2000 №5

Ласточки над крыльцом

Кандидат биологических наук Л. СЕМАГО.

Фото И. КОНСТАНТИНОВА.

В комнате под настенным светильником прибит лосиный рог, и на кончике одного из его отростков сидит ласточка. Не чучело, а живая птица, но не домашняя питомица, а вольная касатка. Это самец, отец пятерых птенцов, которые ночуют под присмотром матери за дверью, в просторном тамбуре крыльца, где над полкой с пустыми склянками слеплено их гнездо.

Случаев гнездования касаток в помещениях, где подолгу находятся люди, в том числе в жилье, известно немало. И всегда на гнезде или рядом с ним на ночь остается самка, а самец устраивается или снаружи, или поближе к выходу. Этот же, наоборот, как только скрывалось за станичными домами солнце, успевал, пока не закрыли от комаров дверь, влететь в комнату и, усевшись всегда на один и тот же кончик рога, смирно ждал, когда погасят свет. В хорошую погоду хозяева ужинали на дворе, и никто ему не мешал. Если позднее чаепитие из-за дождя переносили в дом, он засыпал при свете, не дожидаясь, пока улягутся люди.

На ночь закрывались обе двери: наружная, ведущая с крыльца во двор, и внутренняя — в комнату; в форточки были вставлены мелкие сетки, так что самовольно вылететь во двор ни самец, ни самка не могли. И рабочий день этой пары начинался почти одновременно с рабочим днем хозяев дома, уже после того, как вольные касатки, гнездившиеся под крышей сарая и с другой стороны дома, позавтракают сами и птенцов накормят. Но ничего, терпели, сидя взаперти. Самец долго охорашивался, отряхивался, сидя на роге, иногда схватывал муху — их в комнате было достаточно, — но охотой не увлекался. К окну, в которое уже заглядывало солнце, не подлетал, в другую комнату никогда не заглядывал, и пол под рогом был чистый.

Птенцы и самка тоже сидели тихо: они — в гнезде, она — на длинном гвозде рядом. Всю ночь над крыльцом горела лампочка, на свет которой, наверное, со всей станицы слеталось столько ночных бабочек, что стекла в тамбуре были густо залеплены уставшими от многочасового кружения мотыльками. Но близкая добыча была недосягаема, и самка не поддавалась на соблазн. Наконец двери открывались, и взрослые птицы, почистив к тому времени перышки, сразу начинали кормить выводок.

Я познакомился с этой птичьей семьей за четыре дня до вылета птенцов и в первое же утро, привыкнув летом вставать на рассвете, распахнул обе двери, едва со двора донеслось щебетание других касаток. Самец отнесся к этому с каким-то недоверием: зачем в такую рань? Показалось, что птицы-родители и их дети уже настолько приспособились к режиму хозяев дома, что не хотели начинать охоту и кормление раньше. Ни самец, ни самка не проявили особой радости, но вылетели во двор и уже там долго чистили перышки, сидя на проводе перед крыльцом.

Но вот наступил день, когда птенцы без принуждения покинули гнездо и впервые увидели небо и солнце. Первый их полет был не далее пяти метров от крыльца, до проводов. Взрослые показали каждому, как опуститься на провод. У одного это получилось сразу, другой примерялся раза четыре, отчаянно трепеща еще не привыкшими к полету крылышками (это летать не учат, а остальное показывать надо). Наконец все уселись в рядок, и началось кормление. Кошек во дворе не было, и день для родителей прошел спокойно. Слетки просидели на месте до вечера.

Обычно родители в первые после вылета птенцов дни приводят всех по вечерам домой. А эти против обыкновения остались ночевать на проводах, хотя к ночи заметно посвежело. Белея в темноте грудками, слетки лишь поплотнее придвинулись друг к другу. Обе двери были открыты настежь до полуночи, но птицы, очевидно, не желали больше терять утренние часы: детей надо было кормить как следует.

На рассвете вся семерка была на месте, но днем родители перевели слетков на ветлу, метров за сорок от дома. А еще через день птенцы «домашних» касаток стали неотличимы от вольных. Единая стая еще не образовалась, и касатки словно по именам подзывали то одного, то другого из близнецов, и никаких ошибок, когда за кормом норовил подлететь посторонний, не было.

