Жизня. Рассказы о минувших летах

Наконец, приехал сам ГБ, а у меня кончается отпуск, пора уезжать.

— Подожди, я позвоню Димке (второй зам. директора Института Дмитрий Борисович Шелов).

— Для тебя он Димка, а для меня начальник. Ты подводишь меня, да и его.

Тут еще приехал известный поэт Наум Коржавин. Человек мешковатый и несколько неуклюжий внешне, но живой и темпераментный, он стал развлекать нас забавными рассказами и анекдотами. Но мне было давно пора, и я оторвался в отъезд, хотя и с некоторым опозданием, которое Д.Б. Шелов, добрая душа, мне простил.

Вообще ГБ был изрядный сочинитель и импровизатор. Он известен не только научными работами, но и художественными произведениями, в частности циклом рассказов, объединенных в сборнике «Дневная поверхность». Его розыгрыши были остроумны, но грубоваты. Однажды на заседании славяно-русского сектора объектом розыгрыша он выбрал Аркадия Васильевича Никитина (АркВас), человека вспыльчивого и заядлого поборника-правдолюба. Сыграл ГБ на тогдашней кампании гонений на стиляг, искусно уловив момент, когда срочно ушедший Б.А. Рыбаков оставил за себя председателем его друга Сашу, Александра Львовича Монгайта. Вроде бы от председателя АркВас получает записку: «Аркадий Васильевич, на вас до неприличия стильный галстук» (тут только смысл). Монгайт на своем председательском месте недоуменно рассматривает переданный по рядам пакетик с галстуком, а АркВас в гневе расстегнулся уже чуть не до пупа: «Вот я вас!» Монгайт уловил в Жорином углу некоторое движение и хихиканье и примерно сообразил, в чем дело. Сектор кончается, и взбешенный АркВас набрасывается на Монгайта:

— Как ты смел!?

Брызжет слюной и слова не дает сказать.

Наконец Монгайт прорвался сквозь поток его красноречия:

— Да ты хоть посмотри, чей почерк-то.

АркВас вгляделся и на ГБ:

— А! А! А! Нахал! Сценарист! Киношник!

Инцидент имел отзвук в Институте этнографии, помещавшемся выше, на 4-м этаже: "Каков Монгайт-то оказался! Заставил Аркадия Васильевича снять галстук".

В другой раз он решил подшутить над питерскими (в то время ленинградскими) коллегами. В Ленинграде действовала лаборатория первобытной техники, которая моделировала приемы и эффективность работы каменными орудиями. И вот в одно прекрасное время в Ленинградское отделение ИА вроде бы как из разных научных центров стали поступать телеграммы примерно одинакового содержания (по смыслу): "Поздравляем замечательным открытием эффекта — называлось имя лаборанта. — Срочно публикуйте, внедряйте и т.п."

Парнишку-лаборанта трясут:

— Ты что сделал?

— Да ничего я не делал.

— Врешь! Сознавайся!

Догадались наложить исходящие пункты телеграмм на карту. Киев, Одесса, Кишинев. Ба! Да это же Жорка Федоров. Его маршрут в Молдавию на своей машине. Месть питерцев была много тоньше и злее. К моменту выборов в Молдавской Академии наук сумели организовать телеграмму в Институт археологии в Москву: Георгий Борисович выдвигается кандидатом в член-коры Молдавской Академии наук, испрашивается его согласие. Все поверили. Б.А. Рыбаков вызывает ГБ. Тот смущенно мнется и не очень решительно соглашается. Рыбаков: «Ведь придется переезжать туда». Жора: «Ну, что ж, придется, так придется». Возмущалась только Татьяна Сергеевна Пассек, дама импозантная и экспансивная: «Кого!? Этого хулигана Жорку? Да я там в Молдавии сделала гораздо больше и более достойна академического звания!»

В это же время у меня на складе бесцельным грузом хранилась дюралевая лодка-казанка с подвесным мотором. Она была приобретена О.Н. Бадером для предполагаемых разведок после открытия палеолитической живописи в Каповой пещере, но не была им востребована. Согласился взять лодку в экспедицию и там ее оставить Андрей Васильевич Куза, исполнявший роль завхоза в экспедиции Б.А. Рыбакова. Но тут появился новый любитель, Андрей Леонидович Никитин, работавший на Плещеевом озере и вытекающей из него р. Векса. Я согласился, когда узнал, что с ним едет и сам Андрей. Этот эпизод описан в опусе А.Л. Никитина «Голубые дороги веков», где я упоминаюсь в образе не существовавшего завхоза Кости (в обновленном варианте « Дороги веков» уже в действительном качестве зав. складом). Более правдоподобную версию эпопеи мне потом поведали приглашенные в экспедицию Андрей Куза и Саша Воскресенский.

Придерживаюсь не отличающейся, но более красочно рассказанной версии Кузы:

Кончились деньги. Начальник поехал в Москву, завтра привезу. У нас было 6 р. и в надежде на завтра мы (третьим был ранее мной не упомянутый Вадим Егоров) на скорую руку пропили их в ресторанчике местного торфопредприятия. Утром встречаем — нет. В обед приедет. Таки нет же. И далее все нет и нет. Хозяйка, в доме у которой мы снимали комнату, смотрит подозрительно. Утром швырнет сковородку с картошкой — жрите, и все. Мы от тоски вскрыли вьючный ящик начальника, достали припасенный спирт (по блату был отпущен мной в изрядной дозе) и стали кататься на лодке по очень извилистой, сильно меандрирующей Вексе. В один конец один на руле, в другой — собрат-антипод. Кто меньше разов врежется в берег, тому чару победительную, ну а супротивнику — утешительную. Раскоп забросили и сами себя запустили. Однажды приходим, а хозяйка:

— К вам гость.

Смотрим — девочка, беленькая, чистенькая, нежная. Мрачные небритые дяди:

— Ты кто?

— Я художница, меня Андрей Леонидович нанял.

— Деньги есть?

— Есть, 3 рубля.

— Давай сюда!

Отняли у нее эти 3 рубля и пошли пропивать в тот же ресторан. Приходим, а девочки нет, и хозяйка сообщает:

— Она заняла у меня 3 рубля и уехала.

Но тут вскоре приехали жена Хмыря Люся и Катя Алексеева и привели мужиков в порядок. Проявился, наконец, и сам Андрей Леонидович. Как потом говорил Саша, мы, мужики, сказали ему пару ласковых, зато женщины выдали ему по полной.

А.Л. Никитин был человеком сложного, неуравновешенного характера и не без амбиций, склонный к фантазерству. Саша Воскресенский рассказывал, как еще будучи студентом он подрядился сделать А.Я. Брюсову чертежи для отчета и уже изрядно запаздывал со сроками. Обеспокоенный А.Я. Брюсов спрашивает:

— Когда же?

Тот отвечает:

— Ничего, Александр Яковлевич, я шизофреник, ночку не посплю и сделаю. Брюсов посмотрел на него недоуменно, молча повернулся и пошел прочь. В то время Никитин работал в составе Верхневолжской экспедиции Д.А. Крайнова. Крайнов пригласил его сам для раскопок и разведок археологических памятников на трассах узкоколейной и грейдерной дорог, которые прокладывались тогда на берегах оз. Плещеево. Довольно скоро отношения между ними испортились резко и бесповоротно. Не вдаваясь в поиски виноватых и причин ссоры, можно заметить, что враждующие повели себя различно. Крайнов ограничился выражением личной неприязни. Никитин в своих последующих писаниях публично обвинял Крайнова: «Высокий, худой, злой человек, опередив его, разрушил стоянку Берендеево 1 и тем лишил науку замечательных открытий». На этой стоянке в предшествующем году Никитин открыл действительно уникальное скорченное погребение в берестяной цисте, но, видимо, в погоне за какой-то сенсацией разрушил его. В описываемый Никитиным год открытый лист на исследование стоянки получил сотрудник Эрмитажа Микляев, обеспеченный необходимыми материалами и препаратами для сохранения возможных находок подобного типа. Из отчета Микляева следует, что они действительно нашли стоянку разрушенной. Но разрушил стоянку местный учитель с группой школьников. Крайнов приезжал туда и увидел то же самое, что позже и Микляев с Никитиным. Из характеристики: высокий — правда; худой — правда. Злой? Ни я, ни его постоянный сотрудник Л.В. Кольцов, как и никто другой, этого никогда не говорили и никогда не скажут. Он был в высшей степени незлобивый и добропорядочный человек.

А.В. Никитин был, конечно, очень способный товарищ, по реплике Б.А. Рыбакова, способный на все, как на научную работу, так и на поступки не столь благовидные. В то время при Институте была образована группа молодых ученых для подготовки к работе по материалам археологии в зарубежных странах: Коля Бадер (Ближний Восток), Валера Гуляев (Мезоамерика), Володя Башилов (культуры Перуанского Нагорья). Никитин подвизался по мезолиту Северо-Западной Африки и возомнил себя великим ученым. Услышав о каких-то там находках, он без согласования послал в некое английское ведомство письмо в том духе, что, поскольку он теперь главный специалист по североафриканскому мезолиту, то просит все сведения о таких находках присылать лично ему. Скандал!

Спустя некоторое время Никитин переквалифицировался в писатели и преуспел-таки на этом поприще созданием книг очеркового характера, не лишенных художественности. Пускался он и в исторические фантазии всегда противоречивого или полемического характера. Вопреки утвердившейся в науке локализации Биармии в Приуралье, он находил ее в Прибалтике. На недоуменный вопрос К.Ф. Мейнандера на советско-финском симпозиуме Н.П. Шаскольский ответил: «Статья А.Л. Никитина не представляет нашу историческую науку, ибо А.Л. Никитин не специалист в области археологии и истории».

Лавры первооткрывателя и большого ученого подвигли его обратить свой взор на некоторые события из истории Киевской Руси. Видимо его увлекли красочно и занимательно написанные Б.А. Рыбаковым книги о русских летописях и в особенности о «Слове о полку Игореве». По очень сомнительным и надуманным доводам он предложил свое местоположение Тьмутаракани, отличное от общепринятого в исторической науке, основанное на достоверных источниках. В противоречие с прямым текстом «Слова о полку Игореве» он полагает Олега Ярославича — Гориславича — образом положительным, а Владимира Мономаха — отрицательным. В этом проглядывается стремление А.Л. Никитина вовлечь в полемику Б.А. Рыбакова, которого он в своих писаниях именует «Академиком». Академик такой честью пренебрег, а писания новоявленного историка так и остались на обочине науки никем не признанными.

Однажды в Доме книги на Новом Арбате глазел я на развал у одного из прилавков. За спиной слышу знакомый голос, оборачиваюсь — Андрей Леонидович. Андрюша, старших-то полагается приветствовать. Удивился: «Ой! Костя!» Он с каким-то спутником торговал свою книжку, кажется, «Путь на Север», тоже очерковую и в бумажном переплете. Книжек оказалось всего 10 шт., но у одной переплет был помятый и он ее отбраковал. При этом надо было видеть его мученические колебания — подарить мне свое творение или нет. А я, внутренне улыбаясь, делал вид полного безразличия. И все-таки он решился: «Ладно, я тебе подпишу». Снял грех со своей души. Бракованную книгу взял его спутник, но за свои деньги.

А с лодкой дальнейшие приключения происходили на Днепре. После плавания по Вексе она была благополучно переправлена в экспедицию Б.А. Рыбакова. Здесь А. Куза предложил экспедиционной элите, считая своего пса, очень бойкого эрдельтерьера Тима, прогуляться в лодке по Днепру. Вначале все шло хорошо, но тут налетел ветер, забушевали волны, а мотор заглох. Больше всех испугался пес и стал ко всем кидаться: "Спасите же меня, я вот он!" А Андрей копается в моторе, кричит: «Держите собаку, он нас опрокинет». Но пес быстро понял, что спасать его никто не собирается и, вспомнив поговорку о спасении утопающих, махнул на всех лапой, прыгнул в воду и поплыл самостоятельно к спасительному берегу. Наладился и мотор, и путешественники благополучно выплыли, промокшие и продрогшие, но живые. По этому случаю начальник продовольственного отдела Слава Даркевич срочно достал спирт греть пострадавших. Разлили по кружкам, а Альбине Медынцевой срочно захотелось пить. Вместо воды она махом выпила приготовленный в кружке спирт. Зашлась. Все кричат: «Запей, запей!» Она тем же порядком вторую дозу. Ах! Ох! Ха! Однако ничего ей не подеялось, кроме ускоренного сугрева.

Примерно в то же время я стал свидетелем интересного телефонного разговора. Тогда четыре сектора, на которые делился институт (неолита и бронзы, скифо-сарматский, античный и славянский), помещались в цокольном этаже, теперь занимаемом архивом Института. У телефона — Колчин, на другом конце — Петр Иванович Засурцев. Я прекрасно понимаю смысл разговора. Петр Иванович спрашивает:

— Что делать? Завтра должна прийти машина для экспедиции, нужно ее принять, получить на складе снаряжение и материалы, погрузить и сопровождать машину в Новгород.

Колчин отвечает:

— Петя, ты знаешь Кузу? Вот есть такой Куза. Вчера он должен был приехать из своей экспедиции, и если он еще не спился, то завтра он придет, примет машину, получит экспедиционное имущество, погрузит и сопроводит машину в Новгород.

— А если он спился?

— Ну, Петя! Ты же меня понимаешь. Мы же в свободной стране живем!

В 1966 г. мне удалось совершить поездку на побывку к родителям, проживавшим в то время в Амурской области. Случилась накладка. После известного обострения отношений с Китаем (хунвейбины, остров Даманский) Дальний Восток снова стал пограничной зоной, и на въезд туда теперь, как и до войны, требовался пропуск. Пришлось через милицейские органы посылать телеграфный запрос на пропуск. С грехом пополам пропуск был получен, и подписал его председатель сельсовета Кеша (Иннокентий) Дорошков, с которым я учился в 7 классе. Правда, после он просидел на этой должности недолго, о чем после. Путь мой от станции Архара шел по прямой до с. Иннокентьевка, расположенного на р. Амур — 33 км, затем вдоль Амура вверх через деревни Красный Луч и Скобельцино — 28 км. На подъезде к Иннокентьевке дорогу пересекает протяженное возвышение Хребтик и ближе к селу — цепочка озер, Перешеек. Здесь мне довелось увидеть некоторые укрепления из железобетона, которых не было и в военное время противостояния с Японией. Вновь была восстановлена пограничная охрана, почти ликвидированная в 50-е годы при Хрущеве.

