Гибель Гражданина

Глава 7

Миссис Гарсиа была славной пухленькой женщиной, жившей на расстоянии всего нескольких кварталов, так что отвозить ее домой требовалось только в плохую погоду либо поздно ночью. Я расплатился, поблагодарил и постоял на пороге, покуда она шла по бетонной дорожке к воротам. Многие дома в Санта-Фе, и в том числе наш, ограждены от вторжений шестифутовой адобовой стенкой толщиною в десять дюймов. Миссис Гарсиа вышла, закрыла ворота, и стало очень спокойно и тихо.

Я слышал звук удаляющихся шагов, потом за стеной проехала одинокая машина. Рядом не раздавалось ни звука, только наш огромный серый кот, которого дети окрестили Тигром, несмотря на полнейшее отсутствие полос, быстро метнулся к двери, надеясь проскользнуть незамеченным. Я закрыл и запер дверь прямо перед его физиономией и потянулся выключить освещение во дворе. Свет можно было зажигать и гасить с порога, из кухни, студии, гаража. Это влетело в немалые деньги. Бет не понимала, зачем я потратился. Не доводилось ей жить в условиях, когда все готов отдать за возможность нажать выключатель и убедиться, что во дворе никого нет.

Я задержал и опустил руку. Зачем облегчать существование Тине и ее приятелю? Я повернулся. Бет стояла на пороге сводчатого коридора, уводившего к детским спальням.

Она выждала мгновение и сказала, будто не замечая света снаружи:

- Личному составу сыграли отбой. Отлучившихся нет. А где кот?

Не будучи заблаговременно выставленным, зверюга скрывался под мебелью, ждал, пока мы уйдем, а потом прыгал в постель к одному из детей. Они совсем не возражали, даже малышка, но, кажется, это негигиенично.

- Все в порядке. Тигр остался во дворе, - ответил я.

Я двинулся к Бет, а она смотрела, не улыбаясь, не говоря ни слова. Свет мягко падал на ее запрокинутое лицо. Что-то есть обворожительное в женщине после вечеринки, когда она, так сказать, уже обкатана, уже не выглядит и не пахнет, как новенький автомобиль в витрине. Нос немного поблескивает, рассыпавшиеся волосы можно погладить, а накрашенные губы - поцеловать; платье начинает соответствовать очертаниям тела, а не горячечному замыслу портнихи. И, можно полагать, женщина снова чувствует себя женщиной, а не смущающимся произведением искусства.

Внезапно я притянул ее к себе и крепко поцеловал, пытаясь позабыть Тину, пытаясь не думать, что Маку потребовалось от меня столько лет спустя. Едва ли что-нибудь хорошее. Хорошего никогда не требовалось. Бет ахнула от подобной грубости; потом засмеялась, обхватила руками мою шею и ответила таким же крепким поцелуем, игриво и беззастенчиво прижимаясь ко мне, уничтожая остатки помады. Мы иногда разыгрывали этот спектакль, воображая себя по-настоящему шаловливыми, раскованными людьми.

- Уже лучше, - прошептала она. - А то весь вечер был мрачнее тучи. Теперь я выйду и... Мэтт!

Игра есть игра, полагалось понимать, что настает время отпустить ее в спальню, дабы можно было скользнуть в хорошенькую ночную сорочку, только я не мог сейчас играть по правилам. Она вскрикнула от удивления и негодования, а я развернул ее и опрокинул на ближайшую тахту, повалившись рядом. Губы жены стали вялыми и безжизненными. Грудь застыла под слоями одежды.

- Пожалуйста, милый, - прошептала она, отворачиваясь. - Пожалуйста, Мэтт... Мое платье!

Иногда мужу просто невозможно не вспомнить, что он довольно крупный мужчина, а жена - сравнительно маленькая девочка, и если захотеть по-настоящему... Я отверг эту мысль. Черт возьми, нельзя же насиловать людей, которых любишь и уважаешь. Я медленно поднялся, вынул носовой платок и обтер губы. Дошел до парадной двери и стоял, глядя сквозь стекло и слушая, как Бет поднимается и проворно выходит из комнаты.

Вскоре закрылась дверь ванной. Я двинулся в пустую спальню и принялся было развязывать галстук, но передумал. Упакованный чемодан стоял в изножье кровати. Как и большинство домов Юго-Запада, наш выстроили без единой кладовой; это уже неисправимо, приходится складывать походное снаряжение, одежду и прочую всячину в студии либо гараже. Часть необходимых вещей давно погружена в пикап, остальные ждут наготове. Утром я буду уже в Техасе. Я питаю здоровое новомексиканское омерзение к этому крикливому штату и его жителям, но сейчас он казался превосходным местом.

Я отнес чемодан к кухонной двери, поставил его и пошел взглянуть на малышку. Мэтт-младший, одиннадцати лет, и Уоррен, девяти, уже вышли из того возраста, когда родители приходят умиляться по ночам, но к виду собственного младенца, думаю, привыкнуть невозможно. Он выглядит помесью дурацкой шутки с небесным чудом. У Бетси, нашей сладко спавшей дочки, были пушистые льняные волосы и круглая хорошенькая мордашка, уже удлинявшаяся с появлением первых зубов. Бетси еще не сравнялось два года. Голова казалась чересчур большой для такого тельца, а ножки - слишком крохотными для человеческого существа. Я укрыл ее, услышал звук, обернулся и увидел Бет.

