Жизнь номер два

Глава 8 Права и традиции

К директору меня вызвали на большой перемене после третьего урока. Встретили меня в гимназии, в общем, с радостью, если говорить о своем брате-гимназисте, и с некоторой настороженностью, если говорить об учителях. Первое я прекрасно понимал, зато второе меня несколько озадачивало. Вот в кабинете директора я причины учительской настороженности и узнал.

— Итак, Левской, вы пропустили два месяца учебных занятий, — директор Второй Московской мужской гимназии Антон Дмитриевич Силаев был твердо убежден в том, что сидеть в его присутствии гимназисты имеют право лишь в тех редких случаях, когда он ведет у них урок, так что я стоял перед директорским столом и старательно поедал начальство глазами. Честное слово, так бы и сожрал без соли! — В силу этого обстоятельства педагогический совет гимназии готов ходатайствовать перед Московской учебной управой о переносе ваших выпускных испытаний на август, для чего вашему уважаемому отцу следует подать соответствующее прошение в течение не позднее семи дней, начиная с завтрашнего.

— Прошу прощения, Антон Дмитриевич, но проходить выпускные испытания желаю на общих основаниях в установленный срок! — почти по-военному отчеканил я.

Директор уставился на меня странным взглядом, в котором читались одновременно удивление и непонятно, что еще… Мне показалось, что облегчение.

— Хм, похвально, весьма похвально, — директор явно волновался.

Ну да, вопрос о сроках моих экза… нет, надо отвыкать от привычной терминологии, чтобы сдуру не ляпнуть вслух, так вот, вопрос о моих испытаниях мы с отцом рассмотрели еще перед моим возвращением к учебе. Боярин Левской объяснил мне, что перенос испытаний на август вместо июня правилами допускается и право на него у меня есть, но проблем такой перенос мне может принести едва ли не больше, чем преимуществ. Во-первых, отец для этого должен подать прошение на имя директора гимназии, а для отца просить о чем-то человека, стоящего на пару ступеней ниже по социальной лестнице, как-то не очень уместно. Во-вторых, экзаменовать меня в августе будет комиссия, половину членов которой составят учителя не из моей гимназии. Чего ждать от совершенно неизвестных людей, никто не знает. В-третьих, за такой перенос мне автоматически отминусуют пять баллов из общей суммы набранных, соответственно, о высшей оценке даже думать не придется, да и просто высокую оценку получить будет намного сложнее. Ну и, в-четвертых, запись о том, что мне из-за большого пропуска по болезни были перенесены выпускные испытания, будет преследовать меня всю жизнь, навечно прописавшись в моем послужном списке, что тоже не есть хорошо. В общем, закончилось обсуждение логично — я заверил отца, что в переносе выпускных испытаний не нуждаюсь, а отец мне поверил. Ну да, я ж такой умище продемонстрировал!

А еще отец объяснил мне, какие проблемы с переносом испытаний поимеет гимназия. Ну, что гимназическому педсовету придется подать наверх кучу бумаг, требующих скрупулезно правильного оформления, это полбеды. Беда в другом. Что является показателем успешной работы гимназии? Правильно, успеваемость ее учеников и выпускников. Поэтому учителя на выпускных испытаниях всегда готовы закрыть глаза не некоторые шероховатости в ответах испытуемых, дабы не портить выпускникам оценки. А вот учителя из других гимназий, которые придут на испытания в случае их переноса, в высоких оценках выпускников Второй гимназии не заинтересованы никак, наоборот, для них лучше, если результаты наших выпускников окажутся ниже, чем в их гимназиях. И поэтому… Ну, вы меня поняли. Так что да, похоже, что облегчение во взгляде директора я опознал правильно.

— Что же, Левской, вы меня порадовали. Вы свободны, — совсем уж благостным тоном закончил директор, и я с чистой совестью покинул его кабинет.