На приграничное население все эти китайские угрозы вместе с их хунвейбинами и т.п., как видно, особого впечатления не производили, о чем говорит эпизод, устроенный мужиками д. Скобельцино. Она располагается при устье р. Буреи, что в 7 км ниже по реке от нашей Украинки. Деревенька эта раньше была казацким хутором, приписанным к станице Иннокентьевской Амурского казачьего войска. Несмотря на значительную потерю коренного населения (Гражданская война, коллективизация) и некоторый приток нового, в ней сохранились многие старые традиции, в частности никого не выдавать. У них никогда нельзя было получить зерно по сверхплановой заготовке, что обычно практиковалось под сильнейшим нажимом обкомов и райкомов. Все растаскивалось ночью по тем же ведомостям по второму-третьему заходу. А в амбаре пусто — смотри! И ни у кого ничего нельзя было узнать. При деревне над самым устьем господствует сопка высотой не менее 200 м, непонятным образом одиноко выступающая на приамурской равнинной низменности. После войны бывшие на ней доты разоружили, и Скобельцинские мужики приспособились на ее вершине справлять некоторые праздники. Такой праздник они устроили весной 1967 г. на Троицын день. Изрядно разогревшись, вспомнили: «Ванька (фамилию забыл, кажется, Соловьев), у тебя же там на той стороне тетка замужем за китайцем. Поехали в гости». Тут же снарядили две лодки с моторами и запросто — за границу. Охранители спохватились после (самый разгул хунвейбинов в Китае), стали призывать нарушителей к ответу. А они все заодно: «Мы на китайский берег не выходили, ну если когда одной ногой, чтобы чокнуться с другом-китайцем». А что с них возьмешь? Темные деревенские мужики и играют втемную. Пострадал один Кеша Дорошков отрешением от председательской должности за потерю бдительности.

Тут подошло время и к защите диплома. Тему я выбрал по ранним славянам. Мне было интересно узнать, откуда все взялось? Руководителем себе я выбрал Б.А. Рыбакова, чему он сначала удивился, но согласился, да и готовый текст был ему тут же подан. При этом Б.А. не преминул охладить мое рвение: «Видите ли, Константин Иванович, в славянской археологии практически все сделано, серьезных, значимых открытий здесь не ожидается». Выходило — я ломлюсь в открытую дверь. Позже я вспомнил, как видный в свое время ученый отговаривал Макса Планка, что он напрасно выбирает физику областью своих научных занятий. В физике практически все сделано, осталось подогнать некоторые мелочи, чтобы завершить стройную картину мира. Но это была физика Ньютона, объясняющая законы природы на принципах механицизма. Вопреки предсказанию Планк стал основателем квантовой теории, заложившей основы физики нового времени, открывающей широкие горизонты в познании глубинных тайн мироздания. Нисколько не страдая амбициозными претензиями на эпохальные открытия, упоминаю об этом как о характерном для Б.А. стиле руководства Институтом. Проблемы ранней истории славян он оставил и почил на лаврах. Впоследствии он выдал несколько книг по материалам русских летописей, былин, «Слове о полку Игореве», мифологии и религиозных воззрениях славян, культуре Киевской Руси, сдобренных изрядной долей его богатой фантазии.

Археологический материал по ранней славянской культуре к тому времени четко обозначился по исследованиям Ю.В. Кухаренко и, в особенности, по раскопкам И.П. Русановой. Материалы ее раскопок хранились в Киеве, и Б.А. беспрекословно разрешил мне обещанную ранее командировку на неделю для ознакомления с коллекцией. В своем слове он был тверд. Трудностей с проживанием в Киеве у меня не было. Я обосновался у двоюродного брата Толи, с которым мы были дружны с детства. На некоторые особенности керамики культур Корчак и Колочин обратила мое внимание оказавшаяся там же Русанова.

После получения диплома о высшем образовании мне еще больше года пришлось пребывать в должности кладовщика с вытекающими отсюда последствиями. Видимо, начальство привыкло и ничего менять не хотело. В 1968 г. меня освободили, наконец, от должности кладовщика и определили наблюдать за коллекциями. Перевод совпал с перебазированием склада из центра в Очаково. Освобождалась площадка под строительство нового здания ЦК на месте прежних строений. А коллекций накопилось множество, и они располагались в разных складах: два подвальных помещения непосредственно в Институте, в двух подвалах домов за кинотеатром «Ракета» и в подвале в Очакове. Все это скопилось за многие годы, в ящиках, составленных стихийными штабелями. Наблюдать там было нечего, потому что с этими коллекциями почти никто не работал, разве что энтузиасты или по чьему-либо случайному заданию. Однажды Марина Романовская пожаловалась:

— Работать в подвале с коллекциями невозможно, блохи заели.

— А кто тебя заставляет там работать?

— Либеров.

— А ты скажи ему, пусть он сам там поработает.

Вызвали отравителей провести дезинсекцию. Санитарка изобильно рассыпала дуст на всем пространстве. Раньше археологи работали в туче пыли и блох, теперь — в туче пыли и дуста. Русский археолог и не в таких условиях выживал.

Одну из комнат в Очаковском складе я приспособил под кабинет. Там оказалось кресло с резной спинкой, в котором, по словам Д.А. Крайнова, не сидел Иван Забелин, опасаясь геморроя. Но что мне делать и чем заняться, я пока определить не мог. Случайно в одном лотке я увидел крупные фрагменты лепных сосудов и спросил у владельца коллекции Бори Тихонова, что он об этом думает.

— Не знаю, я показывал это Либерову, и он сказал, что это какое-то «железо».

А сам неолитчик Боря этого материала и вовсе не знал. Из этих фрагментов составлялись профили двух сосудов типа Корчак и одного — типа Колочин. С разрешения Бори я опубликовал их в КСИА — первая публикация. Много позже Д.А. Крайнов заметил описку в заголовке: ха-ха-ха! «Находда» вместо находка. Но будь мной не замечена, «находда» неизбежно пропала бы, а опубликованная послужила некоторым основанием для выделения А.М. Обломским древностей подобного типа.

Сам я еще не определился в своих научных интересах, хотя в целом склонялся к славянской проблеме, в целом, не иначе. Появились предложения о конкретной работе. Виталий Волков приглашал с собой в Монголию, обещал обеспечить достойной темой. Суетившийся тут Сережа Ширинский уговаривал соглашаться: «Там тугриками платят, можно в “Березке” дефицит купить». Боря Колчин звал к себе в лабораторию. Он надеялся еще продвинуть в практику изучение процесса металлургического производства и говорил: «Мужик нужен». Больше всех старался привлечь меня в свою экспедицию Д.А. Крайнов. Организованная им Верхневолжская экспедиция, работала в Тверской, Ярославской и Ивановской областях, как он говорил, широко разводя свои длинные руки, «от Торопца до Юрьевца». Сам он исследовал памятники эпох мезолита, неолита и бронзы. В изучении собственно мезолита Верхневолжья теперь выдвинулся Лев Владимирович Кольцов, к этому времени уже заметный кандидат наук, и Крайнов давал ему возможность самостоятельного исследования памятников мезолита, особенно в Тверской области. Меня он привлекал тем, что некоторые памятники эпох неолита и бронзы перекрывались более поздними и в верхнем горизонте культурного слоя содержали материал славянского времени. Вот этот горизонт слоя, по его мысли, и предполагалось исследовать мне по ходу раскопок. Работа в центральном районе России, колыбели русской народности, мне показалась более привлекательной, и я согласился. А в перспективах лаборатории по исследованию древней металлургии я сомневался, опасаясь глухого противодействия со стороны дирекции. Я уже знал, мягко говоря, о некотором недоверии директора Рыбакова к разного рода нововведениям, говоря по-современному, инновациям, в археологическую науку.

В мае 1969 г. зеленый 42-летний новоиспеченный археолог под руководством умудренного опытом Левы Кольцова отправился в совместную с ним разведку. Тогда я привел в экспедицию шофера Василия Никифоровича Любимова. С некоторыми перерывами он проработал в нашей экспедиции почти до конца. С легкой руки Льва Владимировича он получил прозвание Кефирыч. К нему это пристало как-то самым естественным образом, хотя сам он был недоволен этим титулом. Впоследствии в наших рассказах и анекдотах он выступает под именем Васька. В 1970 г. предполагался выезд в поле на весь сезон. Но бог предполагает... Неожиданно воспротивился такому своеволию П.Д. Либеров. По его разумению, я должен был сидеть в подвале с коллекциями и следить, будет там кто работать или нет. Никакие резоны в бессмысленности такого дела, да еще в экспедиционный сезон, его не убеждали. Но как-то все уладилось, и после такие препятствия не возникали.

В первый 1969 год работы в Ивановской области Д.А. Крайнов вначале пытался организовать раскопки у д. Гоголи на р. Лух. Река в этих местах больше похожа на систему проточных озер. В деревеньку эту можно пробраться, только переправившись на «пароме». Паром этот на самом деле представлял собой большой плот, но выдерживал машину. С напольной стороны деревня отрезана непроходимыми болотами. Мы с Кольцовым переправились, привезли студентов, устроили лагерь и послали машину за начальником. Начальник приехал ночью и с женой. У нас уже был отбой, а он по непоседливости своей тоже переправился и бегает по лагерю, кричит, ищет нас с Левой. Перевозил его на лодке местный егерь, живший на той стороне. Марию Борисовну хозяева устроили спать на кровати, а самого Крайнова с фотографом Михаилом Михайловичем Зайцевым егерь пошел перевозить. Мария Борисовна слышит разговор хозяев:

— Ну что, перевез?

— Перевез. Да одного утопил.

— Какого?

— Да длинного.

А сама думает:

— Как же он его утопил?

Просто Д.А. по беспокойному характеру своему дергался и на верткой лодке-долбленке слегка присел в воду, промок.

В окрестностях д. Гоголи не нашлось подходящего объекта для стационарных раскопок, и экспедиция перебазировалась в д. Пеньково, чтобы продолжить прежние раскопки волосовской стоянки на той же р. Лух у д. Рыбино. Там я вдруг обнаружил, что ранее он уже снес верхний горизонт слоя с материалами славянского селища. Керамика была уже вне информации, но вещи из металла сохранились в рисунках описей, которые делались Лидией Сергеевной Китицыной с присущей ей аккуратностью. Тогда я решил опубликовать эти находки как материалы селища. Д.А. сомневался, спрашивал у А.Ф. Медведева:

— А почем вы знаете?

— Ну, уж вещи-то мы знаем.

Подготовленная мной таблица рисунков не удовлетворила Леву Кольцова, бывшего в то время секретарем «Кратких сообщений»: стрелки надо повернуть остриями вверх, а острогу, наоборот, зубцами вниз и т.д. Переклеили рисунки по правилам. Бесполезно. Все равно эту таблицу опубликовали верх ногами.

Вспоминается анекдот по случаю, происшедшему там с Д.А., очень характерному для него. Он провожал жену на станцию Шуя и привез свежую, по его словам, газету «Правда», других не было. Мы с Д.А. сели разговаривать о хозяйстве, а Лева стал усердно изучать газетные новости. Дошел до программы телевидения. Программа в газете оказалась на 24-е число, а у нас было 22 июля. Почему? Советую:

— Посмотри дату на титуле газеты.

Лева глянул;

— А! Она еще за прошлый месяц!

Смеемся, Д.А. недоумевает. Лева вгляделся более пристально:

— А! Она еще за прошлый год!

Д.А. смущенно оправдывается:

— Ведь я же свежую газету спрашивал, и она же сказала, что осталась только «Правда». Вот черти! И где только достают? Обманули!

Работы в Тверской области всегда откладывались на сентябрь. Обосновались в известном по прежним работам пионерлагере. Основные раскопки проводила Марина Бухтеева на городище у д. Отмичи. Сам начальник с небольшим отрядом отправился в разведку. На оз. Бор Волго обследовали некоторые неолитические стоянки. Все они оказались размытыми в результате подпора воды плотинами, и мы ограничились сбором подъемного материала на отмелях. На возвратном пути Леве Кольцову в соавторстве с начальником удалось провести небольшие, но значимые по результатам, раскопки мезолитической стоянки Черная Грязь.

1970 год славен многими памятными событиями, в конечном счете, круто изменившими мою жизнь. В июне сам Д.А. Крайнов вел раскопки стоянок у с. Золоторучье под г. Угличем на Волге. Лев Владимирович — на другом берегу реки у пос. Алтыново, куда он переправлялся самостоятельно на лодке с мотором. Надо сказать, что лодочный мотор был изъят мной со склада благодаря прежним связям. Мне были поручены два небольших раскопа на селище рядом с начальником и раскоп на поселении Богоявление у с. Васильки, где слой средневекового селища перекрывал стоянку эпохи мезолита. Раскопки, несмотря на ограниченный размер вскрытых площадей, дали интересные результаты. Краткая публикация в АО вызвала неожиданную реакцию со стороны М.В. Фехнер. Она была уязвлена раздором во взаимоотношениях с Д.А. Крайновым, первоначально весьма дружественных, и решила воздействовать на него через меня. Я нарушил ее суверенное право на памятники, где она уже копала. Копала, но под эгидой того же Д.А. Крайнова. К нему я и отослал ее на разборки. Разговор между ними происходил в коридоре Института. М.В. сетовала на непорядочность, на нарушение научной этики. Д.А. ответил:

— Мария Владимировна, может, на счет этики-то не будем? Попятилась:

— Ладно, не будем.

