Жизнь - Отечеству, честь - никому!

Занятия в основном проводились в поле: тактика, огневая и инженерная подготовка. Постоянно приходилось рыть окопы и траншеи для будущей учеб­ной базы. Самое неприятное - счищать липучую грязь с шинели и обмундиро­вания после полевых занятий. Одновременно шли занятия по строевой и физи­ческой подготовке.

Сразу после нашего прибытия в училище прошел выпуск молодых офице­ров. На общем построении молодые лейтенанты показали отличную строевую выправку, безукоризненно выполнили строевые приемы без оружия и с оружи­ем. В училище училось много выпускников разных СВУ — больше половины всех курсантов. Начальник училища не раз говорил, что суворовцы - его глав­ная опора в учебе и дисциплине. Нам это льстило, и мы старались быть, как говорят, на высоте. Суворовцы старших курсов сразу взяли шефство над вновь прибывшими. Они быстро ввели нас в курс дела, рассказали об обстановке в училище и городе. Когда по выходным у нас организовывались вечера танцев, то перед КПП выстраивались очереди девушек, желавших попасть на них.

Полтава, хоть и сильно разрушенная во время войны, выглядела привлека­тельно: город на холмах, кругом зелень, два вокзала, музей Полтавской битвы, парк с памятником, изображавшим орла с золотым венком в клюве, речка Ворскла... Говорят, что название ей дал Петр I во время Полтавской битвы, когда у него упала в речку подзорная трубка, и он сказал: «Вор скла (стекла)»... Скорее всего, это легенда.

В городе был стандартный набор вузов: педагогический, медицинский и сельскохозяйственный институты. Отношение к военным было хорошим, де­вушки отдавали предпочтение курсантам, и на этой почве нередко происходили стычки между нами и гражданскими парнями.

Летом 1957 года курсанты Полтавского училища находились в Батуринском лагере в Сумской области, где на учебной базе убывшей на восток дивизии были размещены, кроме нашего, Киевское суворовско-офицерское и Сумское военное автомобильное училища. Мой взвод за месяц до прибытия основного состава училища был отправлен осваивать лагерь, а потом вернулся для охраны зимних квартир в Полтаву. На нашу базу начал прибывать личный состав из Днепропетровского зенитно-артиллерийского училища. Тогда министр обо­роны СССР маршал Г. К. Жуков после посещения Индии решил опробовать в Советской Армии индийскую систему обучения войск, о которой я уже упоми­нал ранее: занятия ночью, а днем отдых. На практике же получалось, что ни полноценных занятий в дремоте ночью, ни отдыха днем в палатках в жару не получалось. Система с «индийским часом» не прижилась, в конце концов от нее отказались...

В команде маршала Жукова находился бывший начальник Минского СВУ генерал-лейтенант Мальков. Он приехал в наш лагерь проверить, как внедря­ется индийский опыт. Так я вновь увидел первого начальника своего училища.

Сокращение Вооруженных Сил продолжалось. В 1957 году было ликвиди­ровано Черновицкое военное училище, и к нам в Полтаву прибыл Вадим Елисе­ев. В результате нас, минских суворовцев, стало четверо. В Полтаве я получил первую грамоту бюро областного комитета ВЛКСМ и грамоту за второе место в соревнованиях по штанге. Хорошие воспоминания остались о курсантах Бо­рисе Дееве, Николае Руденко и многих других. Я первым из наших суворовцев получил отпуск и встретил 1957 год в Минске, в родном СВУ.

Этот эпизод ярко сохранился в памяти. Поезд прибывал в Минск в два часа ночи, так что Новый год пришлось встречать в вагоне. Домой же с вокзала можно было выехать только утром. Я взял такси и поехал к родному училищу, намереваясь переночевать там, а утром отправиться в Слоним.

Когда подъехал к училищу, оно показалось мне неживым: темные окна, закрытые двери. Даже засомневался, смогу ли попасть в здание. В нерешитель­ности позвонил в парадную дверь. На удивление, она быстро открылась. На пороге стоял швейцар дядя Вася в парадной форме с широкими золотыми лам­пасами и галунами. Не успев поздороваться, я услышал: «Заходи, дорогой, мы тебя ждем!» По выражению его лица было понятно, что дядя Вася действитель­но рад нашей встрече. От неожиданности я растерялся, а он взял меня за руку и повел в вестибюль.

Как оказалось, в училище шел новогодний офицерский бал. Из актового зала вышли офицеры-воспитатели В. Ф. Друшляк и В. М. Мичков. Они обрадо­вались, увидев меня, помогли снять шинель. Через несколько минут я уже был в актовом зале за столиком А.П. Жукова. Рядом стоял столик, за которым сидел начальник училища генерал-майор А. И. Крючков и его заместители полковни­ки Ф. А. Асмолов, С. Н. Мясоедов и П. Г. Ребров.

Весть о том, что в училище прибыл первый выпускник, быстро облетела зал.

Ко мне подошли мои преподаватели М, И. Ливенцев, И. С. Солдатенков, И. И. Се­межонов и др. Все были рады встрече. Офицеры поздравляли с Новым годом, каждому хотелось поговорить о моей учебе в военном училище. По настоянию участников вечера бала пришлось обойти почти все столики, рассказывая о пер­вых месяцах курсантской жизни, и отвечать на многочисленные вопросы. Всем было интересно пообщаться с первым выпускником, приехавшим в училище, я был окружен всеобщим вниманием и теплотой. К шести часам утра бал закончил­ся, и я отправился в расположение своей бывшей первой роты, нашел на прежнем месте свою кровать и уснул крепким сном. Слоним мог еще подождать...

Утром навестил своего офицера-воспитателя А. В. Баскина, который по состоянию здоровья не смог присутствовать на новогоднем балу. И в три часа дня поезд унес меня к родным в Слоним. События той новогодней ночи надолго остались в памяти, став приятным воспоминанием.

***

...Тем временем к 1958 году в ходе хрущевских реформ дошла очередь и до ликвидации Полтавского военного училища Нам, курсантам третьего курса, была предоставлена возможность выбора места дальнейшей учебы: можно было за год окончить либо среднее военное училище, либо за два с небольшим года — высшее общевойсковое командное училище и получить диплом о высшем образовании. Посоветовавшись между собой, суворовцы-минчане решили ехать в высшее учи­лище в Ташкент — город хлебный, как его называли в трудные времена. Это были Владимиры Козинцев и Линевич, Вадим Елисеев и я. Позже из Томска прибыл Виктор Салтанович, а Николай Гаврильчик уже учился там.

В августе, в самую жару, мы с Вадимом Елисеевым в течение пяти суток добирались почтовым поездом из Москвы в Ташкент. Духота в вагоне стояла невыносимая, кондиционеров в ту пору не знали. Днем, чтобы как-то освежить­ся, забирались на крышу вагона. На станциях нас прогоняла милиция, но, как только поезд трогался, мы вновь отправлялись на крышу, на свежий ветерок... Продукты на остановках не покупали — опасались отравиться несвежими пи­рожками, что неудивительно при такой жаре. Хорошо, что в поезде по сосед­ству оказался курсант Харьковского танкового училища, который ехал в отпуск к родителям в Ташкент. Он нам во многом помог, рассказал о нашем училище имени В. И. Ленина, или, как его называли в городе, ленинском.

По приезде в Ташкент приятный попутчик отвел к себе домой, где нас по-настоящему, с восточным радушием, накормили и напоили молодым вином. Отдохнув, мы направились в училище, которое ковало офицерские кадры начиная с 1918 года. К нашему прибытию оно еще не было готово стать высшим, тем более что в 1959 году предстоял очередной выпуск по программе среднего училища, и только после этого мы могли окончить высший военный вуз.

Командование училища и двух наших рот не знало, кем нас считать: кур­сантами, находящимися на казарменном положении, или слушателями с пра­вом свободного выхода в город. Необходимо было разобраться и с программой ускоренного выпуска, подобрать преподавателей по высшей математике, физи­ке, философии и другим дисциплинам. На это ушли первые два месяца. Трудность была еще и в том, что в училище не было начальника, а исполнявший его обязанности полковник Селиванов не желал врастать в новую обстановку.

В первый год учебы в Ташкентском ВОКУ курсанты училища осенью при­влекались для уборки хлопка. В октябре две роты третьего курса попали в кол­хоз «Шарк Юлдузи» («Звезда Востока»), которым руководил трижды Герой Со­циалистического Труда Хамракул Турсункулов. Стране еще с войны был нужен хлопок, в том числе и для производства пороха. Так вот этот «герой» научился использовать труд военных и студентов, а его результаты - объем собранного хлопка - поочередно записывались на счет колхозников. В соответствии с эти­ми «достижениями» руководители колхоза и бригад получали высокие звания и награды. А мы видели и немалые приписки. Жили курсанты в антисанитарных условиях в сараях, однако местных чиновников это не интересовало. Возмущало еще и то, что весь месяц мы работали дотемна, без выходных, а колхозники в это время особо не утруждали себя работой, ездили на базары, имели выходные дни.

Вскоре из Заполярья с должности командира дивизии прибыл новый на­чальник военного училища генерал-майор Задорнов. Постепенно подобрался состав преподавателей, а желающих работать в училище хватало.

В Ташкенте я вступил в члены КПСС - кандидатом стал еще в Полтав­ском училище. Вадим Елисеев был назначен заместителем командира перво­го взвода третьей роты, я избран комсгруппоргом взвода. Николай Гаврильчик стал командиром отделения. Наши командиры - взводный Алексиков и ротный Приходько, оба капитаны, и комбат подполковник Кусов - были опытными и уважаемыми офицерами.

Учебный центр училища находился в 35 километрах от Ташкента, рядом с Чирчиком, в котором дислоцировалось танковое училище имени маршала бронетанковых войск П. С. Рыбалко. Там мы отрабатывали вопросы тактиче­ской, огневой подготовки, вождения и стрельбы из танков. Высоты «Игрек-аш первый», «Игрек-аш второй», «Игрек-аш третий», пожалуй, нам запомнились навсегда. Трассы вождения были заполнены песком и пылью, густой шлейф во время движения танков тянулся за горизонт. В 20 километрах от лагеря на тактическом поле находилось «Озеро командующего», вырытое в бытность ко­мандующего округом генерала И. Е. Петрова.

В Узбекистане, особенно в южной части, уникальная природа: горы и до­лины, горные речки с водопадами. Помню, как-то мы совершили подъем на горную вершину Большой Чимган (высота 3309 метров), где были установлены памятники Ленину и Сталину.

Ташкент был своеобразным, по-южному необычным городом: в центре - современные дома и рядом старый город с узкими улочками и глинобитными строениями. Особого колорита добавляли разнообразные, чем-то диковинные рынки. Лето жаркое, до июня зеленеют деревья и трава, а позже все выгорает, покрывается пылью, нос забивает тополиный пух.

С весны, уходя на тактические занятия, мы заполняли фляги чаем и вы­пивали его весь, часто даже не хватало. Позже он оставался во флягах, а в июле чай уже совсем не брали, разве только для того, чтобы помыть арбузы, дыни или виноград.

Один из выпускников Ташкентского суворовского военного училища не­давно написал стихотворение, которое напомнило мне годы учебы в том вос­точном городе.

А мне б в Ташкент, где очень жарко,

Где пот соленный жжет глаза.

Как новогодние подарки

Урюк и яблоки висят.

А мне б туда, где за дувалом

Узбечка варит бешбармак.

А мне б туда, где называли

Меня по-дружески «кунак».

А мне б в Ташкент, где юность туго

Солдатским стянута ремнем,

И где за яблоневой вьюгой

В арык глядится чайхана.

А мне б Ташкент (теперь он новый) -

Там жизнь моя, моя судьба.

А мне б туда, где на базарах,

Узор арбузный, запах дынь...

Куда-то вдаль умчалась старость,

И вновь я был бы молодым...

Восток, как известно, дело тонкое... Ташкент имел свои характерные отличия и в культуре, и в архитектуре, и в обычаях. Когда мы впервые пошли в парк им. Тельмана и галантно поклоном головы, как нас учили, стали пригла­шать девушек на танцы, то они нас словно не понимали, отворачивались и ухо­дили. Поначалу мы не могли понять, в чем дело, и начали присматриваться, как это делают местные. А те подходили бесцеремонно, брали девушек за руку и, как ни в чем ни бывало, шли танцевать. Дело нехитрое, мы скоро овладели этим приемом. Но, тем не менее, у нас в училище культура обращения с девушками была на высоте.

За время учебы в Ташкенте во время военных парадов на площади Ленина мы четыре раза прошли торжественным маршем с карабинами в положении «на руку». В том числе и на первомайском параде 1960 года, когда над нашей терри­торией пролетел самолет-разведчик У-2 ЦРУ США, пилотируемый Френсисом Пауэрсом, позже сбитый зенитной ракетой войск ПВО в районе Урала. Мы об этом в тот момент, естественно, не знали, лишь обратили внимание на необыч­ные передвижения и возбужденные разговоры на правительственной трибуне. Однако в целом церемония парада прошла по плану.

В 1959 году училище участвовало в корпусных учениях в пустыне Кара-Кум в Туркмении под руководством командующего войсками ТуркВО генера­ла армии И. И. Федюнинского. Наше подразделение обозначало минометный взвод, и мы, совершая марш на автомашинах ГАЗ-63, впервые столкнулись с совершенно новой природой: сплошные песчаные барханы, которые надо было преодолевать, расположенные далеко друг от друга колодцы, вода в которых соленая, стада верблюдов, изредка попадающиеся зеленые кусты верблюжьей колючки. В таких антисанитарных условиях она спасала нас от диареи, мы ее заваривали вместо чая.

На железнодорожной станции Тахта-Базар, к нашему удивлению, увидели двух русских девушек, работавших там. Как они обрадовались нам, а мы - им, встретив среди местного населения «своих»...

Стажировка проходила в мотострелковом полку в туркменском городе Байрам-Али, в котором находится всемирно известный нефрологический сана­торий. В этих местах мы за месяц освоили жизнь в Туркмении, познакомились с не совсем дружелюбным к нам населением, поскольку верховодили здесь в те времена приезжие персы.

