Глубины земли

7

Коль крепко держал ее за плечи, пока она немного не успокоилась.

— Вам нет нужды рассказывать мне, что он сказал, — коротко заметил он. — Я был в школьном зале и все слышал.

Она рассеянно кивнула: и правда, стенка такая тоненькая, что, когда она была в школе одна, то слышала все, что происходит в конторе. Когда же в школе были дети, они поднимали такой шум, что расслышать что-то было просто невозможно.

Ее занимало другое: а что он делал в школьном зале? И почему он мог прийти, когда она была там?

Наконец она могла произнести что-то связное:

— Коль, он… он просто шантажировал меня!

— Разумеется! И это уже не в первый раз.

— Но… Но ведь у Нильссона явно водятся деньги?

— Да.

— Значит, кто-то должен платить?

— Да, он высасывает из несчастных рабочих то, что может получить.

— И Адриан принимает это, — шокированная, произнесла она. — И он не выгнал Нильссона!

— Вероятно, наш доверчивый хозяин не имеет ни малейшего представления о том, что происходит. Анна-Мария сразу же вспомнила.

— Верно. Мне надо было… Коль, не могли бы вы?.. Нет, ничего. Забудьте!

— Нет уж, говорите, что хотели сказать!

— Нет-нет, простите, я не хотела…

И вновь в глазах его полыхнул жгучий гнев.

— Только не заводите старую песню, я сыт ими по горло. У нас их в поселке более, чем достаточно. Она взволнованно потерла переносицу.

— Нет, я только хотела сказать, что мне надо в лавку. А в прошлый раз, когда я там была, было довольно неприятно. Там много мужчин…

— Понятно, они всегда там собираются, когда свободны. Пошли!

— Но Вам необязательно заходить со мной внутрь, — быстро проговорила она. — Просто будьте поблизости.

— Это уж я сам решу. — Он остановился. — Если вас не шокирует моя компания. Нельзя сказать, что наша репутация уже совсем незапятнанна.

— Я совсем об этом не думаю. Я только не хотела обременять вас.

— Мне все равно надо в ту сторону.

И они пошли рядом по направлению к баракам. Анна-Мария не удержалась и заглянула в окно конторы, когда они проходили мимо. Там она увидела круглую физиономию Нильссона. Глаза его буквально вылезли из орбит.

— Теперь он уже ничего не понимает, — угрюмо сказал Коль. — Как это мы осмеливаемся идти против него? Но вы здорово поставили его на место, когда ответили, что сами рассказали в доме наверху о нашей встрече на пустоши. И, кстати, берегитесь Керстин! Она и Нильссон часто действуют заодно.

— А… Лисен?

— Проклятая кошка! Ах, да, вы ведь слышали, что сказал Нильссон? Все так и было. Она пришла ко мне с предложением, которое я не хочу повторять.

Анна-Мария начала что-то понимать.

— Но ведь нельзя упрекать ее за это! Если она была в вас влюблена.

— Если бы она действительно была влюблена, тогда я отказал бы ей более мягким образом. Но она просто хотела меня. Хотела снизойти до меня, быть вульгарной, чтобы с ней обращались грубо. Как милость по отношению ко мне! Да, она приблизительно так и сказала. Во всяком случае, она явно это имела в виду. «Иногда и породистой лошади бывает нужно немного нового сока и свежей силы», — сказала она. И простите меня, что я об этом говорю, но я так разозлился, да и знаю к тому же, что вы не станете об этом никому рассказывать.

Анна-Мария наклонила голову, взволнованная и счастливая одновременно.

— Я так и не поблагодарила вас за то, что вы сделали для меня тогда, — почти прошептала она.

— И еще спасибо за то, что помешали мне подписать ту бумагу в конторе! Я согласна с вами. Думаю, у Нильссона совесть нечиста, если он не захотел мне показать нижнюю бумагу. Как вы думаете, что это было?

Коль пожал плечами.

— Может быть, хотел, чтобы вы заплатили его долги, — едко улыбнулся он.

И внезапно Анна-Мария испытала почти невыносимое ощущение счастья. День, холодный и серый осенний день, внезапно стал самым прекрасным в ее жизни, пейзаж с малопривлекательными домишками засветился серебряным светом. Она шла и откровенно беседовала с Колем, которого все боялись, поскольку он интересовался только рудником, а люди его занимали мало. Нет, это было не так, это говорили члены семьи Брандта. Именно Коль заботился о слабых в Иттерхедене.