Не знаю, в чем причина случившейся между ними размолвки. Но в Ярославской области М.В. начинала действовать по приглашению Д.А. Какой-то кризис в их отношениях, видимо, наступил во время раскопок Тимеревского курганного могильника. Раскопки были предприняты в связи с начинавшимся строительством большого нефтеперегонного завода, территория которого планировалась в опасной близости от могильника. Как оказалось, не в такой и близости, но под этим предлогом Д.А. сумел обеспечить финансирование раскопок за счет строительства этого завода, а вся бухгалтерия проводилась через Ярославский историко-архитектурный музей, с которым у Д.А. были давние прекрасные и доверительные отношения. Самому Д.А. раскопки славянского могильника были не интересны, не по его теме. На готовенькое он пригласил М.В. Фехнер. В ее монографии об этих раскопках (Ярославское Поволжье. М., 1963) всем, в том числе Ярославскому музею, была выражена благодарность и спасибо. О Крайнове — ни слова. Вот тебе и этика! Мария Борисовна, жена Д.А., однажды сама мне сказала, что это она поспособствовала разрыву его отношений с М.В. Не спросил тогда, до или после этой публикации. Но разговор был о том, чтобы Д.А. перестал спускать Фехнер какие-то бестактности пренебрежительного или унизительного свойства. Хватит! А может быть, элементарная женская ревность?

В Ивановской области экспедиция работала на оз. Сахтыш. Лагерь Крайнов по привычке устроил в центре поселка торфо-предприятия при начальной школе, на месте неудобном и беспокойном. В тесном дворе я с трудом разместил палатки. Надо заметить, что Крайнов всегда приглашал в экспедицию врача или хотя бы медсестру. В этот раз в Сахтыш должна была приехать некая Алла Израилевна. Она не новичок в экспедиции Крайнова, была с ним знакома и даже принимала какое-то участие в операции у него на щитовидке. Лева Кольцов говорил мне, что Алла Израилевна врач настоящий, не в пример прочим. А мне какое дело? Главное — я должен был встретить новоявленного доктора на вокзале в г. Тейково. Глядь, а она — вот она! Вдруг неожиданно появляется в лагере самостоятельно. Ее впечатление: «Выходит навстречу лохматый босой мужик. Злой». Будешь злой. Надо ехать встречать, а Васька темнит, никак не раскачаю. Он нередко злоупотреблял моим доверием. И мне не очень-то по душе это поручение, при встрече галант строить. Да и перед кем распинаться-то боярину Буйносову. Был у меня и опыт неприязненных отношений с его «личной» докторицей, которую он постоянно приглашал из санатория в Переделкино.

Поначалу я отнесся к новоприбывшему доктору не то, чтобы равнодушно, но даже как-то настороженно. Причиной тому были недоверие к «личным» докторам Крайнова и моя незадавшаяся семейная жизнь. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что моя семейная жизнь тогда не сложилась. Только с тещей у меня были вполне дружественные отношения, но она и сама открыто не любила свою дочь. В минуты душевной невзгоды не раз я заявлял своей бывшей жене: «Пойми ты, дура. Если я когда-нибудь встречу на своем пути женщину, в которую и которой я поверю, я же ни минуты не останусь с тобой, уйду». Поэтому мое настороженное отношение к Алле было отражением общего недоверия к женскому полу. Обжегся на молоке... С переездом в Калининскую (Тверскую) область мои отношения с Аллой упростились, стали вполне дружественными, не без симпатии, надеюсь, взаимной.

Выезд из Москвы в Тверскую область начался со скандала. Приехал на автобазу к оговоренному времени — Васьки нет. Ладно, подхватил проезжавший мимо прикрепленный к нашему Институту пикап: «Коля, поехали». Получили с ним в магазине продуктовый заказ на экспедицию, сложили эти коробки у ворот базы. Жду, а его все нет. К начальнику колонны Левакову: «Алексей Дмитриевич!» Тот определил сразу: «Нажрутся гады».

Только когда я окончательно убедился, что больше ждать нечего, позвонил Крайнову. Д.А. взвился: «Почему не позвонил раньше?» А я все надеялся, что все как-то уладится. По поручению Д.А. еду к Ваське на дом. Нахожу его лежащим у подъезда ничком на скамейке для старушечьих посиделок: «Ты чего?» Бормочет: «Моя нагнала зуду, вот я ей и напился». В возмущении я не заметил, что она наблюдает за нами с балкона на 2-м этаже и неосторожно крикнул: «Кому? Этой дуре?»

Это предопределило провал моей миссии. Вцепилась в путевой журнал, который Васька накануне взял домой, и не отдает. Баба всегда найдет способ показать, кто в доме хозяин. Конфликт с журналом удалось уладить более дипломатичному Леве Кольцову, посланному Д.А. вместо меня.

Меж тем Васина Раиса прифрантилась и рванула к Крайнову жаловаться. Там вся в слезах, при благосклонном внимании и понимании Марии Борисовны, она поведала, что Константин Иванович спаивает Василия Никифоровича. Тут надо сказать, что пьянку накануне вечером устроила она сама по случаю приезда из деревни своей сестры. Но под сильнейшим и дружным воздействием двух баб Д.А. устоять не мог и поверил Раисе. Отсюда и произошла наша временная распря, скоро благополучно и прекратившаяся. Дома Раиса орала на Ваську: «Взяла у Крайнова 30 рублей и еще возьму, а тебе ничего не дам». Видимо эти 30 р. были, по ее разумению, знаком победы и неоспоримого превосходства. Оглушенному бабьей истерикой Д.А Крайнову ничего и не оставалось, кроме как откупиться. В свою очередь я решительным тоном спросил у Раисы, сможет ли она завтра обеспечить выезд своего мужа в экспедицию. Нет? Тогда я забираю его с собой, и он будет ночевать у меня. На том и покончили.

Экспедиция, как всегда, обосновалась в известном пионерлагере у д. Отмичи. Устраиваться по приезде начали с печки для кухни. Привальный обед взялась варить Алла. У нас были консервы мясные, рыбные и кое-что другое. А разные крупы, лапшу, макароны и прочее мы собирались закупить завтра в г. Калинине. В задуманный Аллой суп харчо пошло все, что просыпалось в картонных коробках из тех продуктов, что были съедены во время работы экспедиции в Ивановской области: крохи риса, пшена, перловки, лапши, макарон и т.п., т.е. самый случайный и немыслимый в нормальном обиходе набор. Супчик получился на славу, да на свежем воздухе, да при той выдержке в ожидании пищи насущной при переезде на новое место. После Д.А приставал:

— Алла Израилевна, сварите опять такой супчик.

— Дмитрий Александрович, не могу.

— Но почему? Вы же тогда смогли!

Он никак не мог уразуметь, что такой невообразимо случайный набор воссоздать не получится при всем желании.

Оставив в лагере Марину Бухтееву раскапывать свое городище, сам шеф с некоторой командой поехал в разведку. Путеводителем была топографическая карта масштаба 1:200000 с грифом «Секретно», неведомо как добытая Юрой Урбаном. В те времена сами мы, кроме ширпотребовских областных административных карт, ничего подобного не имели и даже мечтать не могли. С этой картой Д.А. бессмысленно восседал в кабине. Заехали в музей в Осташкове. После ознакомления и переговоров Д.А. с Юрой Урбаном расспросили, как лучше из города выехать на правильную дорогу. Поехали. Дорога — приличный асфальт, скорость тоже приличная. Переезжаем реку, останавливаемся. Д.А. выходит и в пол-оборота:

— Обнажение надо посмотреть. Да, кстати, а что это за река?

— Не знаю. Я смотрел маршрут по карте, там такой реки, кроме небольшой речки вроде ручья, не должно быть.

— А где же мы тогда есть?!

— Не знаю.

А надо сказать, все эти разговоры между нами происходят в несколько напряженных и неприязненных тонах. В начале поездки в ответ на какое-то его замечание с намеком на спаивание Василия Никифоровича я зло прикрикнул:

— Наслушались вы бабьих сплетен!

Встал на дороге ловить проезжую машину. Дождался, спросил. Оказалось, мы проехали 40 км не в ту сторону.

Заехали в какое-то село, ночевать остановились в школе. Уже затемно Д.А. и Урбан пошли по дворам спрашивать, где тут находили топор (естественно, фатьяновский каменный). Одна баба на них заорала:

— Какой топор? Никакого топора я не брала! У меня свой топор! Знать ничего не знаю! Вернулись смущенные, Юра смеется. Я говорю:

— Да дайте мне карту, я вам покажу, где этот топор могли найти.

Не дал. Утром выехали в надежде лесной дорогой срезать угол с выездом на шоссе. Я из кузова громко ругаюсь:

— Куда вы прете? Карту читать тоже ум нужен, соображать надо! Мы опять в то же село приедем.

— Почему вы так думаете, Константин Иванович?

— Наша дирекция — ЗЮЗ. Сейчас 10 ч. утра. Мы идем прямо на солнце, на восток. Дураку понятно.

Кажется, я и хуже кричал, но Д.А. почему-то тогда не обиделся. А в это село мы все-таки приехали, только с другого конца. Дальше поехали, не искушая судьбу. В Селижарове лист карты обрывается и Д.А. с облегчением вздохнул: «Ну, слава богу. Карта кончилась. Теперь мы не заблудимся».

Далее поехали в г. Западная Двина. Тогда прокладывалось новое шоссе Москва—Рига. Новый асфальт — стекло. Васька пробует, сколько машина пройдет накатом. Д.А. принял это за издевательство, как он мне потом говорил:

— То едет быстро, а то все тише и тише. И ехидно: «Видели? Вот хочу так вас повезу, а захочу — эдак!»

Наконец упираемся в указатель «Объезд», хотя дорога еще продолжается. Д.А. ко мне: «Куда ехать?» Я грубо: «Раз вы там сидите за командира, то и командуйте».

Поехали прямо, но скоро пришлось вернуться на объезд. Город как-то не понравился. На въезде беспорядочными завалами топорщились бревна лесной биржи. Сам городок производил впечатление некоей захудалости. Но Д.А. непременно хотел устроиться на ночлег в гостинице. А перед этим мы проезжали живописные чистейшие озера в окружении сухих сосновых боров. Стояла великолепная осень благословенного бабьего лета. Там бы и остановиться.

— Нет! Хочу в гостиницу.

Алла Израилевна из кузова слабо пискнула:

— А мы не хотим.

Д.А. возмущенно:

— А я так не могу. Когда Константин Иванович на меня крикнул (на объезде), то у меня вот тут кольнуло и сюда выскочило.

И он показывал, вытягивая свою длинную руку, из какого пальца выскочило. Все-таки он дал себя уговорить не ночевать в гостинице и потом оправдывал свою уступчивость:

— Да, этот город какой-то несуразный, вздыбленный, хуже волос Константина Ивановича.

Оказывается, моя давно не стриженая густая шевелюра темного цвета, небрежно зачесанная пятерней, вызывала его неподдельную зависть. В Москве он специально принес в институт свое фото в молодом возрасте и хвалился:

— Вот, смотрите, Константин Иванович, у меня тоже были волосы!

А мне пришлось утрудиться, пойти в парикмахерскую. До изнеможения утомленная жизнью и самой собой, парикмахерша спрашивает томным голосом:

— Как вас стричь?

— Под польку.

— А вот тут как?

— Да посмотрите там сами (кроме этой самой польки болыпе-то я ничего и не знаю).

— Ну, вот еще! Стану я голову свою ломать, выдумывать чего-то!

Ворчит:

— Отрастил!

— А какая вам разница — сантиметр отчекрыжить или два?

Дева возмутилась:

— Да вы что!? Издеваетесь!?

Моя прическа тогда даже стала неким преткновением в нашем походе в ресторан при гостинице в г. Калинине, где нам пришлось остановиться на ночлег. Крайнов зовет нас с Кольцовым:

— Пойдем, пообедаем.

А нам неохота. Пришел Юра Урбан с бутылкой, и мы хотели употребить ее втихомолку. А Крайнов настаивает:

— Пойдем!

Пошли. Я приодел Васькин пиджачок для благообразия, но это не помогло скрасить наш экспедиционный облик. На входе в ресторан перед нами встала женщина метрдотель величиной с Крайнова:

— Не пустю!

Крайнов не слушает ее возражений, да и мы в сущности-то не грязные и особо придраться не к чему. Но она стеной:

— Ну, вы посмотрите, кого вы ведете. Этот у вас хоть бы ботинки почистил (Кольцову), а этот хоть бы причесался (мне). Кольцов:

— Чтобы я ботинки чистил!

А я причесываться ей в угоду не собираюсь. Но прорвались, пообедали, и водки он нам поставил, как и обещал. А припас Юры мы оприходовали потом.

В Великих Луках отговорить нашего начальника от гостиницы удалось обходным маневром: где поставить на ночь машину? В любом случае мы с Васькой должны ночевать в машине. А если поставить перед гостиницей, можно в окно наблюдать. Но тут рядом районный Дом культуры. Вечером соберется местный бомонд, шпана. Что тогда? Со стороны было забавно наблюдать, как четыре мужика вышагивали перед гостиницей с областной административной картой в руке у каждого и строили высокие планы о ночной стоянке экспедиционной автомашины. В конце концов он завез нас на ночлег в какой-то интернат. Там я, к удивлению Аллы Израилевны, добровольно и без всякого принуждения вымыл себе ноги. Но я тогда и вправду физически чувствовал настоятельную необходимость этого и в понуканиях не нуждался. А понукали бы — ни за какие деньги не стал бы мыть.

Наконец выехали на природу. Убогая деревенька над красивым озером. Крайнов ко мне с ехидцей:

— Ну вот, Константин Иванович, ваша обязанность, выбирайте место. Вот колодец (на краю деревни).

— Ну и что колодец. Сообщается с озером. Вон лягушки плавают. Тут и в озере вода чистая. А вон на том краю сосновый борок к озеру подступает.

Рядом стоящая тетка:

— У нас там всегда туристы останавливаются.

— Вот туда и поедем.