Как я уже отмечал, Туркестанским военным округом тогда командовал ге­нерал армии И. И. Федюнинский, членом военного совета округа был генерал-лейтенант Е. Е. Мальцев, а первым заместителем командующего - выпускник нашего училища генерал-лейтенант Н. Г. Лященко.

Время летело быстро. Осенью 1960 года мы сдали госэкзамены, получили дипломы, отпускные билеты и направления для прохождения дальнейшей, уже офицерской службы. Виктор Салтанович, мой друг по Минскому СВУ, который перед окончанием училища успел жениться на хорошей девушке Светлане, по­лучил направление в самую южную точку страны - на Кушку. Тогда еще быто­вала поговорка: «Дальше Кушки не пошлют...» В последующие годы Виктор проходил службу в Ташкентском ВОКУ на должностях командира курсантской роты, затем батальона. Именно он учил и воспитывал будущих генералов Рохли­на, Смольского, Козловского, Ващило и многих других. Туда же, в Кушку, уехал и Владимир Линевич. А холостяки Вадим Елисеев, Николай Гаврильчик и я поехали служить в Северо-Кавказский военный округ, хотя, конечно, рвались в родной, Белорусский. В разнарядке вроде было три места туда, но в последний момент их почему-то исключили. Начальник училища генерал-майор Задорнов предлагал мне остаться командиром взвода, но я отказался. Тогда он предложил службу в Группе советских войск в Германии. Я прикинул - что там, человек холостой, буду делать? И тоже отказался.

Узбекистан и его столицу мы покидали с грустью, и в то же время с радо­стью и надеждой. В вагоне поезда Ташкент - Москва я с Вадимом Елисеевым оказались в купе с двумя полковниками-ракетчиками. Они предложили нам стать ракетчиками и пообещали переоформить документы. Мы посоветовались и отказались, решив не изменять избранным сухопутным войскам. Однако Ва­дим через год все же стал ракетчиком.

На станции Ленинск (ныне Байконур) наши попутчики вышли. Их там встретили, и они растаяли в холодном декабрьском тумане казахской степи. Наш дальнейший путь продолжался до Куйбышева (ныне Самара), и только перед самой Волгой поезд приостановился. Мы выскочили из вагона и начали кататься по зеленой траве — от радости, что прощаемся с Азией, впереди — Ев­ропа. Я тогда и подумать не мог, что пройдет время, и судьба моя сложится так, что после окончания Академии Генерального штаба, ровно через 20 лет, в 1980 году я опять на восемь лет попаду служить в новый Среднеазиатский военный округ, а оттуда — в Афганистан.

ПЕРВЫЕ ОФИЦЕРСКИЕ ГОДЫ

Краснознаменный Северо-Кавказский военный округ. Новочеркасская трагедия

Группа молодых лейтенантов - Николай Гаврильчик, Вадим Елисеев, Александр Янжинов, Анатолий Чмутин и я - прибыла в штаб Краснознамен­ного Северо-Кавказского военного округа в Ростов-на-Дону. Кадровики быстро разобрались с нами и всех отправили в Новочеркасск в 18-ю гвардейскую тан­ковую дивизию, которая вскоре была переименована в 5-ю, по названию 5-го гвардейского кавалерийского корпуса времен войны.

В штабе дивизии нас представили командиру полковнику И. Ф. Олешко, который только что при­был с полигона. Он коротко рассказал о дивизии и ре­шаемых ею задачах, дал ко­манду распределить нас по частям. Был выбор: идти ко­мандирами танковых взво­дов в Новочеркасск или ко­мандирами мотострелковых взводов в станицу Перси- яновка. Посоветовавшись, вчетвером решили служить в городе, а Толя Чмутин отправился в Персияновку, что недалеко от старых ка­зачьих лагерей и дивизионного учебного центра.

Новочеркасск - столица Донского казачества. В этом городе с 1944 по 1951 год в кавалерийской дивизии служил мой двоюродный брат сержант Фе­дор Одинец. В боксах, где когда-то стояли лошади, в наше время размещались танки. Военный городок, в котором дислоцировалось два танковых полка, назывался КУКСом (курсы усовершенствования кавалерийского состава). Трехэтажные казармы городка сохранились с царских времен.

Тогда это был город студентов, рабочих и военных. В Новочеркасске ра­ботали три института - политехнический (в нем в то время учился будущий председатель правительства Республики Беларусь В. В. Ермошин), сельскохо­зяйственный и лесного хозяйства, много средних учебных заведений.

В танковом полку было три батальона. Вадим Елисеев и Александр Янжинов были направлены в 1-й батальон. Они прослужили год и продолжили службу в ракетных войсках. Николай Гаврильчик был направлен в 7-ю танко­вую роту, а я назначен командиром 3-го взвода 9-й роты, последним по штатно­му списку.

Командиром роты был участник Великой Отечественной войны, спокой­ный, уравновешенный капитан М. Р. Захаров, командиром батальона - майор Г. И. Зуйкин, командиром полка - сорокалетний холостяк полковник Е. А. Га­лыгин. Мы познакомились с личным составом, определились с местами в го­стинице. На следующий день был издан «подпольный» приказ «О вводе в строй молодых лейтенантов», подписанный самым «старым» командиром взвода пол­ка - старшим лейтенантом Анатолием Горстко с 7-летним стажем взводного. Приказ определял время и место встречи всех командиров взводов — ресторан «Южный», все расходы — за счет молодых лейтенантов, успевших получить первую получку. В ходе мероприятия мы узнали подробную информацию об офицерском составе, истории полка и дивизии, о Новочеркасске и его культур­ных местах. Главное, что это была не вульгарная пьянка, а дружеский ужин молодых офицеров - товарищей по оружию.

Отмечу также, что, закончив общевойсковое военное училище, я был на­значен командиром танкового взвода. Конечно, в общевойсковом училище мы изучали и танки, но, естественно, не в таком объеме. А тут три танка Т-54Б со стабилизатором в двух плоскостях и три Т-34 для отработки экипажами вожде­ния и тактики. В полку было много командиров взводов - танкистов с 3-5-лет­ним стажем, а мы - молодые лейтенанты-общевойсковики. Естественно, воз­никла негласная конкуренция. Нам необходимо было по всем вопросам службы не ударить, как говорится, в грязь лицом.

На втором месяце службы, когда я выполнял упражнение по вождению танка по препятствиям, на автомобиле ГАЗ-69 незаметно проехал, внимательно наблюдая за моими действиями, заместитель командира дивизии по техниче­ской части. Когда я выбрался из танка, он тут же вручил мне удостоверение водителя 3-го класса. А через три с половиной года из всех командиров взводов командир полка представил меня, а командир дивизии назначил командиром танковой роты. Перед этим подполковник Дылев предложил мне с учетом ком­сомольской характеристики из училища должность секретаря комитета комсо­мольской организации полка. В ней командир курсантского батальона полков­ник Кусов в свое время безапелляционно написал: «Склонен к комсомольской работе». Но я от этого предложения категорически отказался.

В те времена Краснознаменный Северо-Кавказский военный округ яв­лялся внутренним немногочисленным объединением войск, в состав которых входили наша танковая дивизия и Волгоградская мотострелковая дивизия - обе сокращенного состава, учебная мотострелковая дивизия в Грозном. Войска округа день и ночь усиленно занимались боевой подготовкой под руководством и контролем командования округа, причем учебный процесс жестко контроли­ровался на всех уровнях. В дальнейшем такого напряжения не было ни в Бело­русском, ни в Киевском, ни в Среднеазиатском военных округах, где мне при­ходилось служить, там были другие масштабы и задачи.

В танковых подразделениях шла учеба по взаимозаменяемости членов экипажа танка. Однажды занятие с ротой по подводному вождению танка на Северном Донце, в районе Каменска, проверяла московская комиссия. Подго­товка к такому вождению в то время была относительно примитивной: между корпусом машины и башней ставилась резиновая камера, вроде велосипедной, она накачивалась воздухом, и башня стопорилась. Мой взвод на «отлично» под­готовил танки к вождению под водой и по команде начал выдвигаться вдоль реки в исходное положение. При повороте на 90 градусов я заметил, что пушка с башней качается - значит, башня не застопорена. Что делать? Если доложить руководителю — два балла обеспечены. Если не докладывать и идти под воду, то в результате качания башни под воздействием течения воды камера могла дать течь, и танк вместе с экипажем мгновенно затопит.

Я принял решение двигаться вперед. Танк вошел в воду, экипаж пригото­вился надеть противогазы ИП-46. Продолжаю наблюдение... Пушка под дей­ствием течения воды покачивается, а по радиоканалу тишина, хотя руководи­тель занятия командир батальона подполковник Хрустицкий должен «вести» танк, подавая команды: «Так» или «Правее, левее». Тем временем танк погру­зился на максимальную глубину и ровно двигался, а команд все не было. В го­лове мысль: «Может, остановить танк, раз связь потеряна?» Не исключено, что он уже двигался вдоль по течению реки. Жду, а на душе кошки скребут, и так долгие 1,5-2 минуты. Все члены экипажа напряженно смотрели на командира...

Но вот я увидел в триплексе просветление и на душе стало легче. Танк выполз из воды, и я неожиданно услышал команду «Так!». На берегу узнал, что, оказывается, прибыл заместитель командующего округом, и руководитель вождения, нарушив все инструкции и приказы, отключил связь и стремглав по­бежал его встречать. А если бы он нас утопил?.. К тому же следом по дну реки шли второй и третий танки взвода.

Впереди были трудные, даже трагические дни, перед которыми померкли такие мелкие неурядицы, как неприятность с подводным вождением танков. В июне 1962 года в Новочеркасске произошли события, которые потрясли страну, хотя их всячески пытались скрыть - волнения рабочих, расстрел мирных людей, которые стали следствием общей социально-экономической ситуации в СССР (стратегические просчеты Н. С. Хрущева, перебои со снабжением, повышение цен)... Все началось как будто с незначительного, даже обычного действия вла­стей - повышения цен на молочные и мясные продукты в стране и одновремен­но снижения администрацией Новочеркасского электровозостроительного за­вода на треть расценок оплаты труда. 1 июня 1962 года это послужило поводом для стихийной забастовки рабочих завода, вылившейся в многолюдный митинг.

На просьбу забастовщиков отменить снижение расценок и возбудить ходатай­ство перед правительством о приостановлении повышения цен на продукты директор НЭВЗа Курочкин грубо заявил: «Хватит шуметь! Не хватает денег на мясо — жрите ливер!» Необдуманное высказывание еще больше обострило ситуацию, вызвав возмущение митингующих. Среди них появились нетрезвые люди, требовавшие расправы с администрацией. Начала действовать психоло­гия толпы, к разуму которой трудно взывать.

Руководство завода заперли в трансформаторной будке. Обстановка на за­воде и вокруг становилась неуправляемой. Прибывших первого секретаря гор­кома КПСС Замуло и первого секретаря Ростовского обкома Басова, которые вышли на балкон заводоуправления, чтобы успокоить митингующих, заброса­ли бутылками, камнями, палками и тоже заперли в той же будке. Организаторы и подстрекатели беспорядков, увлекая за собой массу людей, блокировали зда­ние заводоуправления.

Другая часть участников беспорядков вышла в район станции Локомотивстрой на главной железнодорожной артерии юга страны, проходящей вблизи территории завода. Были перекрыты пути, разобраны рельсы и шпалы и оста­новлено движение всех поездов. Митингующие выбили стекла вагонов и раз­грабили буфеты вагонов-ресторанов. Начиналось мародерство. Был разграблен склад, где хранился спирт, образовалась большая пьяная толпа.

Личный состав дивизии в это время занимался обслуживанием техники после возвращения с учений. Я с другими офицерами направлялся в кафе на обед. На контрольно-пропускном пункте нас остановил дежурный и объявил, что командир полка запретил офицерам выход из городка, нам приготовлен обед в солдатской столовой. После обеда последовала команда получить лич­ное оружие и патроны.

Вскоре прибыл командир дивизии генерал-майор Олешко, только недавно получивший это звание. Подъехали пять грузовых автомобилей, и колонна с офицерами в кузовах направилась в сторону завода. Въезд был заблокирован митингующими, командир дивизии повел колонну к тыльному въезду, видимо, к трансформаторной будке, где было заперто местное и более высокое началь­ство. Как только подъехали к воротам, нас встретила толпа разогретых алкого­лем людей с криками: «Зачем вы приехали? Занимайтесь своим делом, мы тут сами разберемся!»

Не успел командир дивизии выйти из «газика», как машину вместе с води­телем подняли на руках и развернули в обратную сторону. Офицеров, которые соскочили с машин и бросились к генералу, в буквальном смысле хватали в охапку и бросали в кузова грузовиков. После такой, мягко говоря, непривет­ливой встречи мы в подавленном состоянии вернулись в свой городок. К тому времени туда прибывали старшие офицеры, главным образом из штаба округа из Ростова. Они спешно получали оружие, хотя чувствовалось, что многие из них давно не держали его в руках.

Высоких начальников волновала проблема трансформаторной будки и ее «узников». Командир полка подполковник Уницкий, видимо, по указке сверху дал команду подготовить учебные танки, которые находились на полигоне, к выходу на завод. Три машины направились туда вдоль железной дороги. Беда была в том, что в это время проводилась электрификация железной дороги, вдоль нее вырыты ямы под высоковольтные столбы. Один танк завалился в та­кую яму - «время суток было темное, видимость плохая.

У завода два учебных танка остановили митингующие. Они быстро за­брались на броню, открыли ящики с ЗИПом, достали молотки, ключи, кувалды и разбили триплексы, лишив экипажи возможности наблюдения. Когда один из механиков-водителей попытался открыть люк, ему отбили пальцы рук. Тут надо заметить, что наша танковая дивизия давно дислоцировалась в городе, и многие мужчины, прошедшие службу в ней, хорошо изучили устройство танка и знали, как его можно «ослепить».