Я спросил:

- Может, натянуть ей пижамку? Если вам нечего сказать жене как женщине, можно изобразить заботливого родителя.

- Нет пижамки, она промочила последнюю, - ответила Бет. - Миссис Гарсиа выстирала, но пижамка еще сохнет.

- Наверное, брошу вещи в фургон и поеду. Утром буду на полпути к Сан-Антонио. Она колебалась.

- Нужно ли? После такой выпивки? Вероятно, Бет хотела сказать не совсем то, но сказала, что получилось.

- А я потихоньку. Захочу спать - остановлюсь на обочине и лягу в фургоне. - Я тоже хотел сказать не совсем то, что сказал: мы оба, кажется, утратили способность выражаться точно.

Мы обменялись взглядами. На Бет было что-то прозрачное, бледно-голубое, с глубоким вырезом; она походила на ангела, однако минута уже ушла и нейлоновые ангелы перестали привлекать меня даже при легком поцелуе в губы.

- Пока. Если сумею, позвоню завтра вечером, а не сумею - не волнуйся. Значит, расположился на природе.

- Мэтт... - сказала она и быстро продолжила: - Нет, ничего. Езжай осторожно. Пришли мальчикам несколько открыток, они обожают, когда ты пишешь.

Я пересек залитый светом двор и отомкнул ворота, выходящие в аллею, которая протянулась вдоль нашего участка. Санта-Фе изобилует аллеями. До того, как мы приобрели дон, студия сдавалась отдельно, и предыдущий владелец, не имея гаража, держал в аллее машину. Я притащил чемодан в гараж и бросил в кузов пикапа - металлический фургон с окошками по бокам и задней дверцей. На дверце, к сведению настигающих фургон водителей, старший сын приклеил плакатик: НЕ СМЕЙТЕСЬ, ЭТА МАШИНА СТОИЛА ДЕНЕГ.

Распахнув двери гаража, я выехал в аллею, закрыл гараж, вернулся к фургону и подал назад через большие ворота, прямо к дверям студии. Я оставил мотор включенным, чтобы он прогрелся, и вошел в студию, Г-образное строение на задворках участка, возведенное, как и большой дом, из толстых адобов. Одно крыло этого Г служит гостиной и библиотекой с диванчиком, который при необходимости превращается в кровать. В другом крыле размещаются картотеки и пишущая машинка. Каморка возле ванной, бывшая некогда кухней, стала фотолабораторией.

Я облачился в джинсы, шерстяную рубашку, шерстяные носки и светлые ботинки из выворотной кожи, часто именуемые в Санта-фа "педиками", поскольку это излюбленная обувь джентльменов, чья мужественность находится под вопросом. Такое название, разумеется, несправедливо по отношению ко множеству чрезвычайно мужественных инженеров, а также, надеюсь, одному писателю-фотографу. Одевшись, я отнес в фургон свою постель, заряженные кассеты к "Лейке", маленькие штативы и большую треногу для панорамной камеры 5х 7. Она пригодится, быть может, раз на тысячу миль, однако будет полезна, а места в фургоне предостаточно.

Довоенный опыт фоторепортера дает приятную возможность работать сразу на два фронта. Я собирался для начала обратить эту поездку в иллюстрированную статью, а затем вложить использованный материал в новую приключенческую повесть.

Я сосредоточенно занимался приготовлениями к отъезду, но внезапно что-то меня остановило. Я огляделся - ничего ли не позабыто. Подошел к письменному столу, потянулся за ключами от ящика, где покоился короткоствольный "кольт-вудсмэн" двадцать второго калибра. Хотя наш покорный слуга давным-давно превратился в мирного гражданина, маленький автоматический пистолет слишком долго был верным дорожным спутником, и оставлять его не годилось. Засовывая ключ в скважину, я увидел, что ящик уже открыт и выдвинут на четверть дюйма.

С минуту я стоял, глядя на него. Затем спрятал ключ и выдвинул ящик до конца. Пистолета, конечно же, не было.

Я медленно повернулся на месте, обшаривая комнату взглядом. Иных внешних изменений не наблюдалось. Ружья, конечно же, безмятежно стояли в запертом шкафу. Я шагнул в сторону, осмотрел гостиную. Все было на месте. Как обычно, листы копирки усеивали мебель: до вечеринки я целый день жонглировал замыслами, подходящими для грядущих техасских впечатлений. На подлокотнике большого кресла валялась картонная папка. Папок у меня тоже полно, разбросаны они повсюду, но именно этой видеть не приходилось.

Ярлыков и надписей не было. Я вынул ее содержимое. Скрепленная рукопись, примерно двадцать пять страниц. Вверху первой, аккуратно отпечатанной страницы стояли имя автора и заглавие: Барбара Эррера, "Горный цветок".

Я положил рукопись, двинулся к фотолаборатории, включил свет и заглянул внутрь. Никого. Но за соседней дверью автор обнаружился. Барбара сидела в ванне, заполненной вместо воды пышными кружевными юбками. На кафельной стене сверкали хромированные краны. Не мигая, Барбара глядела на них карими, распахнутыми, странно пустыми глазами. И была совершенно мертва.