Жизнь номер два

Глава 14 Подарки, обещания и угрозы

— И как тебе Аглая? — спросил отец, едва я закрыл за собой дверь его кабинета.

— Хорошо, — с чувством ответил я и состроил настолько довольную морду, что отец, глянув на нее, усмехнулся и понял, что уточнений тут не требуется, и что на самом деле все гораздо лучше, чем просто «хорошо».

— Это тебе подарок на окончание гимназии, — боярин Левской откинулся на спинку кресла и хитро подмигнул. — Пусть живет у нас хоть до твоего отъезда в Германию, если, конечно, раньше тебе не надоест.

Опять он с этой своей Германией… Может, ему там медом и намазано, а жрать-то мне! Ладно, хоть и правда с Аглаей душу отведу, пока не уехал.

— Я вот для чего тебя позвал, — сказал отец, дождавшись, пока я выполню его указание занять место за столом. — Завтра монахи из Иосифо-Волоцкой обители прибудут, покажешь при них свое предвиденье…

Приехали… За всеми последними делами я об этом как-то подзабыл, и напрасно, как выяснилось. С другой-то стороны, а чего мне бояться? Формально я, конечно, не имею права применять магию, не проходя соответствующего обучения, но цену этой формальности мне уже наглядно продемонстрировал отец. Он же умный, он прекрасно понимает, что я своим предвидением вовсю пользовался на выпускных испытаниях, и раз ничего по этому поводу мне не сказал, значит, не видит тут никакого нарушения, тем более криминала. Правда, опять-таки формально он вообще ни при чем — в прошлый раз доктор Штейнгафт и отец Маркел дружно заявили, что никакой магии в моем предвидении не обнаружили, а на нет, как говорится, и суда нет. Но вот что будет, если завтра таковой суд состоится, да еще и вынесет приговор?

— Что они скажут, сам понимаешь, предсказать нельзя, — продолжал отец, — поэтому на сегодня у меня к тебе есть одно дело. На вот, посмотри.

На стол легла тоненькая кожаная папка. Придвинув ее к себе и раскрыв, я извлек несколько листов бумаги и принялся их читать. Это был прогноз работавшего на отца биржевого брокера, или, по-здешнему, поверенного посредника. Читая исписанные четким и ровным почерком листы, я обратил внимание на то, что некоторые места просто прочитывал, а вот отдельные положения цепляли глаз, вызывая, скажем так, недоверие. Прочтя до конца, я вернулся к этим зацепкам и перечитал снова, на этот раз только их. Поняв, что именно вызвало у меня сомнение, и почему, я поспешил поделиться результатами с отцом, передвинув папку обратно к нему:

— Прусские облигации останутся в той же цене до осени. Продавать их пока не стоит, есть вероятность, что осенью цена подрастет… А вот паи и долговые бумаги тульской мануфактуры Васильевых лучше продать поскорее, там уже к середине лета доходность сильно упадет.

— Спасибо, сын, — отец пометил что-то в этих листах и закрыл папку. — Я тебе сообщу, как это сработает, когда сроки настанут, что ты назвал. Можешь идти. Хотя нет, погоди… — отец залез в ящик стола и вытащил оттуда два странного вида предмета.

Когда боярин Левской положил их на стол, я смог получше рассмотреть эту пару. Каждый из них представлял латунную коробочку размером примерно со спичечный коробок. Я имею в виду коробок из моей прошлой жизни, здесь и спички длиннее, и, соответственно, коробки побольше. Вместо картинки эти коробки имели окошко из зеленого стекла.