Мы в городке все это слышали по радио, понимая, что обстановка нака­ляется. Командир полка дал команду и танки задним ходом начали движение обратно. Нам разрешили отдохнуть и объявили, что в три часа утра должны выдвигаться к заводу. Тем временем ночью бойцы роты спецназа, в которой служил мой друг Толя Чмутин, переодевшись в гражданскую одежду, сумели освободить из заточения руководителей предприятия, города и области.

В 4 часа утра мы прибыли в район НЭВЗа, восстановили железную дорогу, оцепили ее в надежде, что скоро пойдут поезда. А в 6 часов загудели заводские гудки, в сторону завода потянулись толпы людей. Мы поняли, что они пришли вовсе не работать. Активисты опять разобрали рельсы, а женщины, сколько их ни уговаривали разойтись, сели на шпалы и заявили, что никуда не уйдут. Пытался уговорить их не усугублять обстановку Герой Советского Союза генерал-лейтенант Шапошников, исполнявший обязанности командующего округом, но безуспешно. Он, как и все мы, ходил в самых «растрепанных» чувствах, не зная, что делать... Забегая вперед, скажу, что после новочеркасских событий Шапошников был снят с должности и уволен из Вооруженных Сил. Говорили, что органы КГБ изъяли из сейфа в его кабинете компрометирующие Н. С. Хрущева документы. Прошло время, и в условиях горбачевской перестройки Шапошников был объявлен героем и почетным гражданином городов Новочеркасск и Ростов.

Толпа у завода росла. Кто-то закричал: «Идем на город!» Огромная мас­са людей ринулась в Новочеркасск, сначала вдоль железной дороги, потом по трамвайным путям. Перед городом им надо было пройти по мосту через речку Тузлов, однако мост был заблокирован танками. Возбужденные люди преодоле­ли речку вброд. Когда в районе завода почти никого не осталось, личный состав 140-го полка посадили на автомашины, и мы тоже отправились в город.

Утром 2 июня в Новочеркасск прибыла правительственная комиссия во главе со вторым секретарем ЦК КПСС Ф. Р. Козловым и первым заместителем председателя Совета министров СССР А. И. Микояном. Они разместились в медпункте нашего полка. В состав комиссии входили также Л. Ф. Ильичев, Д. С. Полянским, А. П. Кириленко и А. Н. Шелепин, бывший председатель КГБ.

События в Новочеркасске развивались стремительно. Многочисленная группа людей приблизилась к зданию горисполкома. Там находились первый секретарь горкома партии Замула, заведующий отделом ЦК КПСС Степанов а командир дивизии генерал-майор Олешко, которые с балкона через микро­фон пытались обратиться с призывом прекратить дальнейшее движение и возвратиться на рабочие места. Обращение было встречено агрессивно. В выступавших полетели камни, из толпы раздавались угрозы. Наиболее агрессивная группа людей ворвалась внутрь здания и учинила полный разгром.

Командир батальона соседнего полка майор Демин с солдатами сумел оттеснить толпу от здания. Солдаты и офицеры выстроились лицом к толпе две шеренги. Толпа наседала, послышались крики: «Отнимай оружие, у ни нет боеприпасов!» Тогда и были сделаны роковые предупредительные выстрелы вверх. Но понятие «вверх» у каждого солдата в этой нервной обстановке было свое. После выстрелов несколько человек остались лежать на площади. На деревьях сидели любознательные мальчишки, в некоторых попали пули, и они свалились на землю... Кстати, там же находился и будущий прославлен­ный генерал-лейтенант Александр Лебедь, он спустя годы вспоминал об этом. Возникла паника, люди стали разбегаться, началась давка. На опустевшую пло­щадь прибыли санитарные машины, увозя убитых и раненых.

В это время личный состав нашего полка под крики из толпы «Убийцы!» подходил к общему зданию горотдела милиции, КГБ и Госбанка в центре горо­да, где также собралась агрессивно настроенная толпа, которая пыталась про­рваться в него. На предупредительную стрельбу солдат, привлеченных из роты охраны тюрьмы, погромщики не реагировали. Один из них сумел вырвать из рук солдата автомат и попытался открыть огонь по бойцу, стоявшему на лест­ничной площадке. Автомат был со складным металлическим прикладом, без навыка его трудно снять с предохранителя. Поэтому нападавший не успел этого сделать. Опередив его, второй солдат дал очередь по дверям и скомандовал: «Садись!» Все, кто ворвался в здание, были арестованы. Четверо при пере­стрелке убиты, несколько ранены.

Вскоре после стрельбы наша колонна подошла к зданию и оттеснила на­падавших. Однако их агрессивность возрастала. В нас летели различные пред­меты, попадавшие им под руки. Внезапно мне в висок угодил бильярдный шар. Удар был неслабый, все вокруг помутилось, потекла кровь. От обиды сердце просто разрывалось: ведь это же наши люди, которых мы должны, случись война, защищать!.. В кармане был пистолет с патроном в патроннике, в голове вертелся вопрос: «Что делать? Куда стрелять?..» Наступило какое-то душевное опустошение. Подчиненные взяли меня под руки и отвели на третий этаж зда­ния отдела милиции, где из всего личного состава была лишь одна женщина-милиционер в форме старшего лейтенанта, судмедэксперт. Она сделала пере­вязку, сказав, что я родился в рубашке, могло быть хуже. Налила полстакана спирта, который я по ее настоянию выпил и сразу обмяк....

Очнувшись через полчаса, я спустился вниз к солдатам. По пути увидел подполковника КГБ с переломанными ногами, которого митингующие сбро­сили с балкона горисполкома. Толпа продолжала бесноваться. В первых рядах были заметны те же подстрекатели, у которых были «свои дела» в зданиях си­ловых структур. Командир полка дал команду выгнать из парка три танка с офи­церскими экипажами. В боеукладке было приказано иметь холостые снаряды и боевые патроны. И вот танки по центральной улице Ленина подошли к толпе.

Все замерли. Последовала команда: «Холостым снарядом заряжай! Пуш­ке максимальный угол возвышения! Огонь!» Прогремел выстрел, в радиусе 100 метров посыпались стекла из окон, в разные стороны побежали старушки, женщины, дети. Но ведь не они бунтующие и главные зачинщики. Основные же митингующие вновь использовали известный прием, выведя из строя триплексы, после чего «ослепшие» танки пришлось отправить в парк. Агрессивная толпа гудела, кое-кто пытался избивать офицеров.

Тем временем правительственная делегация встретилась с инициатора­ми волнений, попросила их разъяснить обстановку людям, пообещала разо­браться во всем произошедшем и принять меры. Однако активисты-подстре­катели вместо того, чтобы выполнить договоренности, направили делегации в Ростов, Шахты и Ворошиловград с требованием поддержать новочеркасских забастовщиков.

По радио выступил А. И. Микоян. Однако его выступление, да еще с ар­мянским акцентом, не прозвучало, высокого гостя освистали. В городе был объ­явлен комендантский час, из продажи изъято спиртное. В ночь на 3 июня и весь следующий день мы продолжали дежурить в оцеплении закрепленных за каж­дым подразделением объектов. Накануне ночью начались аресты зачинщиков и активистов беспорядков, однако 3 июня площадь еще бурлила.

Мы возмущались, что никго не ведет разъяснительной работы с митингу­ющими и личным составом войск, партийно-политические начальники как бы попрятались. По радиосети прошел вопрос-требование: почему не выступает Козлов — имелся в виду заместитель начальника политического отдела дивизии, который тогда исполнял обязанности начальника. Начальник политотдела пол­ковник Давыдов находился в отпуске. И если политработники батальонного и полкового звена все время были в подразделениях, то политический отдел диви­зии отсиживался где-то в глубоком тылу. Высокая московская делегация наше требование поняла по-своему, мол, надо сказать веское слово секретарю ЦК КПСС Ф. Р. Козлову. И он, как потом нам сказали, без подготовки, экспромтом выступил с речью по радио, которая транслировалась на весь город. Выступле­ние было конкретным, без привычного партийного словоблудия. Ф. Р. Козлов твердо заявил, что, несмотря ни на что, порядок в городе будет восстановлен.

Вечером 3 июня нас заменили внутренними войсками, но еще пять дней мы были «прописаны» в парках на танках - опасались, что рабочий люд из соседних городов может поддержать Новочеркасск. К счастью, этого не про­изошло. И уже где-то на пятый день в городском театре прошло собрание, сим­волизировавшее единство и дружбу местного населения и военных. Мне одно­му из полка было поручено там присутствовать. Собрание проходило вечером, одному идти по городу было все-таки опасно, и я пригласил с собой Анатолия Чмутина. Мы опоздали - транспорт не работал, пришлось идти пешком. У вхо­да в театр нас строго спросили: «Оружие есть?» И хотя было заметно, что из карманов выпирали пистолеты, мы ответили, что оружия нет. Предложили по­дождать до перерыва, и мы зашли в зал.

После перерыва всем поступила команда встать и встретить руководство аплодисментами. В зал вошли Ф. Р. Козлов, А. Н. Шелепин и командующий округом генерал И. А. Плиев, который срочно прилетел с Кубы. Мне это дей­ство чем-то напомнило эпизод из кинофильма «Тихий Дон», когда во время гражданской войны в Новочеркасске встречали атамана Войска Донского ге­нерала Каледина. Там, правда, парадного лоска было больше. После собрания планировались танцы, но настроение у большинства было невеселое, а в городе действовал сухой закон. Так что с танцами ничего не получилось. Комендант­ский час в городе продолжался до 11 июня.

Как потом было официально объявлено, в результате применения оружия 2 июня были убиты 24 и ранены 34 участника беспорядков, но, наверное, на самом деле цифры были явно занижены. 35 военнослужащих, участвовавших в этих событиях, получили травмы и ранения. В последующем при восстановле­нии порядка в городе и окрестностях бесчинствующими хулиганами были ра­нены 6 офицеров и 9 солдат и сержантов. Органами КГБ и МВД расследовалось более 200 уголовных дел, по которым осуждено 114 человек, в том числе 7 - за бандитизм. Последние были приговорены к расстрелу.

После отмены комендантского часа я убыл в отпуск в окружной военный санаторий «Бэтта» под Новороссийском, где пробыл всего неделю, а потом сбе­жал в родную Беларусь. После отпуска возвращался в Новочеркасск с некото­рой опаской. Дело в том, что поезд из Минска в Ростов приходил где-то около часа ночи, и добираться до Новочеркасска за 40 километров нужно было попут­ным транспортом. Ночью автобусы не ходили.

Если оценивать все происшедшее в Новочеркасске в июньские дни 1962 года, можно сказать, что это была большая трагедия не только для города, но и для всей страны. Впервые в послевоенной советской истории армия была по­ставлена против своего народа. Родная Советская власть стреляла в своих граж­дан, мирных, безоружных. Погибли случайные люди, даже дети... Нас такому не учили, враг для армии был только за рубежами страны. Это была трагедия для нас, военных, которые еще вчера с этими людьми мирно жили по соседству, вместе веселились, отдыхали, дышали одним воздухом. Обсуждали случай на сессии Генеральной ассамблеи ООН, когда Хрущев стучал ботинком по столу. Смеялись над анекдотом, который ходил в ту пору по Новочеркасску: пьяный мужик, идя по центральной улице города, кричит: «А я знаю, кто в правитель­стве похож на свинью!» Милиционеры тут же его заграбастали, привели в отделение, спрашивают: «Так кто в правительстве похож на свинью?» - «Адена­уэр!» (тогдашний канцлер ФРГ) Посмеялись и отпустили мужика. А он, выйдя из отделения, приоткрыл дверь и говорит: «А я знаю, на кого вы подумали...» И вот мы стали по другую сторону баррикад против своих же людей... Многих из толпы я знал в лицо, и они тоже меня знали, как и моих товарищей по оружию. Каково нам было? Успокаивало, что никому из нашего полка не пришлось стре­лять в гражданское население.

В общем, жизнь и служба в Новочеркасске оставили у меня и нехорошую, и добрую память. Четыре года я прокомандовал взводом, год - ротой. Боевой подготовкой приходилось заниматься, как говорят, на полную катушку. А чего стоило обслуживание танков после учений, когда донская липкая, жирная грязь проникала всюду, во все щели, и ее приходилось с трудом выковыривать, осо­бенно из траков гусениц!

Со мной служили друзья Николай Гаврильчик, выпускник нашего суво­ровского училища, Анатолий Чмутин - Ставропольского СВУ, некоторое время - Вадим Елисеев, тоже из Минского, и Александр Янжинов, прибывшие в Но­вочеркасск после окончания Ташкентского ВОКУ. Сегодня из всех здравствуем только мы с Чмутиным... Анатолий закончил службу полковником, командиром бригады спецназа, живет в Украине, в Кировограде. С Николаем Гаврильчиком до его женитьбы мы сменили три частные квартиры.

Хорошие воспоминания остались о моих подчиненных, солдатах и сер­жантах. Тогда не было такого понятия, как «дедовщина». Мы, молодые лейте­нанты, обучали и воспитывали своих подчиненных и одновременно учились жизни, а то и военному делу, сноровке у них. Хорошо помню своего первого заместителя командира взвода старшего сержанта Бориса Дущенко из Сальска. Он мог подменить меня в любой обстановке, если требовалось, что-то под­сказать. Солдаты тогда служили срочную три года, а через год-два уже были настоящими профессионалами. Сержантов, кроме того, 10 месяцев готовили в учебном полку.

Помню, как-то в начале службы мы с лейтенантом Николаем Гаврильчи­ком зашли в расположение батальона. В казарме, как и положено, чистота и по­рядок, полы надраены. У Николая в руке — зажженная папироса. К нам подошел дежурный по батальону сержант Диль и негромко, но с нажимом, сказал: «То­варищ лейтенант, у нас в батальоне не курят». Это был урок нам на всю жизнь.

