Главная роль

Глава 3

Великий пост и плаванье шли своим чередом. Я потихоньку обживался и много времени проводил с камердинером, запоминая ближайшее окружение и даваемые Андреичем, как правило лестные — это же сплошь высшая аристократия! — характеристики на них. Познакомился и с полным комплектом личной прислуги, находящейся у камердинера в подчинении и буквально на меня молящейся.

Рейткнехт Юрка — на корабле у него особо обязанностей нет, потому что он отвечает за организацию выезда и лошадей. Когда прибудем на землю, он будет вместо меня орать на рикш и погонщиков слонов, а пока числится «гардеробным помощником». Помогает он гардеробщику Федору, тридцатипятилетнему щуплому мужичку с козлиной бородкой и в пенсне.

Слуги нижнего звена представлены троицей лакеев лет двадцати пяти: Карлуша, Петька и Стёпка. Последний — рыжий, и старше первых двух: он — лакей первого разряда, а те — второго. По возвращении в Петербург количество слуг как минимум утроится — мне, в отличие от оригинального Георгия, в Абхазии жить не придется, а в столице нужно поддерживать реноме.

Комфорт жизни, если ты офигенно важный, в этом времени вполне сносный. «Гальюны» на корабле современные — тепло, чисто, не воняет и смывается как положено. С мытьем тоже порядок — у нас с Никки и принцем Георгием одна ванна на троих, и мы пользуемся ей согласно расписанию. Качка быстро стала привычной — захваченное мной тело с ней не расставалось с самого детства. Питание с появлением Андреича резко улучшилось, и теперь жаловаться остается только на скуку — именно она толкнула нас с Никки и греком сюда, в недра крейсера, в каюты экипажа. Развлекай нас, безродная матросня!

Это, конечно, преувеличение — к подданным Николай относится с дозволенным разницей в ранге уважением, и, как положено православному монарху, честно любит. Толку с той любви? Лучше бы государственным управлением занимался — затем Господом на трон и посажен. И как же мне надоели молитвы! Николай посещает часовню в среднем раз восемь в сутки, проводя там минимум по полчаса. Меня и тезку таскает с собой, с трудом принимая отмазки в виде необходимости учиться быть вторым после брата наследником — он на полном серьезе считает, что коронация магическим образом наделит его всем нужными правителю качествами. Господь и помазанника своего без пригляда оставит? Да ни в жизнь!

Палуба с каютами низших чинов не чета оснащенной коврами и картинами нашей — тесный, попахивающий механизмами коридор, тем не менее, блестел чистотой, и на свисающих с потолка плафонах с электрическими лампочками — хай-тек! — не было ни пылинки.

Из-за дверей некоторых кают раздавались разговоры матросов — Николай никого о наших намерениях не извещал, а дежурному, который собрался было заорать во все горло, показал «тсс».

— Ноги у ней…

— Боцман мне ка-а-к…

— И не то чтобы в легких годах была…

— Ежели вникнешь с рассудком…

— Видал англичашка какой важный?

Англичане на корабле тоже есть — два мутных чувака с седыми бакенбардами, которые непонятно чем заняты. К нам они не лезут, но ведут долгие беседы с дипломатом Шевичем.

Глобально от англичан не спрятаться никак и нигде: у нас с Николаем даже воспитателем был мистер Карл Осипович Хис, уроженец английского города Бишам из древнего, но обедневшего дворянского рода. Колониальная система во всем ее великолепии!

Лондон уже не на пике своего могущества, но тянущиеся с острова и опутавшие всю планету протуберанцы держат за жабры большую часть цивилизованных и еще большую — «варварских» стран. Богатства и мозги стекаются в метрополию и ключевые точки Империи. Мне придется быть очень осторожным, отстаивая национальные интересы — этого монстра лучше не злить, и я не настолько глуп, чтобы считать себя умнее главных игроков Земли.

— Да ну, какой там чай? — привлек мое внимание объясняющий голос. — Все возят — отсюда, с Европы, по морям, по железной дороге. Раньше — там да, дорогущий был.

— Умный ты слишком, Севка, — крякнул собеседник. — Купчишкин сын, чего с тебя возьмешь?

