Жизнь номер два

Глава 16 Гроза

С венскими конфетами в качестве подарка Ирина оказалась более чем права. Удовольствие, прямо скажу, совсем не дешевое, зато и эффект соответствующий. Именинница только что не подпрыгнула от радости, женская половина гостей посверкала глазками, сначала завистливо, а чуть попозже, когда конфеты пошли на общее угощение, то и обрадованно, а мамаша виновницы торжества отметила мое подношение благосклонным кивком. Всего на празднике я насчитал двадцать одного человека — как раз каждому конфету, да три штучки именинница себе оставит на вечер или на утро.

Пришлось, ясное дело, пройти через процедуру взаимных представлений, впрочем, многих присутствующих я помнил благодаря прежнему Алеше Левскому, а многих знал уже и сам, поскольку почти половину гостей нашего с именинницей возраста составляли мои же недавние товарищи по гимназии, а другую половину — те же девушки, с которыми знакомились на выпускном балу. Празднично-развлекательная программа ничего особенного не предлагала — танцы, закуски «а-ля фуршет», да умеренное количество шампанского. Молодежи, после того, как все взяли с разносимых слугами подносов по бокалу, больше не подносили, только старшим. Зато прохладительные напитки имелись, как говорится, в широчайшем ассортименте и неограниченном количестве.

Где-то к исходу первого часа я заметил, что наблюдаемое обилие весьма и весьма привлекательных девушек меня не то что не возбуждает, а и просто не впечатляет. Впрочем, а чему удивляться, если вечером у меня встреча с Аглаей? При всех своих внешних качествах, местами очень даже, хм, выдающихся, сравнения с этой не столь яркой красоты женщиной девицы не выдерживали. Хотя… Невесту-то мне, ежели я сам этим не озабочусь, подбирать будут если уж и не прямо из этих, то уж в любом случае из таких же, так что стоило присмотреться. Приглядывался я в первую очередь по фигуре, а затем, исходя из того, что при прочих равных показателях меня больше привлекают девушки нордического типа — чтобы волосы посветлее, глаза поголубее, а кожа побелее. А если уж и наличие ума удастся обнаружить, это вообще чудесно. Две девицы — боярышня Щукина и княжна Бельская — соответствовали названным требованиям в наибольшей степени, но предпочтительнее смотрелась Лизонька Щукина, потому как была поумнее. Однако же показывать на публике свое явное предпочтение общению с одними девушками в ущерб другим считалось здесь не вполне приличным, поэтому общаться приходилось со всеми примерно в равной мере.

Вообще, скажу я вам, искусство светской беседы — это что-то… Попробуйте поговорить с собеседником буквально ни о чем, но так, чтобы и он остался впечатлен вашим живым умом, и у вас не было ощущения впустую потраченного времени, и вы меня поймете. Прежний Алеша, хоть и был балбесом, азами этого искусства владел, а уж живого ума и житейского опыта, пусть и полученного совсем в другой среде, у меня у самого хватало, так что лицом в грязь я, надеюсь, не ударил. Во всяком случае, родители именинницы общением со мной остались довольны и даже выразили надежду, что бывать в их доме я буду почаще. Разочаровывать их своим скорым отъездом в Германию я не стал.

Доносились до меня и разговоры других присутствующих, пусть я и не старался их подслушивать, за единственным исключением. Та самая княжна Бельская очень уж переживала за боярышню Сашеньку Михайлову, которой, как и моей двоюродной сестре, отказали в приеме в царицыну свиту, а Илюша Никитин, самый, пожалуй умный из выпускников нашей гимназии (ну, ясное дело, после меня, хе-хе), пытался ей объяснить, что матушка упомянутой Сашеньки вообще напрасно подавала прошение. Княжна не поняла, и Илюша вместе с пришедшей ему на помощь именинницей растолковали ей, что, пусть и при таких отказах причину не указывают, в данном случае эта самая причина всем известна — отец Сашеньки, боярин Дмитрий Михайлов, при живой жене жил с любовницей, ни от кого не прячась, да и с самой той любовницей все было, как бы это помягче выразиться, не очень чисто. И раз уж даже Боярская Дума отрешила боярина Михайлова от права участвовать в своих заседаниях до тех пор, пока он не одумается и не удалит от себя женщину с крайне сомнительной репутацией, то нечего было и мечтать о том, что его дочери позволят находиться возле царицы. Интересно… Очень, я бы сказал, интересно. Что же такого нехорошего известно в Кремле о Волковых, если в том же самом отказали Ирине?