Добрую память оставили командиры двух рот, в которых мне пришлось служить - капитаны Михаилы Захаров и Танкимович. Помню командиров ба­тальонов майоров Геннадия Зуйкина и Николая Нефедова. Хорошими людьми и такими же офицерами были командиры 140-го полка участники Великой Отечественной войны полковники Евгений Галыгин и Иван Марынин, подпол­ковники Владимир Уницкий и Павел Фалынсков, командиры 5-й танковой ди­визии генерал-майоры Иван Олешко и Иван Магонов, политработники майор Николай Рогожкин и подполковник Алексей Дылев. Позже генералы Олешко и Фалынсков преподавали в Академии Генерального штаба, когда я там учился. Хорошими наставниками солдат были старшины рот Закриводорога и Ермолаев, ветераны Великой Отечественной войны, прекрасно знавшие военное дело.

За мою долголетнюю службу пришлось пережить немало непростых эпизо­дов, и, оценивая пройденное с высоты прожитых лет, должен констатировать, что события в Новочеркасске были самыми нелепыми, противоречивыми и трагиче­скими. Как и противоречивая обстановка в стране. Эпохальное событие - полет в космос Ю.А. Гагарина и непредсказуемое руководство во главе с Н. С. Хру­щевым, его непродуманные «эксперименты» в сельском хозяйстве, промышлен­ности, искусстве, партийном строительстве и вопросах обороны страны. Никита Сергеевич стал нарицательным персонажем. И когда в октябре 1964 года его от­правили на пенсию, все вздохнули с облегчением. Руководителем страны тогда стал энергичный, внушающий доверие Л. И. Брежнев, у людей словно появилось второе дыхание. Мы верили высшему руководству, не сомневались в правильно­сти его действий, и 1965 год страна встречала на подъеме. Это был год 20-летия Великой Победы, которая впервые праздновалась так широко и торжественно. Военные парады в Москве и столицах союзных республик прошли не 1 мая, как до этого, а 9-го (такая традиция сохранилась и поныне). Все участники войны и офицеры Советской Армии награждены юбилейной медалью «Двадцать лет По­беды в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.».

В тот год я, командир танковой роты, стал семейным человеком. Первые четыре офицерских года был холостяком, пока не встретил хорошую девушку, казачку из Ростовской области - учащуюся медицинского училища Лиду Колес­никову. Учиться начала в Новочеркасске, а завершила уже в Нестерове (Львов­ская область) во время моей учебы в ЛВВПУ. В дни празднования 20-летия Великой Победы, 15 мая 1965 года, она стала моей женой.

В августе я распрощался с Новочеркасском и уехал на учебу. И долгие годы не больше бывал в этих краях. Лишь в марте 1991-го проехал вместе с женой на автомашине по Новочеркасску. Он уже был другим. И в последние годы, как правило, ночью в поезде стараюсь не спать, когда проезжаю через этот город и казачьи лагеря по пути на юг и обратно. Прошло много времени, а память о Новочеркасском периоде службы осталась...

Жизнь продолжается, служба идет...

К середине 1960-х годов я особенно остро почувствовал, что надо про­должать учебу. Думал даже поступать в институт лесного хозяйства в Новочер­касске на заочное отделение. Потом по рекомендации начальника химслужбы полка написал рапорт о поступлении в академию химической защиты. Однако документ в управлении кадров не приняли. На нем появилась резолюция: «Му­жик, а в академию лезет! Отказать!» - ее потом на памятном рапорте поставил, шутя, мой друг Николай Гаврильчик.

В командные академии при наличии соответствующей аттестации можно было поступать с должности не ниже командира роты со сроком службы не менее двух лет. И когда мне в 1965 году предложили поступить на десятимесяч­ные курсы политсостава при Львовском высшем военно-политическом учили­ще, недолго раздумывая, я согласился.

Учеба после напряженной службы казалась отдыхом. В ЛВВПУ были хо­рошие преподаватели, особенно по военным дисциплинам, которые пришли в училище из расформированного общевойскового училища имени Н. А. Щорса. Под стать им были и преподаватели по общественным дисциплинам. Мы мог­ли задавать им непростые вопросы, которые затем, десятилетия спустя, сама жизнь поставила на повестку дня: сближение двух общественно-политических систем, проблемы общности советских людей, философские проблемы и др.

И хотя мы с молодой супругой, которая оканчивала медицинское учили­ще, жили на частной квартире, за которую приходилось платить немалую часть моей не очень большой офицерской получки, время учебы в ЛВВПУ во всех отношениях прошло с пользой. Город с большими культурными традициями, прекрасная архитектура, много памятников, красивые парки... Появилось мно­го новых друзей. Добрые воспоминания остались о Михаиле Бакуме, Евгении Лугине, а также о хозяевах квартиры Федоре Васильевиче и Галине Константи­новне, у которых мы снимали жилье.

В центре Львова стоял прекрасный памятник легендарному разведчику, Герою Советского Союза Н. И. Кузнецову. Он и в то время мозолил глаза на­ционалистам, а когда Украина стала «самостийной», памятник, понятное дело, быстро убрали. Во время войны Николай Иванович Кузнецов действовал с Ни­колаем Струтинским, с которым часто выезжал на операции. В конце 60-х годов Струтинский работал председателем управления КГБ по Львовской области. Как-то выступая перед слушателями училища, он озвучил вариант будущей по­литической обстановки на Львовщине. Его прогноз в наше время полностью подтвердился.

По окончании курсов я был награжден грамотой начальника училища. По­лученные во Львове знания позволяли мне, старшему лейтенанту, молодому политработнику, более солидно выглядеть на занятиях по командирской под­готовке в мотострелковом полку, наряду с командирами батальонов, майорами и подполковниками, которые окончили академии имени М. В. Фрунзе или бро­нетанковых войск.

За два года до ввода группировки советских войск в Чехословакию мне как молодому офицеру предложили несколько должностей в аппарате политот­дела, но я попросил направить меня в войска. Так я стал заместителем команди­ра танкового батальона по политчасти 168-го мотострелкового полка 30-й гвар­дейской Иркутско-Пинской мотострелковой дивизии Белорусского военного округа, дислоцирующегося в Фолюше, пригороде Гродно.

Это была одна из самых первых и заслуженных дивизий Советских Во­оруженных Сил. Официальной датой ее формирования считается 11 ноября 1918 года, так что она - ровесница Красной Армии. Первым начдивом 30-й дивизии стал впоследствии прославившийся маршал Василий Блюхер, бес­славно погибший в сталинских застенках в 1938 году, в день Октябрьской революции, для которой он столько сделал... Полное название дивизии - 30-я гвардейская орденов Ленина, Октябрьской Революции, трижды Краснозна­менная, ордена Суворова II степени мотострелковая дивизия имени Верхов­ного Совета РСФСР. Уже одно название прославленного соединения говорит о многом. Дивизия участвовала в боях против белогвардейцев и чехословац­кого корпуса в Сибири, громила войска Колчака. Ее бойцы глубокой осенью 1920 года перешли вброд Сиваш и штурмовали сильно укрепленные чонгар­ские укрепления в Крыму, последний оплот войск Врангеля, с взятием кото­рых в основном была закончена гражданская война. Дивизии было присвоено звание Иркутской - в 1919 году она освобождала Иркутск от белогвардейцев. «Боевой жемчужиной Красной Армии» назвал 30-ю дивизию М. В. Фрунзе. Вручая орден Ленина, М. И. Калинин при ее посещении сказал: «Эта дивизия, преодолевшая все фронты и опасности, старейшая в республике, спаянная рабоче-крестьянской кровью и непобедимая никакими вражескими силами». В годы Великой Отечественной войны она стала гвардейской, за освобож­дение Пинска в июле 1944 года получила почетное наименование Пинская. 25 воинов соединения удостоены звания Героя Советского Союза, многие на­вечно зачислены в списки рот. В одной из строевых песен тогда пелось:

От голубых уральских гор

К боям Чонгарской переправы

Прошла тридцатая вперед

В пламени и славе...

В Советских Вооруженных Силах были только две прославленные диви­ли, ровесницы Красной Армии, награжденные шестью орденами - 30-я Ир­кутско-Пинская и 24-я Самаро-Ульяновская Железная.

...Старшим лейтенантом я продолжил службу на родной белорусской земле. Командир батальона подполковник Кастинецкий, который закончил Великую Отечественную в 1-й польской армии, и его заместители, тоже в ос­новном фронтовики, встретили меня настороженно. Но первые тактические занятия и стрельбы на полигоне показали, что я не растерял навыки и отлично стреляю из всех видов оружия, хорошо вожу танк, разбираюсь в тактике. Все это работало на мой деловой авторитет, помогало стать наравне со старшими товарищами.

Серьезной проверкой было участие дивизии, которой командовал ге­нерал-майор Ф. Л. Болдуев, в оперативно-стратегическом учении «Днепр» в конце сентября 1967 года. Отстаивать честь Белорусского военного округа на крупнейших в послевоенное время маневрах было доверено 30-й Иркутско-Пинской и 120-й Рогачевской мотострелковым дивизиям. Иркутско-Пинская получила высокую оценку министра обороны СССР Маршала Советского Со­юза А. А. Гречко и вновь назначенного командующего округом генерал-лей­тенанта танковых войск И. М. Третьяка. Многие офицеры соединения были награждены и поощрены, в том числе и я. Мой портрет был помещен на Доску отличников в гарнизонном Доме офицеров в Гродно.

В Гродно у нас с Лидией Алексеевной родился сын Олег. Жили мы тогда на частной квартире с печным отоплением, воду носили из колодца. Дрова я привозил с полигона, топили не жалея их, и в комнате хозяев было жарко, а у нас холодно... Через полгода жена вышла на работу, сына мы оставляли на по­печение пожилых знакомых. А осенью 1967 года получили квартиру в Фолюше, но прожить в ней пришлось недолго.

Жизнь подсказывала, что для дальнейшего служебного роста необходимо окончить военную академию. Такова аксиома военной службы в офицерском звании. Уяснив, что требуются все новые знания и более широкий кругозор, я в 1967 году написал рапорт с просьбой направить на учебу в Военно-политиче­скую академию имени В. И. Ленина. Хотелось, кроме чисто командирских зна­ний, получить, как сейчас выражаются, и гуманитарную подготовку. Всерьез о карьере политработника я не думал, хотя капитаном служил заместителем командира танкового батальона по политической части.

Мою просьбу удовлетворили, зачислив кандидатом для поступления в академию на очный факультет в 1968 году. Однако год оказался сложным в политическом отношении: сначала события в Польше, потом накалилась обста­новка в Чехословакии. Так что свой академический отпуск догулять не успел потому что в июле меня отозвали по тревоге. Оставив жену в больнице, а сына на попечение племянницы, сам вместе с дивизией убыл в Прикарпатский во­енный округ, сначала в район Львова, затем Ужгорода. Как потом выяснилось, шла усиленная подготовка войск к вводу в Чехословакию.

Когда решение о вводе войск еще не было принято, в Чиерне-над-Тиссой велись долгие советско-чехословацкие переговоры. Однажды мимо нашего лагеря проезжал председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин. Приписники (военнообязанные, призванные из запаса) остановили его машину и задали волновавший всех вопрос: «Когда отправите нас домой? Мы тут бездельничаем, а дома урожай надо убирать...» На что Алексей Николаевич ответил: «Я вас понимаю. Но пока вы здесь, нам проще с ними, с чехословац­ким руководством, разговаривать». Его спросили: «Зачем нам эта Чехослова­кия?» - «А вы хотите, чтобы граница СССР с НАТО была в Бресте?» - ответил А. Н. Косыгин.

Прошли десятилетия, и граница с НАТО прошла по Западному Бугу...

Шли дни и месяцы, дивизия в ожидании дальнейших указаний скрытно расположилась в лесах на склонах Карпат, а это развернутые полки, тысячи единиц техники, орудий, военного имущества... Солдаты занимались по рас­писанию боевой и политической учебой, в частях поддерживалась крепкая дисциплина. Совещание делегаций СССР и ЧССР в Чиерне-над-Тиссой не принесло ослабления политической напряженности.

Сколько могла продолжаться такая неопределенность, наверное, было известно одному Богу... И я обратился к начальнику политуправления При­карпатского военного округа генерал-полковнику Г. В. Средину с просьбой от­пустить меня для сдачи экзаменов в академию или зачислить кандидатом для поступления на следующий год. Генерал сказал, что ответит через три часа. И в тот же день я получил разрешение выехать в Москву.

Экзамены были сданы успешно, причем экспромтом. В этой сложной об­становке я смог поступить в академию только на заочный факультет, хотя на вступительных экзаменах получил 9 баллов из 10, причем отвечал без подго­товки. Сдав установочную сессию, я убыл в свою дивизию в Чехословакию.

1968-й... Над нашим поколением тогда еще довлела память о войне, каж­дая семья еще ощущала этот страх на себе. Мы верили в политику партии, считали, что все, что ею делается - делается правильно, и со всем старанием выполняли задачи командования. Сомневающихся было - раз, два и обчелся. Может, у кого-то и были соображения по поводу целесообразности ввода со­ветских войск в Чехословакию, но вслух об этом не говорили. А в целом те годы были непростыми.

Не столь далекий 1961-й — попытка военной интервенции против Кубы в заливе Кочинос при непосредственном участии ЦРУ, Карибский кризис, когда мир оказался на грани ядерной войны. Военная провокация США в Тонкин­ском заливе положила в 1964 году начало войны во Вьетнаме. В Чехословакии планомерно развивался ползучий «либеральный вариант» венгерских событий 1956 года, направленный на полное включение ее в зону военно-стратегиче­ских интересов Запада: расширение блока НАТО на восток могло начаться не в середине 1990-х, а еще в 1968 году. По планам стратегов этого альянса и са­мого Советского Союза к тому времени не должно быть на карте мира. Еще со времен Эйзенхауэра в США был разработан план «Дропшот» («Моментальный удар»), по которому предполагалось сбросить на территорию СССР и другие страны Восточной Европы 70 атомных бомб.

Резко усилились сепаратистские настроения в ЧССР с идеей раздела стра­ны на три части - Чехию, Моравию и Словакию, начала дестабилизироваться ситуация в районах с компактным проживанием венгерского населения. Пом­нится, в девяностые годы один из тогдашних «демократов-либералов» задал мне казавшийся ему коварным вопрос: «А что случилось бы с теми солдата­ми или офицерами, кто публично посмел бы высказать несогласие с приказом перейти границу?» Я ответил: «Думаю, что ничего страшного. В худшем случае им занялись бы политработники или осудили на общем собрании...» Я уверен, что чехословацкая операция в 1968 году не была вторжением в чужую страну. К своим не вторгаются, а приходят на помощь... Это и была помощь, только другими средствами, которые диктовались реалиями времени.

