пошла на расходы, а нам прислали помощника, Богдана, которого очень быстро арестовали за страшное мошенничество с билетами на новогодний бал в Политехнику. По нашим подсчетам, на своей афере он заработал порядка двадцати тысяч злотых. Пресса долго писала об этом скандале. Только потом к нам пришли Марыська и Генрик, личность необыкновенно трудолюбивая, и жить нам стало легче…


Я проработала на строительстве больше трех лет и могла сдавать экзамен на лицензию. Я не собиралась провести на стройплощадках всю жизнь, я поставила себе цель вернуться в проектную мастерскую.

Я подала заявление об уходе, и тут мне предложили повысить зарплату на целых шестьсот злотых, что было вполне понятно. Высококвалифицированный персонал работает лучше. О нашей строительной конторе кисло отзывались, что у нас сидит одна аристократия. В этом было зерно истины, потому что у большинства технического персонала за плечами были институты и дипломы, работу мы делали на совесть, куда выше нормы и даже в какой-то мере интеллигентно. Надо было раньше нас ценить…


Моя личная жизнь в это время протекала бурно и разнообразно. Мой муж был личностью сильной и сложной. Как достоинства, так и недостатки у него находились на высшем уровне, и если он что-то и делал, то с грандиозным размахом. Прежде всего, он был человеком порядочным, что мощно на мне отражалось, главным образом в области финансов. Из Политехники его выставили, три года он проработал в студиях Польского радио как переводчик и диктор, после чего вернулся на учебу в Вечернюю инженерную школу, которая раньше была школой Вавельберга. Тут оказалось, что здесь он в своей стихии. Муж перешел в лабораторию Польского радио на улицу Вальбжихскую, где мгновенно стал начальником отдела. И тут он, черт его побери, в письменном виде отказался принять повышение зарплаты, пока зарплату не повысят всему отделу! Оценив по достоинству его благородство, я сквозь зубы похвалила муженька за бескорыстие и начала брать халтуру в Государственном техническом издательстве.

В «Бесконечной шайке» я ни слова не соврала. Действительно, при сравнительно небольших усилиях я могла найти в чертежах почти незаметную разницу и явно входила в мировую десятку лучших чертежников. Всё это закончилось, потому что строительство меня доконало, но прежде, чем этому настал конец, супружеские беседы протекали следующим образом.

— Крошки на буфете! — вопил муж. — Что, нельзя убрать?

— Можно, — отвечала я из-за кульмана. — Убери, тебе никто не запрещает.

— Я не буду это убирать!

— Ну и не убирай! Что ты ко мне цепляешься, не морочь мне голову! Я должна зарабатывать деньги!

— В заднице у меня твои деньги!

Ясное дело, что беседу я вела, склонившись над работой. Руки у меня после таких заявлений начинали трястись, что определенно вредит точности 0,1 миллиметра. Мне приходилось пережидать минимум полчаса, чтобы не испортить чертеж. Наконец я заканчивала работу и могла себе позволить минутную передышку. Тогда муж говорил нежным голосом:

— Ты посиди и отдохни, а я все сделаю.

Богом клянусь, я сидела на диване с журнальчиком в руках, и муж запрещал мне пальцем шевельнуть, а сам мыл окна и убирал квартиру с радостной песней на устах.

— Слушай, — спрашивала я его в отчаянии, — скажи мне, что тобой руководит? Вот я сижу, работаю, вывалив язык от спешки, а ты ко мне цепляешься, морочишь голову какой-то фигней и ругаешься из-за крошек. Сейчас у меня есть время, я могла бы всё сделать, так нет же: ты крутишься сам и ничего от меня не требуешь. В чем дело?

— В том, что сейчас я не обязан это делать, — отвечал он мне на это мило и беззаботно.

Ну да, такое и я могла понять. Я тоже не любила обязаловку. Однако крутилась я, как белка в колесе, и порой первый раз за день могла присесть, только когда дети уже были уложены спать.


Нам чудом удалось купить мотоцикл. У нас не было ни радио, ни стиральной машины, ни холодильника, ни мебели. Я не имела приличного пальто и платьев, но всегда готова была променять эти недвижимые богатства на средство передвижения.

Мотоцикл давал необыкновенно радостные возможности, а мой муж умел его водить. Умела и я, только тогда у меня не было водительских прав. Так вот, после мотоцикла «ВФМ» муж получил талон на «Паннонию». Причем получил он талон внезапно, на неделю раньше, а выкупить мотоцикл нужно было сразу, и денег нам не хватало, потому что мы должны были получить их через несколько дней. На строительстве как раз выдавали зарплату.

