Главная роль

Глава 2

Опершись на леера, мы с Николаем стояли на палубе «Памяти Азова» под теплым ветром, любуясь водной гладью и бегущими по синему небу облаками. За нашими спинами персонал корабля добросовестно нес свои обязанности, а мы, как и положено царским детям, прохлаждались.

Броненосный крейсер первого ранга «Память Азова» являл собой прекрасный образчик стыка технологий: обладая нормальным двигателем, корабль для экономии топлива и ресурса может ходить и под парусом. До моего «выздоровления» команде приказано говорить со мной только если я попрошу их об этом сам: утрату Георгием флотских знаний — а он ведь с детства в моряки метил — объяснить будет сложно. Секретность нешуточная — знают только Николай, лейб-Медик с двумя своими фельдшерами — они его при моем первом пробуждении и сопровождали, греческий принц Георг I и глава нашего путешествия — генерал-майор свиты князь Барятинский.

Я о кораблях знаю только самые общие вещи. «Леера», например. Или «корма». Или «кок» — корабельный повар. А здесь ведь каждая веревочка и каждая деталь механизмов имеет свое название. Придется брать уроки у моряков — флотом в эти времена, когда впереди маячат годы и десятилетия войн, пренебрегать нельзя. Да ничем пренебрегать нельзя, и за три прошедших с моего пробуждения дня я успел познакомиться с важными спутниками, немного изучить их характеры, улучшить речь и понять ожидаемую, но все равно поразительную вещь: Николаю править Империей неинтересно до зубовного скрежета.

Все мои попытки направить разговоры в области политики, экономики и прочие приличествующие (по моему мнению) монаршим детям темы были пресечены в зародыше. Вместо этого Николай обильно грузил меня семейными воспоминаниями, курьезными случаями и регулярными молитвами в корабельной часовне. Последнее крайне полезно — мне придется посещать кучу служб, благо основные молитвы я запомнил еще до первой смерти: в сериале мы с Николаем регулярно молимся, и одна из сцен использовалась для кастинга.

— Расскажи еще, дорогой Жоржи, — попросил цесаревич.

— Русский купец продал индусам футляр от гитары, убедив их, что это — намордник для слоненка.

Немудреная шутейка вызвала у Николая громогласный хохот. Целый день так — скучным разговорам, от которых зависят судьбы десятков, а порой и сотен миллионов людей, цесаревич предпочитает старую добрую ржаку.

— Ох, Жоржи, твои остроты и раньше приводили всех в восторг, но теперь… — он вытер выступившую слезинку, достал блокнот и записал в него шутку.

Почти все записывает и складывает в специальную «шкатулку с курьезами».

— Графиня N, дама пышных форм, съездила в Индию и осталась довольна, потому что индусы приняли ее за священное животное.

Николай зашелся в очередном приступе смеха.

Высокородный братец чувствует себя виноватым — Георгия в плаванье отправили поправить здоровье — он покашливал и страдал от «лёгочных хрипов». Туберкулеза, или как сейчас говорят — чахотки, ему не ставили: то ли развиться не успел, то ли не догадались. Теперь, понятное дело, чахоточным этому крепкому, подтянутому и вполне удобному телу не быть никогда. Сам принц на судне числится мичманом, но теперь, когда квалификация утрачена, мне выдали больничный до конца поездки. Причиной обострения болезни изначального Георгия стали две вещи: нежелание бывшего хозяина себя беречь и непоседливость Николая — одно наложилось на другое и вылилось в шутливую борьбу, итогом которой стало падение Георгия грудью на лестницу. После падения принц слег в лихорадку, и его должны были вернуть домой.

Сейчас мое здоровье приводит врачей в восторг, а лейб-медик Владимир Ясонович Алышевский мыслями находится в Петербурге, получает из рук Александра III материальные и нематериальные награды за мое «лечение». Последнее заключалось в основном в обивании всех углов набитыми ватой тряпками.