Чудный вечер, костерок. Тут и произошло у нас с Аллой Израилевной окончательное сближение.

Возвратимся к нашим баранам. Следующим пунктом нашей разведки был г. Бежецк, на въезде в который есть собственная тюрьма, встречающая приезжающих. Близ бывшей д. Болшнево в останце разработанного карьером моренного холма с помощью бульдозера удалось найти две могилы с коллективными фатьяновскими погребениями — жалкий остаток большого могильника. Расчистка прошла успешно, пора закругляться. Нужно было собрать и упаковать кости каждого скелета по отдельности. В одной могиле два погребения разбирали Наташа Кирьянова и Володя Мошков. Во второй могиле с тройным погребением трудились Алла и две студентки из Ярославля. Тут угол могилы нарушен поздним перекопом, где были перемешаны части детского костяка, кости свиньи и собаки. Пытаясь разобраться в этом скоплении, Д.А. в испуге кричал: «Не трожь! Тут у меня детский ребенок!» Ему было свойственно при завершении раскопа впадать в некое подобие паники. Он начинал нервничать, суетно кружиться по раскопу. Здесь он непременно возвращался к могиле, в которой с одним из погребений работала Алла.

— Девочки! Вы тут ничего не перепутайте!

И к Алле: «Вот, вот», пытаясь чего-то поправить. Алла возмущенно:

— Да нет же! Это четвертый шейный позвонок, а это свиная кость, не мешайте.

— Не буду, не буду.

Пошел кругами, кругами и опять:

— Девочки, девочки! Вы тут ничего не перепутайте. Вот, вот.

— Да нет же! Это четвертый шейный позвонок.

— Ну, не буду, не буду. Наконец возмущенный голос Аллы:

— Ну, какой черт мне опять эту кость подсунул?

Д.А. виновато:

— Это я. Я больше не буду.

Эпопея благополучно завершилась. Требуется грубая мужская сила засыпать ямы. Где ребята? Нет ребят. Васька гордо: «Они у меня на трудработе». Он их послал на колхозное поле воровать морковку.

Располагались мы тогда в коридоре довольно большой заброшенной школы с частично разобранными полами. Рядом была новая школа меньшего размера. Количество учеников уменьшилось примерно вдвое. Да и сама деревня исчезла из списка населенных мест. Осеннее похолодание сподвигло наших мальчиков услужить девочкам и затопить одну из печей, благо все топки выходили в коридор. Оттуда на нас повалил дым. Васька кричит:

— Открывайте все дымоходы!

Дым повалил из всех печей. Крайнов:

—Товарищи! Я забыл вас предупредить, в трубах нежилых домов всегда поселяются галки. Там теперь галок полно!

По пути на базу в Отмичи заехали на Тургиновский фатьяновский могильник, где Д.А. надеялся найти погребения, уцелевшие от прежних раскопок. Могильник располагался на слабо выступающем на равнине возвышении на краю обширного картофельного поля. Была пора уборки картофеля. Поле уже было перепахано картофелекопалкой, но поднятый на поверхность урожай еще не был собран. Срочно было приготовлено пюре из свежего полевого, а потому вкуснейшего, картофеля. Правда, блюдо, в приготовлении которого главное участие принимала опять-таки Алла, получилось с некоторым изъяном. Васька не хотел ехать к колодцу за водой, а имевшегося запаса было в обрез. Он первый заорал: «Война воде! Руки мыть не будем». Экономия. Картошку мыли экономически, сливая воду из бака с картошкой. На дне неизбежно оставался осадок мельчайших песчинок, и они предательски поскрипывали на зубах. Но кушанье употребили с великим удовольствием, пюре жевать не надо. Ночью втроем с Аллой и Васькой мы пошли по полю набрать картошки с собой на базу. Трусоватый Васька шипел: «Тише ты!» Чего тише? Воров и без этого на ровном поле в лунную ночь за версту было видно. Да и много ли наворуешь с одним ведром?

По приезде в лагерь Васька стал жаловаться на здоровье: грудя заложило. Сердобольный врач Алла Израилевна нагрела воды и собралась его пользовать горчичниками. Васька с необычным для него проворством нырнул в кузов и завязался на все завязки, которыми тент кузова закрывался с заднего борта. Д.А. потом изображал, как Васька в великом испуге спрятался в машине, схватил топор и кричит: «Не подходи!» Алла потолклась у борта машины со своим тазиком теплой воды и, не преуспев уговорить болящего, заявила: «Ну, Васька! Тогда не скрипи!»

По окончании экспедиции с выездом в Москву собрались только под вечер и большую часть пути прошли в темное время. Темноту усугубил густой туман, набегавший волнами почти до самой Москвы. Волнами происходила и наша езда. Относительное просветление скоро сменялось таким полумраком, что буквально в 5-10 м вперед всякая видимость терялась. Довольно длительные промежутки пути приходилось идти со скоростью не более 10 км/час, а иногда совсем останавливаться. Я устроился головой на коленях у Аллы в глубокой задумчивости. По всей видимости, наш роман подходил к концу, и это было грустно. По сложившимся между нами отношениям, да и по своей натуре я не мог уже полагать наш роман мимолетным и ни к чему не обязывающим. Так ничего и не решив, а понадеявшись на всепобеждающий русский авось, я первый из пассажиров высадился из машины, толком не попрощавшись.

Предбывшая супруга встретила мое явление из экспедиции враждебно и злобно, что еще более укрепило мою решимость оставить сей дом навсегда. Это и произошло недолгое время спустя. Только сначала я сразу уехал в отпуск в деревню к отцу с матерью. По возвращении из отпуска я прихватил паспорт, военный билет, университетский диплом и бравого Швейка Ярослава Гашека и явился пред светлые очи Аллы Израилевны.

— Пришел к тебе, весь я тут. Не выгонишь?

И вот, как ни странно, не выгоняет до сих пор. Предбывшая побесилась, упрекала: «Я тебя выучила, а теперь ты меня покидаешь». Это ее учение красноречиво характеризует эпизод с моей дипломной работой. Я дописывал ее в тиши на кухне до 4 часов утра и неосторожно оставил исписанные чернилами листы там же на столе. Утром я нашел все листы облитыми водой. Жалкий лепет оправданья. Пришлось переписывать. И так во всем. А уж ненависть к моим выездам в экспедицию, совершенно необходимым по роду занятий, казалась неизбывной. Еще один упрек я получил от регистраторши в военкомате при постановке на учет по случаю новой прописки.

— Что же это вы, от Ивановны уходите, а приходите к Израилевне?

Тогда я сразу не нашелся ответить ничего лучше, как по Лермонтову: «У меня есть друг. Его зовут Вернер, но он русский. Что ж из того? Я знал одного Иванова, который был немец».

Перемена моего жизненного уклада благотворно сказалась на моей судьбе. Теперь я мог безоглядно заниматься научной работой в меру своих способностей. Об этой перемене изначально знал только Лева Кольцов. До остальных это дошло чуть ли не через год. Но что-то изменилось и внешне. Подозрительно стал приглядываться Д.А.

— Что-то вы, Константин Иванович?

— А чего? Я ничего.

— Да нет, что-то не так.

Остановил в коридоре Б.А. Рыбаков:

— Что-то вы, Константин Иванович, как одеты?

— А у меня больше одеть нечего.

— Ну, если так нечего, то это еще ничего.

Довольно скоро проявилось и естество нашей жизни с Аллой. Однажды она мне несколько таинственно поведала, что у нас может быть потомство. Видимо, она ввиду не совсем еще укоренившихся между нами отношений сомневалась, не захочу ли я вновь оказаться свободным. Но тут мы единодушно и без колебаний постановили — потомству быть. Так появилась на свет Анна. В записке и голосом из окна роддома она мне сообщила: «У тебя родилась дочь Анна. Если бы был мальчик, то главный в названии был бы ты, а поскольку дочь, то я главная, мое право». Чувства, охватившие меня в это время, изумительны и не поддаются объяснению. Как же так? Ведь не было ничего и вдруг — на тебе! Появился новый человек! Шел 1971 год.

Но это было осенью, 20 октября. А в мае этого года я впервые посетил р. Сить, известную по битве 1238 г., куда великий князь Юрий Всеволодович бежал из Владимира, «был изъехан беззаконным Бурундаем», и погиб бесславно. Тогда я еще надеялся найти там какие-то остатки укреплений, которые князь Юрий якобы строил, как об этом писал Ян в красочном повествовании о Батыевом нашествии. В разведывательной поездке участвовал Боря Фоломеев с группой своих школьников. Никаких укреплений мы не увидели, но нашли селище и раскопали несколько курганов у д. Михалево. Признаться, тогда я еще слабо владел материалом для таких разысканий. Последующие поездки на р. Сить и изучение летописных известий о событиях того времени убедили меня в том, что Юрий Всеволодович никаких укреплений построить там не мог, не успевал. Впоследствии мои изыскания и размышления отразились в приличной, по моему убеждению, статье о нашествии Батыя, которую мне удалось опубликовать (Вопросы истории. 2012. № 10).

В июле Д.А. раскапывал курганный могильник абашевской культуры у ручья Кухмарь на Плещееве озере. Мне представилась тогда возможность попытаться найти погребения славянского могильника в пос. Купанское. Отдельные погребения здесь в 1965 г. в известной эпопее с Кузой и Воскресенским исследовал А.Л. Никитин, посчитавший их грунтовыми, т.е. бескурганными. Мне же хотелось найти остатки этого могильника на противоположном, левом берегу ручья, впадающего в долину р. Векса. Раскопки я мог начать только после завершения работы Е.Н. Ерофеевой на стоянке у ручья Куротень. Побывав у нее на раскопе, я обнаружил полнейший застой. Бывшая тут в качестве рабочего Алла обратила мое внимание на живописную группу в центре, увлеченно беседующую об искусстве. Вся команда при этом с разинутым ртом внимает их откровениям, опершись на лопаты. Начальница Елена Николаевна углубленно занимается своим любимым делом, чистит стенки раскопа и ни на что не обращает внимания. Пришлось укротить краснобаев и заставить всех работать успешнее. А зачинщицей высокоумных разговоров об изящном искусстве была Наталья Кашинцева, якобы искусствовед по специальности. Ее нам в экспедицию рекомендовала Марина Бухтеева как свою подругу.

Предполагаемый могильник в Купанском располагался среди бараков и хозяйственных сараев поселка. Пытаюсь быть вежливым и предупредительным с опытной Еленой Николаевной и предлагаю провести поисковую траншею. Так или так? Соглашаюсь с ней и делаю наоборот, по-своему. Она пытается возражать: «Так мы можем и просмотреть. Вот Кирилл Алексеевич, он ведь настоящий археолог, а все-таки просмотрел могилу в Кочкинском могильнике». Ах, ты, думаю, ну ладно. За настоящего и не настоящего археолога мне довелось отомстить ей, вовсе даже не помышляя об этом. В 1975 г. мы раскапывали курганы у д. Заморино под Ярославлем. Елена Николаевна расчищала могилы, делала чертежи планов и профилей курганов и погребений. Подошел к законченному исследованием кургану. Костяк уже убран.

— Елена Николаевна, вы тут все сделали? План, фото?

Потянул ниточку корешка на дне могилы.

— Тогда нанесите, пожалуйста, на план дополнительно эту бляшку с фрагментом кожаного пояса, а еще вот эту бусинку и эту бусинку.

На раскоп в Купанском сбежалась толпа народа. Пока Елена Николаевна увлеченно чистила стенки траншеи, стерильность которых в чистом дюнном песке видна невооруженным глазом, я копался в бесформенном подозрительном пятне. Алла сверху:

— Ты чего там нюхаешь?

— Не пойму. Или я копаюсь в старом отхожем месте, или же наносит от рядом расположенной так называемой уборной, типичной в барачных поселках. Нет, все-таки могильная яма, но сильно нарушенная неглубокими ямами с отходами от строительства поселка.

Елена Николаевна начинает расчищать погребение, бормочет: «Женское, богатое». В толпе ропот: «Богатую, богатую нашли!» Я показываю и даю им пощупать бусы: «Смотрите — стекло. Золота тут только блеск». Не верят. По слухам, все остались в убеждении, что мы накопали там кучу золота, но как-то скрыли его от глаз народа.

А толпа все наседала, и я с трудом пробирался к раскопу, чтобы описать погребение. А Наталья Кашинцева еще и мечется всюду, усугубляя сумятицу. Начинаю раздражаться:

— Наталья (забыл отчество). Где ваше место?

А она томно:

— Константин Иванович, подайте мне лопатку.

Неуместное кокетство выводит меня из терпения:

— Здесь никто никому ничего не подает. Все берут сами. Иначе остаются голодными.

Вид легко одетой по случаю жары Кашинцевой с ниспадающими на глаза космами прямых волос вызывает явное неодобрение публики. Особенно негодует одна старуха:

— Страхуила, страхуила, тьфу!

И к Алле (кстати, тоже в шортах):

— Ну, вот вы тоже женщина, но ведь вполне порядочная, а эта — страхуила, а туда же! Тьфу!

В Калининской области Д.А. проехался в краткий разведывательный вояж, а нас с Кольцовым оставил раскапывать Соболевскую стоянку и 2-й Пекуновский курганный могильник. В связи с последним снова возникла М.В. Фехнер. Теперь она натравила на меня свою коллегу А.В. Успенскую. Эта заявила, что Пекуновский могильник она уже раскапывала, и я нарушил ее приоритет.

— Где? Вы раскапывали 1-й могильник, а я — 2-й.

— Это одно и то же.

— Ничего подобного. 1-й был известен в 70-х годах 19 в., а 2-й открыл О.Н. Бадер в 1932 г., и расстояние между ними не менее 0,5 км (при измерении рулеткой 480 м), большей частью занятое селищем того же времени. Изворачивается:

— Я и там тогда копала.

— Где? В вашем отчете об этом ничего нет.

— Я не записала, но все равно копала.

— Тогда вы достойны наказания.

В ОПП (Отдел полевых исследований) добрейшие Лидия Алексеевна и Нина Константиновна меня уговаривают, а Успенскую обещают наказать.