Ни секунды не сомневаясь, я решила одолжить недостающую сумму, пройдясь с протянутой рукой. Начала я, разумеется, со знакомых.

— Пан Владзик, — говорила я, — мне нужны бабки, не одолжите ли две сотни?

Пан Владзик, ясное дело, галантно выражал свое согласие. Таким образом я набрала двенадцать тысяч, этого хватило, одалживать я перестала, после чего остальные знакомые отнеслись ко мне подозрительно и попробовали впихнуть мне еще денежку.

— Как это? — с обидой говорили они. — А от меня пани инженер не возьмет?

С огромным трудом мне удалось им втолковать, что больше мне уже не нужно. После чего, в среду или в четверг, представление началось сызнова. Мы получили недостающие деньги, и со списком в руке я пошла отдавать долги. Как же я намучилась — это не передать словами. Никто не хотел брать назад свои деньги, все были уверены, что заплатили оброк «безетчице», они не хотели верить, что я просто взяла взаймы. К счастью, у меня плохой характер, и я настояла на своем.

Мотоцикл для нас оказался безграничным счастьем. В этом вопросе между нами не было никаких недоразумений. Польза от него была великая, потому что муж возил меня на работу. Он должен был ехать на работу к восьми, а я к семи. Муж завозил меня на улицу Варецкую, а сам ехал на Валбжихскую, приезжая на Польское радио раньше всех, а потому считался суперусердным работником.

Из дому он выходил раньше меня, чтобы завести мотоцикл, а потом начинал давить на клаксон, поторапливая меня.

Из детской доносилось:

— Мать, отец уже рычит!

Мотоцикл меня подстегнул, и я сдала на права.

Экзамен по вождению был единственным экзаменом в моей жизни, который я завалила. Мне досталась «Варшава», только не та, на которой я обычно ездила на уроках вождения, и никто мне не сказал, что у нее плохо выжимается сцепление. Со второго раза, через две недели, я все-таки сдала этот несчастный экзамен и получила права.


Мотоцикл определенно украшал нашу жизнь. Отпуск, проведенный в поездках, оказался самым дешевым и самым приятным. Половину месячного отпуска мы посвящали детям, разделив его так, что две недели с ними был муж, а две недели я. Второй месяц детского отдыха на себя брали мама и Люцина, а мы оставшиеся две недели путешествовали по стране.

Так я проехала все побережье, от Бранева до Свиноуйстя, потому что главным образом меня тянуло к морю, и муж меня в этом полностью поддерживал.

В основном мы ездили компанией вместе с Янкой и ее мужем, Донатом. Не помню, какие мотоциклы были у них, по-моему, сначала, как и у нас, «ВФМ», потом «Виктория», а под конец «Паннония».


Моя мать и Люцина помешались на почве лечения. Они упрямо доискивались в моих детях симптомов всех мыслимых и немыслимых болезней, а терапию применяли весьма устрашающую, пихая в детишек все лекарства, которые попались под руку.

В дополнение к лекарственной агрессии, когда старшему сыночку Ежи было лет шесть, Люцина рассказала ему совершенно ужасающую историю, как на нашего предка в девятнадцатом веке напала стая волков. Излагала она суть дела с незаурядным мастерством. Несчастный ребенок доверчиво внимал ей, и глаза у него от ужаса становились размером с чайные блюдца.

В результате такой заботы Ежи стал вскакивать по ночам, потерял аппетит, побледнел-позеленел, и его действительно надо было лечить. Чем ему становилось хуже, тем усиленнее мама и Люцина пичкали малыша всеми лекарствами подряд, да еще и теми, что Тереса присылала из Канады. Ребенок выглядел ужасно.

Как раз в этот момент я наткнулась на чудный летний домик в Полчине. Когда-то, наверное, это был домик лесника, стоявший на опушке леса. Мы с Янкой провели там месяц при дровяной плите, сухой хворост мы собирали в лесу, а хозяйка у нас его воровала, потому что ей лень было самой собирать хворост.

У меня кончился отпуск, приехала вторая смена — мама с Люциной. В первую очередь Люцина схватила моего Ежи и помчалась с ним к врачу, во весь голос осуждая меня, что я не сделала этого раньше. Эскулапа она не выбирала, обратилась к первому попавшемуся врачу.