…Мои же собственные дела шли ни шатко, ни валко. Дозорный отряд Вани Лапина так пока и не обнаружил никого, кто перемещался бы между нашей усадьбой и домом Алифантьева, и я потихоньку начинал задумываться о свертывании неудачного проекта и об экономии своих карманных денег, значительная часть которых уходила на его финансирование. С предвидением тоже особых успехов не наблюдалось. Нет, само оно прекрасно работало, и отец еще пару раз привлекал меня к решению своих денежных дел, тут-то жаловаться было грех. Но вот с управлением тем самым предвидением и особенно с пониманием того, как у меня получается не показывать свою одаренность при его применении, никаких подвижек не отмечалось. Соответственно, не было ясно, на чем ловить скрывающего одаренность вора, чтоб ему колючей проволокой обделаться… Хм, кстати, а не изобрести ли мне тут колючую проволоку? Надо с отцом посоветоваться, вроде бы производство проволоки как таковой больших затрат здесь не требует, а расходиться такая продукция должна, по идее, неплохо.

Раскрывать мне семейные тайны отец тоже не спешил. Более того, я так и не смог узнать у него, что сказали о моих способностях те самые монахи. Зато я разговорил-таки Рудольфа Карловича на предмет состояния матушки. Даже не спрашивайте, как мне это удалось, все равно не скажу, но я чуть ли не клещами вытянул из ученого немца диагноз боярыни Левской — Verlust des Lebensinteresses, потеря интереса к жизни, если по-русски. Причем, как пояснил Штейнгафт, современная наука такую болезнь не признает, потому у нее нет даже официального латинского названия, так что пришлось ему поименовать состояние матушки на родном немецком. М-да, с поведением боярыни Левской в общении с Митей и Татьянкой заключение доктора не стыковалось никак, но я ему об этом не сказал. С отцом я эти нестыковки, скорее всего, рано или поздно, обсуждать буду, а со Штейнгафтом, пусть он и наш семейный врач — никоим образом. Вместо этого я поинтересовался у доктора, не может ли состояние матушки быть наведенным извне, сами понимаете, вопрос в свете попыток отравить меня или не дать мне читать Левенгаупта вполне уместный. Рудольф Карлович долго мялся, но все-таки признал, что да, такое теоретически быть может, но вот насчет практического исполнения подобного умышления лично он просто теряется в догадках. По его словам получалось, что для достижения столь длительно проявляющегося результата и само негативное магическое воздействие должно было бы продолжаться длительное время или, по меньшей мере, периодически повторяться.

Да, что ж я ни слова не сказал о действительно историческом событии? Сегодня я первый раз в новой жизни побрился! Сбривать, правда, пришлось всего лишь нежненький пушок, обосновавшийся на щеках и над губой, да три с половиной волосинки, нахально торчавших на подбородке, но все равно — первый раз, он и есть первый. Бритву я взял во временное пользование у Васьки. Не знаю уж, что на него нашло, однако же он мне ее любезно предоставил и даже дал пару ценных советов по применению незнакомого мне инструмента. Вообще, конечно, бриться опасной бритвой — это те еще впечатления… Пусть и провел я ею по лицу всего раз десять, но ни с чем не сравнимое ощущение живой остро заточенной стали слегка щекотало нервы, а уж как повышало самооценку… По моим наблюдениям, насчет растительности на лице местные моды оставляли крайне узкий выбор: либо усы с бородой, либо бакенбарды, поэтому я решил завести совершенно новую моду и носить только усы, а бороду и бакенбарды брить. Может, еще и назовут это «а-ля Левской», я не против.