Я разозлился:

— Да провалитесь вы все.

1972 год запомнился небывалой жарой. Но в благоприятном мае я вновь побывал на Сити, где нашел еще одно славянское селище с признаками пожара, раскопал несколько курганов у д. Себельская и открыл городище дьякова типа, никак с укреплениями стана князя Юрия 1238 г. не связанное. В июле Д.А. разместил нас в школе с. Караш, стоявшей у въезда в село на взгорке, на самом припеке. Жара, духота, тучи мух. Жара не помешала Д.А. открыть новую неолитическую культуру, более раннюю, чем считавшаяся прежде льяловская. Приехал Никита Александрович Хотинский и сообщил, что на Ивановском торфянике были найдены кремневые изделия, по всем признакам мезолитические. На месте находок организовали раскоп, и в комплексе с мезолитическим кремнем оказалась не совсем обычная керамика. Предварительно для разведки места раскопок посылались Лева Кольцов и Боря Фоломеев. Возвратились они, покрытые слоем торфяной пыли, ни китайцы, ни негритята, коричневые. Лев пожаловался на голод.

— Почему? Вам же были даны на перекус вареные яйца.

— Да! Ты их сварил всмятку, а где у нас ложечки, чтобы их съесть?

— Может вам еще серебряные стаканчики на блюдечках с голубой каемочкой для подставки?

А Боря пожаловался на живот, наверно, от яиц. Они оказались с тухлинкой. Крайнов:

— Вот это врешь. Тухлые яйца, если хочешь знать, другие люди употребляют за деликатес!

К переезду в Ивановскую область, где обычно тоже устраивались при школе, изнуренный жарой Д.А. взмолился: «Константин Иванович! Найдите, пожалуйста, местечко для лагеря не в школе». Съездили с Сашей Уткиным и облюбовали место на опушке березового леса. Место полюбилось ему и стало постоянным для базирования экспедиции. Здесь тоже пересмотрели прежние раскопы и выделили слой с керамикой и кремневыми орудиями мезолитического облика. На этом основании в сопоставлении с другими материалами, открытыми в зоне работы экспедиции, была выделена новая культура, названная верхневолжской. В Калининской области снова Пекуново. Нашел следы работы А.В. Успенской. Все-таки дали ей открытый лист, влезла, раскопала 20 курганов и тем нарушила цельность исследования памятника. С тех пор у меня не лежит душа к публикации материалов этого могильника.

В 1973 г. мне выпадал шанс организовать раскопки на территории средневекового кремля в г. Твери, поскольку город входил в зону деятельности Верхневолжской экспедиции, в которой я был единственным представителем древнерусской археологии. Перспектива выглядела многообещающей: культурный слой толщиной не менее 5 м с горизонтом заводнения от глубины 2,5-3 м, способствующим сохранению органики. Раскопки предполагались в связи с расширением и строительством новых корпусов Медицинского института, занимавшего старое здание городской гимназии в центре города. Заказчиком и финансистом строительства выступало Министерство здравоохранения РСФСР, из скудного бюджета которого средства на раскопки не предусматривались, да их и не было. Предложение о строительстве на свободной территории не принималось, хотелось в центре. Но обойти закон о сохранении культурного наследия тоже не получается. В Тверь на совещание по столь щекотливому вопросу приехали В.Л. Янин, А.Ф. Медведев и ваш покорный слуга. Со скрипом, но предварительная договоренность по организации раскопок была достигнута.

Я же испытывал серьезные затруднения с комплектованием команды, да и сам не обладал достаточным опытом руководства работами такого объема. Обратился к Б.А. Рыбакову. Он предложил А.В. Кузу. Я с радостью ухватился за это предложение. С таким человеком как Куза можно работать с полной надеждой на успех и без всяких опасений на какие бы ни было недоразумения. А между тем время к весне, а дело не движется, тормозят. Пытаюсь подключить прессу, по телефону связываюсь с Анатолием Аграновским из «либеральной» «Литературной газеты». Обещает содействовать. Еду в Тверь. В обкоме меня не принимают, 3-й секретарь обкома некто Смирнов без обиняков заявляет: «Раскопок не будет». Как, почему? Удрученный столь решительным отказом, бреду по городу и натыкаюсь на А.Л. Никитина собственной персоной. Знает, почуял жареное. Предлагаю по его вхожести в окололитературные круги осветить этот вопрос в прессе, в той же "Литературной газете". А он мне:

— А сколько ты мне за это дашь?

— Знаешь, Андрей, писать я тоже умею, грамотный, и может не так цветисто, но смогу написать и сам.

Растерялся: «Ой, Костя, какой ты толстый». Вот уж в этом никогда грешен не был.

Прояснилось все просто. Накануне здесь побывал председатель Совмина РСФСР Соломенцев. Зазвал его 1-й секретарь обкома Корытков или по доброй воле занесло его сюда? Конечно, высокого гостя встретили с полным радушием. Нектар благородных напитков размягчил их высокоумные головы и в благодушии они порешили — денег на такую чепуху, как археологические исследования столицы крупнейшего княжества Руси, не давать. Б.А. Рыбаков приказал Кузе добиваться приема у Кочемасова, заместителя председателя Совмина РСФСР, т.е. того же Соломенцева, а по совместительству председателя Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Несколько дней проторчал Андрей Васильевич в приемной Кочемасова, но дальше приемной не прошел.

Полевой сезон сломан. В оставшееся время решаю более подробно разведать берега оз. Плещеево. Хотелось уточнить расположение и топографическую привязку курганов, раскопки которых в 1853 г. проводил П.С. Савельев, продолживший исследования А.С. Уварова на Владимирщине. Была также надежда отыскать славянские селища при курганных могильниках. Оказалось, многие могильники со следами раскопанных курганов сохранились и локализуются безошибочно. Тогда же при них были найдены и первые селища, в частности селище у с. Городище при могильнике из 612 курганов. В 1977 г. по моему следу сюда на горячее устремился из Питера И.В. Дубов. На пару с В.А. Лапшиным они заявили о сенсационном открытии летописного города Клещина. Было бы чего открывать. Городище Клещино с хорошо сохранившимися валами и сейчас стоит на своем месте по соседству с вышеупомянутым селищем, которое питерские коллеги объявили древним Клещением.

Сам И.В. Дубов никогда ничего не открыл. Селище у д. Тимерево, которое он раскапывал с большой помпой, открыла М.В. Фехнер, и у них по этому поводу были разборки. Его сопка у д. Петровское на противоположном от известного могильника берегу р. Шатерки оказалась насыпью под ротонду в саду помещичьей усадьбы. Еще большим блефом были и курганы у дд. Сабельницы и Старое Петраково. Первые оказались кучками отвалов от прокопанной дренажной канавы, вторые — холмиками с западиной в центре, образовавшимися на местах исчезнувших деревенских домов. Характерным для И.В. Дубова были и раскопки в 1973 и 1976 гг. без всякого согласования открытых мной ранее курганов у д. Заморино, на редкость для него неудачных. Не избежал искушения приобщиться к лаврам первооткрывателя и уважаемый В.А. Лапшин, заявив о находке якобы утерянных дневников А.С. Уварова о раскопках курганов за 1851-1852 гг. Они в полном порядке хранятся в ОПП ГИМ, фонд А.С. Уварова. Дневники просматривали и делали выписки Е.И. Горюнова, В.П. Глазов и ваш покорный слуга задолго до В.А. Лапшина, но никому из них и в голову не пришло заявить об этом как об открытии.

В сентябре мы, как всегда, поехали в Калининскую область всем составом экспедиции. Крайнов задерживался, и в ожидании его приезда мы остановились в кемпинге, располагавшемся на левобережье Волги. При базовом капитальном строении там были приспособлены своеобразные постройки в виде шалашей-полуземлянок на два места, и мы разместились в них вполне уютно. Скуку в ожидании приезда начальника помогла скрасить припасенная кем-то бутылка. Как и всегда, этого не хватило. Добыть еще одну бутылку можно было только в местном ресторане. Однако там на вынос не отпускали, а для похода в ресторан у нас не было ни средств, ни внешнего вида. Самым молодым в команде был Миша Жилин, Мишаня, его и снарядили в поход, снабдив необходимой суммой, довольно ограниченной. Патлатый, наряженный под хиппи, Мишаня пристал к официанткам со своим американским прононсом:

— One bottle vodka.

Они гонят его прочь, а он все свое:

— One bottle.

Настойчивость просителя побеждает и официантки сдаются.

— Ладно, дай ему, пусть отвяжется.

Дали. Расплатился ровно тем, что мы ему дали.

— Сдачи?

— No, no.

Мишаню догнали, отловили, вложили ему в ладонь и завернули в кулак 13 копеек сдачи. Уходя, он слышит:

— Мы иностранцев не обманываем.

Начало обследования округи озера Плещеево в научном плане оказалось многообещающим, и я начал разрабатывать тему по истории населения в этом регионе в 10-13 вв.

Развивалась наука, развивалась и наша семейная жизнь. Квартира, где я поселился у Аллы Израилевны, была прелестный уголок. Это была отдельная комната в 13 кв. м, выделенная из малогабаритной двухкомнатной квартиры в 5-этажном панельном доме одной из ранних «хрущевских» серий. Место для детской кроватки нашлось. Отношения с соседкой Лидией Георгиевной и ее сыном Колей были нормальные. С появлением у нас Анны у них тоже появился новый житель, кот Дымок. Соседка обижалась, что кот отзывался на мое слово «паразит», и я не мог убедить ее, что он вполне понимает дружеский тон обращения, а на смысл слова ему махнуть лапой. И Анна вслед за ней гладила кота и приговаривала: «Дымок, Дымок, но он не палазит, он Дымок Стлогин».

По ходу дела пришлось постигать науку по уходу за ребенком. Поначалу, пока мама могла сидеть дома, это было не очень трудно. Трудности возникали с кормлением. Голодный ребенок требовал грудь немедленно, но сразу не получалось, и ребенок начинал орать. Пока мама судорожно готовила грудь, я качал дочь на руках и успокаивал:

Или:

Ребенок прислушивался, помалу замолкал, а я подбадривал: «Сейчас мы их гвозданем! Мы их гвозданем!» Нелепые словеса были усвоены, и уже начавшая говорить дочь, выходя на кухню, обращалась ко мне с победным видом: «Мы их гизданем!»

По окончании декретного отпуска матери приходилось устраиваться по-новому. У нас оказалась счастливая возможность на день отправлять Анну к родителям Аллы. Не говоря даже о доброжелательной и любезной бабушке Татьяне Ивановне, к внучке очень хорошо относился и дед, вообще, по моим наблюдениям, детей не любивший — бывает такая категория людей. Они тогда, после расселения из коммуналки, получили хорошую однокомнатную квартиру и могли обходиться без излишних помех. У них Анна была счастлива. Но вот ей уже и 3 года. По закону и по обстоятельствам надо определять ее в детский сад. Детсад от ведомства Академии Наук находился в доме на углу улиц Вавилова и Дм. Ульянова. Это недалеко от нас, но как-то обстановка нам не очень понравилась. К тому же Анна очень плохо ела и, вероятно, там голодала, да еще была диковата и плохо, с трудом сходилась со сверстниками.

Особенно тяжело на ней отразился отрыв от мамы с папой, когда детский сад вывезли летом на загородную дачу. В первое же посещение мы с Аллой увидели, что дальше здесь оставлять ребенка нельзя и срочно забрали ее с собой. Когда она снова прильнула к маме, стало понятно, сколько же она здесь претерпела. На даче в Красково, где бабушка с дедушкой снимали помещение, а к ним пристроились и мы, она быстро пришла в норму. Обрадовалась появившейся на небе полной луне: «Луна! Ха-ха-ха!»

По четвертому году дочь уже можно было оставить на лето в деревне у моих родителей, и она пребывала там вполне благополучно. В хозяйстве еще была корова и несколько овец. Скотину пасли по очереди. Отец был уже слаб, и очередь приходилось отбывать матери. Анна прибегала на луг к бабушке: «Бабушка! Мы дедушкины щи ели, он лучше твоих сварил». Это отец ее так уговаривал, и у него она не капризничала, как у бабушки: «Не хочу! Не буду!» Вечером она бежала с ломтиками хлеба в руках встречать своих овец. В тесном гурте она возвышалась над ними только своей головкой. И овцы ее знали, так же как и она своих овец, а Алла всегда удивлялась, как она может узнавать овец «в лицо»? Для бабушки было проблемой к вечеру изловить очередного цыпленка для лапши или щей на завтра, и она всегда вслух досадовала на цыплячью увертливость. Однажды Анне в беготне туда-сюда довелось прихлопнуть одного цыпленка калиткой. Бежит: «Бабушка! Вот как их ловить надо! Калиткой!» К великому сожалению, дедушка через год умер, и она его не запомнила.

Наконец разрешился и наш квартирный вопрос. Алле по работе в ведомственной железнодорожной больнице № 3 была выделена 2-комнатная квартира. Переехали на Прибрежный проезд. Окраина, начало канала Москва—Волга против г. Химки, но для нас место достаточно удобное во многих отношениях. Благополучно разрешился вопрос и с детским садом. Близко, и очень порядочные, доброжелательные без претензий воспитательницы. Один раз только одна из них рассказала мне о раздоре с моей Анной, как о курьезном случае. Дитя проявило строптивость по каким-то пустякам.

— Да я никак с ней не справлюсь! Перечит во всем.

— Тебя отец ставил в угол?

— Нет! А у нас нет углов, у нас все комнаты круглые!

— Правда что ли, что у вас комнаты круглые?

А сама живет в этом же доме.

В 70-е годы была принята государственная программа по подготовке и изданию «Сводов памятников истории и культуры» всего корпуса историко-культурного наследия России. Каждый выпуск должен был включать в себя отдельную область России. Ответственным за археологический раздел «Свода» был определен наш Институт. Общая компоновка «Сводов» (сведение в один блок памятников исторических, архитектурно-художественных, археологических) возлагалась на Институт искусствознания. По замыслу разработчиков, «Своды» должны были издаваться в роскошном типографском оформлении: богатые переплеты с золотым обрезом, высокохудожественные иллюстрации и т.п.