Рассказ о том визите я услышала только после их возвращения в Варшаву. Доктор принял Люцину за мать ребенка и с места устроил ей чудовищный скандал. Он объявил, что ребенок отравлен всякой химией, перекормлен лекарствами, и строго-настрого запретил давать ему вообще какие-либо лекарства. Даже если ребенок будет умирать у ее ног от воспаления легких, нельзя ему давать даже аспирин! Зато доктор прописал ему смесь трав, которые нужно было заваривать для Ежи каждое утро, чтобы он пил отвар натощак.

Люцина присмирела, прижала уши и стала выполнять предписания врача. Вернувшись в Варшаву, она вкратце пересказала мне скандал с врачом, пытаясь обвинить меня в чрезмерном пристрастии к лекарствам, но я энергично запротестовала.

Ребенок пил отвар почти год, я никогда не наблюдала таких результатов лечения. Он расцветал на глазах, через три месяца походил на пончик в масле, спал без проблем, лопал, как наш фамильный володух, перестал чем-либо болеть и бешено тянулся вверх, как на дрожжах.

Через некоторое время мы с матерью объединенными усилиями куда-то задевали рецепт. С концами. Вся семья впала в отчаяние, но я на все проблемы всегда реагировала активно, вот и теперь не отступила от своих правил.

Мы взяли неделю отпуска и снова вчетвером, на «Паннониях», двинулись в поход. Этого врача, которого мне предстояло найти в Полчине, я представляла себе старым хрычом, краснорожим и с седой бородой. В конце концов, трактирной бранью он поливал особу не первой молодости, поэтому определенные особенности у него должны были быть.

Мы доехали до санатория, где принимал врач, я слезла с мотоцикла и пошла его искать. Спросила у медсестер дорогу и постучала в ту дверь, на которую они мне указали. Мне открыл молодой худой блондин в плавках и в очках. Я остолбенела от контраста наших одеяний: он в плавках, а я, невзирая на жару, — закутанная в теплые тряпки, на лбу — мотоциклетные очки. И я сдуру брякнула:

— Но вы же слишком молодой!

— Это почему же, пани? — спросил доктор со смертельным изумлением.

Мы с ним пришли в себя не сразу, я объяснила, в чем дело, доктор надел халат, нашел прошлогодний рецепт и снова мне его выписал. У меня теперь было лекарство для ребенка, но ни разу в жизни мне больше не пришлось его применить. Рецепт остался у меня в качестве реликвии. Через двадцать лет тот же самый доктор вытащил моего младшего сына из тяжелейшего невроза.


Собственно говоря, весь тот период моей жизни нарезан на кусочки очередными отпусками. Я рвалась с детьми на море. Ежи постоянно болел, ангины и гриппы от него не отцеплялись. Роберта я решила закалить, и ничего лучше морской воды я для этого не нашла.

Ему было чуть больше двух лет, когда я привезла их во Владиславов. Этот отпуск я хорошо помню. В первый день после нашего приезда было мокро и холодно, а на второй день Роберт заболел ангиной. Через два дня погода улучшилась, состояние Роберта тоже, и я для отдыха села писать повесть о докторе Голембиовском.

И тут разыгралась драма. Где-то неподалеку жили знакомые моих родителей, те самые, которые когда-то в Груйце дали мне работу с пакетиками для порошка «Альма», а потом — в магазине. Теперь они уже такими глупостями не занимались, у них была ферма пушных зверей. В самом Владиславове, прямо возле пляжа, держал свою ферму другой знакомый, тот, который в свое время радостно спустился к нам в подвал с воплем, что над нами рвется шрапнель.

Я знала их дочерей, они были значительно младше меня. У второго знакомого тоже имелись две дочери. Старшая была просто редкостной красавицей, на тот момент ей исполнилось восемнадцать. Высокая, стройная, зеленоглазая, она приковывала внимание, и ей это нравилось. Мировоззрение у нее давно устоялось, она решила сделать ставку на свою красоту и учиться не хотела. На аттестат зрелости она плевала с высокой колокольни, зато нашла себе жениха.

Именно ее я хотела сделать героиней повести про доктора Голембиовского, которую принялась писать, ухаживая за выздоравливающим ребенком. Написала я всего несколько страниц, но планы имела грандиозные и была полна энтузиазма. Творчество я отложила, занимаясь сыном, и результатов добилась поразительно контрастных. Погода установилась прекрасная, ребенок охотно полез в воду, и я позволила ему делать всё, что он пожелает, лишь бы не замерз. Но очень скоро оказалось, что про замерзание и помыслить невозможно.