Но в общем и целом, не будь Аглаи, жизнь мою кратко и точно можно было бы описать одним-единственным словом «застой». Однако как во времена советского застоя тикал часовой механизм «перестройки», так и у меня неостановимо шел отсчет времени до моего отбытия в Германию. Да и пес бы с ним, пусть себе идет, раз уж не могу его остановить.

А с Аглаей у нас все было хорошо. Да какое там хорошо, просто великолепно! К хорошему привыкаешь быстро, вот и у нас получилось именно так. Не только я привык к тому, что рядом со мной практически по первому требованию оказывается податливое женское тело, но и Аглаюшка всего-то за пару дней освоилась с положением ровни, пусть только в постели, и раскрепостилась в этом отношении полностью, начисто лишив меня ощущения секса с женщиной иной эпохи. Да и ладно, вот уж чего лишиться было не жалко…

Вызов Аглае я отправил с полдороги до дома с таким расчетом, что как раз успею прийти, стащить что-нибудь с кухни и слегка отдохнуть. Как и всегда, мы сразу же взялись друг за друга, но до нас быстро дошло, что погодные условия сладострастным телодвижениям не способствуют. В воздухе ощутимо пахло грозой, висела тяжелая, липкая и обволакивающая влажность, да и духота с наслаждениями сочеталась плохо. Да, мы разок соединились, как оно и положено — бесстыдно и самозабвенно, но потом больше болтали, периодически бегая в душ.

— Ты понести-то не боишься? — слово «понести» заменяло в здешней речи привычные в моей прошлой жизни тяжеловесное «забеременеть» и какое-то пренебрежительно-гадливенькое «залететь». Очень, на мой взгляд, удачно заменяло.

— Так это ж не я, а ты бояться должен, что у тебя байстрюк появится, — ответила Аглаюшка. — Мы хоть и обязуемся не рожать от своих нанимателей, а если что, то не говорить детям, кто им отец, но всяко же бывает… Иной раз не даст Бог большому человеку детишек, он к старости и сам свою первачку ищет, не растет ли при ней его кровинушка… Так-то ученые доктора и на бесплодность заклятие наложат, и снимут его, ежели надобно…

— А если первачка это свое обещание нарушит? — мне стало интересно.

— Рожать-то некоторые из нас рожают, не без того, — нехотя признала Аглая. — Только вот уговор молчать, кто отец, нарушить не так-то просто. На это тоже заклятье кладется, и захочешь сказать, да не сможешь… А ежели сможешь… Знаешь, не хочу я о том. Такое рассказывают, что и слушать страшно…

Да, строго тут у них. То есть, конечно же, у нас. Вот и я, став уже человеком этого мира, легко принимал такие правила и признавал их справедливость. А что, нечего, понимаешь, вносить в жизнь аристократии чехарду и неразбериху с внезапно появляющимися детьми, у нас тут не латиноамериканские сериалы. Оно, конечно, и незаконнорожденный тоже может стать наследником знатного рода, вот только обстоятельства, при которых такое случается, обычно ничего хорошего с собой не несут. Так что ну его, всем только спокойнее будет.

— А твоя дочка? — спросил я. — Звать-то ее как?

— Оленькой, — Аглая озарила комнату светлой улыбкой. — Я же не всегда первачкой была. И муж у меня был, и дочка моя законная…

Спрашивать женщину, куда делся ее муж и как она оказалась первачкой, у меня наглости не хватило, но Аглая тут же рассказала мне все сама. Грустная история… Муж ее служил губным стражником, полицейским то есть, жили они не богато, однако же и не бедно, но в перестрелке с разбойниками, ограбившими дом купца Миронова, он погиб. Губная управа выдала молодой вдове какое-то пособие, наследники убитого купца солидно к тому пособию прибавили, Аглая инвестировала часть полученных денег в покупку приличных шмоток да и подалась в первачки.