Времени на разговор ушло немного, перемена продолжалась, и в класс, где должен был пройти урок истории, я шел не спеша. Поэтому процессию, двигавшуюся мне навстречу, успел рассмотреть во всех подробностях. Впереди, весело болтая, шли четверо пятиклассников, а за ними с трудом переставлял ноги второклассник, нагруженный пятью ранцами — одним на спине и четырьмя в руках, по два в каждой. Лицо мальчишки показалось мне знакомым, но никак не получалось вспомнить, где я мог его видеть.

— Давай, Лапин, ноги-то повеселее переставляй! — повернулся к нему один из пятиклассников. — Тебе ж потом самому на урок успеть надо будет! А то вот мы тебя сейчас подгонять начнем!

Компания дружно загоготала. Не скажу, что меня прямо так уж сильно разозлила несправедливость, но этот Лапин определенно был мне знаком, пусть я и не помнил, откуда, и это решило дело.

— Так, молодые люди, стоять! — начал я восстанавливать закон и порядок. — Ранцы свои взяли и марш в класс!

— Ты что, Левской?! — память Алеши подсказала: Николка Хомич, младший брат моего приятеля Федьки. — Это ж самого Селиванова-первого хапник!

Вот это я попал! Причем аж два раза попал. «Хапник» в гимназии — это что-то вроде холопа, обычно младший при старшем. Занимается мелким обслуживанием «барина» — ранец понести, сапоги почистить, еще что по мере надобности. Попасть в хапники можно двумя способами — либо наняться за деньги, либо обидеть того, кто затем станет барином. Ну как обидеть? Случайно, глядя в другую сторону, толкнуть на перемене, или там на ногу наступить… Выйти из этого не самого почтенного состояния можно было тремя способами: при свидетелях победить барина в кулачном бою или фехтовании, что, сами понимаете, нереально при изрядной разнице в возрасте; выкупиться за деньги или просто надоесть барину и быть «расхапнутым». Жуть, скажете? Может, и жуть, но священная гимназическая традиция, понимаешь, а я ее нарушил. Это у нас раз.

А два — я нарушил права Мишки Селиванова, он же Селиванов-первый (Селиванов-второй — его младший брат Гришка из четвертого класса) из второго сорока седьмого класса, то есть седьмого «Б» по-нашему, я вот из первого сорока, то есть из седьмого «А». Отдельные классы тут именуют «сороками» (с ударением на первом слоге, как число), пусть в них и не всегда по сорок человек. Селиванов-первый, здоровяк, привыкший жить по принципу «сила есть, ума не надо», был вечной проблемой учителей, учеников и их родителей. От своих родителей ему, ясное дело, тоже регулярно доставалось, но никакого воздействия это не имело. Опять же, Селивановы — бояре, пусть и не самого большого калибра, так что, заявив права на Мишкиного хапника, я вступил в конфликт с формально равным, и он вправе затребовать с меня удовлетворение. Кстати, а насчет прав сейчас и проверим…

— Что-то я Селиванова-первого среди вас не вижу, — хмыкнул я.

— А мы хапника напрокат взяли! — обиженно протянул один из пятиклашек. — За пряники! По-честному!

Ну да. Любовь Мишки Селиванова к пряникам была известна всей гимназии, и шуточек на эту тему хватало, несмотря на Мишкины кулаки. Ну что ж, дороги назад у меня нет, так что плакали, мальчики, ваши пряники…

Перечить старшим среди гимназистов не принято даже в случае численного превосходства, и пятиклассникам пришлось разобрать ранцы и дальше нести их самим. Что ж, еще минут пять у меня имелось, пора было поинтересоваться, кого это я избавил от лишних тяжестей.

— Лицо мне твое знакомо, — сказал я второкласснику, и не собиравшемуся покинуть место происшествия. — Назови себя.

— Иван Лапин, — так, не знаю я никакого Лапина! — А вы правда боярич Левской?