Когда приплывем домой, поищу ученых и попрошу их сделать поролон.

Неведомые силы на мое машинально ляпнутое «здоровье» отгрузили его полной ложкой. Полагаю, я даже простудиться теперь не смогу, и это — очень хорошо, с нынешним-то уровнем медицины.

За спиной послышались шаги, и мы обернулись к одетому в костюм толстому мужику с седой бородой. Дмитрий Егорович Шевич, сотрудник дипломатического корпуса, дворянин и внук председателя Комитета министров. Действующий посол в Японии, до которой очень далеко, и я не знаю, чем объяснить его присутствие на корабле — по идее он должен встречать нас в Нагасаки, Илюха много про этого человека рассказывал. В основном — негативное, но не будем забегать вперед: голоса из «небытия» говорили о «веере миров», и мой нынешний мир, несмотря на схожесть, может в деталях отличаться от моего.

— Ваше Императорское Высочество, нам нужно обсудить наше пребывание в Бомбее, — с поклоном заявил посол Николаю.

— Дмитрий Егорович, мы это уже обсуждали, — отмахнулся цесаревич. — Мой дорогой брат болен, и для меня это важнее какой-то английской колонии.

Такой вот он, братец Никки. Дворяне на балах поди принимают такое поведение за демонстрацию силы: как он этих индусов!

— Прошу меня извинить, Ваше Высочество, — еще раз поклонился Шевич. — Вы совершенно правы — здоровье Его Высочества для нас гораздо важнее.

И дипломат, к очевидному облегчению Николая, оставил нас в покое. Понять Дмитрия Егоровича легко — «прогибать» наследника престола себе дороже, и редкий отечественный чиновник может себе это позволить. Понять Никки сложнее — он, как, впрочем, и почти все нас окружающие шишки, к Азии относится с умиляющим пренебрежением. Российская Империя — один из основных геополитических акторов планеты, обладает могучей армией, приличным флотом, сказочной (по этим временам, так-то работы в этом направлении непочатый край) экономической мощью, а главное — считается старинной, уважаемой европейской монархией. Тысячелетний юбилей русской государственности в 1862 году отметили.

Азия этих времен представляет собой жалкое зрелище: либо колонии — в этом случае как минимум в крупных городах относительно прилично — либо рыхлые полуфеодальные образования, с которых нечего взять. Времена антиколониальной повестки и всеобщего человеколюбия не наступят еще долго, и исповедуемый Никки и сановниками подход является доминирующим. Плывем к нищим и безобидным дикарям, о чем с такими вообще разговаривать? Самый обычный туризм — вот, чем занимается Николай.

Конкретно с Индией, он, однако, прав — свою «жемчужину» Британская корона держит крепко, демонстративно усадив на трон англичанина в чине вице-короля, не снизойдя даже до марионеточного индуса.

Большое путешествие цесаревича — это традиция, зародившаяся после «великого посольства» Петра I. Петр из поездки привез знания, специалистов и кучу идей, вылившихся в грандиозные преобразования. Что привезет домой Николай? Коллекцию моих шуток и десяток тонн сувениров?

Лезть крайне не хочется — если я буду слишком активно перетягивать на себя обязанности цесаревича и лезть в политические дела, рискую быть неправильно понятым: уж не метит ли ушибленный «Жоржи» в цари? Не готовит ли он заговора против добродушного братца? Я знаю, к чему приведет правление Николая II, и, как любой нормальный человек, такого будущего своей стране не хочу. Нет, на СССР мне плевать — просто эрзац-монархия со своей спецификой, но десятки миллионов погибших за две мировые войны и одну гражданскую, массовое бегство ценнейших специалистов за границу, разваленная экономика — это чисто по-человечески обидно. Мы же хорошие, мы такого не заслужили.