Из Белоруссии в Чехословакию входили три дивизии: наша, 30-я мото­стрелковая, 15-я танковая из Бреста и витебская 103-я воздушно-десантная, ко­торая после успешного выполнения задачи вернулась домой. Около половины их личного состава было отмобилизовано и призвано из запаса, «с гражданки», как тогда говорили.

Группировка войск выглядела солидно - и по количеству сил, и мораль­но, и с точки зрения боеготовности. Помнится, как радиостанции «Свобода», «Би-би-си», «Немецкая волна» и другие «голоса» вещали, что Чехословакию оккупировал «сталинский выкормыш» Штеменко, который был в то время начальником штаба Объединенных Вооруженных Сил государств - участни­ков Варшавского Договора. Даже поспешили сообщить, что Советы собрали всех политруков Красной Армии. Пятьсот тысяч политруков?.. Глупость. Должен сказать спустя десятилетия: дисциплина в войсках была сознательной и не только под влиянием политруков. Так были воспитаны войска. И память о кровавых венгерских событиях 1956 года была еще свежа в памяти у многих офицеров.

В Чехословакии до крупномасштабного применения оружия дело, к сча­стью, не дошло. Однако просчитывались варианты силового противодействия со стороны либо чехословацких войск, либо Запада. Действительно, если бы поступил приказ на открытие огня, не обошлось бы без жертв, в том числе и среди мирного населения. На войне без этого не бывает.

Что касается всех стратегических выкладок, безусловно, не исключалось, что группировка НАТО в Западной Германии, в свою очередь, также пожелает оказать Чехословакии свою «помощь». Поэтому это направление был отдано под контроль 1-й танковой армии из Группы советских войск в Германии. Опе­рация была тщательно разработана с учетом всех возможных военных угроз. Главным фактором ее успеха стала неожиданность нашего входа на террито­рию Чехословакии. Европа и Америка были поставлены перед свершившимся фактом.

И в ночь на 21 августа 1968 года ряд соединений Вооруженных Сил СССР, а также войска ГДР, Венгрии, Польши и Болгарии общей численностью 650 тысяч человек вошли на территорию Чехословакии. Это было коллективное решение государств - участников Организации Варшавского Договора. Президент Че­хословакии Людвик Свобода отдал приказ своей 200-тысячной армии не вме­шиваться в события и не вступать в конфликты с войсками Варшавского До­говора. Накануне операции Маршал Советского Союза А. Гречко проинформи­ровал министра обороны ЧССР М. Дзура и предостерег от оказания сопротив­ления со стороны Чехословацкой народной армии. Она его и не оказала, даже единичных случаев сопротивления тогда не было. Полностью отключилась от политических событий, благоразумно заняв нейтральную позицию. Соединения и части союзных войск размещались во всех крупных городах, особое внимание уделялось охране западных границ ЧССР. Стремительный и согласованный ввод войск привел к тому, что в течение 36 часов войска стран Варшавского Догово­ра установили полный контроль над чехословацкой территорией.

Ввод войск Варшавского Договора стал как гром среди ясного неба даже для чехословацкого руководства. Практически все лидеры страны и местные руководители были интернированы на рабочих местах. Эта часть операции была поручена подразделениям 103-й воздушно-десантной дивизии, высадив­шимся неподалеку от Праги. Все было сработано четко и оперативно...

Местное население, особенно в Кошице, Братиславе, Праге, других крупных городах и не только в них проявляло недовольство вводом в страну чужеземных войск, однако попыток активного сопротивления не было. Про­тест выражался в некоторых населенных пунктах сооружением символиче­ских баррикад на пути продвижения танковых колонн, работе отдельных под­польных радиостанций, распространении листовок и обращений к чехосло­вацкому населению и военнослужащим стран-союзниц. Бунтовала главным образом молодежь, интеллигенция. Со стороны рабочих и крестьян, людей, которые помнили войну, освобождение страны Красной Армией от гитлеров­ской оккупации, враждебности к себе мы не ощущали. В 1968-м Чехословакия была условно разделена на «белых» и «красных», середины не было. Либо ты сторонник прозападной позиции, либо просоветской. Аморфность власти, которая никак не могла определиться, в какую сторону повести корабль ре­форм, манящее чувство свободы и независимости подстегивали радикализм в настроениях чехов и словаков, накаляя и без нашего присутствия сложную и взрывоопасную обстановку в стране. Войска Варшавского Договора вошли в Чехословакию вовремя.

Один из идеологов «пражской весны», бывший секретарь ЦК КПЧ Зденек Млынарж, друг Михаила Горбачева во время учебы в МГУ, бежавший потом в Австрию, писал: «На протяжении трех месяцев партийное руководство решало вопросы, связанные с распределением кресел в верхушке партийного и госу­дарственного аппарата, и именно поэтому невозможно было приступить к осу­ществлению продуманной политики реформ. Общественность не могла ждать окончания борьбы за кресла министров и секретарей ЦК. Все больше накапли­валось нерешенных за многие годы проблем, их обсуждали уже открыто...»

Еще в конце марта 1968 года ЦК КПСС разослал партактиву закрытое письмо о положении в Чехословакии, в котором, в частности, говорилось: «В стране ширятся выступления безответственных элементов, требующих создать «официальную оппозицию», проявлять «терпимость» к различным антисоциалистическим взглядам и теориям... Делаются попытки бросить тень на внешнеполитический курс Чехословакии и подчеркивается необходимость проведения «самостоятельной» внешней политики. Раздаются призывы к созда­нию частных предприятий, отказу от плановой системы, расширению связей с Западом. Более того, в газетах, по радио и телевидению пропагандируются при­зывы к полному отделению партии от государства, возврату ЧССР к буржуазной республике Масарика и Бенеша, превращению ее в открытое общество и дру­гие... Следует отметить, что безответственные выступления в прессе, по радио и телевидению под лозунгом «полной свободы» выражения мнений, дезориентиру­ющие массы, сбивающие их с правильного пути, не получают отпора со стороны руководства КПЧ. Происходящие в стране события стремятся использовать им­периалистические круги для расшатывания союза Чехословакии с СССР и другими братскими социалистическими странами...»

В те годы понятия, кто друг, а кто враг, проявлялись особенно быстро. Что касается дружбы между военными - советскими, чехами и словаками, то здесь, как говорится, сама история велела беречь и укреплять эти традиции. Не было ни одного праздника, который мы не отмечали бы вместе, проводили совместные учения. К слову, после одного из них я получил в подарок часы от Президента Чехословакии Густава Гусака.

После сдачи экзаменов в академию я прибыл в Чехословакию в октябре, и так получилось, что наиболее тревожные события первых дней и месяцев по­сле ввода в страну советских войск прошли мимо меня. Вот как вспоминал то напряженное время рядовой 7-й роты соседнего 166-го полка Василий Ференц - мы служили рядом в Гродно, участвовали в учениях «Днепр», скитались в Карпатах перед броском в Чехословакию (к сожалению, мой бывший боевой побратим, член Союза писателей Беларуси, недавно ушел из жизни):

«...Мінулі месяцы вандровак, бадзяння па неабсяжных прасторах вялікай краіны. Ззаду засталіся больш за тысячу кіламетраў асфальтавых, прасёлачных, брукаваных дарог, часцей - бездарожжа па лясах і палях Беларусі - Гродненскай, Мінскай, Гомельскай, Брэсцкай абласцей, затым Расіі, а найбольш - Украіны. Пацягнуліся раўніны Ровенскай, Івана-Франкоўскай, Львоўскай абласцей, удалечыні ўжо праглядваліся Карпаты. Потым было доўгае палатачнае жыццё ў лясістых цяснінах саміх гор. У гэтых сховішчах вялізная колькасць амаль усіх родаў войск сядзела, сцішыўшыся, як мыш пад венікам, а дзесьці ў самых вярхах, відавочна, ішла напружаная праца, кіпелі палітычныя бітвы. I настаў, нарэшце, дзень, калі войскі перасталі хавацца ў лясістых далінах Карпат, перад строем рот і батальёнаў палка быў агучаны загад: заўтра на світанні ўвайсці на тэрыторьпо Чэхаславакіі...

На працягу ўсяго дня рыхтаваліся да ўступлення на чужую зямлю. Давесці тэхніку да ладу часу хапала і раней, а паслухмяныя салдаты, танкісты і мотастралкі, у адправеднасці з прысягаю боегатоўныя заўсёды, палітработнікі не спалі ў шапку... Кожны згодна баявому раскладу атрымаў па два камплекты боепрыпасаў. Мне, гранатамётчыку, было выдадзена шэсць баявых гранат для РПГ-7 і 40 патронаў да 20-зараднага пісталета Стэчкіна, які адпаведна штатнаму распісанню быў у мяне на ўзбраенні. Разам з іншым салдацкім снаражэннем гэта была немалая вага, груз патрабавалася змясціць разам з асабовым саставам узвода ў і без таго вельмі цесным БТР-152, да брані якога ў гарачы летні дзень нельга было дакрануцца... I а чацвёртай гадзіне 21 жніўня прагучаў сігнал трывогі, да якога ўжо ўсе былі гатовыя.

...Ззаду засталіся Ужгарад, Мукачаў, далей - праз славутую Цісу, і ў Чопе - дзяржаўная мяжа... Хвалюючае, незвычайнае адчуванне - калі кожны з нас упершыню апоўдні таго памятнага жнівеньскага дня перасякаў яе: вузкая стужка старанна ўзаранай і забаранаванай глебы, і за ёю — такая ж зямля, але ўжо чужая... І што яна не зусім такая, як па наш, савецкі бок, мы хутка ўпэўніліся. Дарожныя ўказальнікі на іншай, незразумелай мове. Чысціня і парадак на дарогах, ужо да канца дня зруйнаваных танкавымі тракамі, акуратныя вёскі, шырокія, дбайна дагледжаныя палеткі з даспелай кукурузай, месцамі з ужо пасеянай азімінай.

Першыя на шляху населеныя пункты, чыстыя, акуратныя, шматлюдныя - дзеля прыходу савецкіх войск насельніцтва іх, падалося, было ў прыўзнятым, свя­точным настроі. Людзі віталі нашых салдат, іншы раз кідалі ў машыны кветкі, высыпалі кошыкі яблык. На кароткіх прыпынках мужчыны выносілі з піўных куфлі піва, гаварылі: «Не бойся, не атручана!», і самі выпівалі, каб падцвердзіць, глыток-другі, потым пакідалі на брані машын цэлыя рады поўных кружак. Мы ж баяліся — не столькі атруты, як правакацый, аб чым засцерагалі нашы ўсюдыісныя камандзіры, найбольш палітработнікі, і часцей за ўсё адмаўляліся ад пачастунку. Мова славакаў даволі зразумелая, адносіны хутка ўстанаўліваліся дружалюбныя. Так было ў адной, у другой вёсцы — тут людзі памяталі сваё вызваленне Чырвонай Арміяй у не так даўно мінулай вайне, нейкім чынам мелі, напэўна, зносіны з насельніцтвам суседніх вёсак на савецкім баку, ды і вяскоўцы самі па сабе больш простыя людзі, не такія ідыялагізаваныя. Салдаты паўзнімаліся наверх брані, весела адказвалі на прывітанні, частаваліся яблыкамі. Месцамі завязваліся сяброўскія гутаркі.

Наперадзе, кіламетраў за 80 ад дзяржаўнай мяжы, паказаўся гарадок Трэбішаў — невялікі, накшталт нашага райцэнтра, толькі намнога больш чысты, акуратны. Спачатку ніхто не ўцяміў, што да чаго, калі замест кветак у машыну паляцелі камяні. Салдаты пасур’ёзнелі, зніякавелі, не чакаючы каманды, хуценька адзін за другім спаўзлі пад абарону брані. Адзін камень трапіў у лабавое шкло нашай машыны, не прыкрытае абачліва бранявымі жалюзі, за рулём якой сядзеў радавы Шутаў. Звальнення ў запас у тую восень не было, а тэрмін вайсковай службы тады быў тры гады, і ў змрочнага ад гэтай акалічнасці Шутава ішоў ужо чацвёрты... Настроеныя больш агрэсіўна, чым сяляне, гараджане пагрозліва ўздымалі кулакі, у якіх нярэдка былі камяні, з усіх бакоў несліся абураныя воклічы, сэнс якіх потым мы чыталі на самаробных плака­тах, лістоўках: «Акупанты, мы вас не клікалі да сябе!», «Бацька вызваліцель, ты агрэсар!» і іншыя.

...Наступаў вечар. Горад здаваўся вымершым, хоць за кожным крокам нашых салдат, можна было не сумнявацца, з вокнаў сачылі перапалоханыя і абураныя людзі. У другой палове дня намесніку камандзіра ўзвода старшаму сяржанту Бурдукоўскаму, маўкліваму сібіраку з Ангарска, перадалі загад камандзіра роты паставіць каравулы ў банку і ваенкамаце, на пошце, на мосце праз рачулку, што працякала праз горад, у іншых месцах. Мяне з маім сябрам Дольнікавым Бурдукоўскі паслаў ахоўваць воданапорную вежу ў ваколіцы Трэбішава. Дзе яна? Спрабавалі даведацца ў нешматлікіх сустрэчных. «Вунь там, у дзядзіне», - адказвалі нам без ніякай непрыязні. Што та­кое дзядзіна? Потым даведаліся - гэта па-славацку вёска. Да вечара шукалі, так і не дайшлі да яе.