А вообще-то, он был странный. Упрямый, как покореженные сосны на пустоши. Но все же сжалился над ней, когда она побоялась идти в лавку одна.

Она лихорадочно пыталась найти еще какую-нибудь тему для разговора. Чтобы ему не стало скучно в ее обществе, чтобы он не ушел.

— Я давно хотела спросить, — начала она быстро, слегка запинаясь. — А где мать Эгона? Она умерла?

— Да. При его рождении. Его отец пытался приводить в дом разных женщин, вести хозяйство и все такое, но они не вынесли его пьянства. Пьяный, он становится просто страшен. А Сюне во всем на него похож.

Анна-Мария вздохнула.

— Да, мало, что можно сделать для Эгона.

— Но ведь сейчас ему гораздо лучше, правда?

— Да. Он кажется более чистым и даже немного поправился. Но все так же напуган.

— Так же боится, что отец или брат снова напьются, это верно. Потому что тогда ему приходится несладко. Я попробую снова серьезно поговорить с Сюне. Вы здорово украсили школьный зал, я видел. Но должен признаться, что не особо верю в этот рождественский праздник. Парни ругают бабьи затеи и ненужную чепуху. «Да эти неуклюжие ребятишки просто ни на что не способны!» — говорят они. И, по правде сказать, я с ними согласен. Вам не стоит переоценивать вашу роль здесь, в поселке.

— Но я…

— Это может плохо кончиться. Я просто хотел слегка предостеречь.

Анна-Мария и рассердилась, и разволновалась. Но они были уже у лавки и вошли в нее. На них обрушилась целая лавина различных запахов. Кожи, селедки, мыла, специй… Анна-Мария даже не могла все их различить. Коль оставил ее и подошел к группе мужчин, которые сидели на мешках и бочках или торчали у прилавка. Сама она попросила катушку ниток, и лавочник пошел за ней внутрь.

Парни, черные от рудничной пыли, с любопытством поглядывали на нее, говоря с Колем. Когда он был здесь, они уже не осмеливались вести себя так нагло.

Внезапно Анна-Мария обратила внимание на одного из них. Она спонтанно подошла к нему и протянула руку.

— Здравствуйте, — сказала она, приветливо улыбаясь. — Вы, должно быть, мой ближайший сосед, Севед, не так ли?

Мужчина удивленно уставился на нее усталыми, разочарованными глазами.

— Верно. А как барышня догадалась?

— О, — засмеялась Анна-Мария. — Я вас сразу узнала — благодаря маленькому Рудольфу. Он совершенно так же смешно морщит нос, как и вы.

В лавке воцарилась полная тишина. Она продолжалась долго-долго. Лавочник трусливо поглядывал то на одного, то на другого. Мужчины не шевелились, они ждали, как отреагирует Севед.

Наконец, до Анны-Марии дошло, что она сказала. Ведь именно Рудольф и был тем самым несчастным младшим ребенком в семье!

Севед распрямил натруженную рабочую спину. А потом весело сказал:

— Эй, лавочник! Принеси-ка стаканчик пива для маленькой барышни! Я плачу!

— Но я не… — возразила она.

— Пейте, — пробормотал Коль у нее за спиной.

— Ну уж, попробую пива ради такого случая, — улыбнулась Анна-Мария, принимая в руки не совсем чистый стакан. Остальные тоже подняли свои стаканы, она улыбнулась им и выпила. Ей даже удалось удержаться и не сморщиться. Ей никогда не нравилось пиво.

А Севед стоял у прилавка и разговаривал с лавочником.

— И еще я хочу купить это домой, жене, — сказал он, указывая на чудовищную безвкусную фарфоровую пастушку с поросячьим розовым лицом и в ядовито-зеленом платье. — Если уж покупать, то только самое лучшее. Запиши на мой счет, ты ведь знаешь — я заплачу!

Мужчины выразили восхищение изящным и дорогостоящим фарфоровым кошмаром.

— Удачное замечание, — прошептал Коль Анне-Марии. — Сегодня вам удалось залечить многие раны.

— Но ведь я сказала правду, — прошептала она в ответ.

— Да, постороннему, конечно же, виднее, чем нам. Я думаю, теперь у вас с ними проблем не будет.

Он кивнул на прощанье и вышел. И Анне-Марии показалось, что внутри у нее тут же стало очень пусто.