— Это вам с Аглаей, чтобы не искать друг друга по дому, — отец добродушно улыбнулся. — Одну тебе, одну ей. Захочешь ее позвать, возьми в руку, да приложи к окошку большой палец, вот так, — отец взял один из коробков именно таким образом. Секунды через три окошко на втором начало моргать, а сам коробок тихо и мелодично позвякивать. Хм, занятная штучка…

Уходил я из отцовского кабинета в смешанных чувствах. Все-таки избежать отправки в Германию не удастся, это я понял и потихоньку начал со столь неприятной мыслью смиряться. Почему неприятной? Ну понятно же! Во-первых, кто его знает, успеют ли, пока я не уеду, поймать моего дважды несостоявшегося убийцу, или посмотреть этому козлу в глаза мне так и не доведется. Во-вторых, уезжать вообще не хотелось. Я в этой новой и почти незнакомой мне Москве еще толком не освоился, а тут тебе какая-то Германия… И черт его знает, что за мое отсутствие Васька начудит, а что начудит, в этом я и без всякого предвиденья был уверен. Зато подарки порадовали, пусть и пришлось с нетерпением ждать вечера, когда можно было с Аглаей одним из них поделиться…

— Ты, братец, совсем уже любимую сестрицу позабыл? — Иринка появилась из бокового коридора, что вел к комнатам прислуги и черному ходу. — Или уже и не любимую?

— Любимую-любимую, — попытался я оправдаться. — И не забыл вовсе, каждый день вспоминаю!

— Да-да, так и вспоминаешь, с этой своей давалкой, я уж и не верю такому обманщику, — подчеркнуто сокрушенно пожаловалась она. Да грязное ж ругательство, в этом доме скорость стука явно выше скорости звука!

— Есть ли возможность заслужить прощение? — я постарался подпустить в голос сладости, сколько мог.

— Н-ну-у-у… — Ирина изобразила задумчивость, — так-то есть… Но лучше не надо. Я тебя и так прощу, добрая я.

Посмотрев в спину уходящей Иринке и полюбовавшись качанием платья на ее бедрах (ага, как говорится, «шоу спешл фо ми», пардон за мой английский), я, несмотря на весьма приятное зрелище, остался недоволен. Вот опять, откуда она узнала про Аглаю? Мне снова расспросы проводить, теперь уже среди слуг? Или отцу пожаловаться? Хм, хотя говорить отцу, пожалуй, не стоит… Кстати, а Иринка-то что у прислуги забыла? Зачем она вообще туда ходила? Я вот уж и не помню, например, когда в том крыле дома последний раз бывал. Впрочем, нет, помню. Было мне тогда тринадцать лет, я жутко заинтересовался, как готовят щи, и покойная кухарка Глафира, царствие ей небесное, мне всю технологию продемонстрировала. С тех пор не заносило меня туда ни разу, и это, замечу, в своем доме. А для Ирины, хоть она нам и родня, дом-то чужой, и все же шляется к слугам, прямо как у себя… Ну, странно оно, конечно, странно, но никакого преступления тут нет, так что плюнул я и пошел дальше. Куда пошел? Да к себе в комнату, куда ж еще…

…Когда постучали в дверь, я искренне удивился, что это не Аглая, ее-то я бы почувствовал. Кто-то знакомый, но не она и не кто-то из родных. Все оказалось просто — горничная Наташа принесла письмо. Конвертик, надписанный изящным женским почерком, никакой информации об отправителе, точнее, об отправительнице, не нес, так что я просто уточнил у Наташи, просили ли меня немедленно ответить, и узнав, что нет, не просили, отослал девушку и вскрыл конверт.

Честно говоря, чтобы вспомнить, кто такая Анастасия Болховитина, мне понадобилось аж полминуты, но все-таки вспомнил. Выпускница Третьей Московской женской гимназии, мы познакомились на совместном выпускном балу. Такая невысокая смугловатенькая брюнеточка в сочном и вкусном теле, с явной примесью греческой крови. А что, почему бы и не сходить? Аглая — это Аглая, а с девицами из благородных семей какие-никакие отношения иметь лишним не будет. Отцу только сначала надо доложиться, вроде никаких сложностей с Болховитиными у нас нет, но мало ли… Опять же, подробностей побольше не помешает, а то что-то я слабенько ориентируюсь во всех здешних родовых делах, да и эти известные мне сведения черпаю из памяти прежнего Алеши, а не из своего опыта. Кстати, еще один жирный минус учебе в Германии — там-то я точно в этом вопросе свои знания не подтяну. Интересно, а нет ли тут хитрой игры боярина Левского? Зачем, правда, ему держать среднего сына подальше от родовых отношений, я предположить не могу, но… Ну да ладно, я ж вроде уже смирился.