Другие дети вылезали из воды синие и дрожащие, с гусиной кожей, стуча зубами. Мое же дитятко, толстое, лоснящееся и розовое, напоминало молодого тюленя. Сразу могу сказать, что так было почти каждый год, и в результате он не болел ни гриппами, ни ангинами.

Что же касается повести, с ней случилась вещь страшная. Где-то тут у меня валяется рукопись, и я вижу, что написала довольно много, прежде чем навсегда забросила свое творение.

Магда, моя запланированная героиня, вынудила родителей дать согласие на ее замужество без сдачи выпускных экзаменов, и в семье устраивали пир горой по случаю помолвки. Кухонные плиты в этом городишке были наполовину газовые, а наполовину топились углем. Обычно использовали только газовую часть, однако при таком стечении гостей и прорве угощения пришлось использовать и угольную плиту.

Нужно было что-то подогреть. Магда отправилась на кухню подкинуть в плиту угля, присела на корточки, набрала лопаткой уголь и швырнула в топку.

В угле оказался динамит. Это бывает крайне редко, но все-таки бывает. Она осталась жива, но лишилась глаза и красивого лица, своего главного сокровища. Жених ее, правда, не бросил, свадьбу они сыграли, но позже там разыгрывались всякие кошмарные трагедии. Этот несчастный случай так меня потряс, что от всех писательских идей я отказалась на несколько лет. Статьи в журналы — пожалуйста, но никаких повестей.


Там же я как раз наблюдала одно явление, которое потом попыталась использовать в одном детективном романе. Транспортное сообщение было средней паршивости, поэтому все перевозки осуществлялись фургончиками. В фургончиках возили деньги на почту и с почты, для выплат рыбакам и на всякие другие цели, по песку, корягам, буеракам и прочему бездорожью. Водитель с охранником ехали в кабине, а деньги — сзади.

Качество этих механических коней оставляло желать лучшего, и один раз так случилось, что за фургончиком ехал мужик на велосипеде, двери фургончика открылись, и оттуда вылетел мешок.

Велосипедист остановился у мешка, поднял его и увидел, что мешок опломбирован и на нем прикреплены какие-то бирки. Он хотел крикнуть растеряхам, что они потеряли мешок, но фургон промчался дальше, не останавливаясь, поэтому велосипедист забрал находку и ехал за фургоном аж до Нехожа, без труда поспевая за старым рыдваном.

На месте оказалось, что потеряли они половину перевозимой наличности, потому что выпал самый ценный мешок. Нашедший только покачал головой и отдал сокровище, не требуя даже вознаграждения.

Фургончики с задними дверцами и замками, перекрученными проволокой или веревкой, я видывала множество раз. Как-то я писала сценарий к фильму «Лекарство от любви», собираясь использовать эту нелепость для подмены фальшивых денег настоящими, но в городском управлении внутренних дел меня настоятельно попросили не пропагандировать такую идею, потому что у нее слишком большие шансы на полный успех.


Муж из принципа мне помогал только тогда, когда это было необязательно, но трусы и носки себе стирал, уши детям мыл, утром отвозил меня на работу, что было огромным облегчением, и тяжести таскал. Зато всякие фанаберии и заморочки водились у него в голове в изобилии.

— Принеси, пожалуйста, угля, — попросила я как-то раз.

— Нет.

— Почему «нет», черт возьми?! Чем я завтра утром буду печку топить?!

А вот так: он не знает чем, но угля не принесет. Не пойдет он в подвал, и всё тут. К тому же угля нет, одна угольная пыль осталась. В этой пыли есть какие-то мелкие кусочки с орешек величиной. Больших кусков нет, и он за углем не пойдет. Я рассердилась, взяла ведра и начала спускаться в подвал, страшно обиженная.

Муж догнал меня на втором этаже, вырвал ведра из рук, и мы вместе спустились в подвал. Мелкие кусочки в угольной пыли были, их могло хватить еще надолго. Меня поставили в дверях и не разрешили шевелиться, муж сам наполнил ведра и радостно занес их наверх.

— Слушай, — спросила я, окончательно замороченная, — ну в чем дело, почему ты не хотел сходить за углем, а теперь сам всё делаешь и еще радуешься?