Но никто из мужчин не дразнил ее, как в прошлый раз, и не хихикал у нее за спиной. А Севед даже предложил проводить ее до дома.

Ему хотелось поболтать, он предвосхищал то, что скажет жена о красивой фарфоровой фигурке.

— Будет, что поставить на буфет, — посмеивался он. — Будет, что показать!

— Разумеется, — пробормотала Анна-Мария и начала говорить о его маленькой дочке, которая училась у нее в классе. Ну, конечно, после того как Севед обрел уверенность в себе как мужчина, он мог позволить себе благодушно поболтать о своих бесподобных детях. Ну что, правда, его дочка — умница? А сейчас, к тому же, и ангела будет играть в рождественском представлении, целыми днями только об этом и говорит!

Нильссон наблюдал, как они проходят мимо. Эти двое и вместе? Так скольких же еще она собирается охмурить? Она может сильно осложнить ему жизнь! Нильссон был удручен.

Когда Анна-Мария в тот вечер подошла к окну у себя в комнате, чтобы задернуть занавески, она на секунду замерла. Неужели там на скалах, у пустоши, кто-то стоял? Кто-то, кто смотрел на ее дом?

Да нет, когда она взглянула туда еще раз, никого там не было.

Но сама она нередко ходила к скалам в дни, когда бывала свободна. Она заставляла себя почаще заходить в лавку. Сидела в школе гораздо дольше, чем это было необходимо. Тело ее горело от всепоглощающей тоски и желания, она с трудом засыпала по вечерам — как бы ни уставала.

Иногда она видела его. Гораздо чаще, чем раньше, он попадался ей на пути. Но он редко смотрел в ее сторону, всегда с кем-то разговаривал, единственное, что он позволял себе, это только кивнуть иногда. Но Анна-Мария чувствовала, что как только она начинает смотреть в другую сторону, его взгляд буквально прожигает ей спину. Или же она просто внушает себе это? Ей просто ужасно хотелось в это верить. Вот и все.

А Адриана она видела невероятно часто. Он почти совсем переселился в Иттерхеден и смотрел на нее с видом собственника, особенно, если рядом был кто-то еще. Но Анна-Мария старалась не оставаться с ним наедине, она жутко боялась, что он станет вести себя романтично. И, в результате, между ними накопились целые тома невысказанных слов. Адриан раздражал ее, но она старалась не показывать этого, он был так добр к ней, что она не могла позволить себе сказать ему, чтобы он убирался к черту.

Хотя именно этого-то ей и хотелось.

Во второй половине декабря Анна-Мария стала сильно уставать. Она отдавала рождественскому празднику все силы, кроме того, она переживала какой-то внутренний конфликт, ее раздирала невероятная, необъяснимая, ужасная тоска, которая не получала никакого выхода, и это лишало ее сил.

Мучительные визиты в усадьбу тоже доставляли ей массу хлопот. Адриан все время приходил за ней, хотя она и говорила ему, что у нее нет времени, и что она устала, а дамы в этой семье были сплошная благожелательность, и, вопреки своей воле, она потом тащилась оттуда домой с большими или маленькими подарками. То, что она все время благодарила и отказывалась, не помогало, они навязывали ей то лакомые кусочки на ужин, то шелковые чулки, которые они раздобыли в городе, то что-то другое. Анна-Мария страдала.

Ее поход в лавку тогда возымел свои последствия. Через пару дней семья Брандт посетила ее в школе. Царственная мамаша дружелюбно объяснила ей, что девушке из хорошей семьи не пристало якшаться с простонародьем. Ей следовало бы немного подумать об Адриане, да и о его близких.

Последнее Анна-Мария не могла понять. Да уж и первое тоже, если на то пошло. Она возразила, что ходила не одна, что ее проводили и туда, и обратно.

Да, но кто? Какой-то несчастный шахтер. Да и вообще — этот Коль — неподходящая компания, у него такие грубые манеры, он так ругается, да и еще его подозрительное иностранное происхождение к тому же.

Лисен так и сверлила ее своими глазками. «Эта дамочка может сколько угодно стараться казаться добродушной, — упрямо думала Анна-Мария, — но я все равно знаю, что она ненавидит меня. Это видно по ее глазам».

Но поскольку Анна-Мария была девушка мягкая и покладистая, ей не пришло в голову начать препираться с дамами. Вместо этого она как можно спокойнее сказала:

— Мне кажется, валлонов очень уважают за их искусство и культуру и за их выдающихся ремесленников.