Ого, я тут, похоже, знаменитость! Но все оказалось проще…

— Так, Лапин, если уж носишь такой же кафтан, как и я, изволь говорить мне «ты»! — напомнил я мальцу правила гимназического этикета. Вообще-то, то, что носили он и я, в прошлой жизни я бы назвал кителем, но тут в ходу было слово «кафтан». — Откуда ты меня знаешь?

— Так это… сеструха моя, Лидка, при вас… при тебе сиделкою была.

Ну точно! Вот почему малый показался мне знакомым! Да уж, похож на сестру, еще как похож! Впрочем, пора было расходиться, перемена приближалась к концу, а опаздывать на урок, да еще и братишку моей доброй и заботливой сиделки под это подставлять, явно не стоило…

Вызов от Селиванова, формально облеченный в форму приглашения на беседу, мне передали уже на следующей перемене, и историческая встреча состоялась после уроков в пустом коридоре на четвертом этаже.

— Ты, Левской, по какому праву хапником моим распорядился? — угрожающе спросил Мишка.

— По праву благодарности! — в действительности право тут было одно — право сильного, но я решил создать прецедент.

— Это какой еще благодарности? — не понял Селиванов.

— Сестра его сиделкой при мне была, когда я раненый лежал!

— Раненый?! — Мишка издевательски засмеялся. — Ой, держите меня, живот надорву… Раненый… Да ты ж с лихоманкой валялся, нам сказали!

Ох… Вот не подумал… Раз покушение на меня в гимназии решили не афишировать, надо было бы и мне на эту тему не распространяться, но кто ж знал? Ладно, слово не воробей…

— У тебя же брат старший на Тереке ранен был? — к месту вспомнил я, расстегивая крючки воротника и три верхних пуговицы кафтана. — Так что как выглядят рубцы от пуль, ты знаешь?

— Ну, знаю…

Я расстегнул рубаху и показал след от ранения. Мишка с полминуты всматривался, те самые пятиклашки из-за его спины тоже пытались посмотреть. Наконец, Селиванов отступил на шаг, приложил руку к груди и наклонил голову.

— Прости, Левской, по незнанию так говорил, не хотел тебя обидеть!

— Извинения приняты, — я повторил его жестикуляцию.

— Кто это в тебя стрелял?

— Да сам не знаю, ищут вора, — не стал я вдаваться в подробности.

— Ну, раз дело такое, выкуп за моего хапника назначаю честной, без денег, — сказал Мишка. — Сможешь до конца седмицы два раза подряд меня на кулаках победить — твой хапник, нет — значит нет.

Вынув из-за пазухи две пары рукавиц, Мишка разложил их на подоконнике.

— Выбирай, — сказал он.

Так, назад дороги нет. Два раза подряд побить Селиванова — это та еще задачка, из разряда невыполнимых, пожалуй… Но делать нечего.

Рукавицы я осмотрел внимательно, чтобы убедиться в их одинаковости. Обычные для кулачного боя, обшитые кожей и подбитые ватой. Выбрав себе пару, тут же и надел. Мишка надел вторую, двоих пятиклассников отправил следить за лестницами на случай появления ненужных свидетелей, остальные двое да сам Лапин остались.

— Ну что, начнем, — Мишка протянул руку. По правилам, бой начинался после того, как противники ударят по рукам. Только вот… я помотал головой, но внезапное видение не исчезло. Я видел, прямо почти живьем видел, как сразу после хлопка ладонями Селиванов хватает меня за руку и дергает на себя, одновременно проводя левой удар под ребра. А кулаки у него, что правый, что левый — без разницы, лучше под них не попадать. Хм, а если…

Наши ладони хлопнули друг о друга, моя тут же была захвачена, но я резко рванул Мишке навстречу, и не успел он понять, что происходит что-то не то, как я ударил его лбом в лоб. Процедура не из приятных, но тут надо же знать, что у кого в таком случае больше скорость удара, тому и боли меньше. Я вот знал, а Мишка, похоже, нет. Отлетев к стенке, он схватился руками за голову, а я принялся закреплять успех, в бешеном темпе молотя его кулаками по ребрам. Сработало — прикрывая бока, Мишка опустил руки и немедленно получил в ухо. В удар я вложил всю свою силу, умноженную на безнадежность и отчаяние, и Мишка Селиванов с невразумительным мычанием сполз по стеночке, приземлившись на пол на пятую точку.