Вспоминается забавный эпизод. Случайно за отсутствием нашего начальника отдела мне довелось присутствовать на совещании по «Своду» в Министерстве культуры СССР. Помню фамилию тогдашнего министра — Иванов. Встал вопрос о формировании редакционной коллегии. Единодушно они включили в коллегию себя любимых во главе с министром и академиком Рыбаковым где-то на задворках. Но тут кто-то спохватился: «Постой! А кто же работать будет?»

Для подготовки археологического раздела этого издания в Институте археологии и был создан Сектор сводов, куда я и был определен. Сотрудниками сектора были написаны научно-справочные статьи по памятникам археологии нескольких областей и вводные статьи к ним в полном объеме для планируемых «Сводов». Можно было приступать к их изданию. За это дело бралось издательство «Советская энциклопедия», но издательство «Наука» отстояло свой приоритет. Под этот проект оно получило новое дорогое оборудование, высококачественную бумагу и стало всячески тянуть и тормозить. Поистине, как русские князья при нежелании идти в совместный поход старались отделаться показухой — «идучи не идяху». Главным «кунктатором» в археологической части сделали редактора Стоянова. Обладатель степени кандидата наук, а поэтому, по мнению издательства, «ученый много муж», Стоянов был узким специалистом. В русской археологии в широком смысле он был в лучшем случае дилетантом. Приходилось оспаривать очевидное: «Вы хоть в энциклопедии посмотрите, что есть эра, период, эпоха в геологической хронологии, не заставляйте нас называть ледниковые периоды эпохами или употреблять другие выдуманные термины». И на этом уровне эрудиции редактора вся наша работа регулярно отвергалась как негодная.

Вскоре мы стали работать в более комфортабельных условиях. По какому-то случаю Институту было выделено целое здание по ул. Кржижановского 14, куда нас и перевели из подвала на ул. Гарибальди. Там располагались и другие организации, но и мы получили по кабинету на двоих.

Руководителем нашего сектора был Валентин Васильевич Седов. Увлеченный собственными научными интересами, он мало обращал внимания на проблемы отдела. Не особенно вникая в суть наших разногласий с редакцией издательства, он целиком шел на поводу у Стоянова и во всем с ним соглашался. Мы же в его глазах оказывались профессионально несостоятельными. Тяжелое давление пришлось испытать Саше Кашкину, особенно тяжелое еще и потому, что его «Свод» по Брянской области готовился к изданию одним из первых. Загнанный в угол, Саша стал подыскивать себе другую работу. Значительно смягчил ситуацию Андрей Евгеньевич Леонтьев. Он пригласил Кашкина на работу в свою Волго-Окскую экспедицию, и Саша несколько лет раскапывал поселение в прекрасном месте на берегу р. Волги. Это стало для него некоторой отдушиной в беспросветной работе над своим «Сводом».

Появился просвет и у нас в секторе. Не уверен, что вследствие моего разговора с директором, но, возможно, частью и поэтому. Я пошел за водой для чайника и в коридоре не сумел увернуться от встречи с Рыбаковым. В нашей чайной комнате мы оказались одни. Он попросил меня уплатить за него партвзнос за месяц. На поданной мной карточке перемножил свой доход на 13% и получил результат — 42 р. А у него 50 р. Сдачи у меня нет — наш партвзнос тогда был не более 2 р. Помешкал. Решил: «Ну ладно. Потом вернете». После спросил, почему мы недовольны своим начальником Седовым. Я ответил, что он не вникает по-настоящему в нашу работу и не отстаивает интересы сектора. Он трус и боится противостоять начальству в защите интересов своих подчиненных.

— Как трус? Он же разведчиком был.

Противостоять противнику в бою или начальству в кабинете — большая разница. А потом, он не был разведчиком, который участвует в поиске в тылу противника для захвата языка или добычи разведданных. Он был артиллерийским разведчиком, который сидит вместе с пехотой в первой траншее и с помощью стереотрубы или перископической буссоли засекает цели, выявленные наблюдением в расположении противника. По военной терминологии это называется артиллерийская инструментальная разведка, АИР.

Но это присказка. Сказка же заключалась в полном разладе работы сектора. Мы дружно восстали против своего начальника. В то время он был целиком увлечен большой научной темой по археологии и истории славянской этно-исторической общности и с головой ушел в ее разработку. Наша работа по Своду памятников истории и культуры России его не интересовала, и он шел на поводу издательства «Наука», которое под разными предлогами саботировало это издание. Наконец, дирекция Института прислушалась к нашему ропоту и приняла надлежащие меры.

Вместо Седова, назначенного зав. ОПИ, нам прислали Юрия Алексеевича Краснова. Нелюбимый директором, он был переведен в провальный и бесперспективный, по мнению Рыбакова, сектор. Но не на того напал. Правда, новое назначение Ю.А. Краснова совпало со временем полного развала всех системных связей государства, вскоре завершившегося его распадом и образованием самостоятельной Российской Федерации. Рухнули и наши надежды на издательство «Наука». Тогда Юрий Алексеевич с энтузиазмом поддержал идею Кашкина приступить к самостоятельному изданию. Так родилась серия «Археологическая карта России», которая продолжается и поныне. Первые два выпуска, по Калужской и Орловской областям, вышли по нашей бедности в сильно урезанном виде в 1992 г. Но — лиха беда начало! Дело пошло. Следующие два, кашкинский по Брянской области, а потом и мой по Ивановской области, вышли уже в приличном виде. За них и сейчас не стыдно. Типографское качество, о котором мечтали бывшие «культурные» начальники бывшего СССР, для нас недостижимо, но научное качество мы обеспечиваем вполне, и все последующие выпуски неуклонно улучшаются.

Сектор, вскоре переименованный в отдел, ожил, и в этом я вижу первейшую заслугу двух человек, Ю.А. Краснова и А.В. Кашкина, который возглавил отдел после безвременной кончины Юрия Алексеевича в 2000 г.

Начали проявляться и первые плоды моих усилий на научном фронте, определились научные темы, которыми можно было заняться вплотную и получить значимые результаты. Весьма плодотворным оказалось обследование разведками древнерусских памятников по берегам озера Плещеево. Сразу выявилась неполнота наших знаний по истории этого региона, противоречивость научных выводов и суждений в трудах разных археологов. Одной из таких спорных проблем была оценка степени достоверности результатов, полученных раскопками курганов в 1853 г. П.С. Савельевым и опубликованных в 1871 г. А.С. Уваровым. В науке прочно укоренилось негативное мнение А.А. Спицына об этих раскопках и о трудах А.С. Уварова по этим древностям в целом. Этого мнения безоговорочно, без попыток самостоятельного анализа, придерживалась Е.И. Горюнова, как и другие археологи.

Хотелось разобраться. Плещеево озеро в летописи называется одним из центров расселения финно-угорского племени меря. В археологической литературе содержатся ссылки на три или четыре могильника в здешней округе (Веськово, Городище, Криушкино). По дневникам П.С. Савельева и моими разведками было выявлено не менее двух десятков могильников. Только у с. Городище расположено семь территориально обособленных и отличающихся по обряду и хронологии могильников. Необходимо было обратиться к изучению архива А.С. Уварова. Его архив хранится в полном порядке в Отделе письменных источников ГИМ. В составе архива в полном объеме содержатся дневниковые записи о курганных раскопках 1851-1854 гг. Они сделаны в конторских книгах обычного формата. Дневники 1851 и 1852 гг. представляют собой подлинные собственноручные записи производителей раскопок (Медведев, Аляев и др.) и сохранились в единственном экземпляре в ОПИ ГИМ. Дневники 1853 и 1854 гг. написаны писарским почерком в двух экземплярах для ОПИ ГИМ и Археологической комиссии — теперь архив ИИМК в Санкт-Петербурге. А.А. Спицын работал с экземпляром Археологической комиссии, откуда и возникло недоразумение об утрате дневников раскопок 1851 и 1852 гг. Попытки некоторых археологов, например В.А. Лапшина, приписать себе их открытие, не имеют смысла по определению. Вопреки оценке А.А. Спицына, в дневниках достаточно подробно описаны результаты вскрытия курганов: высота, окружность, положение костяка, вещей при нем и сами вещи. Полнота описания, терминология несут на себе отпечаток уровня археологической науки периода ее становления: высота кургана измеряется от глубины залегания погребения, культурный слой называется насыпной землей, скандинавские фибулы с цепочками — курильницами, т.е. кадилами, вятичские височные кольца — скобками и т.п.

Не так безнадежно оказалось и состояние коллекции инвентаря из раскопок А.С. Уварова и П.С. Савельева, по словам А.А. Спицына и Е.И. Горюновой, представляющих собой бессистемную груду беспаспортных вещей, в которой невозможно разобраться. Хранитель Наталья Германовна Недошивина любезно предоставила мне полную возможность ознакомиться с коллекцией А.С. Уварова. Действительно, часть вещей депаспортизована. Прежние хранители пытались разобрать их по категориям: пряжки, височные кольца и т.п. Однако часть вещей, и довольно значительная, сохранилась в виде нашитых на планшеты комплексов с указанием могильников и номеров курганов. Мне беспрепятственно было дозволено сфотографировать всю коллекцию, что я и сделал с неважным, к сожалению, качеством. Работа по изучению коллекции и архива А.С. Уварова позволила составить некоторое представление об истории Плещеевского поозерья.

При обследовании этого региона привелось познакомиться с замечательным представителем старой переславльской интеллигенции. Павел Иванович Логинов, школьный учитель с дореволюционным стажем, проживал в д. Скоморохово под присмотром одной пожилой женщины, уже старушки. Меня привело сюда указание ростовского краеведа А.А. Титова, что при этой деревне имеются «паны». Так во всей Ростовской округе называются курганы. В первое мое посещение я еще недостаточно владел литературой по археологии края. Местные жители направили меня к Павлу Ивановичу, и он сразу разрешил мои сомнения. Скоморохово по писцовым книгам 1629-1630 гг. значилась пустошью. В 1677 г. в ней «живут монастырские работники иноземцы польского полону вкладные». Они вполне могли быть смолянами, т.е. русскими, но поляками по подданству. И до сих пор все окрестное население называет их «панами». Павел Иванович показал себя человеком широких научных и общественных интересов, явно превосходивших уровень рядового школьного учителя. Обладая изумительной памятью, он очень интересно живописал события прошлого. Он был хорошо знаком с местным краеведом, директором Переславльского музея Михаилом Ивановичем Смирновым, в компании с ним и археологом А.А. Спицыным участвовал в некоторых археологических изысканиях, вел дружбу с замечательным писателем Михаилом Пришвиным. Между прочим Павел Иванович показал мне малоформатное фото небольшой горки, по его мнению, городища, которое они обнаружили в походах с Михаилом Ивановичем в 20-е годы за с. Купань. На этом месте я нашел карьер. В дневниках П.С. Савельева здесь отмечалось городище с «насыпной землей» на поверхности — таким термином он определял культурный слой на Александровой горе, городище Клещин и др. Павел Иванович хорошо знал творческие и семейные обстоятельства жизни Пришвина, высоко ценил его талант и в то же время имел основания отозваться о нем довольно нелицеприятно. Когда, по его словам, Пришвин стал грешить доносительством (сделался «доносцем»), переславльская интеллигенция от него отвернулась, и он примкнул к интеллигенции «второго сорта» — таким, как я. Один эпизод в повести М.М. Пришвина «Родники Берендея» в деталях расходится с рассказом Павла Ивановича. Писатель описывает свое участие в археологической экспедиции, организованной М.И. Смирновым. Экспедиция на трех лодках проследовала через Плещеево озеро и р. Векса на озеро Сомино. В ее составе неожиданно для Пришвина оказался известный археолог Александр Андреевич Спицын, «профессор» по его терминологии. Раскапывалось какое-то погребение (в кургане или жальнике) близ д. Хмельники, по П.И. Логинову в урочище Торговище на оз. Сомино. Михаил Михайлович недоволен, что археолог-профессор упорно продолжает раскапывать курган, исследует местность. «Мы, голодные, грязные, совершенно усталые, перестали верить даже, что это — курган. Михаил Иванович, бледный, сидит на пне у сосны.

— О чем вы думаете, Михаил Иванович?

— Я думаю, — отвечает он, — выдержит ли Сонюшка экзамен в Вхутемас?

Павел Иванович рассказывал иначе. Раскопки прервал дождь, и они отошли под елку. При общем молчании озабоченность судьбой своей дочери выразил сам Пришвин, но не Михаил Иванович. Рассказчик передавал это с насмешливо-язвительной улыбкой: писателя занимали интересы отнюдь не научные, а сугубо личные. Это подтверждает и сам Пришвин: «И мы вместе с ним (Михаилом Ивановичем) потихоньку думаем, как бы нам оттянуть неутомимого профессора от кургана, поскорее бы попасть в избу к Павлу, поесть бы, чаю попить и потом бы на сеновал» (М.И. Пришвин. Родники Берендея). Ну, Михаила Ивановича тут он записывает в свои союзники зря, не такой был человек.

В ходе моей работы по изучению археологических памятников на Плещеевом озере произошло некоторое столкновение с Б.А. Рыбаковым. Виновником тут был не я, а Андрей Васильевич Куза. На секторе он делал доклад по плановой, частью навязанной ему Рыбаковым, теме о малых городах Киевской Руси. Рыбаков корректно и не очень, всячески на него давил. У меня с собой оказался лист ватмана с планом археологических объектов на восточном и северо-восточном побережье Плещеева озера, где расположено и Клещино городище. По городу Клещину у меня уже сложилась определенная концепция, и я выступил в защиту Кузы, показывая на плане, что мои данные согласуются с его выводами и подтверждают их. Как он на меня!

— А что конкретно? Масштаба нет!

Показываю внизу справа.

— А!