Друг Илюха бы меня точно не понял: такие возможности, а ты спокойно взираешь на происходящее. Трусливый вариант будущего: в 1916 году свалить за кордон с кучей денег и устроиться там. Вариант нормальный: делать все возможное для страны — в этом случае переезжать не придется, и у меня, и у Никки, и у народа все будет нормально. «Нормально» с учетом несовершенства реальности в данном случае — «лучше, чем было там». Вот этот вариант Илюха бы в жизнь и воплощал, а значит и мне нужно танцевать от него. Царские дети изначально богаты, но мне нужно богатеть как можно больше — на «прогрессорство», особенное если учесть повальное воровство, денег нужно не просто много, а непредставимо много. Займусь этим сразу по возвращении в Петербург, а по пути нужно постараться найти интересные коммерческие схемы — что-то покупать у дикарей и продавать дома с наценкой. Так же нужно осторожно набросать план реформ — с ними Александр III пошлет меня подальше со всей глубиной отцовской любви, но Никки, когда взойдет на трон, может на часть и пойти. Со временем у меня скорее всего получится подмять под себя часть его обязанностей и полномочий: ему же это все нафиг не надо, и, если любимый братец Жоржи настолько глуп, чтобы заниматься государственным строительством, бог ему в помощь.

Ладно, это все потом, а пока наслаждаемся «больничным», привыкаем к новому телу — я был немного выше, но мускулатура у Георгия лучше — учимся общаться с людьми и стараемся как можно больше залезть Николаю в голову: пока что это у меня отлично получается, а значит нужно продолжать. И ни словом, ни жестом не проявлять мою личную жажду самодержавной власти — она проснулась во мне позавчера, и это ощущение крепнет с каждой проведенной рядом с Никки минутой: зачем трон человеку, который его не ценит? Я подойду гораздо лучше — я всегда чувствовал, что способен на большее, и судьба даровала мне шанс это себе доказать. А еще русский царь — это настоящая суперзвезда, фигура мировой величины. Каждое слово царя ловят миллионы людей, по слову царя начинаются войны, царское слово способно вознести счастливчика на самый верх или низвергнуть неудачника на самое дно. Даже слово специальное есть — «опала». Осознает ли это Николай? Полагаю, что да. Нравится ли ему это? Ну конечно же нет — он самый обыкновенный мажор, и спасает его только вбитое до уровня рефлексов воспитание.

Когда греческий принц Георгий меня спас предложением пойти испить чего-нибудь веселого в апартаментах цесаревича — и это в пост, который мы всем кораблем соблюдаем! — я с облегчением сослался на советы лейб-медика и вернулся к себе.

На диване обнаружился плачущий, одетый во фрак с накрахмаленной белой манишкой и белые перчатки мужик лет сорока пяти с во-о-от такенными банкенбардами, сверкающей в свете иллюминатора лысиной и бритым подбородком под пышными черными усами. Из зеленых глаз по хмурым мимическим морщинам катились слезы, растворясь в густой растительности лица.

— Ты кто? — на всякий случай приготовился бежать я.

Старик издал жалобный всхлип и бухнулся на колени, со страдальческой миной на лице вытянув ко мне руки:

— Георгий Александрович, как же так?

Глубоко философский вопрос поставил меня в тупик. Пока я собирался с мыслями, на звук влетел казак охраны — трижды доверенный и надежный ветеран русско-турецкой войны. Сориентировавшись, он расслабился и козырнул:

— Виноват, Ваше высочество!

— И в чем же ты виноват, Миша? — уточнил я.

Ему за сороковник, но мне простолюдинам любого возраста «выкать» невместно.

— Не доложил, — виновато потупился он. — Вы Андрея Андреевича завсегда привечаете.

— Понимаю, — кивнул я. — Андрей Андреевич? — повернулся к старику.

— Я! — с надеждой на лице закивал мужик. — Как есть я, Ваше Высочество! Камердинер ваш, пятнадцать лет верою и правдою!

— Не помню, — признался я.