Пять ночей пустовало гнездо над крыльцом. Но на шестые сутки с утра задождило, ветер разыгрался до урагана, а к вечеру похолодало, как в сентябре, и касатки засветло привели всю пятерку уже окрепших птенцов. Их — в гнездо, сами — по своим любимым присадам: на гвоздь и на рог.

Доверчивость касаток не только в том, что они безбоязненно строят гнезда на виду у людей, но и в том, что даже взрослая птица, волей случая попавшая в руки, не теряет самообладания, словно уверена, что плохого ей не сделают. Одна ласточка, часто летавшая на открытую веранду, после того, как застеклили одну из сторон, не заметила прозрачного препятствия и сильно ударилась о стекло. Ее подобрали без надежды на то, что выживет, положили в коробку на полотенце, поставили в комнате на подоконник. Плохо было птице, она лежала, закрыв глаза, не шевелясь. Утром ее увидели на подоконнике, но выпускать не стали, а начали гадать, чем бы накормить пострадавшую. Поймали муху и только поднесли ее птице, как ласточка сделала два шажка навстречу и вежливо взяла угощение прямо из пальцев. Тогда за мухами принялись гоняться все, а касатка спокойно стояла на подоконнике и ждала. Можно было подумать, что она сызмальства воспитывалась у кого-то на таком же подоконнике.

Утром следующего дня увидели, что ласточка стоит на грядушке кровати совсем в другом углу комнаты. Ее осторожно поймали, вынесли наружу, и сразу с ладони, прощебетав что-то на взлете, птица взмыла в воздух и через несколько мгновений растворилась в мелькании десятка соплеменниц.

Любимое место отдыха, и обзор хороший.

В народе доброе отношение к касатке сложилось в глубокой древности. Доверяясь весенней касатке, крестьянин начинал сеять, но никогда не корил ее, даже если яровые всходы гибли от последних заморозков.

Касатка завоевала любовь человека добровольным соседством, миловидностью, приятным щебетом, безвредностью и редкостным миролюбием. У двух других местных ласточек, воронка и береговушки, дерутся взрослые, дерутся между собой птенцы, иногда взрослые соседских птенцов обижают. У них и в гнездах, и на ничейном пространстве могут разыгрываться совсем непривлекательные сцены. Хорошо, что природа, не обойдя их злостью, никому не дала опасного оружия. Воронки, только когда всем очень плохо, могут согревать друг друга своим теплом. В иной обстановке чаще проявляется их враждебность.

У касаток ни драк, ни намеков на серьезную ссору видеть не приходилось. И когда бы ни смотрел, как чинно и смирно сидят в гнезде птенцы, невольно приходит в голову одна и та же мысль: вот бы всем детям, и птичьим, и не птичьим, такое послушание, такое понимание родительского слова! Они дружно раскрывают рты навстречу подлетающим с кормом отцу или матери, но те сами знают, кому отдать муху, помня, в чей клюв сунули добычу в прошлый раз. Поэтому дважды подряд одному и тому же порция достается редко, и никто не считает себя обделенным или обиженным. Выводок подрастает дружно и всегда покидает гнездо разом.

Примерное послушание без намека на строптивость и самовольство сохраняется у слетков все время, пока они пребывают под родительской опекой. Отчуждение, а вернее передача выводка стае, происходит постепенно. Семья распадается, но не окончательно, потому что птенцы из одного гнезда и в стае знают и держатся друг друга. Они помнят свой дом и, если до отлета придется искать от непогоды убежища на ночь, возвратятся к нему.

Первый вылет труден… Устал.

И водопой, и купание…

Гнездо для касаток — нечто большее, чем для других птиц. Правда, это относится к молодым ласточкам. Они отсиживаются в сухом гнезде во время дождя, тогда как взрослые, отведя детей под крышу, стойко переносят непогоду под открытым небом: сидят рядышком на ветке или на проводе, а с длинных косиц хвоста падают быстрые капельки или стекают тонкие струйки. Это не показная самоотверженность, а проявление еще неугасшей заботы о потомстве. Взрослая ласточка должна и может противостоять и не такому ненастью, но испытывать на стойкость только что начавший жизнь молодняк касатки не считают лучшим методом воспитания.