Вярнуліся ў сваю роту. Ніхто не спытаў, дзе мы бадзяліся - не да таго было ў сумяціцы неспакойнага, трывожнага дня. Ды і каму было пытацца?.. Дзе нашы камандзіры, афіцэры, такія «баявыя», дасціпныя ў мірны час. Камандзіры ўзводаў, той самы суровы і заўсёды злосны, заўсёды незадаволены камандзір роты Фёдараў, які засядзеўся ў старшых лейтэнантах - не «пайшла» служба. Не бачылі мы іх - ці на нарады яны выклікаліся ў вышэйшыя штабы, ці недзе ў тыле адседжваліся... Толькі камандзір першага ўзвода малодшы лейтэнант Іваннікаў, нядаўні старшына звыштэрміновай службы, прыбягаў іншы раз: «Усё ў парад­ку»? - аддаваў нейкія большай часткай нікому не патрэбныя распараджэнні і зноў знікаў. Салдаты часцей за ўсё былі прадстаўлены самі сабе, дзейнічалі па свайму разумению і сумленню. Нярэдка самі назначалі каравул, ставалі ў яго і змяняліся. Не раз было, што самыя недысцыплінаваныя і адчаянныя паказвалі ўзоры стойкасці і свядомасці, нярэдка - патрыятызму...

Увечары таго дня нас з Дольнікавым пасля таго, як мы не знайшлі водана­порную вежу, Бурдукоўскі накіраваў ахоўваць ваенкамат — каб раптам мясцовыя ўлады не аб’явілі мабілізацыю. Ужо ўпрыцемках заступілі на пост. У ваенкама­це нікога не было, дзверы адчынены - заходзь любы. Навокал цішыня... Цёмна і пуста на ўсёй вуліцы. 3 цемры выскачыў «уазік» маёра Казлоўскага. «Усё ў парадку? Глядзіце пільна. Не спаць!.. Паміраць будзем тут!», - для нечага дадаў ён і ўскочыў у машыну.

Ноч прайшла спакойна, ніхто не з’явіўся, каб абвясціць мабілізацыю... Хоць мы былі змораны раннім пад’ёмам перад выступленнем, бурнымі падзеямі дня, трывогай і перажываннямі, сапраўды, ні Дольнікаў, ні я не звялі, як кажуць, вока за ўсю ноч. А ў Дольнікава ў той дзень быў як раз дзень нараджэння, 20 гадоў. Юбілей сябра мы як змаглі адсвяткавалі ў «падпольных» вайсковых умовах праз некалькі дзён: прыязджала аўталаўка «Ваенторга», і яму ўдалося купіць некалькі флаконаў «Трайнога» адэкалону...

На наступны дзень паступіў загад пакінуць горад, часць выйшла ў поле ў прыгарадзе, кіламетры за два, і атабарылася ў палатках, выставіўшы ўзмоцненыя каравулы. Па краях часовага палявога лагера стаялі танкі. Пад нагамі пожня улетку тут каласілася збажына, побач быў невялікі лясок, у ім па вечарах паказвалі кінафільмы.

Удзень па вуліцах Трэбішава хадзілі нашы патрулі. Як ні дзіўна, некаторыя салдаты завязвалі знаёмствы з гараджанамі, адносіны ўстанаўліваліся іншы раз ледзь не сяброўскія. У лагер увечары прыходзілі дзяўчаты - найбольш цыганкі, якіх шмат жыло ў Трэбішаве, камандзіры праганялі іх... Што ні кажы - свой, славянскі народ, дружалюбны і незласлівы - славакі, чэхі, зрэшты, і цыгане.

У горадзе дыслацыравалася чэхаславацкая вайсковая часць, асабовы састаў якой з нашым прыходам разбегся па дамах, пакінуўшы ўсё узбраенне, тэхніку, ваенную маёмасць. Ды і служылі воіны адной з краін Варшаўскага Дагавору, расказвалі, больш чым дзіўна для нас, савецкіх салдат, якія трымаліся ў рамках жорсткай дысцыпліны і парадку: пяць дзён у тыдзень у казарме, якая поўнілася пустымі бутэлькамі з-пад піва, субота і нядзеля - выхадныя, усе раз’язджаліся па дамах.

Праз некалькі тыдняў да палатачнага гарадка далучылася 8-я рота нашага палка, якою камандаваў капітан Марчук. Гэтая рота размяшчалася побач у ка­зарме яшчэ ў Гродна, у ёй было многа знаёмых, сяброў. Яны расказвалі пра свае дзеянні на чужой зямлі...

У той дзень, калі мы займалі Трэбішаў, Марчук атрымаў загад увайсці ў Пардубіцэ. У гэтым горадзе размяшчаўся тэлевізійны рэтранслятар, увесь дзень 21 жніўня вяліся гнеўныя перадачы: нашы танкі на вуліцах гарадоў, салдаты-захопнікі на іх брані... Тэлеаператар «прычапіўся» да нейкага неахайнага, задрыпанага салдаціка-пехацінца ў расхрыстаным шынялі і ўвесь час не зводзіў з яго аб’ектыў — аўтамат цягнецца ледзь не па зямлі, «вызваліцель» бесперапынна смаркаецца, выцірае нос рукавом шыняля ад локця... Трэба было любымі мерамі спыніць работу тэлецэнтра. Марчук з узводам салдат адцясніў ахову, з аўтаматамі перад сабой яны ўварваліся ў памяшканне. Работнікі тэле­цэнтра на загад спыніць перадачы паціскалі плячыма: «Не разумем», - гэта па-славацку... Дэманстратыўна не звярталі на салдат ніякай увагі, быццам іх і не было, няспешна - багема! - пілі каву. Марчук, адступіўшы да ўваходу, даў чаргу з аўтамата па шэрагу працуючых тэлеэкранаў. Яны ўзрываліся, сыпаліся іскры, успыхваў агонь... Расказвалі, кулі рабілі ў шкле экранаў маленькія дзірачкі і выносілі вонкі з тыльняга боку ўсё складанае начынне апаратуры... Перапалоханы персанал прыціх і пачаў разбягацца, тэлецэнтр спыніў работу.

...Пачалася восень, усё часцей ішлі дажджы, ночы рабіліся халаднейшымі. Начавалі мы, калі не былі ў нарадах, каравулах, хоць і ў палатках, але на сырой зямлі, а нярэдка пад адкрытым небам, укрыўшыся шынялём і стараючыся размясціцца паміж двума дрэвамі, каб у цемры выпадкова не наехаў танк ці машына. Што б рабіў салдат без надзейнага, прывычнага, роднага шыняля, у якім летам не горача, бо ён, вядома, без падкладкі, а зімою не холадна - суконны ж!.. Няма цяпер у сучаснай арміі ні шынялёў, ні прывычных ботаў, ні гімнасцёрак, якія чэсна служылі рускаму салдату больш за сто гадоў...

На некалькі дзён затрымаліся ў прыгожым славацкім гарадку Трэнчын, не большым, чым Трэбішаў, славутым тэкстыльнай прамысловасцю, і ў сярэдзіне прыгожай, цёплай восені праз Браціславу - цяпер гэта сталіца Славакіі, Банску-Быстрыцу, Рымаўску-Сабату, Зволен калона палка накіравалася далей, у глыбіню краіны, дакладней, на паўднёва-заходнюю ўскраіну тагачаснай Чэхаславакіі. Спыніўся полк напрыканцы кастрычніка, падобнага на наша позняе лета, у ледзь не 600-гадовай крэпасці на беразе Дуная, аб чым сведчыў герб над яе варотамі ў таўшчэзных мурах, у старажытным горадзе Камарна, другая частка якога знаходзілася па другі бераг галоўнай ракі Еўропы, ужо на тэрыторыі Венгрыі, і называлася Камаром».

168-й полк 30-й Иркутско-Пинской дивизии дислоцировался, когда все более-менее обустроилось, в старинном словацком городе Ружомберок. Там прошли далеко не худшие годы моей жизни и военной службы. Словаки пом­нили войну и ту огромную помощь, которую Красная Армия оказала им в осво­бождении страны от гитлеровских захватчиков в годы Второй мировой войны. Помнили 140 тысяч советских солдат, отдавших жизни за их свободу. На местах былых сражений установлены памятники, облагорожены места захоронений на­ших воинов, в которых перечислены погибшие за свободу и независимость Че­хословакии, за ними организован уход. Хочется верить, что эти добрые традиции сохранились и сейчас... В городе Липтовский Микулаш я встретился с русским дорожным инженером Иваном, как он представился, бывшим белогвардейцем, которого после гражданской войны судьба забросила в Словакию. Он не жало­вался на жизнь, но чувствовалась тоска по родине. Радовался приходу советских солдат, но не мог смириться с тем, что, по его мнению, мы «красные».

В Словакии, которая граничит с Украиной, проживало много украинцев. Они, как и словаки, радостно встречали нас, при необходимости оказывали по­мощь. Например, инженер Панюшко организовал строительство двух домов для семей советских офицеров и прапорщиков. Старые бывшие партизаны Ни­колай Текза и Иван Крышко делились воспоминаниями о своей боевой молодости, тем самым участвуя в воспитании наших солдат. Местные власти области Банска-Быстрица, городов Липтовский Микулаш, Ружамберок и Мартин оказы­вали помощь в обустройстве военного городка, жилья и учебно-материальной базы. Хочется добрым словом вспомнить руководителей города Ружомберок Карола Валия, района — Павла Коньяра, руководство танкового завода в Мар­тине... Кстати, если сравнивать уровень жизни в Чехословакии и СССР, то ка­залось, что чехи и словаки живут лучше, чем мы в Союзе. Что касается общего уровня культуры, то они явно были выше нас.

Осенью мы помогали местному населению убирать урожай, как это дела­ли и в Белоруссии. А в октябре провожали приписников из запаса и соедине­ния, которые возвращались домой. Солдатам в принципе было все равно, где отслужить свой срок, а служили они последний призыв, тогда еще три года, оставшимся же офицерам было невесело. Практически всем предстояло серьез­но переживать о семьях. Каждый готов был отправиться хоть в Заполярье, хоть на Кушку, лишь бы быть с близкими. Первые три года офицерам запрещали привозить в Чехословакию семьи. Сколько семейных пар распалось за это вре­мя... Моя жена с сыном приехали во вновь образованную Центральную группу советских войск лишь 4 июля 1971 года. В этот день ровно три года назад нас подняли по тревоге в Гродно...

Жили, можно сказать, в спартанских условиях. Хотя чехословацкая армия и спешно освободила для нас ряд своих военных городков, о благоустройстве жилья для офицеров в первые годы не было и речи. Только с приездом жен жизнь в военных городках стала налаживаться. Открылись школы, магазины, строились жилые дома для офицеров. В Чехословакии остались шесть совет­ских дивизий: две танковые, три мотострелковые и одна авиационная. На но­вых местах надо было создавать учебную базу, а сделать это было непросто. К тому же в конце 60-х в Советской Армии были изменены сроки службы, вместо трех лет солдаты и сержанты служили два, что вызывало определенные трудно­сти в боевой учебе. Было введено воинское звание «прапорщик» вместо сверх­срочнослужащего. Все это требовало постоянного напряжения сил

В Ружомбероке в декабре 1972 года у нас родилась дочь Татьяна (роды у моей жены в словацком роддоме приняла жена заместителя начальника воен­ного госпиталя подполковника Петрика, который первым рано утром сообщил мне об этом радостном событии). Ее зарегистрировали в советском консульстве в Братиславе.

Шесть лет службы в 168-м мотострелковом полку — немалый срок. За это время я прошел должности заместителя командира танкового батальона по по­литчасти, командира батальона и заместителя командира мотострелкового полка, а в 1974 году был назначен командиром танкового полка. Награжден Грамотой Верховного Совета РСФСР, орденом Красной Звезды, получил воинские звания «майор» и «подполковник» — досрочно.

Как-то во время сессии в Военно-политической академии я встретил в Москве своего командира полка подполковника Сувалова, отозванного из ака­демии в связи с вводом советских войск в Чехословакию. Он предложил мне перевестись в академию имени М. В. Фрунзе, где было два вакантных места, и меня могли принять сразу на второй курс. Мы сходили на прием к начальнику академии генералу армии А. Радзиевскому. Он посоветовал срочно написать рапорт по команде, и при наличии соответствующей резолюции я мог стать слу­шателем академии. Командир полка подписал рапорт и передал его командиру дивизии генералу Гришагину. Тот сказал, что ему тоже нужны толковые коман­диры батальонов, но он подумает. И все же дальнейшего хода рапорту не дал. А я надеялся и ждал... Мечта окончить академию за полтора года вместо пяти лет заочной учебы так и не осуществилась, и вообще диплом политработника порой даже становился препятствием в повышении по службе по командирской линии. ВПА имени В. И. Ленина я закончил в 1973 году в должности замести­теля командира полка.

Нельзя не вспомнить о моих сослуживцах той поры. С некоторыми из них поддерживаю связь до сих пор. По соседству живет бывший начальник автослужбы дивизии полковник Николай Петрович Поддубный, в Гродно - Фе­ликс Феликсович Вронко, бывший директор культпросветучилища, призван­ный из запаса во время ввода войск в Чехословакию. В Молодечно здравствует Василий Никитович Сахарчук, бывший танкист, наводчик орудия, сейчас он ра­ботает директором филиала Внешэкономбанка. К сожалению, многие из моих боевых побратимов той поры уже ушли в мир иной...

Прозападная позиция сегодня победила практически во всех европейских странах бывшего социалистического лагеря. Может быть, напрасными были жертвы, принесенные на алтарь противостояния двух систем? Во все времена принято топтать поверженного льва и вешать на него всех собак... Западная мо­дель государственного устройства и западные клише победили в тех же Чехии и Словакии благодаря развалу СССР. Если бы этого не произошло, не думаю, что друзья-соседи так быстро перебежали бы под крыло Запада и НАТО. Види­мо, у малых народов так исторически сложилось, что они тяготеют к сильным державам. Но я лично не вижу, чтобы кто-то из бывших союзников оказался в выигрыше, особенно во время экономического и финансового кризиса...

Мне кажется, Чехии и Словакии, учитывая их географическое положение, историю, культуру и менталитет народов, больше подошел бы статус нейтральных государств. В этом случае не было бы затрат на перевооружение, то есть на переход к натовским стандартам. Я с сожалением наблюдал за процессом при­соединения Чехии к НАТО, поскольку нет никакой гарантии, что на ее террито­рию не вернется ядерное оружие (хотя говорят, что его век прошел) или там не разместят американскую систему ПРО. Свято место пусто не бывает...