— Рожей не вышел ты на моего покойного батюшку зубоскалить! — рыкнул на него купеческий сын.

— Хочешь что ли, чтобы зубы у тебя были целы?

— Тц, не охота из-за тебя на гауптвахту, — решил спустить на тормозах знающий толк в торговле матрос.

Николай и Георг Греческий разочарованно вздохнули.

— Зайдем, — решил я и открыл дверь.

Матросов оказалось пятеро: двое сидели на нижних нарах у противоположных стен, трое — за столом. Судя по свободным койкам, остальные жители каюты сейчас работают. Народ выпучил на нас глаза, без подсказок вытянулся «во фрунт», отдал честь — и почти синхронно заорал:

— Здра-жла, Ваше… — после небольшой заминки мужики отказались от привычного строевого «жевания» слов и аккуратно, по слогам, закончили. — Им-пе-ра-тор-ско-е Вы-со-чес-тво!

Меня при Николае отдельно приветствовать не принято — величие затмевает, так сказать.

— Здравствуйте, братцы, — явно остался доволен реакцией Николай.

В коридоре захлопали двери, затопали сапоги, раздался гневный окрик в сторону дежурного — не предупредил о высоких гостях. Цесаревич недоразумение разрешать не захотел и закрыл дверь перед носом набравшего в грудь воздуха мичмана, предоставив объясняться сопровождавшим нас казакам — трое в коридоре остались, трое — с нами, заняли позицию у входа.

Дежурному попадет, если Николай не расскажет, что это он попросил бедолагу не шуметь. Подсказывать и лезть не буду — проверим будущего царя на человеколюбие.

— Вольно, — скомандовал Николай. — Присаживайтесь, — и подал пример, опустившись на кровать.

Народ всем видом выражал зависть — почему цесаревич сел не на мою койку? Дождавшись, пока мы с принцем Георгом примостимся рядом с Никки, матросы вернулись на свои места.

— Как служится, молодцы? Всем ли довольны? Все ли у вас хорошо? — спросил Николай.

Матросы торопливо заверили, что жаловаться им не на что.

— Кто из вас говорил о том, что чай из Индии возить не выгодно? — спросил я.

Матросы как от прокаженного отодвинулись от розовощекого и широкого — это гены, а не лишний вес, в дальнем плаванье да еще и соблюдая посты не разжиреешь — молодого человека лет двадцати пяти с аккуратно подстриженными русыми волосами и карими глазами.

— Я, Ваше Высочество, — поднявшись на ноги, проревел тот.

По уставу орать положено.

— Жоржи, ты собираешься говорить о торговле чаем? — приподнял на меня бровь Николай.

— В том числе, — подтвердил я.

— Торговля — не для наследников Российского престола, — пожурил меня цесаревич. — Идем, Георг, поговорим и с другими матросами.

Настучал-таки Андреич, но Николаю по большому счету все равно — Романовы регулярно отмачивают вещи и похлеще торговли, а на корабле смертельно скучно — человеческое понимание Никки не чуждо.

Николай с греком вышли в коридор, оставив меня и двух казаков говорить о жутко скучных и неприличных для человека моего положения вещах.

— Как звать? — спросил я.

— Кирилом нарекли, Ваше Императорское Высочество! — отозвался матрос. — Уваров, Кирил Петрович.

Наследник нас покинул, и мое «высочество» автоматически раздулось до «императорского».

— Сын купеческий?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество!

— Грамотный?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество!

— Почерк красивый?

— Учитель говорили — каллиграфический, Ваше Императорское Высочество!

— Ступай за мной, — решил я и вышел в коридор, попав под залп хохота из глоток обступивших цесаревича матросов.

Радуются Высочайшему вниманию, и дежурный радуется больше всех — заступился Николай, значит, не дал в обиду.

— Пойду с толковым малым поговорю, — поделился я новостями с Николаем.

Писарей на корабле хоть отбавляй, но у меня личного нет — со своей корреспонденцией Георгий разбирался сам, благо ее не много. Вот у Николая — там да, целая походная канцелярия.

— Веселись, — пожелал мне Никки, мы с Кирилом (с одной «л» в эти времена пишется) поднялись на нашу палубу, и я повел матроса в каюту под недоуменным — это зачем принцу нижний чин вдруг понадобился? — взглядом казаков охраны.

— Садись, — указал я мнущемуся матросу на стул для посетителей и занял свой.

Он уселся, снял с головы бескозырку и принялся нервно мять ее в руках.

— Расскажи, как купеческий сын попал на флот, — попросил я.

— Разорился батюшка мой, Ваше Императорское Высочество, — поведал матрос. — Не выдержал-с, грех на душу взял — пить начал сильно и по зиме замерз под забором. Мамка от горя в монастырь под Угличем ушла-с, сестер родня уральская забрала, а мне деваться некуда было — пошел в матросы.

Бедолага.

— А чего в матросы? — спросил я.

— Служить в Императорском флоте — высшая честь, которой может удостоиться подданный его Императорского Величества, Ваше Императорское Высочество! — откупился он заготовкой.

Не врет, а уходит от ответа — это полезный навык.

— Безусловно, — покивал я. — Но я спрашивал о другом.

— Дело хочу отцовское возродить, Ваше Императорское Высочество, — ответил он. — Стыдно-то как: и дед мой в купеческих делах исправен был, и прадед. Батя тож не плошал, в строгости дела вел. А я что, предков своих недостоин?

Разговаривает для матроса очень грамотно и «по-штатскому» — ну так образованный, я три четверти команды вообще с трудом понимаю, там жуткая смесь терминологии, жаргона и просторечия.

— А чего батя разорился, раз «не плошал»?

Матрос отвел глаза:

— То дело давнее, Ваше Императорское Высочество.

— От Великого князя таиться грешно, — пожурил я его.

— Виноват, Ваше Императорское Высочество! — подскочил он.

— Сядь. Рассказывай.

— Разорили батю, Ваше Высочество, — как в омут головой бросился купеческий сын. — Хозяйство-то у нас справное было: гостиница, лавка скобяная, да бакалея. Сначала гостиницу по миру пустили: извозчиков подкупали да стращали — говори, мол, приезжим, что у Уваровых мест нету. А гостиница славная была, кто приезжал один раз, в других ни в жизнь не останавливался!

Все теории о прелестях рыночной экономики разбиваются о человеческий фактор — внерыночные методы конкуренции манят своей эффективностью и дешевизной, и подавить их полностью даже самая мощная административная система не может. Но по-другому все равно не получается, вон в СССР пытались, и какой итог?

— Так, — кивнул я. — Дальше?

— Дальше скобяные лавки по всему городу цены ниже батиных держать стали, — продолжил он делиться грустью. — Он — в гильдию, спросить как так вышло, а ему в ответ — продавай-ка ты лавки да гостиницы нам, Петр, да живи спокойно. Желательно — за Уралом.

— Сговорились? — догадался я.

— Как есть сговорились, Ваше Высочество.

А механизмы защиты от картельного сговора (которые и в мои-то времена сбоили) в Империи вообще существуют?

— Продал?

— Какой там продал, — отмахнулся Кирил. — Этим — и продавать? Три года батя барахтался — я тогда уже смышленый был, помогал во всем. Сначала гостиницу закрыли, думали — временно. Работники плакали — они чай всю жизнь у нас проработали, куда пойдут? Потом за лавки бились, цену пытались держать, с кузнецами да мануфактурами из других губерний договаривались, чтобы, значит, подешевле товар привозили. Но кто дешевле повезет, если и подороже с руками отхватят?

— А что за город? — спросил я.

— Управу на Гильдию сыщите? — обрадовался Кирил. — Кострома, Ваше Императорское Высочество. Там голова городской, собака… — он осекся и замолчал, виновато посмотрев на меня.

— Собакой городского главу называть нехорошо, — согласился я. — Продолжай.

— Деньги у гильдии берет! — открыл страшную тайну матрос.

— Каков подлец! — крякнул я, даже не пытаясь изображать удивление. — Когда домой вернемся, я поспрашиваю про Кострому кого следует. Может и сам туда наведаюсь, посмотрю.

— Век за вас Бога молить буду! — доселе хорошо державшийся Кирил рухнул со стула на колени и бросился целовать мне сапоги.

Отчасти понимаю большевиков — так себя вести человек не должен, но он же признательность выражает, а не из раболепия.

— Встань! Не люблю. За государя нашего молись, — перенаправил я поток благодарности повыше. — Да за Его Императорское Высочество Николая. Садись на место.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество, — матрос вернулся на стул, и я с удивлением увидел его выступившие слезы.

Купец-то, надо полагать, не молча «тонул», а бегал везде, куда только мог. И к главе городскому, и явно не с пустыми руками. Просто с другой стороны занесли больше, а несправедливость — штука сильная, и купеческого сына она грызла много лет, как и его родителей. Не от разорения купец Петр спился, от обиды на Систему, которая не смогла его защитить. Ладно, обещал, значит действительно «поспрашиваю», может и появится на рудниках Империи новый каторжанин. Но это если Кирил докажет свою для меня полезность, нафиг мне на левых людей личный ресурс тратить? Я что, вручную законность и порядок на одной шестой части суши поддерживать должен?

Открыв ящик стола, я вынул оттуда бумагу, чернильницу и металлическое перо:

— Показывай каллиграфический почерк.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество! — матрос пододвинул себе принадлежности, открыл чернильницу. — Что-с писать?

— Пиши имена тех, кто твоего батю разорял. И про главу городского пиши.

— Слушаюсь, — обрадовался он еще сильнее и взялся за дело.

Что ж, не врал — почерк действительно хорош, купеческий батя на образование сына денег не пожалел. Когда Кирил закончил, я проверил как смог и не нашел ошибок — отличается письменность, но я реформу типа большевистской в свое время проведу: язык давно пора причесать и немножко оптимизировать — его богатство и прелесть не в «ятях».

— Годится, — решил я. — Вот что, Кирил, в матросах с каллиграфическим почерком и образованием тебе делать нечего. До окончания путешествия будешь при мне, писарем.

— Рад служить, Ваше Императорское Высочество! — подскочив, проорал он.

— Садись, — снова усадил его я. — Я не закончил.

— Виноват, Ваше Императорское Высочество!

Открыв другой ящик, я достал толстую тетрадку — Андреич каталог колониальных товаров, как и обещал, раздобыл.

— Ознакомься, — подвинул тетрадь Кирилу.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество.

Матрос принялся листать каталог, шевеля губами и почесывая в затылке — не от неграмотности или тупости, а наоборот — демонстрируя бурление мысли. Страница, другая, третья…

— Что думаешь? — спросил я.

— Такой журнал многих денег стоит, Ваше Императорское Высочество, — не удивил он.

С тетрадкой эффективно торговать любой дурак сможет, и монетизация такой информации — дело обычное.

— Мир не стоит на месте, и там, где всего полвека назад доминировали чайные клипперы, мы теперь имеем пароходы, железные дороги и Суэцкий канал, — поведал я хроноаборигену о мире, в котором он жил всю жизнь. — Чай возить выгодно, но возить придется пароходами. Этот рынок давно поделен и освоен.

— Вот и я этим дурням так и говорил, Ваше Императорское…

— «Императорское» опускай, — велел я.

Время тратится.

— Слушаюсь, Ваше Высочество, — покивал он. — Ну, не то чтобы прямо как вы говорил — будто по писаному, попроще… Они ж как думали? — он оживился и принялся объяснять схему. — Специй да чаю купить, по чемоданам да карманам рассовать, и в Петербурге продать. Слышали звон, да не знают, где он.

— Рупь-другой на этом сделают, — заметил я.

— И пять сделают, — подтвердил Кирил. — Но это ж не торговля, а слезы, Ваше Высочество. А здесь вот, — он вернулся на страницу два. — Интереснее: шкатулки баньяновые, ремесленные. В Индии от тридцати копеек идут, а у нас — по восемь рублей. Благородное сословие их любит, да и купечество, кто побогаче. Если привезти много, можно рублей по шесть ставить — тогда и те, кто похуже живет покупать станут, показать, что тоже не лыком шиты. Если много брать, то индийцы и копеек за двадцать пять уступят, — и, довольный собой, он приосанился и важно заметил. — Это уже торговля получится, — опомнившись, смущенно отвел взгляд. — Виноват, Ваше Высочество — вам дела купеческие…

— Помогают убить скуку, — помог я. — Давай так — писарских дел у тебя будет немного. Тетрадку эту береги как зеницу ока да изучай. Двадцать пять тысяч рублей личных средств тебе в распоряжение даю.

Баньян — это хорошо, потому что он священное дерево с хорошей энергетикой. Православная Российская Империя в эти времена переживает эпидемию оккультизма, и приписочка про энергии будет полезна.

Глаза Кирила полезли на лоб от удивления.

— На эти двадцать пять тысяч купишь то, что можно с хорошим прибытком продать у нас. Шкатулок на все не надо — проявляй торговое чутье, оно в твоей крови есть. Мне по возвращении вернешь тридцать пять тысяч, остальное — твое.

— А…

— Документ купеческий тебе сделаем, — продолжил я. — С местными помогу — попрошу англичанина проследить, чтобы не обманули. Перевозка — на мне, повезут в Петербург под видом моих личных покупок.

Логистика за счет государственного бюджета.

— А…

— Справишься, или мне на месте купца найти? — спросил я.

— Справлюсь, Ваше Императорское Высочество, как есть справлюсь! — подскочив, вытянулся он.

— Просто «высочество», — снова поправил я. — Садись, слушай. На берег с тобой тройка моих казаков пойдет и лакей Карл, — продолжил я. — Ты, Кирил, парень разумный, и точно с моими деньгами пытаться сбегать не будешь.

— Господь наш свидетель, — перекрестился он на иконы в «красном углу» — Ни в жизнь не предам, Ваше Высочество! Только… — замялся.

— Только? — подбодрил я его.

— Только тридцать пять из двадцати пяти — это же… Не гневите Господа нашего! Не можу я, — заявил он. — Я из двадцати пяти, да с бесплатною перевозкою… Да я ж больше сотни сделаю! А вам, Ваше Высочество, жалкие-с тридцать пять? Не по-божески это. Не можу я.

— Ты торгуешься не в ту сторону, — заметил я.

— Так это только с вами, Ваше Высочество! — улыбнулся он.

— Значит будет у тебя состояние, — пожал я плечами. — Я не ростовщик, денег в рост не даю. Я — пайщик.

— С вами в паи кто хошь войдет-с, — не считал себя Кирил достойным.

— Это правда, — покивал я. — Но тебе-то до этого какое дело?

— Никакого, Ваше Высочество! — заверил он.

— Про дела наши трепаться не надо, — продолжил я инструктаж. — Спросят — писарь и писарь.

— Все равно узнают-с, Ваше Высочество, — проявил он рациональный взгляд на вещи.

— Узнают, но нам-то что? — ухмыльнулся я.

— Вам виднее, Ваше Высочество, — правильно решил он.

Позвав Андреича, я представил ему нового писаря и велел положить жалование в сто рублей в месяц. Старик скривился, демонстративно повздыхал, но перечить не стал и взялся за дело. Прежде всего Кирила пришлось уволить из матросов — это было просто. Второе — найти ему новое жилье. Тоже не сложно: лакея у меня три, а каюта у них на четверых. Сам Андреич живет отдельно, в каюте камердинеров. Будь я нищим, камердинер бы спал на полу у дверей, как преданный пес — не обязательно конкретно Андреич, это у них цеховая гордость такая. Третье — справить гардероб, потому что мой писарь ходить в матросской форме не может. Здесь пригодился гардеробщик Федор, который отыскал в моих вещах нормальный костюм, который пришлось немного нарастить, чтобы Кирил в него влез. По прибытии в Индию Федор закажет у портных запасные комплекты — мерки он снял.

Купеческий сын от процедуры и уважительного обращения выпал в осадок и моментально начал смотреть на бывших коллег как на дерьмо. Чист, дорого одет, отмечен принцем, опоен такими перспективами, что его отцу и не снились — самое настоящее перерождение!