— Потому что один я идти не хотел, а с тобой — с удовольствием, — не задумываясь, ответил он.

Ну да, в этом что-то было. Он устраивал постирушку в стиральной машине «Франя», а я должна была молча стоять на пороге ванной — снова мне не разрешили пальцем шевельнуть. Ужасная трата времени, но муж вообще не принимал это к сведению, действовал по своему усмотрению, и никакие объяснения не помогали.

Принципиальной бедой моего супружества была склонность мужа засыпать постоянно и где ни попадя. Я не запрещала ему садиться на диван и мгновенно засыпать, спать на неразостланной кровати, потому что нашла действенный способ с ним бороться. Достаточно мне было пойти в ванную комнату и включить воду, как какая-то таинственная сила мигом будила его, он врывался ко мне и мгновенно вытаскивал меня из ванны чуть ли не силком.

У него была психическая травма на этой почве: кто-то у него в роду утонул в ванне, и моя свекровь едва не утонула, а он спас ее в последний момент. Поэтому я пользовалась ванной, чтобы разбудить мужа.


Моя мать применяла ко мне особо изощренные пытки в моральном плане: каждый раз, когда я приходила за своими детьми, она встречала меня какой-нибудь жуткой вестью. Прежде чем позвонить в дверь, я минутку стояла и собиралась с духом, чтобы достойно пережить очередной удар. Мама открывала дверь и изрекала:

— Ты мне должна двести сорок два злотых и пятьдесят грошей.

Или:

— Несчастье! Войди и посмотри сама! Кран течет!

Или:

— Не могу я больше с твоими детьми! Роберт снова порвал штаны.

Или:

— Я купила Ежи сандалики, и ты мне должна отдать сто шестьдесят злотых.

Все это обрушивалось на меня на пороге, я уже не знала, чего ожидать в очередной раз, и становилось все труднее это выносить, пока не случился кризис. Мамочка побила собственные рекорды. Однажды она открыла мне дверь и возвестила:

— У Ежи болезнь Гейне-Медина.

Я едва не скончалась на месте.

— Почему? — простонала я. — Откуда? Кто это сказал?!

Оказалось — никто. Это был личный вывод моей матушки на основании того, что три недели назад у Ежи был насморк. Болезнь Гейне-Медина меня добила, терпение у меня оборвалось, и я перестала реагировать вообще на пламенные объявления. Скажи мама, что дом горит, я не поверила бы даже при виде пляшущих языков пламени.


Муж, в свою очередь, не отставал от своей тещи и порой устраивал светские конфузы. Он был закоренелым трезвенником, капли в рот не брал и умел создавать за столом соответствующую атмосферу. На любом торжестве, неважно, у нас или на именинном обеде, например, или по другому какому поводу, он позволял налить ему рюмку. Потом поднимал свою рюмку, нюхал и отставлял в сторону с таким омерзением на физиономии, что у людей руки отсыхали поднять свои рюмки. Те же, кто эти рюмки уже поднял, после такого демарша глупели на глазах, переглядывались в глубоких раздумьях, что же им делать. Выпить?.. Тоже отставить?.. От мужа веяло ледяным холодом и презрением, даже праздничному столу становилось не по себе.

Цивилизованных развлечений мой муж тоже не жаловал. Не любил рестораны, кафе, о ночном клубе и речи не могло быть, а в кино всякий раз приходилось тащить его силой, и я по сей день изумляюсь: на кой черт я это делала?

Зато в уходе за детьми ему не было равных. Как-то накупавшись в Буге, Роберт поймал страшную инфекцию, расчесался до крови и в результате получил страшное воспаление, от макушки до пяток покрывшись гнойными нарывами. Просто какой-то кошмар!

Сына нужно было купать в крахмале, а на ночь завертывать в простыню, пропитанную риванолом. Без малейшего колебания и с полным доверием я снарядила больное чадо в отпуск с папулей. Они отправились во Владиславов, а когда я приехала туда через две недели, от всей заразы у сына остался только крохотный струпик на пятке. Золото, а не муж!


Последний отпуск с мужем я провела в Ротулове под Закопане, где добилась двух успехов.

Мы оказались там вшестером. Я с мужем, двое коллег моего мужа, один с женой, второй с невестой. Не буду сейчас подробно останавливаться на том, что эта невеста потом стала второй женой моего мужа, потому что в Ротулове это еще не просматривалось, и никто пока такого поворота событий не предвидел.