— Мы слышали кое-что о совершенно неподобающих вещах между вами двумя, — вмешалась Керстин. — Разумеется, это всего лишь сплетни, но и они опасны. Нам не нужны такие сплетни, Анна-Мария.

Нам? Что они имели в виду? Но поскольку сразу не нашлась, что им ответить, они стали говорить о чем-то другом, прежде чем она смогла начать протестовать. И вот она сидит, а внутри у нее все горит от обиды и боли. Да и от вошедшего Адриана толку было мало. Он был такой слабый, что Анне-Марии стало стыдно за него. Семейство полностью обезличило его.

У героя ее снов не осталось даже нимба. Ничего!

Дети и школа доставляли ей огромную радость. Она чувствовала, что она способная учительница, ведь они учились всему легко и быстро. Разумеется, не всем было одинаково легко, но она была достаточно внимательна, чтобы позаботиться о том, чтобы никто не отставал.

Однажды она получила подарок. Жена Севеда сунула ей какой-то бесформенный сверток. Там оказалась пара вязаных варежек. Чего они стоили женщине, Анна-Мария могла только догадываться. Потому что теперь она знала об отчаянном положении с деньгами у всех, знала, что даже самая крохотная экстравагантность проделывала большую дыру в скудном семейном бюджете. Но этот подарок она не могла не принять. Она надевала варежки всегда, когда было холодно.

А Нильссон постепенно становился все язвительнее и противнее. Она лишила его отличных источников дохода, этого он ей простить не мог, и поэтому распространял ядовитые сплетни о ней с еще большим энтузиазмом. Но он уже никого больше не волновал. Он был уничтожен, во всяком случае в том, что касалось младшего ребенка Севеда.

Иногда он входил и с неодобрительным видом наблюдал за приготовлениями к рождественскому спектаклю. Смотрел на сцену, которую соорудил Клампен, на столы вдоль стен и гору костюмов, сшитых Анной-Марией.

Но Нильссон был хитер. И он знал, как больнее ранить.

— Вчера заходил мастер. Уже жалеет о своей идее пригласить сюда учителя. Или что еще хуже: учительницу. Считает, что фрекен слишком много себе позволяет. А уж что касается этого праздника на Рождество, то он просто вне себя. Собирается запретить шахтерам идти сюда в этот вечер. Им придется работать на шахте до полуночи.

И хотя Анна-Мария уже знала, что представляет собой Нильссон, все равно его слова ранили ее. В них всегда есть доля правды, сказал как-то Адриан. Да, верно, она и сама неоднократно убеждалась в этом.

И вот однажды, когда урок закончился, и дети выбежали из школы, а в классе воцарилась тишина, она услышала, что в конторе идет перебранка.

Поскольку голос одного из спорящих принадлежал Колю, она прислушалась самым бессовестным образом.

Нильссон ядовито произнес:

— Но тут тебе ничего не светит, Коль. У фрекен Анны-Марии совсем другие интересы, мы все это знаем. Голос Коля был хриплым от гнева.

— А какого черта я должен ею интересоваться?

— Да неужели? А что же ты тогда сюда бегаешь день и ночь, как мартовский кот?

Анна-Марие показалось, что она даже слышит, как Коль подошел вплотную к Нильссону.

— Может, назовешь хотя бы один-единственный раз, когда я заговорил с ней? Я прекрасно обходился без женщин раньше, так что зачем мне всезнайка-мамзель из школы из этого проклятого богатого высшего общества?

— Ой! Отпусти мой сюртук, ты, грубиян!

Коль настолько разозлился, что едва мог говорить.

— А если ты не возьмешь назад все те сплетни, которые распустил о ней и обо мне, то я тебя прирежу!

И он вылетел из конторы, а Анна-Мария услышала, как Нильссон судорожно задышал.

В тот день она шла домой в полном спокойствии. В Иттерхедене, казалось, не осталось уже ничего, чему она могла бы радоваться, думала она.

Но самым большим мучением для нее была Селестина. Ребенок начинал вести себя отвратительно, как только видел ее. Но, кажется, семья Брандт теперь пыталась сделать так, чтобы они вообще не встречались. И когда ее приглашали на вечерний кофе в усадьбу, ребенок редко бывал со взрослыми. Анна-Мария на самом деле пыталась проявить внимание к маленькой девочке, потерявшей мать, но ее терпение испытывали слишком часто. Все ее попытки сблизиться решительно отвергались. Как в тот раз, когда Селестина очень не оп возрасту взросло заметила:

«Папа вовсе не любит фрекен. Он хочет на вас жениться только из-за денег».