…Аглая пришла вечером, вскоре после ужина. Мы с порога взялись друг за друга всерьез, и вскоре, довольные и расслабленные, валялись рядом, просто держась за руки. Когда отдохнули, я показал ей, как действуют выданные отцом сигнальные коробочки.

— Значит, ты меня всегда позвать можешь, когда тебе удобно будет? — сообразила Аглая.

— Ты против? — усмехнулся я.

— Ну что ты, боярич, нет, конечно! — Аглая даже головой мотнула несколько раз. — Мне ж и самой скучно сидеть в каморке, а особо не выйдешь, вся челядь ваша волками глядит… Хорошо хоть, еще кормят.

— Прямо волками? — удивился я.

— Волками, — с горечью подтвердила Аглая. — Гадости за спиной шепчут… Мол, сладкое получаю, еще и платят мне за это… А что на такого, как твой братец, нарваться можно, им и в голову не приходит…

Та-а-ак… Опять она про Ваську… В этот раз я решил все-таки заставить Аглаю разговориться. Доброе слово да ласковое обхождение, в ударных дозах примененные мною, сработали, и через несколько минут Аглая раскололась. Да-а… Братец, как бы это помягче выразиться, любил несчастных первачек всячески унижать. Подробности, пересказанные мне Аглаей, были бы интересны только поклонникам БДСМ, потому я их опускаю, но репутация у Васьки среди Аглаиных коллег была, прямо скажу, не очень. Впрочем, тому же Борьке Маковцеву неформальный профсоюз первачек вообще отказал в обслуживании, пусть, мол, дешевых блядей тиранит, но про его художества Аглая даже рассказывать не стала, ограничившись тем, что о таком и говорить-то, будто в дерьме изваляться, и вообще шел бы он ко всем чертям…

— Так что, боярич, ежели и я иной раз сама к тебе попрошусь, не обидишься? — судя по томному и просительному голоску, которым это было сказано, проситься ко мне Аглая будет частенько…

— Ну что ты, Аглаюшка, — поспешил я ее успокоить, — как же можно на такую искусницу обижаться? И знаешь что, пойдем-ка мы… — встав с кровати я взял молодую женщину за руку и потянул за собой.

Когда я называю занимаемую мной часть дома комнатой, верить мне на слово не стоит. Это я так, для простоты. На самом деле у меня апартаменты из целых трех помещений — собственно комнаты, она же кабинет и спальня, кладовки, где хранится одежда и обувь на все сезоны, и санузла с ватерклозетом, раковиной-умывальником, душевой кабинкой и сидячей ванной. Вот в душ я Аглаю и потащил — она ж, бедная, сидя там у себя считай что под арестом, и помыться толком не может.

Да, с душем я, что называется, попал в точку. Мылась Аглая с видимым удовольствием, я чувствовал себя прямо-таки великим человеколюбцем, сделавшим большое доброе дело. Впрочем, уже скоро я занялся другим добрым делом — стал помогать Аглае мыться, и все это плавно перетекло в очередной совместный поход за наслаждением, который мы, не испугавшись никаких трудностей, и совершили. Дался нам оный поход нелегко, поэтому вскоре мы опять просто разговаривали, устроившись в кровати полулежа-полусидя.

— Хорошо с тобой, боярич, — промурлыкала Аглая, — умелый ты, добрый, вижу, что и о моем услаждении заботишься. Только вот…

— Что — только вот? — я несколько напрягся.

— Тебе, боярич, годков сколько? — поинтересовалась Аглая.

— Пятнадцать, — сказал я. А что, не военную же тайну выдал.

— Пятнадцать, — повторила Аглая, чему-то про себя улыбнувшись. — А я тебя чую как старшего. Намного старшего.

— Тебе это сильно мешает? — м-да, женское чутье — это вам не просто так.