Любят касатку и за то, что прилетает рано и сразу — к своему гнезду, к своему дому, и всегда с песней. Никогда не прилетит в плохую погоду, а обязательно в такой денек, когда у весны праздничное настроение. Потом снова может завернуть холод, но никто не будет винить в этом касатку. Наоборот, за своими заботами и о ней вспомнят, посочувствуют, а она в то время может вдали от этих мест пережидать последний возврат холодов.

Причина раннего прилета касаток понятна: им намного труднее, чем горихвосткам, мухоловкам и зарянкам вырастить два выводка. У них с постройкой гнезда хлопот больше, и на его строительство, смотря по погоде, может уйти времени больше, чем на выращивание птенцов.

Лепные гнезда деревенских ласточек необыкновенно долговечны, так как всегда хорошо укрыты от дождя. Но главная причина такой долговечности — в их конструкции, в том, что птицы не просто лепят комочек к комочку, добавляя для прочности немного слюны, но и укрепляют земляную кладку соломенной арматурой. Во дворах и на улицах подбирают тонкие соломинки, прокладывая ими слои комочков. Весной с растительным материалом бедновато, и весенние гнезда тяжелее летних: в них больше земли. С летних же, которые построены в июле, всегда свисает редкая, но длинная зеленоватая «борода» из свежих стебельков: всюду, где возят сено, обязательно натрясут немного на обочину, а ласточкам достаточно. И сохнут такие постройки быстрее.

Гнезда касаток можно найти в одиноких пастушеских мазанках в глухой степи, где есть водопой для небольшого стада. Вода касаткам нужна не только для того, чтобы грязь для строительства замешивать, но и для питья и купания. Купаются касатки обычно не в самую жару, а ранним утром, когда вода теплее воздуха. На скорости, в скользящем снижении птица ударяется грудью о воду, и этого, кажется, достаточно. Некоторые, посмелее, ныряют с разлета, вонзаясь в воду под очень острым углом, и через секунду вылетают из нее пробкой. Не у каждой на это смелости хватает, а может быть, и умения.

Касатка — не только деревенская ласточка, хотя это название давно стало книжным; есть еще касатки: дальневосточные утка и мухоловка. В нынешнем правописании каким-то образом прежняя косатка стала касаткой: ведь народное название дано птице за две длинные косицы в хвосте. Конечно, в деревнях и селах касаток больше, но каким-то парам по душе и город. Нередко гнездятся эти ласточки в боксах больших гаражей, в механических мастерских, в цехах заводов, депо, то есть там, где минуты тихой не бывает не только днем, но и ночью, где люди глохнут от беспрестанного стука и лязга, где сверкает слепящая сварка. Кажется, в такой обстановке и часа не вытерпит тот, кто привык к сельской тишине, непременно произойдет у него нервное потрясение от грохота, света, вонючей гари. Но, вырастив в таких условиях первых птенцов, касатки не спешат исправить ошибку, не ищут тихого местечка, а спокойно выращивают там и вторых.

Удивляет гнездование касаток под железнодорожными и автомобильными мостами, где к постоянному грохоту добавляется сотрясение от проносящихся грузовых и пассажирских поездов и тяжелых трейлеров. И ничего: из гнезд вылетают нормальные птенцы.

Где еще могут строиться деревенские ласточки? Под землей. Сколько сел по Дону было сожжено в войну! Не уцелело ни одного дома, ни сарая. Только названия остались. А ласточки весной прилетали и лепили гнезда под сводами каменных погребов.

Но находятся и среди них такие, которые ищут безлюдные места и гнездятся по щелям известняковых и доломитовых обнажений на правобережных притоках Дона, по меловым обрывам. Гнезда этих отшельников недосягаемы ни сверху, ни снизу, как гнезда обитателей скал.

Казалось бы, жизнь касатки известна до мелочей, и нового о ней узнать нечего. Но разве это не новость, когда включаешь в темной комнате лампу, а перед тобой — живая птица, у которой впереди совсем не легкий день. И даже неловко станет, что разбудил ее невзначай. И настолько по-домашнему вела себя та ласточка, что я не удивился бы, если бы она прощебетала: «Погаси, пожалуйста, свет. Ночь и без того коротка».