Анна-Мария просто не знала, что ей и подумать. Или же кто-то это говорил (Лисен), или же девочка действительно была достаточно хитра, чтобы додуматься до этого сама.

Во всяком случае, однажды она к стыду своему поняла, что и сама старается избегать Селестину. Она уже не могла больше выдержать эту откровенную враждебность. Это всегда отнимает силы, портит настроение, не говоря уже и о том, что лишает уверенности в себе. А у Анны-Марии в последнее время ее осталось не так много, чтобы она могла позволить себе потерять еще и последние остатки.

Да и, по правде говоря, ей совсем не хотелось ходить в усадьбу. Каждый визит был большой проблемой для нее. Она гораздо лучше чувствовала себя с Кларой и остальными в поселке.

Но как она ни старалась избежать нежеланного для себя ухаживания со стороны Адриана, однажды вечером она все равно попалась, когда он провожал ее после очередного невыносимого непременного визита на холмы. Женщины из его семьи всегда подчеркивали, как близки они друг другу, Анна-Мария и они — благодаря их общей подруге Биргитте. Они всегда непременно повторяли, что «мы, из знатных семей, должны держаться вместе в то время, когда все приходит в упадок, и когда рабочий класс начинает слишком заноситься».

Они отошли лишь на несколько шагов от господского дома, когда Адриан остановился и крепко обхватил ее за плечи.

— Нет, теперь тебе не удастся опять начать говорить о чем-то другом, Анна-Мария! Теперь буду говорить я!

— Но я прекрасно могу и сама дойти домой, Адриан! Не надо каждый раз провожать меня, — быстро проговорила она.

— Это я сам решаю, — сказал он твердо. — Понимаешь, сегодня я особенно рад, должен признаться, что я не часто так радовался в последние месяцы, меня что-то сдерживало…

Верно, в этот вечер в усадьбе они были как-то особенно дружелюбны по отношению к ней. Как будто всем вдруг стало легче.

И прежде, чем она смогла остановить его, Адриан продолжал:

— Поэтому я спрашиваю тебя сегодня: Анна-Мария! у ты хочешь выйти за меня замуж? Я уже спрашивал тебя раньше. Но теперь у тебя было время подумать.

Черт! Если бы Анна-Мария имела обыкновение ругаться, она сейчас непременно бы выругалась. Самыми гнусными словами. Но единственное, на что она оказалась способна — это не слишком энергичное, да к тому же и произнесенное про себя «черт». Она оказалась в ловушке.

Адриан был так добр. В нем было все, о чем только и могла мечтать женщина. Красивый, богатый, внимательный, интеллигентный…

И все равно ей придется причинить ему боль, ответив «нет».

Что же делать? Что сказать? Ведь именно этого она и боялась все это время…

Да и он не облегчил ей задачу, напомнив:

— Ты ведь дала мне понять, что я не неприятен тебе. И поскольку ты принимала наши небольшие подарки…

— Нет, погоди, тут что-то не так, — быстро проговорила она. — Я не хотела никаких подарков, ты же знаешь.

— Но ведь ты приняла их!

— Я делала это из вежливости. Я не могла сказать «нет», это могло бы обидеть…

Он внимательно посмотрел на нее, но она стояла, упрямо опустив глаза.

— Да ладно, плюнь на подарки, ты ответишь на мой вопрос?

— Да, конечно…

Чтобы отказать ему, ей нужна была причина. А ее у Анны-Марии не было. Кроме одной: она вообще не любила его, даже с трудом переносила его присутствие. Но разве можно сказать такое?

Если тебя зовут Анна-Мария Ульсдаттер и тебя воспитывали так, что ты всегда должна считаться с чувствами других.

Это воспитание уже неоднократно осложняло ей жизнь. Хотя еще никогда так сильно, как сейчас.

Но тут… Как гром с ясного неба, пришло спасение. Как она раньше не додумалась? Люди Льда! Люди Льда и их проклятие!

— Адриан, я чувствую, что я как будто обманывала тебя, но ты мне так нравился, и я пыталась забыть… Лицо его стало недовольным.

— Что ты хочешь сказать?

— Что я никогда не смогу выйти замуж, — произнесла она. На душе у нее было не совсем хорошо, но все равно — она была рада этой маленькой спасительной соломинке. — Ты знаешь, я принадлежу к особому роду — к Людям Льда…

— Да-да, я слышал о нем.

— И о том, что на нем лежит проклятие? Что в каждом поколении рождается ребенок, который становится настоящим чудовищем? Или внешне, или по характеру, или и то, и другое. И что этот ребенок при рождении стоит жизни своей матери. Может быть, я трушу, Адриан, но я не могу подвергать себя чему-то подобному. И тебя тоже.

Она заметила, что при ее первых словах он отпрянул. Минуту он стоял молча, но потом взгляд его просветлел.

— Но моя дорогая Анна-Мария, не надо бояться иметь ребенка! Ты ведь знаешь, у меня уже есть дочка, и меня не волнует, что я должен буду воздерживаться от того, чтобы иметь еще детей. Лишь бы ты стала моей женой… Нет, не убегай, Анна-Мария! Подожди! Ну хорошо, поговорим об этом в другой раз…

Но она убежала уже далеко, потрясенная его эгоизмом. Никогда больше!

Однажды вечером, когда дети разошлись, она осталась в школьном зале. Дни до рождественского праздника можно было сосчитать по пальцам одной руки, но зал по-прежнему выглядел весьма плачевно. Завтра они принесут еловые ветки, и это, конечно же, немного поможет.

Возможно.

Она так устала, так устала. С пьесой все шло плохо. Бенгт-Эдвард так и не мог выучить свой текст, а маленький Эгон всегда вступал не там, где нужно. Грета была слишком мала для Девы Марии, те, кто будет сидеть в задних рядах, вообще ее не разглядят. Если б только надстроить сцену! Но в Иттерхедене нельзя было требовать чудес. Ей и так уже достаточно помогли. К тому же никто и не придет, сказал Нильссон.

А завтра вечером они должны идти к Лине Аксельсдаттер на пустошь. Анна-Мария с нетерпением ждала этого, но когда, когда же она сможет выспаться?

Она услышала, что кто-то вошел. И боязливо выпрямилась, как прислушивающаяся к опасности косуля.

Это был Коль. Он вошел, неся большой и пыльный деревянный ящик.

Она надеялась, что изобразила приветливую улыбку, в чем не была абсолютно уверена, потому что лицо ее, казалось, онемело, настолько она удивилась, увидев его.

Он явно был так же взволнован. Может, надеялся, что она будет здесь не одна?

— Я увидел свет, подумал, что вы здесь, — смущенно сказал он, и сердце ее при этих словах вновь наполнилось надеждой. Он поставил ящик на скамью.

— У меня тут кое-что завалялось, — сказал он так небрежно, что она поняла, насколько это важно для него. — Хочу спросить, не может ли вам это пригодиться. На праздник.

Они склонились над ящиком, пока Коль осторожно снимал верхний слой опилок и ветоши.

— Надеюсь, что мыши не добрались до них, — пробормотал он. — Они от моего отца, а он был очень хороший кузнец и резчик по дереву. Они из Бельгии, знаете ли. А потом их унаследовал я. И с того времени они так и лежат в этом ящике…

Говоря это, он разворачивал небольшую деревянную фигурку. Нет, она не была такой уж маленькой — она едва уместилась в его ладони.

— Верблюд! — прошептала Анна Мария. — О, как красиво сделано! И под седлом, и в золоте, и какие краски! О, Коль, какая прелесть!

Он поставил его рядом с собой на скамейку и взял следующую фигурку, упакованную в тряпку. Он осторожно-осторожно распаковал одетого в восточные наряды человечка с короной и мантией и с чашей для благовоний в руке. Анна Мария дух не могла перевести от восторга.

— Не думаю, что здесь побывали мыши, — сказал он уже спокойнее.

Она опустилась на колени перед ящиком, смотрела, как он распаковывает одну фигурку за другой.

Анна Мария смеялась так, что у нее слезы полились из глаз:

— Настоящие рождественские ясли! Я никогда их не видела, только слышала, что они есть во дворце. О, Коль, я… я…

Ей пришлось вытереть глаза.

Коль теперь тоже улыбался, посмеиваясь над ее волнением, но сам он был так же оживлен.

Сами ясли с младенцем Иисусом были немного повреждены, а у Каспара не было одной руки, но Коль обещал взять их домой и привести в порядок.

Анна-Мария загорелась:

— Мы можем поставить это на стол, ничего, можем взять один из тех, на которых должно стоять угощение. А поставим мы его… погодите… Мы поставим его в угол, рядом со сценой, чтобы все его видели. И еще нам надо зажечь свечи, и…

— Я вспоминаю, что отец моей матери обычно собирал мох и выкладывал целый пейзаж вокруг яслей, — сказал Коль, повеселевший от того, что она обрадовалась.

— Да, конечно, — воскликнула она восторженно. — Я сразу же…

Он положил свою ладонь на ее руку.

— Ну, ну, не вы, моя милая. Вы так устали, что у вас синяки под глазами. Позвольте мне позаботиться об этом!

Она посмотрела на его сильную, смуглую руку, лежащую на ее, такой белокожей. Она испытывала странные ощущения, ее охватило невыразимое томление. И она постаралась подавить его. Это было не нужно сейчас.

— Вы завтра идете к Лине Аксельсдаттер, — сказал он каким-то неестественным голосом. — И вы, конечно, придете с Кларой?

— И с остальными, да. Он кивнул.

— А то я бы мог прийти за вами. Чтобы вы не шли одна.

— Да, — растерянно кивнула Анна-Мария. — Жаль… И сразу же поняла, что сказала слишком много. И быстро выпалила то, что первое пришло ей в голову:

— Знаете, в воскресенье, когда был такой спокойный день, я ходила к морю.

— Правда? В воскресенье?… А я должен был идти в шахту, устанавливать подпорки, те несколько, которые нам соизволили дать. Черт!

Она очень хотела бы знать, что он имел в виду, говоря эти последние слова. Хотя и предпочла бы, чтобы он не ругался так ужасно. Но ей не хотелось читать ему мораль, и она промолчала.

Коль продолжал, распаковывая еще и быка:

— Если бы я был дома, я бы увидел вас. Я часто за вами наблюдаю.

Волна радости нахлынула на нее. Но он тут же закончил, сказав коротко:

— Вы слишком много ходите одна. Это нехорошо, здесь столько мужчин. Поэтому я и смотрю за вами.

— Да нет, меня никто не беспокоит. Они лишь поначалу пару раз приставали.

— Да, потому что я им сказал, что, если они вас тронут, то пусть убираются из шахты. В тот же день! У меня и так довольно проблем, чтоб я еще нянькой при вас был!

Он вел себя недружелюбно, но Анна-Мария не могла удержать те чувства, которые вновь охватили ее. Он был так близко, и она не могла оторвать глаз от его рук, которые нежно и бережно вынимали фигурки. На губах, на лице, в груди и в каждом дюйме своего тела она чувствовала желание повернуться к нему, ведь он сидел совсем рядом с ней. Приблизиться к нему, чтобы он обнял ее, почувствовать, как его губы приближаются к ее губам. Это было потрясающее, головокружительное чувство, или правильнее сказать, влечение, которое не давало ей дышать. Все должно произойти медленно. Медленно и мощно, но бережно. У нее почти закружилась голова, она обнаружила, что руки ее вцепились в край ящика так, что пальцы побелели.

«Что же это за удивительные силы в нас? — с ужасом думала она. — Глубоко, глубоко в нас скрыты эти силы, это могущественные чувства, они только ждут, чтобы в один прекрасный день вырваться наружу, не спрашивая, хотим ли мы этого, или нет. Они находятся там, как неведомые источники в глубинах земли. О, Господи, только бы он не заметил, как меня тянет к нему! Что он подумает? Он, который выгнал Лисен Брандт! Но ведь я не настолько бесстыдная, как она!»

И вдруг заметила, что Коль смотрит на нее. И уже долго. Она не смотрела ему в глаза, только сделала так, чтобы ее руки и голос вновь ей повиновались. И сказала непринужденно:

— Ой, как же я рада, что дети все это увидят! Но голос не слушался ее. Он был хриплым и напряженным, как порванная скрипичная струна. Коль усердно занялся фигурками.

— Ужасно глупо, что я был в этой проклятой шахте именно в воскресенье. Я мог бы так много показать вам. Там много удивительного — и на пустоши, и на берегу. А какого черта я… вы там ходили, кстати?

Казалось, он разозлился.

Анна-Мария ответила неопределенно, пытаясь выстроить фигурки на скамейке.