— Ну ты… Ну ты дал… — Мишка снял рукавицы, признавая свое поражение. — Я и сам дурак, знал же, что башкой бить можно, да вот всю жизнь кулаков хватало, — продолжил он, встав и промотавшись головой. — Но второй раз у тебя такое хер[3] получится! Пошли, что ли, в столовку, чайку попьем с пряниками, отметим…

Не скажу, что Селиванов оказался интересным собеседником, но наши с ним посиделки за чаем я с полным на то основанием посчитал делом полезным. Ну а как же еще? Пусть народу после уроков в гимназии оставалось мало, только те, кому приходилось по неуспеваемости посещать дополнительные занятия, да те немногочисленные особо упертые в учебе гимназисты, что и домашку делали в классах, но все равно — уже завтра вся гимназия будет знать, что Мишку я побил и что после этого мы с ним, как ни в чем ни бывало, гоняли чаи, прямо как закадычные друзья. Сколько очков прибавит это к моей репутации среди гимназистов, сказать сложно, но уж точно немало. Заодно я узнал кучу гимназических новостей, в основном, конечно, никакого значения для меня не имевших, но попались среди них и интересные. Ну и Мишкино любопытство по поводу моего ранения в какой-то мере удовлетворил, не без того. Но у меня появились кое-какие вопросы к братишке моей сиделки, и Мишка великодушно отдал мне своего хапника на сегодня.

Вопрос-то, строго говоря, был только один: как его вообще угораздило в гимназию попасть? Для такой бедной семьи это, скажем так, очень непросто. Оказалось, семья воспользовалась положением, позволявшим принимать в гимназии детей любого состояния, если они сумеют на отлично сдать приемные испытания, то есть без ошибок написать диктант из ста пятидесяти слов, внятно и безошибочно прочитать вслух текст со скоростью не менее тридцати слов в минуту, верно решить по одному примеру на сложение, вычитание, умножение и деление, а также правильно назвать правящего царя, дату его восшествия на престол и кому он наследовал. Опять же, количество таких детей не могло составлять более пяти процентов от общего числа принятых в первый класс. В общем, конкуренция среди желающих бесплатно получить среднее образование высшего качества была жуткая, и Ваньку спасло лишь то, что он сдал испытания вообще лучше всех, кто в том году поступал в нашу гимназию. И почему я не удивился, узнав, что готовила его к поступлению как раз Лидия? Однако гимназическое обучение старшего сына все-таки стало для Лапиных источником немалых затрат — на форму, на учебники и тетради, да на те же завтраки с собой, потому как от казенных щедрот Ваньке были положены только стакан чаю да булочка ежедневно, и то булочки эти он через день носил домой — ситный хлеб, который давали в гимназии, для его братишки и сестренки был настоящим лакомством. Однако же стремление дать мальчишке образование уважения к Лапиным прибавило.

— А почему именно в гимназию? — спросил я. — Чем народная школа вам не пошла? Там и форму не надо, и учебники бесплатно…

— Так после гимназии я смогу сразу в дьяки пойти, — пояснил Ванька. — А там семь рублей месячного жалованья, да на форму пособие казенное! Я ж старший мужик в семье, стыдно мне, что на мамкины да на Лидкины деньги живем…

Хапником Ванька, кстати, тоже стал, желая помочь семье — Мишка платил ему за хап двадцать копеек в месяц. Это что ж, получается, что вступившись за Лапина, я лишаю его заработка?! Ладно, может, и не лишаю еще, мне ж завтра опять с Мишкой биться, и кто его знает, чем это закончится? Тут и правда, второй раз может не пройти…