— Нет, — Аглая явно не ожидала такой постановки вопроса и на несколько секунд, что называется, зависла. — Совсем не мешает. Наверное, ты потому и хороший такой. Но…

Лучший способ заткнуть женщине рот — поцеловать ее. Именно так я и поступил, не давая нашему разговору свернуть в нежелательном для меня направлении. Не надо. Не надо никому тут чувствовать, что я на самом деле немножко не тот Алеша Левской, который должен бы существовать. То есть чувствовать-то можно, а вот говорить об этом точно не надо. Не одобрю.

Одним поцелуем, ясное дело, не обошлось. Зато никаких «но» слышно не было, только охи, ахи, сладкие стоны, более-менее удерживаемые крики да несколько часто повторявшихся слов вроде «еще!», «сильнее!», «хорошо…» и в том же духе. Устроив после всего этого Аглаю отмокать в ванне, я притащил из комнаты стул, поставил рядом и уселся.

— А тебе, боярич, со мной хорошо? — неожиданно спросила она.

— Знаешь, Аглаюшка, ты, боюсь, даже сама не представляешь, как мне с тобой хорошо! — я не кривил душой. Ни капельки. Мне и правда было с ней хорошо. Да какое там хорошо! Счастлив я был, по-настоящему счастлив! И пусть счастье это было исключительно постельным, но ничего подобного в этом мире у меня же вообще не было! Ну, по крайней мере, пока не было.

— Можно, я тебя тогда попрошу… — Аглая замолкла. Кажется, она сама испугалась собственной смелости.

— Можно, — разрешил я. — Не бойся и не стесняйся.

— Боюсь, — честно призналась она.

— Боишься, что не дам, чего попросишь? — ну точно, угадал. Аглая молча кивнула.

— Так ты ж еще и не просила, — подзадорил я ее. — Не бойся. Просто спроси.

— Мне двадцать один год, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — лет пять, от силы десять я еще могу первачкой быть, потом все. Или в блядню, или в монастырь, или уехать из Москвы и начать жить заново. Тебе-то тогда первачка уже ни к чему будет, но… Я бы хотела, чтобы ты у меня в такой жизни последним стал. Последним, с кем я чисто вот так, для услады только… Ты не бойся, боярич, я красивая останусь. Я умею. И денег не попрошу. Просто уйду из первачек после самого лучшего, кто у меня был…

А вот это она сильно… Честно говоря, признайся она мне сейчас в любви, меня бы не так проняло. Я попытался призвать свое предвидение, чтобы мое «да» или «нет» не обманули ни ее, ни меня самого. И, похоже…

— Да, — сказал я. — Отец меня в Германию отправит к осени, учиться там. Года на три-четыре, я так думаю. После — приходи в любое время, и будет, как ты попросила. Обещаю и даю слово.

— Ты… ты… — сказать ничего больше Аглая не смогла и попросту разревелась. А потом бросилась мне на шею.

Как мы вдвоем уместились в сидячей ванне, не спрашивайте, я уже не вспомню и сам. Помню только, что вылезать оттуда было очень сложно, и нам это долго не удавалось. Помню, что ковыляли к кровати мы, держась друг за друга, чтобы просто не рухнуть на пол. А после этого не помню ничего вообще…

…Утром я проснулся первым. Полюбовавшись сладко спящей Аглаей, осторожно, боясь потревожить женщину, вытащил руку из-под ее головушки и встал с кровати. Солнце нахально пыталось пропихнуть свои лучи сквозь задернутые занавески, голубиное гульканье и воробьиное чириканье отчетливо слышались даже при закрытом окне. Захотелось наполнить комнату солнцем, свежим утренним воздухом и щебетаньем птиц, чтобы Аглая проснулась радостная и счастливая. Раздвинув занавески, я распахнул створку окна и… И тут же отпрянул назад, а потом осторожно подобравшись сбоку, задернул занавески обратно. Повернув голову, увидел, что Аглая еще спит. Уф-ф, хорошо… Хорошо, что она не видела моего испуга и не стала задавать естественные в этом случае вопросы.

Чего я испугался? А вы, если вас уже дважды пытались убить, испугались бы внезапно пришедшего понимания, что за вами вот прямо сейчас наблюдают? Наблюдают внимательным и ничуть не добрым взглядом. Причем не просто наблюдают невооруженным глазом или там в подзорную трубу, а как бы даже не прицеливаются…