— О, мне просто хотелось постоять там на берегу и почувствовать легкое прикосновение вечности. В таком месте время и пространство как бы исчезают, особенно зимой, когда особенно пустынно. Я хотела прогуляться немного вдоль берега, почувствовать ветер, море и пустошь, что одно целое с ними. Как бы устремиться в космос таким образом. Я говорю глупости?

— Да нет. Но вы углубляете пропасть.

— Что вы имеете в виду? Он отвернулся.

— Ваши красивые слова. Сразу ясно, откуда вы. Из знатной и образованной семьи.

— Но моя семья не особенно знатная. Она здорово перемешана. Маркграфы и крестьяне, и колдуны — все вперемешку. Если бы вы знали, кого в ней только нет!

— И вы богаты.

— Возможно, буду когда-нибудь.

— Не сомневаюсь. Ведь на вас женится Адриан Брандт.

— Кто вам сказал?

— Адриан Брандт.

Анна-Мария спрятала лицо в ладонях.

— Почему в этом поселке так много болтают? И почему эта семья не может понять, что «нет» — это «нет».

Он резко повернулся к ней.

— Так вы сказали «нет»?

— Я сейчас не об этом. Я думала обо всей его семье. Они все время преподносят мне подарки, Коль, и я не могу позволить себе сказать «нет», потому что они так ужасно обижаются, приходят в отчаяние, и я не могу ничего поделать.

Он кивнул, что понял.

— Но что вы сказали Адриану?

— О, мой дорогой друг, вы знаете, что я не передаю частных разговоров. Но для меня никакой брак вообще не актуален, и Адриан это знает.

Коль очень захотел узнать, почему она не может выйти замуж, и Анна-Мария еще раз рассказала о проклятии, тяготеющем над Людьми Льда. О чудовищах, которые были в роду, и о женщинах, которые могли умереть. Но на этот раз закончила другими словами:

— Но я думаю, что женщина, которая действительно любит мужчину, не может отказаться иметь от него ребенка. Даже зная, что сама она может умереть. Любовь сильнее этого, — сказала она, обретя новое знание.

Коль опустил на нее глаза, и, когда она встретилась с ним взглядом, то смогла прочитать улыбку у него на губах. Как будто он ласкал ее щеку, да, ощущение было именно такое. Но, разумеется, он не делал ничего подобного.

— Кстати, Адриан был в необычайно хорошем настроении, — сказала она. — Я имею в виду, что в нем всегда есть что-то трагическое, затравленное, мне кажется.

— Понятно, что он рад, — сказал Коль с горечью. — Ведь ему дали новую ссуду в банке. И он может продолжать это бессмысленное копание в поисках еще немного. Но это меня не волнует, по крайней мере, у бедных рабочих еще несколько месяцев будет кусок хлеба.

Анна-Мария встала, потому что, на самом деле, им незачем было уже сидеть там дольше. Они снова уложили фигурки в деревянный ящик.

— Спасибо, что приглядываете за мной, — улыбнулась она. — Но скажите, вы были на скалах недавно вечером? Мне кажется, я вас там видела.

— Недавно вечером? — ехидно засмеялся он. — Да я эту скалу уже почти стесал своими башмаками.

— Правда? — глаза ее удивленно распахнулись.

— Да, черт побери, я же должен следить, чтобы они не бросали камни там, где вы ходите, я слышал, что они это сделали однажды.

Он застыл.

— Тише! В конторе кто-то есть! Его рука сжала ее руку.

— Да, — прошептала Анна Мария. — Кто-то вошел сейчас.

Они прислушались к шагам, которые приближались к стене с другой стороны. Они посмотрели друг на друга и подумали об одном и том же.

— Хорошо, тогда давай на сегодня закончим, — громко произнесла Анна-Мария, — чтобы тот, кто подслушивал, расслышал хорошо. — Большое спасибо за помощь, господин Симон. Но я должна заметить, что вы не слишком вежливо разговаривали со мной. Неужели это так необходимо?

Глаза его сияли. Он понял.

— А как говорить с такой чертовой мамзелью, как вы? Но я не собираюсь больше бросать время на ветер. Добирайтесь домой, как знаете. До свидания!

И он вышел, держа ящик под мышкой, потому что они решили, что не стоит оставлять эти прекрасные фигурки на ночь в школьном зале.

Анна-Мария смотрела ему вслед и улыбалась. Эти последние минуты как-то внутренне соединили их. И это было настолько восхитительно, что ей стало трудно дышать.