— Ох горюшко-то какое! — протяжно поделился скорбью он и пополз ко мне на коленях, заламывая руки. — Пятнадцать лет верою и правдою…

Сейчас он будет целовать мои дорогущие сапоги. Это что, слуга мой?

— Соплю-то прибери! — не выдержал казак. — Ишь, барыня какая сыскалась! Это чего же, Его Императорскому Высочеству каждую вошь помнить⁈

Николая «императорским высочеством» называют все, кому он не разрешил обращаться по-другому. Меня в присутствии Никки зовут просто «высочеством», но, если Николая рядом нет, допускается применять «императорское высочество» и ко мне. Применяют, я полагаю, для демонстрации лояльности и чтобы сделать приятно.

— Ах ты, сукин сын! — прямо на глазах обретая достоинство, ошалело уставился на него Андрей Андреевич. — Ты как, собака, со мной разговариваешь⁈

— Прикажете на гауптвахту, Ваше Императорское Высочество? — с молодецким видом обратился ко мне казак.

Нельзя моих слуг оскорблять, значит. Но этот специально «подставился», чтобы Андрей Андреевич не устраивал плач Ярославны, и теперь ждет поощрения или наказания за инициативу.

— Ступай к уряднику, передай ему мою просьбу выдать тебе отдых до завтра и водки, — применил я подсмотренное у Никки поощрение.

— Рад стараться, Ваше Высочество! — щелкнул он каблуками и покинул каюту, не забыв прикрыть за собой дверь.

— Простите, Ваше Высочество! — поняв, на чьей стороне мои симпатии, бухнулся лбом в ковер Андрей Андреевич. — Совсем голову от горя потерял, дурак старый!

— Встань, — приказал я.

Мужик бодро вскочил на ноги.

— Больше голову не теряй, — добавил я. — Туда садись, — указал на диван.

— Слушаюсь, Ваше Высочество! — возрадовался он и выполнил приказ.

Радуется, что в шею не погнали, и то, что я его забыл, уже не так печалит. Оценив его одежду, возраст и то, как он отреагировал на подначку казака, я уселся за стол и спросил:

— Камердинер?

— Как есть камердинер, Ваше Высочество! — подтвердил он. — Андреич! Пятнадцать лет…

— Верою и правдою, — перебил я. — Слышал. Не помню. А ты — помнишь.

Я подошел к столу и начал писать записку Николаю, не очень уверенно расставляя твердые знаки.

— Как есть помню! — поспешил он подтвердить свою полезность и показал рукой себе по колено. — Вот с таких лет…

— А где ты был все это время? — спросил я.

— Слег я, Ваше Высочество, — пригорюнился камердинер. — Как есть от горя слёг. Как лихорадка отпустила, сразу к вам и пришел.

— Как есть пришел, — на автомате добавил я.

— Так, Ваше Высочество, — признал он.

Я свернул записку, припечатал ее углы сургучом и сходил до двери, вручив новому казаку. Повернувшись к камердинеру, процитировал Высочайшего брата:

— Господь не оставил нас.

— Как есть не оставил, — согласился Андрей.

— Рассказывай про пятнадцать лет, — решил я скоротать время до получения разрешения посветить Андреича в «тайну памяти».

Камердинер оживился, поправил усы и начал вещать о том, как маленький Георгий однажды спрятался так, что весь Гатчинский дворец сутки на ушах стоял.

— А кто в старой печке сыскал-то? Андреич! — приосанился камердинер, закончив рассказ.

Хороший дядька вроде. В дверь постучали, и получивший разрешение войти казак вручил мне ответ от цесаревича.

«Андреич — твой самый преданный слуга, любезный Жоржи. Для нас всех будет лучше, если ты будешь с ним откровенен. С наилучшими пожеланиями, твой верный брат Никки».

Девятнадцатый век, пик могущества эпистолярного жанра, и не писать же ему мне в ответ «ок»?