В общем, Куза, а заодно и я с ним, потерпел полное поражение. Разгоряченные выскакиваем в коридор. Куза в возбуждении размахивает руками. Мне бы промолчать, но тут шило в бок — ну и пошло! Я тоже возмущен, но не так активно, и Додя Беленькая ко мне сочувственно: «Да мы все видели. Только ты и сказал дело».

Это было в 1978 г. Осенью того же года я сделал доклад на секторе «Об истории населения побережья Плещеева озера 10-13 вв.». После доклада Куза подскочил ко мне в коридоре: «Чего ты смотришь? У тебя же кандидатская». Я согласился, материала для кандидатской было вполне достаточно, но хотелось подкрепить территориальную связь открытых мной селищ с курганными могильниками связью хронологической, вещественной. Нужны были контрольные раскопки на двух-трех объектах, в сущности небольшие по объему. Но тут я полностью зависел от Крайнова. Лева Кольцов предупредил меня, что по таким вопросам с ним надо разговаривать при свидетелях и сам вызвался при сем присутствовать. Д.А. с энтузиазмом обещал всячески мне содействовать.

В это же время, т.е. в 1979 г., в нашем отделе мне была поручена тема «Археологическая карта Костромской области». Работа была связана с полевой разведкой и обследованием археологических памятников. В Костроме у меня почти сразу установились добрые связи и взаимопонимание с областным краеведческим музеем, размещавшемся в то время в Ипатьевском монастыре. От музея для работы в моем разведывательном отряде постоянно отпускали сотрудниц, Гусеву Светлану Михайловну и Виноградову Светлану Геннадиевну. По классификации нашей дочери Анны первая называлась Света № 2, а Виноградова — Света № 1. Михайловна по ряду обстоятельств бывала в нашей экспедиции периодически. Несколько позже она стала зам. директора музея по науке. Геннадиевна работала с нами постоянно и, кроме всего прочего, исполняла кухонные обязанности. Для отряда из пяти-шести душ не очень и обременительно, но все равно хлопотно. Выручала портативная газовая плита на две конфорки, купленная нами в первый же выезд в поле, и постоянный запас воды во фляге.

Иногда приготовлением еды занималась Алла Израилевна, всегда выезжавшая с нами во время своего отпуска. Раздавая пищу, она ориентировалась на аппетит и потребительские способности едока и всегда приговаривала, особо не вдаваясь в двусмысленность выражения: «Следите за рукой». В первый же сезон в семилетием возрасте состоялся и выезд в экспедицию нашей Анны. Здесь и родилась известная поговорка. Остановились мы на высоком берегу Волги. Был ветреный и прохладный майский день. Мама зовет: «Доченька, иди обедать». Нахохлившийся ребенок с засунутыми в карманы курточки ручонками ответствует: «У вас пообедаешь!» С тех пор и пошло. И по любым поводам.

Номинально я оставался еще у Д.А. сподручным. Во всяком случае все экспедиционное имущество и обеспечение лежало на мне. После разведки в своей области приехали мы в его экспедицию с надеждой на обещанные разведочные раскопки на Плещеевом озере. Сам он собирался провести раскопки на Берендеевом болоте. Откуда-то он услышал, что в прошлом году Микляев нашел здесь бумеранг, и загорелся идеей самому найти что-нибудь необыкновенное. В Берендееве обосновались в школе, а в делах все стало происходить так, как я и предвидел. Д.А. стал суетно рыскать по болоту в надежде на призрачную удачу. Мы с Кольцовым (ему он тоже обещал собственные раскопки мезолитической стоянки) изнывали от безделья и неопределенности. Между тем Д.А. попросил у шофера паяльную лампу для приготовления чая на раскопе. Тот ответил, что паяльная лампа на торфяном болоте, да в неумелых руках — вещь опасная. Сгорите. А вот есть у нас портативная газовая плита, ее и возьмите. А по моим раскопкам Д.А. все обещает:

— Я потом тебе всех отдам.

— Когда потом? Мне же надо хотя бы в одном месте слой в 0,5 м разобрать по порядку, а не котлован вырыть.

Между тем машина отправляется в Москву. Надо привезти в экспедицию жену Д.А., Марию Свет Борисовну. А она женщина не без амбиций, не всегда основательных. Правда, у меня с ней сложились отношения вполне лояльные, но я не очень обольщался видимым дружелюбием. Женщина археолог — это одно, а жена археолога — совсем другая разница и очень большая, как говорят в Одессе. При ней он делается другой, а она исподволь (на это у нее хватало ума) начинает верховодить. А я этого не люблю. И вот приезжают. А с ней Алла, да еще с племянницей Танькой в придачу. Ей обязательно надо кого-то прихватить с собой, облагодетельствовать. Возмущаюсь:

— Зачем приехала?

А Мария Борисовна:

— Константин Иванович! Как же вы так нелюбезно жену встречаете?

У меня же заноза — оказываюсь как бы на привязи. Надо сказать, что зная увлекающийся характер Крайнова, я предвидел такую ситуацию и предупреждал жену ни в коем случае не приезжать до моего разрешения.

Наконец Д.А. собирает нас на «совещание». Присутствуют Лев Кольцов, Юрий Цетлин и, конечно, Мария Борисовна. Кольцову проще. Его объект на том же болоте, а мой в 20-25 км на оз. Плещеево. Но надо же выделять людей на эти объекты, что неизбежно уменьшает вероятность находки «бумеранга». Придумал: «Константин Иванович, я не могу вас отпустить. У меня есть плита для приготовления пищи, а у вас такой нет. А за людей отвечаю я». Он забыл, как прежде готовили на костре, а газовую плиту и примитивные печи с чугунными плитами в экспедиции обустроил я. До этого у него самого кроме костра сроду ничего не было. Тогда Отдел новостроек организовал крупные экспедиции в безлесных регионах Юга России по исследованию памятников, подвергавшихся уничтожению мелиоративными работами. Для них Институт приобрел партию газовых плит с принадлежностями. Распределение плит было строго лимитировано, но я добыл такую плиту и для Верхневолжской экспедиции Д.А. Крайнова. Либеров у меня спрашивал, как это мне удалось обойти его и, по его мнению, незаконно, получить дефицитную вещь. Я ответил:

— Петр Дмитриевич! Я десять лет прослужил в хозчасти кладовщиком, и для меня никакого труда не составило умыкнуть у вас одну плиту.

Засмеялся:

— Да, это, конечно.

А эту портативную плиту я купил в Костроме на свои деньги для своего отряда. Но не мог же я ввязаться в нелепую распрю из-за пустяка. Предвидя такой оборот дела, я наказал шоферу перед отъездом в Москву за Марией Борисовной попросить у «деда» (нач. колонны экспедиционной автобазы Алексея Дмитриевича Левакова) какую-нибудь плиту из его заначек. Поэтому я ответил, что у меня тоже есть.

— Да!? А где вы взяли? (Его любимый вопрос.)

И тут Мария Борисовна с поджатыми губами:

— Вот она, забота о людях! Человеческая благодарность!

Все во мне взорвалось. До этого разговор шел в довольно спокойных тонах, и я был готов к любому обороту. Но — Баба! Встревать в стратегические планы великих археологов! Я резко встал, хлопнул дверью и выскочил на волю.

Кажется, возмущению моему не было предела. Я метался по двору и не находил себе места. Вышел Лева и стал меня успокаивать. Потом к нему присоединился Юрий Борисович. Пришла и жена. Все бесполезно. Откуда-то появилась бутылка какого-то вина, и мы распили ее, устроившись на какой-то клумбе перед школой. Постепенно я начал приходить в себя, и мы пошли на покой. При проходе по коридору из двери высунулись Д.А. с женой и проводили нас взглядом следователей из службы Берии. Утром Д.А. вызывает нас с Левой (в отсутствии Марии Борисовны) и с напряжением в голосе выдает свое решение: Леве — Левино, мне — мое, четыре человека с Аллой и ее племянницей в придачу на отруб. Не будь тут Аллы, я наверно бы не согласился. Бог с ними с раскопками. Моя работа и без них была вполне добротной. Раскопки только лишний раз подтвердили данные моих разведок. Исследование одного раскопанного колодцем кургана П.С. Савельевым также подтвердило мою догадку, что погребения в этих курганах нельзя относить к обряду кремации. Обряд кремации в дневниках П.С. Савельева описывается в терминах «жженые кости и угли» или «жженые кости». Только «жженые угли» означают остатки ритуальных кострищ, сохранявшихся и при обряде ингумации.

В 1982 г. работа по истории населения побережья Плещеева озера в 10-13 вв. была написана и отпечатана мной одним пальцем на машинке. Главная трудность была в подготовке иллюстративного материала. С выделением инвентаря по отдельным могильникам и определенным комплексам мне удалось справиться вопреки безнадежной оценке проблемы А.А. Спицыным и Е.И. Горюновой. Но изготовить качественные рисунки вещей самостоятельно я не мог, а оплатить услуги подходящего художника мне было нечем. С горем пополам удалось скомпоновать и таблицы на вполне приемлемом уровне. Неожиданно появилась возможность публикации. К сороковой годовщине дня Победы нам разрешили подготовить сборник трудов ветеранов войны. Из лимита Института дирекция выделила для сборника достаточный объем печатных листов. Но бог располагает... Зам. директора по науке в то время оказался зачем-то приглашенный Рыбаковым В.П. Шилов, человек неверный и двуличный. Он нас и кинул, как говорится в новое время, отдал втихаря наш листаж кому-то из своих протеже из Казахстана. А перед нами лебезил: «Я вам в препринте сколько угодно». Но это совершенно другое, несравнимо низкое типографское качество. И по объему состав сборника в один препринтный выпуск не входит. Редактор сборника В.И. Марковин хотел поместить мою статью в 1-й выпуск. В это время я был в экспедиции в Костромской области, узнал об этом по телефону от жены. Времени для переделки статьи для издания в препринте, в особенности иллюстративного материала в другом формате, у меня не было. Вышел 1-й выпуск в виде хиленькой брошюрки, и на том все заглохло. Попытка поместить работу в сборнике, который готовился в Славяно-русском секторе, встретила глухое неприятие со стороны С.А. Плетневой. Это был не первый и не единственный случай отказа в принятии моих материалов для публикации в секторальных изданиях. Мне до сих пор не понятно негативное отношение С.А. Плетневой к моей особе, никаких объективных оснований для этого я не вижу, тем более из-за какой-либо неприязни к ней с моей стороны. Косвенное влияние Рыбакова?

Вообще-то академик с самого начала с явным недоверием оценивал мои возможности в научной деятельности, в особенности из-за моего преклонного возраста. Мне шел пятый десяток лет. Он придумал возложить на меня обязанности нач. штаба гражданской обороны Института. Это была организация всесоюзного значения. Во главе стоял увенчанный маршальским званием прославленный военачальник, Василий Иванович Чуйков. Ниже шли областные, городские, районные и прочие штабы во главе с отставными военными разных рангов и званий. По моему глубокому убеждению, Гражданская оборона того времени была скорее бумажная, чем действенная организация. На каждый год составлялись планы гражданской обороны с корректировкой по кварталам. Я тоже составлял, и это отнимало значительное время. Они были сложны, обширны, объемом в пять-семь машинописных листов формата А-3, с множеством граф и подразделов. Выручал навык, приобретенный на армейской службе в должности писаря секретной части 46-го топографического отряда в 1948-1950 гг. С этим я выкручивался, хотя наши машинистки не раз поминали меня недобрым словом. В целом я относился к этой гражданской обороне спустя рукава. На моей ответственности было некоторое имущество, противогазы, аптечки и еще что-то. Все это хранилось в цокольном помещении под вестибюлем здания, в одном углу которого за стеллажом был «кабинет» В.И. Цалкина. Аптечки в пластмассовых футлярах вроде портсигара находились на полке за фанерной дверцей вместе с лотками археологических коллекций. Заявившийся откуда-то проверяющий пришел в ужас: «Ну, все пропало!» Я сразу не понял. Оказалось, в аптечках были ампулы с понтапоном, которыми можно было сделать себе укол, чтобы помирать при атомном поражении более или менее безболезненно. Наркотик! По опыту проверяющий был уверен — разворовали. У нас же никто не обратил на это внимания, чему он был несказанно удивлен.

Были и другие напасти. Районные штабы проводили еженедельные занятия «по гражданской обороне», которые я обязан был посещать неукоснительно. На занятиях шли нудные разглагольствования об атомной бомбе, ее поражающем действии и прочих ужасах. Изредка я ходил туда, но не хочу вдаваться в подробности из-за бессмысленности всей этой затеи. Большею же частью я «прогуливал». Районный штаб неизменно сообщал в Институт специальной бумажкой о моем «не хождении в классы». Директор, естественно, был недоволен, и это отразилось на явно отрицательном отношении ко мне с его стороны. Это мне стало особенно ясно после по одной реплике Д.А. Крайнова. А тогда я предлагал взять на эту должность совместно с Институтом этнографии отставного майора, и никто нас более тревожить не будет. Сие предложение Борис Александрович отверг и назначил нач. штаба Сережу Ширинского. Для успешной работы Сергей Сергеевич был освобожден от своей научной темы. Обрадовался он? Тогда наверно да. А я сказал Рыбакову:

— Ну, вот и вышло, как я говорил.

Рыбаков недовольно:

— Это вы что, на Ширинского намекаете?

— Да хотя бы.

И тут же прикусил язык. Сам не люблю на кого-то ссылаться в свое оправдание. Но с меня-то тему не снимали. Ширинский и Куза появились в Институте сразу после окончания МГУ вместе. Молодые энергичные ребята сразу обратили на себя мое внимание. Ширинский мне тогда казался более перспективным в научном плане. Я ошибался. Куза, конечно, был талантливее. А Ширинскому вскоре понравилось крутиться близ руководства, быть партийным активистом, исполнять обязанности по международным связям, иногда сидеть на месте ученого секретаря. Куза тоже нагружался разной общественной работой, но это не помешало ему стать большим ученым, несмотря на противодействие Рыбакова. А Ширинский как ученый пропал. Уже пенсионером он иногда заходил ко мне в кабинет и однажды сказал про Рыбакова в сердцах: «Нехороший человек!» А был его верный адепт. Умел академик гнобить людей. Однажды стояли мы с Крайновым в коридоре, разговаривали. Активист Ширинский суетился возле:

— Костя, пойдем.