— Молодая была, с мужем не натешилась, вот и захотела наверстать, да чтобы еще и платили хорошо, — призналась она, виновато улыбнувшись.

— Молодая? — съехидничал я. — А теперь, значит, старая?

Смех Аглаи, мелодичный и звонкий, нравился мне всегда, вот и в этот раз слушал я его с удовольствием.

— Конечно, молодая, восемнадцать лет. А теперь я взрослая!

Осуждать Аглаю я не то что не стал, а и просто не считал себя вправе. Даже не потому, что с ней было мне хорошо, а вообще… Не лучший, скажете, способ заработать? Ну да, так и не худший тоже. Планы на дальнейшую жизнь у Аглаи смотрелись очень даже пристойно — закончив с этой работой и скопив денег, Аглая намеревалась уехать куда-нибудь на границу, где найти себе нового мужа среди военных. А что, вполне логично. Где войска, там и концентрация мужчин, что будут рады обратить на нее внимание, а если она еще и при каких-никаких деньгах туда приедет, да расскажет, что сама вдова служивого человека, то и отношение к ней будет как уже к своей. Найдет себе основательного и рассудительного старшину, да и поженятся они к обоюдной пользе и радости.

…Небольшой дождь пролился-таки под утро, но легче от этого не стало. С прогретой летним солнцем земли вода быстро и обильно испарялась, только добавляя влажности в и без того пропитанный ею воздух. А потом, уже совсем засветло, ударила гроза. «Жахнула», как сказала Аглая. Сначала, как бы для разминки, с неба слегка покапало водичкой, потом это на минуту прекратилось, зато когда началось снова, капли сразу пошли крупные и тяжелые, они падали чаще и чаще, пока не встали всесокрушающей фалангой. Сверкала молния, гром бил так, что иной раз и стекла в окнах звенели, и все это в спустившемся на землю сумраке. Стоя у раскрытого окна, мы любовались спецэффектами. Аглая, поеживаясь, когда на нее попадали брызги холодной воды, жалась ко мне, а при особо громких ударах грома в испуге прижималась всем телом. Так приятно было ее в эти моменты обнимать и ощущать себя всемогущим защитником своей женщины!

Дождь вроде бы стал стихать. Аглая уселась на подоконник. Ну и что, что голая, кто увидит-то? Окна у меня на задний двор, с самого двора не видать ничего, да и нет на дворе сейчас никого, ищи дураков мокнуть, а из того же дома Алифантьева сейчас через пелену дождя вообще ничего не разглядишь. Зато и она теперь не могла любоваться грозой, о чем я своей женщине и сказал.

— А мне, боярич, на тебя любоваться милее, чем на грозу-то, — просто сказала она и тут же взвизгнула.

— Ты что? — я даже слегка испугался.

— Ай! — снова визг и смешок. — Капли холодные по спине бьют… Ай! Лови меня!

С новым раскатом грома Аглая соскочила с подоконника и прыгнула на меня, я обхватил женщину руками, но если раньше мог довольно долго удерживать ее на весу, то сейчас у меня не получилось. Аглая стала вдруг неимоверно тяжелой и потянула меня вниз.

Что происходит что-то не то, что-то страшное и непоправимое, я начал понимать, увидев, как стремительно уходит жизнь с ее лица. Усадив Аглаю на пол и прислонив к стене, я пытался ее дозваться — напрасно. А потом она завалилась вперед и на бок, и я увидел у нее на спине, рядом с левой лопаткой рану, из которой медленно вытекала темно-красная кровь.

Наверное, надо было кричать, звать на помощь, пытаться как-то самому помочь Аглае, не знаю. Это для нормальных людей, не для меня. Я-то совершенно точно ощущал, что она мертва. Так и сидел рядом с ней, пока не примчался отец. Боярин Левской привел меня в чувство, велел одеться и сам вызвал всех, кого нужно…