Дамы поделили между собой хозяйственные обязанности, что-то там готовили (это точно не ко мне!), а я отвечала за дрова и огонь. Мы жили в гуральской[6] хате, я колола дрова на колоде и от гураля получила огромный комплимент. Он подошел, посмотрел и сказал:

— О-о-о, а пани-то рубит как мужик, не по-бабски!

Я моментально раздулась от гордости. Муж мой тоже, но не из-за меня, а из-за форели. Форель водилась в ручье, и муж молниеносно научился у гураля ловить ее. Ловили они рыбу руками! Только метод этот был браконьерский, в чем муж, человек законопослушный, не отдавал себе отчета. Дошло это до него с опозданием, и съеденную ранее форель выдрать у нас он не сумел.

Второй успех был связан с танцами. Однажды вечером местные жители решили нам показать разбойничий танец. Отплясали они весь этот балет, а потом и заявили:

— А теперь покажите, как танцуют в Варшаве.

Выбор был невелик, наши две дамы в дело не годились, а из мужчин прилично танцевал только мой муж. Оркестр рванул польку, и мы ринулись спасать честь столицы. Мою жизнь спас каблук, отлетевший от туфли через двадцать минут. Нам бешено аплодировали, уважительно говорили комплименты. Честь столицы мы отстояли, а каблук прибил мне сапожник в Закопане.


Где-то в конце пятидесятых годов Люцина получила участочек возле Океньча. Она жила на улице Жвирки и Вигуры, а участочек располагался почти напротив, на другой стороне улицы. Это была неурожайная неудобица, и всё семейство этот участок лелеяло. Мой муж ненавидел всякие фазенды, садово-полевые работы и вообще копание в земле, однако грубая физическая сила была необходима на участке, и на мне лежала обязанность обеспечить его рабский труд. Диву даюсь, что он со мной еще тогда не развелся.


Как минимум восемь лет деньгами распоряжалась я. Муж на этом настаивал: деньги положено отдавать жене, она ими распоряжается. От этого самого распоряжения я чуть умом не тронулась, пока эта ситуация окончательно не встала мне поперек горла.

— Ну вот что, хватит, — сказала я. — Теперь ты будешь казначеем. Вот твои деньги, мои деньги, бабки за халтуру, и крутись сам, как хочешь.

Через три месяца муж, до той поры упрямо настаивавший, что он не будет пресмыкаться и побираться в поисках дополнительных заработков, взял на дом халтуру.

Насчет пресмыкания он малость приукрасил — это у него вымаливали согласие на авторизованный перевод какой-то научной работы с английского, а он отказывался. На мой взгляд — из лени. Ему предлагали, а он капризничал.

Ранее ему предлагали работу в Новой Зеландии, пятилетний контракт, проживание с семьей, да еще и работу для меня в проектной мастерской. Предо мной распахнулись райские врата, когда я услышала об этом, а мой благоверный отказался. Заявил, что пять лет — это слишком долго, вот на два года он, может, и поехал бы. Новая Зеландия помахала мне платочком перед носом, а райские врата с грохотом захлопнулись. Вот тут я и отдала мужу все деньги, а надо было поменяться с ним ролями гораздо раньше.

Я покончила со строительной практикой и принялась искать место в проектной мастерской. Как-то сразу я узнала, что есть место в фирме «БЛОК» у Гарлинского, на улице Кредитовой. Моя бывшая одногруппница Баська и ее муж, Анджей, освобождали даже два места, потому что уезжали халтурить за границу.

Меня привели, рекомендовали и условно приняли, потому что мне предстояло как раз сдать экзамен на лицензию, ради которой я три года терпела муки на стройках. А еще я должна была принять на себя проект завода битумных масс в Гурцах, и я на все согласилась, понятия не имея, во что ввязалась.


Как раз в этот момент мой муж решил со мной развестись. После одиннадцати лет счастливого брака… Это вовсе не бред, супружество в самом деле было идеально счастливым, хотя, возможно, несколько трудным. Скандалы разряжали атмосферу, друг друга мы с мужем понимали с полуслова, шли на компромиссы и уступки, а взаимная правдивость была чертой бесценной. Железобетонное доверие было основой нашего союза и в этом изолгавшемся мире приносило огромное облегчение. Остальное было мелочевкой. На его вопли я реагировала по-разному, как и он — на мой темперамент.