Сегодня в Европейском союзе не существует разделительных линий. По крайней мере, явных. Но исключить их появление нельзя. Излом проходит по границе Беларуси и России. НАТО размещает в Польше, Румынии и Турции свои системы ПРО, нацеленные якобы против находящегося за тысячи киломе­тров Ирана. На самом деле, в этом нет сомнения, чтобы контролировать терри­торию России и Беларуси.

Что касается напрасных жертв во имя построения социалистического об­щества в других странах... Задним умом мы все сильны. Но вряд ли кто-либо сможет предсказать, что произойдет через десять, двадцать лет. Несомненно одно: Советский Союз был бы другим, если бы не тратил колоссальные сред­ства в ставке на мировую систему социализма, национально-освободительные движения и не был втянут в изнуряющую гонку вооружений. На эти деньги можно было построить другое общество. Такое, чтобы весь мир завидовал и хотел жить так же. Однако мы верили в идеалы той поры и пытались учить дру­гих... Как заметил известный американский политолог Збигнев Бжезинскии: «Америка могла себе позволить одновременно и пушки, и масло, СССР эко­номически должен был выбирать между пушками и маслом. Благодаря нашим усилиям, он вынужден был выбрать пушки...» Итог всем известен. Правда, су­пер богатая Америка до сих пор живет за счет долговых «пирамид», печатая для всего мира не подкрепленные золотым эквивалентом зеленые и розовые бумаж­ки, именуемые долларами. То есть они десятилетиями продолжают потреблять и расходовать явно не по средствам, переложив свои долговые обязательства на весь мир, в том числе и нас, белорусов.

Во времена, о которых я размышляю, Чехословакия была одним из звеньев социалистического лагеря, которой, естественно, оказывалась братская помощь. Иногда задается риторический вопрос: «Нуждался ли тогда чехословацкий народ в том, чтобы на его землю пришли иностранные войска?» Скажу так: помогать надо было и было кому. Когда мы вошли в ЧССР и встретились с лояльно настро­енными людьми, то своими глазами увидели, в каком незавидном положении они находятся. В октябре 1968-го мы проводили встречу в обществе чехословацко-советской дружбы в городе Мартин. Нам показали деревья, на которых обещали повесить наших сторонников. Значительная часть чехов и словаков, видевших будущее своей страны вместе с Советским Союзом, ждала помощи.

Мне в те дни вспоминалось теплое, братское общение во время моего суворовского детства в стенах Минского СВУ с офицерами чехословацкой Военной школы им. Яна Жижки. Тогда казалось, что между нами вообще нет никакой разницы, мы в едином строю. И как изменчиво время, думается теперь.

Да, мы победили в Великой Отечественной войне, потому что к концу ее оказались сильнее и разгромили человеконенавистнический гитлеровский нацизм. Позже, в 1953 году, остановили в Германии развитие нежелательных событий с помощью танков. Венгрию в 1956 году тоже защитили немалой ценой, введя туда войска. А с Чехословакии, как уже отмечал выше, продвижение НАТО на восток могло начаться еще в 1968 году. Об этом не стоит забывать.

Я вполне согласен со словами известного российского политолога С. Г. Кара-Мурзы: «Пражская весна» стала экспериментом над советской ин­теллигенцией, как кислота, которой проверяют фальшивую монету. Конечно, вторжение не было реальной причиной антисоветского поворота, а лишь удоб­ным поводом, моральным прикрытием. Не в «социализме с человеческим ли­цом» было дело. Ведь в 90-е годы, когда деятели «Пражской весны» выявили свою суть, никто из их российских почитателей не признал, что тогда, в 1968 году, он ошибался, а Брежнев, Гречко и другие старики были, по сути, правы... Александр Дубчек вовсе не был коммунистом-романтиком. После 1989 года он сидел во главе парламента и штамповал антисоциалистические законы. Какой же это идеализм? Это обычное, виденное позже в Москве поведение номенкла­турного отпрыска, который легко переходит на службу к новым хозяевам. То же самое они бы делали и тогда, не будь советского «кованого сапога».

Из-за чего же хлопотала тогда советская элитная интеллигенция и по­шла в 1968 г. на открытый конфликт с властью? Ей было противно, неприем­лемо, что Россия как держава борется за свои жизненные интересы теми же средствами, которые без зазрения совести применял Запад. У США вообще никаких моральных проблем при этом не возникало и не возникает... В 1968 году, пойдя ради спасения всего блока Варшавского Договора на вторжение в ЧССР, советское руководство, конечно, предвидело, какой тяжелый мораль­ный урон это нанесет СССР. Это было, прямо скажем, плохое решение. Но какое могло быть тогда лучше?.. Все попытки даже сегодня, после того, что мы повидали за последние 30 лет, заново проиграть ту ситуацию не позволя­ют надежно определить, какое решение было бы лучшим в интересах СССР, а не его противников...»

Прослужив два года в Чехословакии заместителем командира танкового батальона по политической части и поступив на заочное отделение Военно-по­литической академии, в 1970 году я возглавил его. Командовал им, по оценке начальства, хорошо, среди семи танковых батальонов дивизии мой батальон был лучшим. Безусловно, нелегко было командовать и заочно учиться. Но уче­ба тем не менее, помогала сконцентрироваться на главном.

В 1972-м меня назначили заместителем командира своего мотострелко­вого полка и в следующем году я оканчивал академию уже строевым коман­диром. Преподаватели неоднократно интересовались, какая у меня должность в войсках? А когда защищал диплом, еще раз уточнили, какая в действитель­ности у меня должность. И когда я назвал, этого оказалось достаточно, чтобы поставить четыре балла за диплом вместо пятерки. Для высшей оценки нужны были «чистые» политработники, поэтому после окончания академии я не полу­чил красного диплома.

После ввода в Чехословакию 30-й Иркутско-Пинской дивизией командо­вали генерал-майоры А. Малофеев, В. Аболинс и А. Гришагин, который впо­следствии был начальником штаба Гражданской обороны и помощником пред­седателя правительства Белорусской ССР. К слову Аболинс, латыш по нацио­нальности, когда я был начальником штаба Прибалтийского военного округа и учился на Высших курсах в Академии Генерального штаба, был заместителем начальника академии по научной работе. В одной из бесед я пригласил его по­ехать на родину наводить порядок, на что он ответил: «Пусть они там бесятся сами...»

168-м гвардейским полком командовали подполковники Е. Сувалов, Е. Ба­каев и П. Лукашук. Позже генерал-лейтенант Сувалов был заместителем коман­дующего войсками Ленинградского военного округа по вузам. Бакаев закончил службу командиром мотострелковой дивизии в Ереване, а Лукашук — препода­вателем академии тыла и транспорта в Ленинграде. Командирами танковых рот в батальоне были молодые офицеры Н. Путинцев, В. Семенов и В. Котов. Их предшественники, ветераны войны, в 1969-1970 годах ушли на заслуженный отдых, передав свои военные знания и навыки молодой смене. И молодежь до­стойно продолжала их традиции. Впоследствии все трое окончили академию имени Фрунзе и остались там преподавать.

В августе 1974 года я стал командиром танкового полка и поскольку по срокам службы не мог продолжать службу за границей, получил назначение в Краснознаменный Киевский военный округ. Это стало новой страницей моей военной биографии.

...Время бежит неумолимо. Но хорошая память о службе и жизни в Чехос­ловакии осталась. В последующие годы я несколько раз отдыхал в Карловых Варах, бывал в Праге и других городах Чехии, а вот в Словакию, в город Ружомберок, к сожалению, так и не доехал.

И ВНОВЬ В СОЮЗЕ...

Киевский военный округ

47-я мотострелковая дивизия сокращенного состава, куда я был направлен из Центральной группы войск, дислоцировалась в Конотопе Сумской области. Полк, которым мне предстояло командовать, находился в 260 километрах на окружном учебном центре в поселке Гончаровск под Черниговом. Командовал дивизией выпускник Киевского СВУ полковник Виктор Николаевич Давиденко. Спустя почти 20 лет мы встретились с ним, уже генерал-майором, в Минске, где мой бывший командир участвовал в работе только что созданного Белорусского суворовско-нахимовского союза.

А в августе 1974 года «лучшая» автомашина ГАЗ-69Б, которую выделил мне командир дивизии, на 50-м километре пути вышла из строя, и попутный грузовик на буксире глубокой ночью доставил меня с семьей в гарнизон. Но это были еще только цветочки. Ягодки появились при более детальном изучении ситуации на месте...

Тогда я не мог себе даже представить, что полк в старейшем округе может находиться в таком запущен­ном состоянии. В нем было менее полутысячи человек личного состава, два комплекта танков Т-55 и Т-62, два комплекта остальной техники, казарменный фонд, состоявший из послевоенных бараков с печным отоплением.

Мой предшественник подполковник Н. Лымарь ходил по полку с плеткой. Говорили, что он иногда применял ее в воспитательных целях. Видимо, в этом заключался его своеобразный «командный стиль». Два дня я изучал полк и матермальную базу, потом прибыл командир дивизии и официально представил меня личному составу. Комдив предупредил, что в округе вскоре будет работать Главная инспекция Министерства обороны СССР, и подчеркнул: «А коль ты, Чаус, с твоим полком на учебном центре, то будь готов...» Это значило, что в любой момент полк могли поднять по тревоге. До начала проверки оставалось около месяца. С чего начинать?..

Составил простой план из пяти пунктов, в котором обозначил приори­тетные, на мой взгляд, направления: боевая подготовка, в первую очередь стрельба и вождение плюс тактика; проверить по возможности всю технику; разобраться с мобилизационным планом, ведь почти два комплекта личного состава находятся в народном хозяйстве; самому изучить план и проверить знания своих планов подчиненными; приступить к изучению приписного со­става и техники.

Заместитель командующего 1-й армии генерал-майор Коротеев закрепил за полком танковую директрису и танкодром. А командующий армией гене­рал-лейтенант Городецкий предложил мне еще и должность старшего военного городка, в котором дислоцировались зенитная ракетная бригада, батальон хи­мической защиты, ремонтно-восстановительный батальон, вертолетная эска­дрилья нашей армии, танковый полк белоцерковской дивизии и, естественно, семьи офицерского состава и прапорщиков со всеми проблемами отдельного городка в лесу. Я от этого предложения вежливо отказался, а он особо и не на­стаивал. И все же на полигоне было одно преимущество: я всегда мог выбрать время, чтобы организовать занятия по тактике, стрельбе и вождению. На пер­вых же занятиях выявились слабые стороны в боевой учебе, особенно в под­готовке танков к стрельбе. Я сам готовил их и проводил пристрелку так, как научился до этого в роте и батальоне.

Необходимо было конкретно работать с офицерским составом, включить в заинтересованную службу даже тех, которые уже остановились в своем росте и просто дослуживали - тянули лямку, как говорят. Работая с молодыми офице­рами, я невольно вспоминал слова Наполеона: «Искусство управления состоит в том, чтобы не позволять людям состариться в своей должности».

Осенью на итоговой проверке, которую проводил командующий армией, полк получил хорошую оценку. Кажется, можно было перевести дыхание. Но я, не останавливаясь на промежуточном результате, продолжал действовать по своему плану. А через полгода, в феврале 1975-го, неожиданно последовал вы­зов на заседание военного совета 1-й армии, где мне предложили должность начальника штаба 72-й мотострелковой дивизии, дислоцированной в городе Белая Церковь под Киевом. Я, немного подумав, сказал, что пока не готов к столь лестному предложению, поскольку в полку еще много работы и бросать все на полпути было бы нечестно по отношению к людям, которые мне пове­рили. Командующий армией генерал Городецкий раздраженно сказал: «Ну и... Езжай и выполняй свои планы, но только имей в виду, что в другой раз можем ничего не предложить...»

Вспоминается почти анекдотический случай, известный чуть ли не все­му округу. Однажды штаб 47-й дивизии был поднят начальником штаба ге­нерал-лейтенантом И. Д. Ершовым по тревоге и выведен в запасной район сосредоточения. Конечно же, были определенные недостатки в действиях личного состава. На подведение итогов прибыл член военного совета округа генерал-лейтенант В. Т. Дементьев. Он и подсказал Ершову, что следует на­казать начальника штаба полковника Леонида Федорченко. Добрейший Иван Дмитриевич вынужден был подчиниться: «Вам, товарищ Федорченко, за упу­щения объявляю выговор, - сказал он и извиняющимся тоном добавил. - По­жалуйста...»

Весь 1975 год полк занимался боевой подготовкой в соответствии с раз­работанным планом. Одновременно проводилось дальнейшее обустройство, изучение приписного состава и техники из народного хозяйства. А осенью мне вновь предложили должность начальника штаба, но уже 41-й танковой дивизии в Черкассах. Новый начальник штаба округа генерал-лейтенант С. Постников предупредил, что командующим округа принято решение провести на сборах руководящего состава округа на базе полка под моим командованием показное занятие по отмобилизованию и приведению пол­ка в полную боевую готовность, а затем показное полковое тактическое учение. У командования могли быть и другие варианты проведения этого мероприятия, тем более что рядом дислоцировался полк 72-й дивизии, но почему-то выбор пал на меня.

В октябре приказом министра обороны СССР меня назначили на долж­ность начальника штаба 41-й гвардейской танковой дивизии, но я по-прежнему продолжал выполнять обязанности командира полка и решать все поставлен­ные задачи. Знающие люди представляют, как зимой, в декабре, в палаточном городке принять, одеть, обуть, накормить, разместить и организовать обогрев около тысячи человек приписного состава, прибывшего из четырех районных военных комиссариатов под наблюдением командования округа. Формирова­лись экипажи танков, отделения, взвода, роты и батальоны. Полку дали время на прием техники и проверку ее готовности, после чего он был поднят по тре­воге и должен выйти в запасной район сосредоточения. Командующий округом генерал-полковник Герасимов с участниками сборов наблюдал выход полка из пункта постоянной дислокации и ждал доклада помощников, контролирующих выдвижение всей техники. И только после доклада о том, что в полку не осталось ни одной единицы техники, ни одного солдата, кроме охраны, все участники сборов разъехались на занятия.