— Андреич, ты можешь сослужить мне очень полезную службу, — решил я применить мужика правильно. — Здесь, — открыл ящик стола и достал оттуда стопку бумаг и обтянутую кожей книжицу. — Мои письма, мой дневник и прочее. Я их изучил, но многие имена мне ни о чем не говорят. Мне нужно многое вспомнить, и в этом мне поможешь ты.

— Любую службу сослужу, Ваше Высочество! — заверил он и поерзал на диване, демонстрируя нерешительность.

— Говори прямо, — велел я.

— Грешно-с, — он виновато развел руками. — Великий пост все же. Но больным наш Господь в милости своей допускает…

— Поесть принес? — догадался я, всем телом ощущая оживление.

За прошедшие с моего пробуждения дни я успел полностью разочароваться в кухне: Великий Пост, кушать можно только постное и понемногу, даже «больному» мне. Сегодня, например, Никки, как сильно верующий, в религиозном рвении ограничился куском ржаного сухаря с солью под компот — греческий принц такую диету поддержал — а я впал в грех чревоугодия и полакомился кашей без масла под кислую капусту с теми же ржаными сухарями.

— Как есть принес! — считав, улыбнулся камердинер. — Велите подать?

— Подавай! — я временно отложил бумаги на край стола.

Камердинер сходил до двери и вернулся с лакеем Петькой — я с ним успел заново познакомиться, когда он надраивал каюту до блеска. В руках лакея обнаружился поднос с накрытыми салфеткой приборами и двумя позолоченными мармитами. Завершал композицию графинчик компота — его я пил за обедом и остался доволен.

— Тефтели рыбные, — открыл первую крышку Андреич. — Картофель запеченный, — открыл вторую.

Не так уж и грешно!

— Удружили, братцы! — от всей души похвалил я и принялся за дело.

Хорошо, когда есть по-настоящему преданные слуги!

Перекусив, я доверил Петьке унести посуду и спросил довольного тем, что принц хорошо покушал Андреича:

— Сколько у меня денег?

— Мимо меня ни копейки не проплывет, Ваше Высочество, — заверил он.

— Сколько? — нахмурился я на него.

Поежившись, мужик ответил:

— Сорок три тысячи девятьсот двадцать четыре рубля и восемьдесят три копейки.

— Это с собой? — предположил я.

Я же не нищий.

— Походная казна, — покивал он.

— А вообще?

— Деньгами — три миллиона семьсот две тысячи сто пять рублей с девятью копеечками.

— Земель много? Доход с них есть?

— Владений у Вашего Высочества много, — подтвердил Андреич. — Доходы велики.

— Насколько велики?

— Всяко год от года бывает, — развел руками камердинер. — Тысяч шестьсот.

С таким стартовым капиталом начинать большие дела одно удовольствие!

— Сколько рублей стоит слон? — спросил я.

— Ваше Высочество, слон… — он опасливо пожевал губами.

— Если я попрошу, слона мне подарят и так, — спас я его от необходимости меня отговаривать. — Но ему в Петербурге будет плохо. Точно! — в голову пришла идея. — Ты можешь достать мне списки товаров, которые мы сможем найти за время путешествия с указанием примерных цен здесь и на те же товары в Петербурге и других наших больших городах?

— Ваше Величество, — в этот раз Андреич справился с собой. — Наследнику заниматься купеческими делами невместно-с.

— Я — второй в очереди, — откинувшись на стуле, я сложил руки на груди. — Мой дорогой брат Никки, слава Богу, — перекрестился на «красный угол» — крепок здоровьем, а значит я могу заниматься чем хочу, если это пойдет на пользу Империи моего брата. Неси списки.

— Сей же час, Ваше Высочество, — щелкнув каблуками, камердинер покинул каюту.

Прежде чем искать списки, он пойдет жаловаться на меня Николаю — я в этом совершенно уверен.