Причины развода мне неизвестны. Очень может быть, что на его решение повлиял тот факт, что я любила напевать в ванной вальс собственного сочинения.

Мое пение его ужасно раздражало, чему я, честно говоря, не удивляюсь. Тем не менее уже после развода я, назло ему, сочинила продолжение этого вальса.

Если бы я это сделала до развода и упрямо распевала бы в ванной весь шедевр полностью, развод был бы обоснованным шагом, потому что у мужа был абсолютный слух. Пень — предмет не только глухой, но и немой, но кабы он умел петь, у него получалось бы лучше, чем у меня.

Во избежание ненужных расспросов поясню, что на самом деле причиной развода была совершенно чудовищная бескомпромиссность моего мужа. Он не годился для обманов и уловок. В ту невесту коллеги из Ротулова он влюбился, но оказался не способен втихаря ее соблазнить. Нет, он должен был объявить на весь свет, что на ней обязан жениться, а для этого ему нужно было развестись со мной. Долг превыше всего.

Для меня гром с ясного неба оказался бы мелочью в сравнении с известием о том, что мы разводимся. Оглушенная ситуацией, я, не задумываясь, дала согласие.

Само собой разумеется, что в ожидании кошмара у меня развился невроз, а над моей головой висел проклятый экзамен на архитектурную лицензию, от которой зависела моя дальнейшая работа. Я бросилась к доктору, который еще с довоенных времен был лечащим врачом всей семьи моего мужа. Он стал чесать затылок.

— Задали вы мне задачку, — грустно сказал он. — Кабы не этот ваш экзамен, я бы вас успокоил в мгновение ока, но вам ведь нужна ясность мыслей. Что бы такое придумать?

Думал он долго и выдумал рецепт, который я тут же отнесла в аптеку. Про это лекарство рассказано в «Крокодиле из страны Шарлотты», оно действительно существовало и было точно такое, как я описала. Омерзительное. Привыкнуть к нему никому не удавалось. Горькое, жгучее, при одной мысли, что пора его пить, меня аж передергивало, но действовало оно бесподобно. Принимала я эту мерзость три раза в день и экзамен сдала без труда.


Муж оставил идею отобрать у меня детей, зато вспомнил о чести и долге и объявил, что будет платить мне большие алименты. Я со своей стороны тоже проявила благородство и даже не вспомнила, что два года помогала ему делать халтуру, за которую он только сейчас получил деньги и эти деньги отложил на бракоразводный процесс. Я решила, что деньги эти проклятые, и отказалась воевать с судьбой.

Зато я научилась курить. Я становилась все толще, у свекрови на ее обедах мы бывали еженедельно, вплоть до последнего момента, все за кофе закуривали, а я продолжала жрать десерт. Так больше продолжаться не могло, надо было что-то менять.

Честно говоря, изменилось ну очень многое. Я обещала дать согласие на развод и твердо сдержала слово. Развод должен был быть по обоюдному согласию, без признания вины одного из супругов, но адвокат мужа написал такой идиотский иск, что я невольно весьма энергично запротестовала.

— Да ты с ума сошел! — обрушилась я на мужа, когда он пришел ко мне с этим иском. — И речи быть не может, чтобы я подписала эту чушь! У меня столько недостатков, и что? Ты не можешь даже нормальный иск против меня написать? А ну-ка, всё меняем!

Вот так я написала иск против себя самой.


На судебное заседание я отправилась, высветлив волосы до абсолютной белизны, в единственном элегантном костюме, какой у меня был, но суду об этом не обязательно было знать. И перед заседанием купила себе небольшой флакончик духов от Диора, такие, которые носят в сумочке. Это было впервые в жизни, потому что до этого я жалела купить себе даже одеколон.

Я села на лавочку в коридоре. Рядом со мной примостилась Янка, которая нервничала куда больше, чем я.

Я открыла флакончик, чтобы понюхать духи. И в этот момент секретарь суда вызвал нас с мужем по фамилии. Янка подпрыгнула, шарахнула меня по руке, и половину флакончика я выплеснула на себя.

Я вошла в зал суда, благоухая, как парфюмерная лавка, и сразу произвела хорошее впечатление. Адвоката у меня не было, да и зачем мне адвокат? От мужа я уже мечтала избавиться, окончательно решить вопрос, отрезать прошлое и начать организовывать какую-то другую жизнь.


И мне даже не пришло в голову, что моя настоящая жизнь только начинается…

Загрузка...