Трое суток после этого я занимался сколачиванием подразделений и всего полка. Затем было проведено показное полковое тактическое учение по насту­пательной тематике. Все шло хорошо, полк был управляемым. После отбоя ко­мандующий округом Герасимов пригласил меня на вышку и объявил благодар­ность. В конце дня 30 декабря 1975 года пошел мокрый снег, опустился туман. Каких усилий стоило собрать личный состав и технику, чтобы сосредоточить на зимних квартирах! На последнем дыхании я завершал эти мероприятия, хотя в полку уже был новый командир подполковник Тремаскин.

На следующее утро позвонил командующий армией генерал-лейтенант Елагин и спросил, как я с приписным составом собираюсь встречать Новый год. Я ответил: «Чтобы не создавать трудностей, необходимо отпустить лю­дей по домам и организованно встретить 1976 год с новым командиром пол­ка». У командующего было другое мнение, но он в конце концов согласился.

Мой рассказ о прохождении службы в должности командира танкового полка был бы неполным, если бы я не отметил работу своих заместителей - начальника штаба майора Лавренюка, заместителей по технической части ка­питана Невмывако, по тылу — капитана Магомедова, командиров батальонов майоров Ореха, Тарасенко и Острицкого, командиров рот и взводов. Я успешно взаимодействовал с партийно-политическим аппаратом — заместителем по по­литической части майором Якименко, его помощниками капитанами Курилен­ко и Махлаем, последний позже работал в администрации президента России. Это был коллектив с большой буквы, на который я опирался и, думаю, неплохо им руководил.

Вот как вспоминает в своих мемуарах нашу службу в полку бывший секре­тарь парторганизации Алексей Махлай: «В 1974 году на должность командира полка прибыл из ЦГВ подполковник Чаус Петр Григорьевич. Вновь прибывший командир полка быстро освоился и завоевал авторитет у личного состава полка. Он также быстро снискал почет и уважение у руководства дивизии и армии, стал одним из лучших методистов-воспитателей в округе. Благодаря его боль­шой организаторской работе в полку стали проводиться показные занятия для руководителей других частей дивизии, армии и округа, а это, соответственно, здорово подтянуло рядовой, сержантский и офицерский состав полка. В полку все занятия и мероприятия тщательно готовились и проводились живо, инте­ресно и поучительно».

Приятно вспомнить последующих после меня командиров полка полковников Тремаскина и Орлова, продолжавших наращивать боевой опыт и укреплять традиции части. Я с удовольствием наблюдал это, когда имел воз­можность побывать в полку или слышал хорошие отзывы о нем на различных совещаниях.

В начале января 1976 года я убыл в 41-ю танковую дивизию на новую должность - начальника штаба. Ее командир генерал-майор В. Курчавов встре­тил меня радушно, вместе с начальником оперативного отдела подполковником В. Шкрибой и начальником политического отдела подполковником К. Кругло­вым ввели в курс дел. Общими усилиями мы решали все поставленные задачи. Зимой 1976 года Курчавову и мне, как начальнику штаба, впервые пришлось отчитаться о своей работе на дивизионных тактических учениях, когда дивизия вместе с управлением 1-й армии была поднята по тревоге главнокомандующим Сухопутными войсками генералом армии И. Павловским. Мы сильно волнова­лись, но отчитались достойно, хотя и травмировали пальцы, пока вывешивали карты для доклада.

После доклада необходимо было совершить 200-километровый марш в район Днепропетровска. Стояли сильные морозы, и мы, полуживые от холо­да и усталости, своевременно прибыли в указанный район. Адъютант прапор­щик Богданов, пока грелся чай, спасал нас замерзшей на 30-градусном морозе водкой. Впервые пришлось пить тягучую, с прозрачными кристалликами жид­кость, которая быстро согревала, не обжигая гортань, и валила в сон. Но спать было некогда, впереди предстояла организация боя на местности.

41-я дивизия в числе первых в округе получила танки Т-64, которые вы­пускал Харьковский танковый завод, и считалась «ходячей»: на ее базе прово­дились испытания ходовых качеств новых танков, возможности вооружения, отрабатывались вопросы оргштатной структуры подразделений и частей. Пол­ки дивизии практически ежегодно своим ходом совершали марши на большие расстояния, а в 1975 году пришли на стратегические учения в Белоруссию.

В 1977 году генерал В. Курчавов был назначен начальником Ульяновско­го танкового училища, начальник политотдела полковник К. Круглов уехал на учебу в Академию Генерального штаба. Я был включен в список кандидатов на поступление в академию на следующий год. На должность командира дивизии из той же академии прибыл полковник В. Таранов, человек, как оказалось, не­организованный и строптивый по характеру. С ним работать было сложнее, но я со своим опытом и авторитетом старался сглаживать острые углы, и дело шло. Через год после моего убытия в академию, как стало известно потом, Таранова освободили от должности командира дивизии.

Четыре года я прослужил в Украине - командиром полка в Черниговской и начальником штаба дивизии в Черкасской областях. Должен отметить, что лозунг тех времен «Народ и армия едины» был верным и полностью соответ­ствовал реалиям жизни. Руководство республики во главе с первым секретарем ЦК Компартии В. В. Щербицким, руководители областей и районов постоян­но интересовались жизнью и боевой учебой военных. Ежегодно обустраивался один из гарнизонов войск округа: строились казармы для личного состава, дома для семей офицеров и прапорщиков, обустраивались парковые и хозяйственные территории, чаще в самых удаленных и запущенных гарнизонах. Без помощи руководства Черниговской области и районов я вряд ли смог бы хорошо под­готовить полк к показным занятиям для руководящего состава Киевского во­енного округа. В 70-е годы Украина была процветающей республикой в составе СССР. Народ жил зажиточно, украинское сало и горилка славились во всем Со­юзе. В республике насчитывалось 20 областей, поэтому Компартия Украины имела свое политбюро, тогда как в остальных республиках были только бюро ЦК. В Украине тогда дислоцировались три военных округа - Киевский, Одес­ский и Прикарпатский, войска которых в 80-х годах вместе с вооруженными силами Болгарии и Венгрии были объединены в Юго-Западное стратегическое направление со ставкой в Кишиневе, которым до расформирования бессменно руководил генерал армии И. А. Герасимов.

Подводя итог своей службы в Украине, не могу не отметить, что, кроме боевой и мобилизационной готовности, организации боевой и политической подготовки, обеспечения надлежащей организации службы войск и других во­просов, я активно занимался материальным обустройством вверенных частей. В Гончаровске была создана база мобилизационного развертывания, органи­зована совершенная по тому времени механизация погрузочно-разгрузочных работ на складах артиллерийских боеприпасов. Много внимания уделялось ор­ганизации караульной и внутренней служб, в том числе созданию необходимой учебной базы. Я говорю об этом, чтобы подчеркнуть, что все эти вопросы не­обходимо было решать так называемым хозспособом, силами личного состава, без специальных финансовых средств и не в ущерб боевой подготовке войск.

Академия Генерального штаба

В конце августа 1978 года я прибыл в Москву на учебу в Академию Ге­нерального штаба. Во всем мире в то время не было подобной академии по уровню квалификации профессорско-преподавательского состава, научной и материально-технической базы. Здесь готовили кадры не только для своей ар­мии, но и для армий других государств. Многие выпускники академии позже стали не только видными военачальниками, но и занимали высокие посты в политическом руководстве, нередко даже став лидерами своих стран. Это спо­собствовало укреплению внешнеполитического курса нашего государства. По большому счету, академия, как иногда утверждают, ума не добавляет, но позво­ляет разумному человеку получить основательные знания и умело применять их на практике. Каждый слушатель под руководством опытных преподавателей вырабатывает методику дальнейшей работы в войсках, что очень важно. В про­цессе учебы он может выступать в роли командира (командующего) или на­чальника штаба части, соединения и объединения или начальника любой служ­бы. Это было довольно сложным испытанием духовных, интеллектуальных и физических сил.

Учеба тем и хороша, что во время нее отвечаешь, можно сказать, только за себя и свой сейф с документами. Наша группа № 7 состояла из 13 человек. В ней были представители практически всех основных родов и видов Воору­женных Сил. Старший - генерал-майор Нарат Тер-Григорьянц, мой сослужи­вец по танковой дивизии в Новочеркасске, я - секретарь партийной организа­ции группы.

Преподаватели в академии были зубрами своего дела, а слушатели - опытные офицеры, представители различных родов войск. Во время самопод­готовки они со знанием дела рассматривали многие сложные вопросы. Были, конечно, преподаватели, которые требовали слепо придерживаться узко очер­ченных кафедральных методичек, но в процессе обсуждения учебных вопросов мы всегда находили истину.

Запомнилась поездка на Северный флот в Североморск, знакомство с ави­анесущим крейсером «Киев» и другими кораблями и подводными лодками Во­енно-Морского Флота СССР. Мы принимали участие в оперативных учениях в Ленинградском, Киевском и Московском военных округах в должностях выс­шего звена управления, разработке и решении армейских и фронтовых задач. Изучали новейшую технику в частях Московского военного округа и Тульской воздушно-десантной дивизии с демонстрацией практического применения в присутствии командующего ВДВ генерала армии В. Ф. Маргелова.

Во время учебы в Академии Генерального штаба перед слушателями с лекциями по вопросам развития Вооруженных Сил страны выступали замести­тели министра обороны СССР. Так, мы встречались с начальником Генштаба Н. В. Огарковым, первым заместителем министра обороны В. Г. Куликовым, начальником Главного политического управления СА и ВМФ А. А. Епишевым. Перед выступлением последнего нас предупредили, чтобы не задавали вопросов, так как он уже старый и неважно себя чувствует. Действительно, А. А. Епишев, участник Великой Отечественной войны, бессменно руководил Главным управ­лением с 1962 года и был уже в преклонных годах. В должности начальника ГлавПУРа пережил четырех министров. Когда он с трудом прочитал довольно поверхностную лекцию и удалился, мы остались в недоумении: что из нее узна­ли нового? И этот человек руководил политическим воспитанием всей армии и флота в 1962-1985 годах...

Одним из его воспитанников был Д. Волкогонов, получивший военное об­разование еще в сталинские времена. Он остался в Москве и дослужился до должности заместителя начальника Главного политического управления Совет­ской Армии и Военно-Морского Флота. Получил звание генерал-полковника, стал доктором философских наук, профессором, а в дальнейшем получил долж­ность начальника Института военной истории МО СССР. Он лишь понаслышке знал реальную работу в войсках, но «учил» политработников всех уровней на­уке воспитания. Именно в ГлавПУРе он проникся диссидентскими взглядами, стремлением к апологетике «общечеловеческих ценностей». Со своей колоколь­ни изложил в пространных томах жизнь и деятельность Сталина, потом Лени­на, и наконец начал переосмысливать, а на самом деле искажать историческую правду о Великой Отечественной войне, возглавляя редколлегию по подготовке нового издания ее истории. Само начало работы Волкогонова показало его не­пригодность в этом плане, некомпетентность, а главное, порочность взглядов на ход войны и саму историю. Он был отстранен от этой работы, а потом освобож­ден и от должности начальника Института военной истории.

...Не зная всех этих перипетий, я согласился принять должность началь­ника Института. Позже на одной из пресс-конференций Волкогонов заявил, что историю должны писать ученые, а не строевые генералы, может быть, и хоро­шие. В дальнейшем он предал все и всех, с кем работал, «похоронил» полити­ческие органы армии. Я видел его осенью 1991 года на коллегиях уже нового Министерства обороны. Он казался отверженным, потерявшим прежний авто­ритет. В перерывах заседаний никто не хотел с ним общаться, разве только не­сколько бывших политработников о чем-то беседовали с ним, вероятно, о своей судьбе... В октябре 1993 года Волкогонов вместе с генералом Кобцем, которого я тоже знал, прислал танки для расстрела Верховного Совета России. Оба этих «деятеля» вызвались возглавить оперативную группу операции по захвату «Бе­лого дома», тем самым запятнав репутацию армии.

Среди политработников, как и других категорий военных, были разные люди. Я тоже по образованию политработник, некоторое время занимался партийно-политической работой. Будучи заместителем командира батальона по политчасти в 168-м полку 30-й дивизии, учился ей у замполита полка под­полковника А. Джелтирова, начальников политотделов дивизии полковника Г. Громова и армии генерал-майора М. Попкова. Мы всегда чувствовали орга­низующую роль члена военного совета КБВО В. Грекова. Такой стиль работы был в то время в войсках. Большинство политработников — люди честные, добросовестные, преданные своему делу. Но встречались и обладатели прямо противоположных качеств. Таким был начальник политуправления ПрибВО генерал-майор Сейн. Подобных ему политических работников меньше всего занимала конкретная работа с личным составом в подразделениях и частях, они больше интересовались военторгом, медучреждениями, Домами офице­ров и квартирно-эксплуатационной службой. Тем, где был для них практиче­ский интерес и выгода... Такие горе-начальники полагали, что у них самый красный партийный билет, они все знают, больше всех понимают и имеют полное и неоспоримое право учить других...

Из советской истории известно об огромной роли комиссаров (политра­ботников) в воспитательном процессе личного состава армии. Еще в суворов­ском училище после просмотра фильма «Чапаев» нас заинтересовал вопрос, почему у комдива Чапаева в дивизии был комиссар Фурманов, а у не менее ле­гендарного начдива Щорса комиссара не было? Нам объясняли: «Щорс был бо­лее грамотным политически, сам мог проводить политику партии в дивизии». У многих в памяти остался образ комиссара военного времени, поднимающего с пистолетом в руке бойцов в атаку: «За мной! За Родину!»... Послевоенное время, к сожалению, принесло новую категорию политических работников в армии - типа Волкогонова. Вместо лозунга «Делай, как я» появился новый: «Делай, как я говорю!» Но поведение и дела того, кто его произносил, часто не соответствовали им сказанному. Какое после этого могло быть доверие к нему?