Я отнекивался:

— Подожди, сейчас.

Крайнов своим библейским гласом:

— Константин-то Иванович! Не ходите туда! Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых!

— А куда это?

— Да на партбюро.

— Хи-и-и!

За этими и другими хлопотами как-то угас запал по подготовке к защите диссертации. Виноват, конечно, и я сам, не проявил достаточной настойчивости. К тому же в это время я серьезно заболел. Внешне это никак не проявлялось, но анализ постоянно показывал пониженный уровень гемоглобина в крови, а сам я испытывал какую-то вялость, заторможенность в жизненном тонусе. Жена пыталась найти причину в сбое кроветворной системы. Клинические исследования не подтвердили ее предположений. Недоумение разрешилось просто. Во время диспансеризации в нашей академической поликлинике, которую я считал делом чисто формальным, у меня выявилась полная потеря зрения на один глаз, чего я до тех пор совершенно не замечал. А это уже оказалось следствием опухоли (аденомы) гипофиза, которая блокировала и некоторые функции эндокринной системы. Эндокринолог, коллега Аллы по работе в больнице, рекомендовала меня к своему профессору в Институте нейрохирургии им. Бурденко, и тот согласился меня оперировать. Нас поставили в очередь. Очередь подошла, и мы стояли в приемной среди толпы посетителей. И тут, как иногда бывает, опять вмешался его величество случай. У регистраторов случилась какая-то заминка, и нас вежливо попросили подождать. Этого хватило. Из противоположной двери вошла женщина в белом халате и сразу к Алле:

— Ты чего здесь?

— Да вот своего привела.

— А у него что? Операция? Нет! Да и не к этому профессору! Давай его ко мне!

Эндокринолог Раиса Яковлевна Снегирева в свое время работала вместе с Аллой в Институте эндокринологии, и Алла еще принимала участие в оформлении ее кандидатской диссертации. Меня срочно вычеркивают из очереди, ведут в лабораторию, берут из меня, сколько им надо, кровей и отпускают с миром.

Анализ был готов примерно через месяц. Раиса Яковлевна написала рецепт и послала в аптеку на ул. Лесной. Препарат в таблетках, заграничный, не русский вовсе. У него и названия на русском языке нет. Он оказался неожиданно для меня дорогой, но у меня были с собой экспедиционные деньги. За 10 упаковок я заплатил 105 руб. Женщины в очереди у кассы заволновались: «Что это за лекарство?» Я, походя: «От всех болезней». И потом, уходя с полученным лекарством, слышу, как кассирша уговаривает женщин, что не бывает такого лекарства от всех болезней. Но от моей болезни оно оказалось вполне действенным. Уже менее чем через месяц зрение мое восстановилось, и я воспрянул духом, но ненадолго.

К концу 1983 г. я все-таки почувствовал себя неважно и снова был направлен в хирургическое отделение того же Института, где меня стали готовить к операции. Там меня посетили Саша Кашкин с Мишей Гусаковым. По воспоминаниям Саши, выглядел я тогда совсем плохо, «ходил по стенке», хотя сам того не сознавал. Между прочим, перед операцией проводилась рентгеноскопия под давлением. Между позвонков вставляют иглу и через нее начинают нагнетать кислород так, чтобы через спинной канал он прошел под череп и создал там давление на мозг довольно чувствительное. Сделали снимок, а врач говорит:

— Сейчас мы тебе еще прибавим.

Надули еще, говорю:

— Эдак больнее.

— Ничего, потерпи, мы сейчас.

Мы потом смеялись, что в Институте им. Бурденко лечат надувательством. Это исследование не вдохновило докторов: «У тебя опухоль расположена довольно удачно, ее можно взять радиооблучением». И меня выписали не солоно хлебавши.

Через месяц я пришел на радиотерапию. Снова рентген, теперь уже с металлическими шариками в уши. Походила вокруг меня докторица, а потом говорит:

— Не могу я в тебя прицелиться. Знаешь что, помогают тебе эти таблетки и ладно. Пока подождем. Будет хуже — тогда посмотрим. Ты думаешь, хорошо в мозгах копаться? Пусть это и облучение, а все операция.

С тех пор и живу на таблетках. Потом я самостоятельно снизил норму с трех до одной таблетки, и оказалось в самый раз, тем и жив. Спасительница моя Раиса Яковлевна неоднократно спрашивала меня о причине заболевания: был ли ушиб? А мало ли каких ушибов бывает в жизни у пожилого мужчины? Некоторое время спустя я все же вспомнил одно происшествие. С моим единственным тогда работником Борей Сушко мы вздумали прибраться в складе, навести некоторый порядок в накопившемся беспорядке. Я поднимал с пола пузатую бутыль в полуразвалившейся корзине с клеем БФ весом до 50 кг и вдруг оказался сидящим на полу в недоумении. На несколько секунд я потерял сознание. Оказалось, небрежно прислоненное к стенке дубовое бревно из Новгорода неизвестно от чего повело, и оно, описав косвенную линию (как у Крылова), ударило меня по основанию затылка. Стояло это бревно там сто лет, никто его не трогал. Боря стоял в стороне и только мог заметить: «Ну, крепко тебя!» Случайность? По Гегелю — «... случайное имеет некоторое основание, ибо оно случайно, но точно так же и не имеет основания, ибо оно случайно».

Но хватит про болезни. Им одолеть меня не удалось. А работу по древностям Плещеевского поозерья помог опубликовать Андрей Евгеньевич Леонтьев. Будучи директором музея-заповедника «Ростовский кремль», он обратил особое внимание на развитие научной деятельности музея. При его руководстве более регулярно стали издаваться труды сотрудников музея и приглашенных авторов: «Сообщения Ростовского музея», «История Ростовской земли» и др. В одном из таких «Сообщений» в 1995 г., более десяти лет после написания, и была опубликована моя работа. К сожалению, ее издание в периферийном малотиражном сборнике не способствовало достаточной известности в археологической среде и тем более в исторической. Доброе имя А.С. Уварова и его заслуги в российской археологии, о котором я писал в своей статье, находит должную оценку только в мемуарных очерках А.А. Формозова. Между тем его труд «Меряне и их быт», особенно при условии изучения его архива и коллекций, хранящихся в ГИМ, несмотря на старомодную подачу материала, сохраняет свое источниковедческое значение.

Оживление работы в отделе под руководством Юрия Алексеевича Краснова и при его самом деятельном участии дало реальные результаты. Вслед за сильно урезанными Орловским и Калужским сводами вышел вполне приличный свод по Брянской области Саши Кашкина, а потом и мой по Ивановской области, о чем я уже упоминал. По Ивановской области существовала краткая сводка памятников, изданная Е.Н. Ерофеевой в 1965 г. в качестве материалов к археологической карте. Новое обследование Д.А. Крайнов поручил сотруднице экспедиции и областного музея Е.М. Молодцовой. Для этого он выделил ей на два сезона отдельную машину. Когда я начал работать над составлением свода, то увидел, что вроде бы подготовленный материал в качестве основы совершенно не пригоден и потребовал собственного дополнительного обследования. Уже при беглом обзоре просматривался ряд нестыковок и несуразностей. В Южском районе она открыла ряд курганных могильников, но их никто и никогда там не видел. При ближайшем рассмотрении эти «курганы» оказались ямами углежогов с отвалами грунта. Столь же мифическими были и некоторые открытые ею городища на Волге. Здесь пришлось потрудиться, чтобы внести ясность в действительное состояние и местоположение памятников, исследованных Ф.Д. Нефедовым в 1895-1896 гг. Тем более что Е.Н. Ерофеева и Е.М. Молодцова не могли топографически соотнести свои определения с его данными.

В деле обследования и изучения некоторых памятников Костромской области значительное участие приняли А.Е. Леонтьев, Е.А. Рябинин, Ю.Н. Урбан, хотя последнего в отдельных случаях пришлось перепроверять и уточнять. В частности, Урбан с Васей Булкиным «открыли» селище у с. Воскресенское в Галичском районе на р. Вексе. Но там был В.И. Смирнов в 1927 г. Проверил. Да, это селище В.И. Смирнова и не на р. Вексе, а на ее притоке р. Ноля близ ее впадения в Вексу и очень на нее похожую. Для квалифицированной атрибуции памятников каменного века были приглашены Лев Владимирович Кольцов и Михаил Геннадиевич Жилин, Мишаня. Большое содействие оказала мне Лидия Сергеевна Китицына, вдова замечательного организатора общества краеведения, бывшего в свое время директором Костромского краеведческого музея Василия Ивановича Смирнова. Несмотря на постигшие их репрессии, которым подверглось краеведение в 1929-1930 гг., она сумела сохранить подготовленную ею картотеку по историографии археологии и археологическим памятникам на территории области и любезно дала мне ее скопировать. Могу свидетельствовать, что полнота охвата материала по состоянию по 1929 г. включительно была почти безупречной.

С подготовкой свода памятников Костромской области, обследование которой я заканчивал, произошел некоторый казус. Видимо из желания вовлечь в научную работу молодую сотрудницу Ю.А. Краснов передал мои наработки (в основном почти готовые) Лене Русаковой. Она должна была представить к изданию готовый вариант. Я не возражал. Ладно, не жалко, лишь бы пошло на пользу. А она все время уверяла, что работа над текстом свода ведется и идет к концу. Но тут как-то внезапно и тихо она ушла из Института. Мы с Красновым посмотрели оставленные ею материалы. Ничего нового. Только подготовленные мной научно-справочные статьи. Мне оставалось написать вводную статью и добавить отдельные сведения о некоторых памятниках. Юрий Алексеевич прекрасно отредактировал, и Костромской свод был благополучно издан в 1999 г. по гранту РГНФ в издательстве «Восточная литература».

Успешная работа в разведке во многом зависит от шофера экспедиционной машины и от взаимоотношений с ним. На второй год работы в Костромской области «дед», не раз упоминавшийся начальник колонны экспедиционной автобазы Алексей Дмитриевич Леваков, заслал ко мне Юрия Александровича Шмакова, Юраню. Юраня, человек непростого характера, оказался замечательным человеком и шофером. В экспедиционную автобазу он пришел из таксистов и здесь полюбил езду по широким просторам, открывавшей новые неизведанные места, и готов был безбоязненно ехать когда угодно и куда угодно. Несмотря на разность и в то же время некоторое сходство наших характеров, у нас установились в целом добрые и доверительные отношения. Леваков позже признавался: хотел посмотреть, что из нас получится — и не ошибся. Мы проездили 10 лет по просторам Костромской, Ивановской, Ярославской и Тверской областей. Неизлечимая болезнь, неоперабельная, как говорят медики, опухоль мозга остановила его жизнь на 49-м году от рождения.

В наших разъездах по Костромской, а потом и Ярославской области приходилось бывать в самых отдаленных и бездорожных местах. В Палкинском районе Юраня спрашивает у одной девицы:

— Где тут грейдер на Палкино?

Она показывает:

— Вот!

Но это огромная разливанная лужа. Юраня:

— Нет, ты мне покажи в натуре, где этот грейдер!

Безрезультатно. На юго-востоке области мне нужно было обследовать участок по левому берегу р. Ветлуги, покрытому сплошным лесом, незаселенным и бездорожным. А тут еще так получилось, что мы остались вдвоем и я хожу в разведку один. Юраня говорит:

— Вот ты уходишь в лес, а мне одному тоскливо и за тебя боязно. Я тут видел один на тракторе вброд реку переезжал. Тракторист местный. Да он и трактор утопит без заботы. А мы, если застрянем посреди реки, кому тут будем нужны?

А на перекате Ветлуга разливается чуть ли не на 200 м. Все же пошли мерить. Глубина местами доходит немного выше колен. Дно песчаное, плотно укатанное, но с перекатными уступами. Решились. И была, не была — переехали. По слабо намеченной лесной дороге вдоль притока Ветлуги р. Нея доехали до одинокой избушки, где жили старик со старухой. По их просьбе проехали дальше километров 15-20 по такой же дороге до леспромхозовского пункта Панино за хлебом. В местной пекарне выпекался черный хлеб в формах, вдвое больших наших стандартных. Хлеб оказался необыкновенно вкусным, и мы с Юраней попросили добавки. Пекари с гордостью:

— Что, понравилось?

— Да!

На обратном пути мы форсировали Ветлугу уже без измерения, на авось. В другом месте мне надо было найти курганы на другой стороне небольшой реки. Иду один, глубина немногим более 1 м. Юраня смеется:

— Дятел! Тут же никого нет. Чего же ты трусы-то мочишь, снял бы.

Иду обратно уже без трусов. А этот на другом берегу стоит и опять смеется:

— Костя! У нас же с тобой резиновая лодка есть.

Бывали у нас дороги! А про иные вспомнишь — мурашки по коже. В лесосплавный пос. Черменино в верхнем течении р. Унжи мы добрались только на второй день. А.Е. Леонтьев и Ю.Н. Урбан прилетали сюда на самолете, где зафиксировали позднесредневековое селище на месте бывшего погоста Архангельское. Были времена, летали самолеты! А мы на машине. Нас интересовало предполагаемое у погоста городище. Правый берег реки у погоста обрывается отвесной кручей высотой более 50 м. И забирались мы сюда по крутым увалам соответствующей высоты. Моросящий дождь непрерывно смазывает глинистый грунт под колесами машины, и мы с большим трудом преодолеваем особенно опасные верхние участки подъемов. Еще опаснее оказались спуски с холмов. Машину постоянно разворачивает боком по отношению к склону, что неминуемо грозит опрокидыванием и кувырканием машины под горку. Шофер с трудом удерживает ее в ровном положении. В одном таком месте ровным голосом решительно командую: