Глубины земли

4

Именно в это время в истории Людей Льда произошло нечто ужасное.

В Гростенсхольме Хейке проснулся среди ночи и вскочил.

— Что это было? — спросил он, задыхаясь. Винга тоже села в кровати, испуганная его ужасом.

— Что случилось, Хейке? Ты видел плохой сон?

— Нет, — прошептал он нетерпеливо. — Погоди! Слышишь?

Оба прислушались. Наконец Винга сказала:

— Нет, я ничего не слышу.

— Сейчас это пропало, — сказал Хейке, все еще бледный от кошмара.

— Но что это было?

Он попытался найти верные слова.

— Опасность, — прошептал он. — Ужасная, неясная опасность.

Винга содрогнулась.

— Это мне кое о чем напоминает.

— О чем?

— Помнишь, я читала тебе из книг Людей Льда? О Тенгеле и Силье, которые проснулись от какого-то зова…

— Но сейчас никто не звал…

— Да, но ситуация похожа на эту невероятно. Тогда Суль просила о помощи Тенгеля. Потому что ей было видение, она видела Тенгеля Злого, не так ли?

Хейке схватил Вингу за плечо так, что она почувствовала боль.

— Правда! — простонал он. — Но боже, что это на сей раз? Опасность, которую я почувствовал… Она исходит от Тенгеля Злого!

— Что? Но нет, он не может, он не должен! Хейке тяжело дышал, все еще прислушиваясь к тому, что не мог определить.

— Сейчас все тихо. Но что-то произошло, Винга. Нечто, что нарушило покой Тенгеля Злого.

Он встал с постели и быстро подошел к столу, где лежала посылка, готовая к отправке в Швецию. Хейке взял ее в руки с отсутствующим видом.

— Знаешь, я собирался отправить эти лекарства маленькой Анне-Марии. Она просила помочь больным детям. Но думаю, мне лучше поехать самому…

— Теперь? Посреди зимы?

— А Эскиль дома?

— Конечно, спокойно спит в своей комнате.

— Тогда это предупреждение, которое я получил, относится не к нему. Это не он потревожил Тенгеля Злого. Я должен ехать, Винга. Не знаю, прав ли я, но мне кажется, опасность исходит из Швеции. Да к тому же я совсем замотался. Мне надо развеяться.

— Я еду с тобой.

— Но ты не обязана…

— Мне тоже надо сменить обстановку, встряхнуться. Он кивнул.

— Эскиль прекрасно сможет управиться с хозяйством один. А мне бы очень хотелось, чтобы ты была со мной, ты знаешь.

— Думаешь, Анна-Мария в опасности?

— Этого я не знаю. Мы должны это выяснить. Да и с детьми ей надо помочь.

— Ты уезжаешь от одной обширной врачебной практики к другой, — с нежностью в голосе произнесла она.

— Но то, что с больными детишками Анны-Марии — пустяк по сравнению со всеми теми, кто валом валит сюда.

Он в раздумье уселся на краешке кровати.

— Думаю, я знаю, что меня разбудило…

— Кто-то в Швеции, ты сказал?

— Нет-нет. Кто-то меня разбудит, чтобы рассказать, что в Швеции что-то не так.

— Это сложно. Но думаю, я понимаю. Это был… твой друг детства и защитник?

Хейке кивнул.

— «Странник во тьме», верно, думаю, это был он. Он хотел предостеречь меня. Ты знаешь, он ведь очень близок к Тенгелю Злому, он страж. И, должно быть, он понял, что наш злой предок собирается проснуться.

— Но боже мой, Хейке, этого не должно случиться! А почему ты думаешь, что речь идет о Швеции?

— Мне так показалось. Из-за того послания, которое я получил. Я как будто сразу понял: «Берегись того, что происходит в Швеции!».

— Во сне?

— Это был не сон. Это было тяжелое, жестокое пробуждение, как удар. Или укол — страха и ужаса. Не могу объяснить лучше.

— А как ты думаешь, к кому в Швеции это может относиться? — тихо спросила Винга. — Ведь там же несколько потомков Людей Льда. Анна-Мария. Она сейчас одна. И мать ее отца Ингела — тоже одна. Арв Грип. Гунилла. И маленькая Тула.

— Это может быть любой из них. Но именно Анна-Мария просила о помощи. Должны ли мы думать, что за этой просьбой что-то скрывается? Что речь идет о большем, нежели о больных детях? Что на самом деле она?..

Винга решительно соскочила с постели.

— Поедем прямо завтра, нельзя терять ни минуты. Черт, куда я сунула одежду, здесь так темно…

— Дорогая, — улыбнулся Хейке. — Если мы отправляемся в такой долгий путь, сегодня ночью тебе надо поспать. Но ты права, я тоже беспокоюсь. Анна-Мария — серьезная девочка, она не станет беспокоить по пустякам. И если она просит о помощи, она действительно ей нужна.

В свете маленького ночника они смотрели друг на друга. Еще никогда Тенгель Злой, сам, собственной персоной, не представлял угрозы.

Предчувствия не обманули Хейке: его разбудил «Странник во тьме», далеко на юге, в Словении, древняя тень посылала предупредительные сигналы тому, кого она опекала — Хейке Линду из рода Людей Льда.

А глубоко под землей Тенгель Злой ворочался в своем глубоком сне, длящемся много столетий.

Впервые с того времени, как он погрузился в этот глубокий сон в конце 13-го века, он услышал сигнал. Долгожданный сигнал. Это было еще что-то не вполне ясное, не совсем отчетливое, не законченное. Но кто-то, кто-то!.. Кто-то пытался звать его.

Тенгель Злой открыл глаза. Его наполнило неизмеримое, нестерпимое, напряженное ожидание. И на лице его, почти превратившемся в мумию, засветилась злобная ухмылка.

Его время! Его время приближалось! Так сделай же это! Исполни!

Анна-Мария довольно сильно нервничала, входя с Адрианом в вестибюль дома Брандтов в тот вечер. Она постаралась как можно наряднее одеться в свою одежду, на которой все еще лежала печать траура, но ветер и мелкий дождь жестоко обошлись с ее платьем и волосами. В довершение всего она промокла, лицо ее замерзло.

Она попыталась срочно привести себя в порядок перед зеркалом в вестибюле — насколько это было возможно. А потом прошла в салон.

Все было отмечено печатью сдержанной элегантности. Как и должно быть в «маленьком деревенском поместье» у порядочных людей. Серебряные канделябры уютно освещали комнату.

За столом восседали четыре женщины. Одна из них встала, по высокому росту и зычному голосу Анна-Мария узнала Керстин, подругу своей тетки.

— О, добро пожаловать, Анна-Мария, сколько же мы не виделись? — проговорила Керстин, протягивая руку. Она склонила голову на плечо. — Дай мне на тебя посмотреть! Да, ты выросла, моя девочка! И ты, по-моему, не особо похожа на Биргитту. Ее уж красоткой никак не назовешь, должна это признать…

— Я больше похожа на родственников со стороны отца, — сказала Анна-Мария, немного обидевшись за свою родственницу Биргитту. Она никогда не обращала внимания на то, красив кто-то или нет. Главное не внешность, а сам человек.

— Да, у твоего отца была странная фамилия…

— Из Людей Льда, да. Но мы теперь больше не используем ее.

— И правильно! Звучит так холодно. Но познакомься с нашей матушкой.

Анна-Мария присела в реверансе перед надменной дамой, которая и не подумала подняться.

— А это моя сестра Лисен.

Востроглазая молодая дама явно стремилась вернуться к своему пасьянсу. Она едва подняла глаза, кивнув Анне-Марии, больше озабоченная тем, куда ей пристроить бубнового валета. Обе сестры были немного мужеподобны, с усиками над верхней губой и плохой кожей. Ясно, что они подавляли своего брата Адриана, человека более мягкого склада.

Анна-Мария сразу почувствовала, как же ей нравился Адриан из-за его прекрасной души. «Он совсем чужой среди этих женщин», — подумала она.

— А вот и маленькая Селестина…

Пятилетняя девочка холодно уставилась на Анну-Марию. Ее каштановые волосы были тщательно завиты и вились штопором, платье было прелестное, все в рюшах, но ничто не могло скрыть того, что лицо ее было плоским, застывшим и скучным.

И враждебным.

Личность этого ребенка явно подавляла все. В нем не было ничего привлекательного.

Но почему она так враждебна?

Ответ не заставил себя ждать. Когда Адриан уселся рядом с девочкой, она агрессивно просунула свою руку ему под локоть и злобно уставилась на Анну-Марию.

«Господи, — подумала она. — Что же это?»

— Селестина — дочь Адриана, — объяснила Керстин. — Ты, конечно, знаешь это.

— Нет, я ничего не знала, — ответила Анна-Мария, пытаясь собраться с мыслями. Она поспешила исправить не слишком удачное замечание, протягивая девочке руку. — Но я и с директором Брандтом знакома еще не очень хорошо. Здравствуй, Селестина, рада познакомиться с тобой!

— Фрекен Селестина, если не возражаете, — отвечала девочка, не делая и попытки поздороваться — так что Анне-Марии пришлось опустить руку. Она чувствовала себя довольно глупо. — Ты просто какая-то учительница. И вовсе не такая красивая, как моя мама! Ты вообще не красивая!

— Ну-ну, Селестина, — с мягкой укоризной проговорила бабушка. — Мы знаем, что нет никого красивее твоей мамы, но так не говорят. Нельзя никого обижать.

Девочка фыркнула и, надув губы, отвернулась к отцу, который успокаивающе похлопывал ее по руке.

«Селестина боится, — удивленно подумала Анна-Мария. — Боится, что я отберу у нее отца. Но ведь я не… Или же я?»

Был подан чай и вкуснейшие маленькие пирожные, и Анна-Мария сидела с ними, а они говорили друг с другом так, как будто ее здесь и не было. Они обращались к Адриану, постоянно вспоминая, какая чудесная жена у него была, и «а ты помнишь, как тогда?», и они относились к ней, Анне-Марии, как к человеку менее знатного происхождения, хотя и были довольно доброжелательны. Она обратила внимание, что время от времени женщины обменивались взглядами, значения которых она не понимала. Похоже, Адриану нравилось быть главой семьи, которому все доверяли и которым все восхищались.

Правда, его мать один раз снизошла и поинтересовалась ее родственниками и прочим, и здоровьем бабушки Ингелы, и как Анна-Мария представляет себе свое будущее. Неужели она думает всю жизнь зарабатывать на пропитание учительским трудом?

Анна-Мария не могла отделаться от мысли, что эти участливые вопросы задавались не без задней мысли.

Когда допрос был окончен, они вновь стали говорить поверх ее головы, как будто ее здесь не было.

И по правде говоря, она обрадовалась, когда визит подошел к концу. Селестина ушла спать, и это было замечательно. Девочка пару раз довольно сильно пнула ее ногой под столом и показала язык. Если бы на месте Анны-Марии была Винга или какая-нибудь другая более непосредственная женщина из рода Людей Льда, она тут же показала бы язык противному ребенку в ответ.

Но Анне-Марии Ульсдаттер подобное и в голову прийти не могло.

Когда она собралась уходить, все дамы внезапно стали так ужасно доброжелательны и внимательны к тому, что она существует, и сердечно приглашали ее заходить еще. «Ведь она может оказать такое хорошее влияние на бедную маленькую сиротку Селестину…»

Хорошее влияние? Она? Девочка ее явно не переносит, что же они имеют в виду?

Адриан пошел ее проводить. Ветер трепал их одежду.

— Да, вот и настоящая осень, — прокричал он ей.

— Что? — крикнула она в ответ.

Ему пришлось повторить свое глубокомысленное замечание.

Но вот они дошли до домов, и под их прикрытием можно было говорить спокойнее.

— Мне казалось, ты овдовел недавно, — удивленно сказала Анна-Мария.

— Да. Года не прошло.

— Но… Я поняла так, что твоя жена умерла при родах. А ведь Селестине пять лет!

— Селестина — наш первый ребенок. Моя дорогая Фанни носила нашу вторую дочку, когда случилось несчастье. И мать, и ребенок погибли.

— О, мне очень жаль!

— Да, такую жену, как Фанни, забыть нелегко.

Анна-Мария, которая в этот вечер слышала имя Фанни по меньшей мере раз пятьдесят, задумчиво кивнула.

— Должно быть, она была просто замечательная.

— Да, это правда.

— Так ужасно, что маленькая Селестина лишилась ее!

— Да, конечно. Она боготворит все портреты матери, которые у нас есть. Фанни была из очень хорошей семьи…

«И богатой», — подумала Анна-Мария. Ведь здесь, в Иттерхедене, Адриан унаследовал шахту тестя. Они остановились перед домом Клары. Адриан понизил голос.

— Анна-Мария, я… Она ждала.

— Я… был очень одинок последний год. Трудно быть отцом-одиночкой. Ребенку нужна мать.

Это была безусловная банальность, очевидная истина. Но что он хотел сказать? Она смотрела в его красивое лицо, дул ветер, уже наступили сумерки, и она видела лишь его смутные очертания, но он ей ужасно нравился.

— Год моего траура еще не закончился. Но я все равно хотел бы спросить тебя, Анна-Мария… Могла бы ты… в будущем, не очень отдаленном будущем, разделить свою жизнь со мной?

Она так удивленно вздохнула, как будто кто-то вдруг сильно сдавил ее легкие.

— Но мой дорогой… Мы… мы почти совсем друг друга незнаем!

Он быстро произнес:

— Я совсем не хочу тебя торопить, и не воспринимай это как настоящее сватовство — пока. Но я просто хотел узнать, свободно ли твое сердце, могу ли я вообще надеяться — когда траур мой закончится?

Она была в полной растерянности. Если бы он задал ей этот вопрос еще несколько часов назад, у нее бы голова закружилась от блаженства. Но она увидела Селестину — которой она не понравилась. Достаточно ли в ней мужества и сил, чтобы взять на себя заботы о чужом, да к тому же и крайне враждебно настроенном ребенке?

Или же она настолько мелочна, что просто не смогла полюбить маленькую невинную крошку?

— О, Адриан, спасибо, — заикаясь, проговорила она, опустив глаза. — Я вовсе не говорю сразу «нет», и я свободна, но ведь нам обоим нужно чуть больше времени, правда? Я почти совсем не знаю тебя, да и ты еще можешь пожалеть, не так ли? Давай сначала получше узнаем друг друга, прежде чем сделаем такой серьезный шаг!

— Но ведь у меня есть шанс? Она заметалась.

— Нет… Да, но… Очень приятно, что ты подумал, что я… Но мне кажется, я недостойна тебя, я хотела бы немного подождать, прежде чем давать ответ, ты понимаешь, конечно?

— Разумеется. Я не должен был спрашивать так внезапно. Но знаешь, как только я увидел тебя, я сразу подумал об этом. И думаю все чаще. И мы знаем друг друга, здесь ты ошибаешься. Мы знакомы много лет.

Она кивнула, по-прежнему не глядя на него. Верно, верно, слишком верно!

Он собирался сказать что-то еще, но тут из-за угла дома налетел ветер и унес его цилиндр. Адриан бросился за ним, наклонился, поднял, выпрямился, но цилиндр вырвался и полетел дальше. В конце концов он поймал его, но Анна-Мария предпочла бы, чтобы ничего этого не произошло. Она не хотела видеть хозяина шахты Адриана Брандта в такой смешной ситуации, хотя это и был очень «человеческий эпизод». Он был человеком, которым надо было восхищаться, а не тем, за кого становилось немного неловко. Рядом с Адрианом невозможно было безудержно веселиться.

Он попытался почистить цилиндр, говоря при этом:

— Завтра я должен отвезти семейство обратно в город. Но я надеюсь вскоре вернуться к нашему разговору, Анна-Мария.

И ушел, поцеловав ей руку на прощанье.

Анна-Мария стояла у двери в дом и смотрела ему вслед, пока его силуэт не растворился во тьме.

Конечно, она чувствовала себя очень одиноко после смерти матери. Бабушка Ингела была далеко и… Но самое ужасное одиночество она испытывала во время тяжелой депрессии матери. Это было как бы двойное одиночество.

А Адриан Брандт был для нее лучом света во мраке. Доброжелательный, обративший на нее внимание — ведь он почти посватался! От самой этой мысли на сердце становилось тепло и радостно.

Его дочь? Чепуха, Анна-Мария сможет взять эту крепость! Проявляя бесконечное терпение, ей, конечно же, удастся завоевать доверие девочки. И внезапно жизнь ее получила совершенно новое измерение.

А в господском доме дамы сидели и смотрели друг на друга.

— Она подходит, — сказала Керстин. — Правда?

— Селестине она не понравилась, — возразила Лисен.

— Селестине не нравится никто, к кому ее отец проявляет хоть малейший интерес. Мама, вы не должны были до такой степени поощрять любовь ребенка к покойной матери. Вот и получили результат!

— Я попытаюсь образумить Селестину, — холодно сказала мать. — Анна-Мария подходит Адриану. Она может стать спасением для всех нас, и, похоже, справиться с ней будет несложно. Необходимо поощрять Адриана.

— Нет, именно это мы делать не должны, тогда он тут же встанет на дыбы. Нам надо действовать крайне осторожно. Осторожно-осторожно все время обращать на нее его внимание. Или же пусть все делает сам, кажется, он заинтересовался, хотя, когда я попыталась на него воздействовать в этом направлении, он пришел в ярость. Нет, пусть думает, что ухаживание за Анной-Марией — его идея, так будет лучше всего!

— Верно, и мы завтра домой не поедем, — кивнула Лисен. — Адриан тоже должен быть здесь, ему нужно время, чтобы ухаживать за ней, а мы будем за ним присматривать.

— Действовать надо быстро, — сказала Керстин. — Времени у нас мало.

— Да, — согласилась их мать. — Вы правы, не надо посвящать Адриана в наши планы! Он — всего лишь орудие.

— А что будем делать с этим Колем Симоном? — спросила Керстин, и Лисен невольно вздрогнула. — Он создает массу проблем.

— Позаботься, чтобы он был доволен! — распорядилась мать. — Плати ему больше! Против денег еще никто не мог устоять!

— Увидите, как чудесно все устроится, — довольно сказала Керстин, и все медленно закивали головами, предвкушая.

Все воскресенье Анна-Мария просидела дома, слушая как дом трещит и скрипит на стыках бревен и как завывает ветер в оконных щелях. Клара сидела, сжавшись и обхватив себя руками, и предсказывала недоброе. Но так бывает каждую осень, на всякий случай добавляла она.

На улицу никто не выходил, но по ней с грохотом носились пустые ящики и ведра, а у сарая Севеда сорвало крышу.

Анна-Мария думала, каково там маленькому Эгону на пустоши.

Она не думала, что утром в понедельник кто-то придет в школу, потому что началась страшная осенняя буря. Но сама она должна была идти, во всяком случае, показаться там.

«Хорошо рабочим в шахте сейчас», — думала она, с трудом продвигаясь к школе. Было так холодно, что она промерзла до костей, она подержалась за угол крайнего дома, прежде чем отважилась ступить на открытое место.

В классе был Нильссон с пособиями, о которых она просила. Очаг был теперь в надлежащем состоянии, и кто-то — едва ли Нильссон — развел в нем огонь. Комнату наполнил резкий запах печки, которой давно не пользовались. Но было тепло, а это — самое главное.

— А вы живете в этом доме? — спросила она. — Или в бараках?

— Я? — произнес он с таким выражением лица, как будто держал за хвост крысу. — Разумеется, я живу в господском доме. Приглядываю за ним, когда их нет. Но они ведь решили остаться на эту неделю.

— Правда? Я думала, они уехали вчера. Он выглядел оскорбленным.

— Они передумали. Остались, все. Жутко неудобно, вечно мне мешают.

Адриан здесь? Как хорошо! Все в Иттерхедене вдруг стало гораздо приятнее и интереснее.

— Вот ваши вещи, фрекен Ульсдаттер, — сказал Нильссон, небрежно указывая рукой на стопку у нее на столе. — Пришлось ехать за ними в город. Кстати, они совсем не дешевы.

— Очень мило, что вы позаботились об этом. Спасибо за помощь!

По выражению лица Нильссона было совершенно очевидно, что это не он ездил в город, но он охотно принял извинения за причиненные неудобства.

Анна-Мария улыбнулась, немного ехидно, но виду не подала.

— Вы позволите испечь для вас на Рождество пирог? В знак признательности?

Ноздри церковного херувимчика раздулись от восторга. Но он лишь недовольно произнес:

— Спасибо, фрекен, очень любезно с вашей стороны.

— Ну что вы!

Не ожидая никакой реакции, Анна-Мария направилась к двери и зазвонила в маленький овечий колокольчик, который она привезла из дома в Шенэсе. Он ужасно нравился детям.

Но подумайте — дети пришли, оказывается, они ждали, спрятавшись под крышу. Удивившись, что они пришли в такую ужасную погоду, она попросила их сесть, и они сидели, как маленькие зажженные свечки, торжественные и напряженные.

«Им нравится ходить в школу, — подумала она. Она что-то значит для них! — Хорошо, тогда я позабочусь, чтобы школа доставляла им радость».

Нильссон с таинственным видом наклонился к ней. «Опять какая-то сплетня», — поняла она, но не могла так просто уйти.

С плохо скрытым злорадством он прошептал:

— Кстати, мы слышали в городе, что из сумасшедшего дома неподалеку сбежал преступник, насильник. Они считают, что он направился в эти края. Что он прячется где-то на пустоши и выжидает. Ждет, не пройдет ли какая-нибудь одинокая женщина!

— А он опасен?

— У него топор.

Анна-Мария взглянула на маленького Эгона, который так старательно прислушивался к их разговору, что даже уши у него оттопырились. Мальчик выглядел еще более посиневшим — насколько это вообще было еще возможно — в своих тонких одежках.

Не стоило ему приходить. Наверное, его несло в школу, как щепку по ветру.

Ей удалось выпроводить Нильссона, и они смогли начать урок. Дети очень оживились и заважничали, получив свои новые вещи. День прошел быстро. На перемене им разрешили остаться в классе. Анна-Мария поделилась с ними своим завтраком и постаралась тайком подсунуть Эгону самый большой кусок хлеба, потому что у него с собой почти ничего не было. Неуклюже упакованная горбушка в тряпке неопределенного происхождения.

Поскольку в это время года темнело рано, она закончила уроки, пока еще было светло. Она подозвала к себе Эгона.

Маленький испуганный малыш подошел к столу.

— Эгон, ты не сможешь сейчас идти через пустошь один, это просто невозможно. Глаза его стали еще больше.

— Кто-нибудь выйдет тебя встретить?

— Нет, — прошептал он. Анна-Мария мягко спросила:

— А ты не можешь подождать отца, ведь он в шахте?

— Нет, — прошептал он и энергично помотал головой.

Она размышляла вслух:

— Тогда, наверное, будет лучше, если ты переночуешь у кого-нибудь из своих школьных товарищей? Например, у Бенгта-Эдварда?

Глаза его наполнились слезами, Анна-Мария испугалась, как бы он не разревелся.

— Я должен идти домой! Я должен там помогать! Иначе они… рассердятся.

И было очевидно, что он не обманывает. Она вздохнула.

— Ну, хорошо, тогда я провожу тебя домой. Но сначала зайдем ко мне домой, нам надо одеться получше. И еще взять фонарь, скоро совсем стемнеет.

Ему явно стало легче.

— Но фрекен вовсе не нужно провожать меня прямо до… — поспешил он сказать.

— Нет, если ты сможешь сам, то конечно…

Выходя, они встретили Нильссона. Анна-Мария все объяснила ему. Он посмотрел на нее так, как будто она сошла с ума.

— Берегитесь убийцу с топором, — сказал он с явным неодобрением. — Он действует так. Сначала насилует их, а потом убивает — топором.

— Не пугайте мальчика, — сердито сказала она.

— Но это правда, — произнес Нильссон самым невинным голосом и засунул в рот большой леденец, голос его стал неотчетливым. — А с хутора здесь неподалеку как раз пропал топор, — прошепелявил он.

— Пойдем, Эгон, надо торопиться, пока совсем не стемнело!

Немного погодя они миновали скалы и попытались двинуться через пустошь. Осенние сумерки уже пришли на смену дневному свету.

Анна-Мария и предположить не могла, что может быть ветер такой силы! Маленького Эгона буквально сдувало с земли, и ей приходилось крепко-крепко держать в своей руке его тоненькую ручонку. И сама она изо всех сил боролась с ураганным ветром с моря. Юбки ее развевались и бились, как флаги на ветру, послушные ветру, они затрудняли ходьбу. Она обмотала вокруг головы Эгона и тощеньких плеч один из своих больших шерстяных шарфов, дала ему вязаный свитер, так что он выглядел, как маленькая девочка, когда они уходили из дома Клары. Сама она надела дождевик из пропитанной маслом ткани, но он так развевался на ветру, что только мешал.

Дождь хлестал их по щекам, холодный, простоя ледяной, он колол, как иголки. У нее не было сапог для мальчика, поэтому он шел в своих неуклюжих деревянных башмаках, а они просто расклеились и не давали ни малейшего тепла. Он не мог ничего надеть на руку, которую она держала в своей, иначе она не смогла бы его удержать, но на другую руку у него была надета одна из ее толстых варежек. Другая варежка была у нее самой — на той руке, в которой она держала фонарь.

Было непонятно, как фонарь Клары еще не погас, но здесь, в устье фьорда, люди знали, что делали, они знали свои шторма.

Ох, как же трудно было идти! Казалось, они не двигались с места. К тому же еще и стемнело. Анне Марии оставалось радоваться хотя бы одному: в такую погоду насильника она могла не бояться.

Эгон показывал дорогу. В свете фонаря они едва могли различить извилистую тропинку. Теперь темнело очень быстро, и ей это не нравилось. Самое главное было не сойти с тропинки…

Иногда, когда они шли по совсем открытым участкам, ей приходилось брать мальчика на руки — он был такой маленький и худой, а ветер — такой сильный.

И его никто не встречал! О чем они думают? Это беспомощное существо просто бы сдуло, как пушинку одуванчика, если бы она его не держала. Да и сама она с трудом удерживалась на ногах.

Похоже, мальчик что-то кричал ей. Он показал назад.

Анна-Мария обернулась, и все внутри у нее похолодело. Далеко позади она увидела мигающий свет фонаря.

— Убийца с топором, — ей показалось, она слышит всхлип Эгона.

Они прибавили шаг.

— Еще долго? — крикнула она чуть погодя. Она не услышала, что он ответил. Его голос, похожий на комариный писк, был слишком слабым.

Но свет позади приблизился.

Море теперь шумело сильнее, должно быть, оно было рядом, тьма еще не стала кромешной, она могла различить пену волн и ощущала соль на губах.

Она опять обернулась.

Свет пропал!

Сначала она испытала огромное облегчение. Но потом ей стала ясна опасность. Он мог подкрасться к ним незаметно.

Их фонарь… Она должна погасить его!

Нет. Она резко остановилась. Тогда с ними все кончено. Они…

Анна-Мария остановилась, как вкопанная. Подол ее юбки зацепился за колючий вереск.

Эгон тоже увидел это.

— А где тропинка? — захныкал он.

Сколько же времени они, перепуганные, шли неверно? Она не знала, она все время думала о свете фонаря позади. Возможно — долго.

Легкие ее раздирало, она втягивала воздух глубокими, напряженными вдохами, чувствовала, что смертельно устала, пробираясь вперед и сражаясь с ветром и страхом.

— Там! Там в окне горит свет! Ты там живешь?

— Нет, — ответил Эгон, и его слабый голос подхватил и понес через пустошь.

— Все равно, идем туда! Давай, скорее!

Они расчищали себе дорогу в вереске. Анна-Мария пыталась идти в том направлении, где, по ее мнению, была тропинка, но она могла и ошибаться.

Она попыталась бежать, но это было почти невозможно по заросшей мелким кустарником и неровной земле. Она так устала, так устала — и мальчик, конечно, тоже.

Она еще раз обернулась. И увидела очертания мужской фигуры на фоне неба — близко, очень близко от них. Он что-то кричал…

— Скорее, Эгон, — задыхаясь, проговорила она. — Беги!

Мальчик был так же напуган, она могла слышать, как он периодически всхлипывает. Эти всхлипы смешивались с ее собственными. Они с трудом пробирались вперед по упрямо торчащему вереску, Анна-Мария схватила Эгона подмышку, и вдруг нога ее застряла. Оба упали на белый, колючий вереск, лежали, уткнувшись лицом в землю.

«Мальчик, — подумала она. — Я должна защитить мальчика… Господи, помоги нам, не оставляй нас!».

Она сжалась, обхватив руками Эгона, ожидая неминуемого удара.