Гнев чиновника

НАПОЛЕОН ПОД ВАКАРЕЛОМ

Стоял ли Наполеон Бонапарт под Вакарелом[1]?

Если да, то почему история об этом умалчивает и почему мы хотим предать этот эпизод гласности именно сейчас?

Давайте-ка разберемся по порядку…

Захват Цизальпийской Галиции принес конвенту 650 тысяч золотых монет. Изумленный Конвент подметил, что деньги не только не пахнут, но и помогают убивать запах. Иными словами, все исторические операции рано или поздно превращаются в финансовые. Короче, Конвент начал проявлять историческую благосклонность к наполеоновским подвигам. А это развязало Наполеону руки, и он стал толковать историю, как ему заблагорассудится. Вскоре мы увидели его по эту сторону Карпат — уверенным шагом он шествовал к кульминации нашего рассказа.

Генерал де Жарден — по происхождению, кстати, болгарин, хоть и сын прирейнских крестьян, выращивавших бахчевые, — лично от Наполеона получил приказ, продвигаясь глубоко на север, обойти, обогнать и подождать на фланге основную часть войска. В частности, в приказе говорилось: «Ва а Карели, мон шер, тю ме компран?» («Отправляйся в Карелию, мой дорогой, ты меня понял?»). Похоже, Наполеон сомневался, правильно ли понял его генерал. Впрочем, как показали дальнейшие события, его опасения были вполне обоснованы. Вместо того, чтобы повернуть на Карелию, генерал де Жарден, прислушавшись к своему сердцу, взял курс на болгарское селение Вакарел. Да разве только один он так понимает приказы!

Вакарел был окружен.

Чтобы пошутить или похвастаться, а может, для того и для другого разом, генерал направил в село парламентеров. Они должны были договориться об условиях сдачи Вакарела. В противном случае селу угрожало сожжение. А условия были такие: поп, сельский голова и учитель (первые люди в тогдашнем болгарском селе) должны были омыть конечности своему соплеменнику генералу де Жардену, перед которым они обязаны были чувствовать себя в долгу, и поцеловать ему или руку, или ногу.

Сказать, что такие условия были неприемлемы для вакарельцев, значит, ничего не сказать. Они просто проигнорировали предложения генерала. В условиях осады население Вакарела проявило твердость и непоколебимость, характерную для шопов[2]. Оно продолжало пасти скот днем, а вечером загоняло коров и овец во дворы, хотя вокруг маневрировали, перегруппировывались войска, раздавалась барабанная дробь и боевые команды.

Если наступление развивается не в том направлении, главное — вовремя остановиться и переждать. Когда ждешь, рано или поздно что-то да произойдет. Может, поэтому люди издревле стремятся к долголетию.

Генерал де Жарден жарился на огне собственного гнева и постепенно начинал сознавать, что из республиканца превращается в роялиста, потому что только роялисты способны презирать население, которое будет стоять на своем, пока не сдохнет, и не вступит ни в какие переговоры, несмотря на четко сформулированные условия. Генерал говорил: «Война — это такая штука: ты готовишь удар, но вдруг оказывается, что противник тебя опередил». Осада Вакарела окончилась весьма неожиданно. В тыл французам ударили свои — шампанский пехотный полк. Как потом выяснилось, на карте (весьма далекой от совершенства) в районе Вакарела войска генерала де Жардена вообще не значились.

Сам факт того, что этот бой произошел, отрицается, впрочем, как и молниеносное прибытие под Вакарел Наполеона, этого корсиканского фаталиста, вообразившего, что конец его армии придет не извне, а изнутри, когда она начнет самоистребляться. Покрыв поле брани мраком молчания, немыслимо монолитного даже по сегодняшним меркам, император приступил к расследованию причин битвы своих против своих.

По всей вероятности, тогдашний Вакарел весьма отличался от нынешнего. Тем не менее даже в том своем виде село очень понравилось Наполеону. Ведь и тогда, и еще раньше, и сейчас — словом, всегда, солдаты засматривались на хорошеньких женщин. Это вечный военный закон.

Однажды император увидел нечто, что всегда привлекает военных, привыкших оценивать изгибы местности. Он увидел девушку — красивую, просто загляденье, кобылка была что надо, даже полторы кобылки. Она несла воду, ведра качались на коромысле. Пахло сиренью. Был конец июня. Глаза девушки насмешливо смотрели на императора, будто говорили: а сделать мне ты ничего не можешь!

Наполеон приказал остановить девушку и сказать ей, что его императорское величество был бы не прочь познакомиться с нею.

Но произошло нечто невиданное и неслыханное — девушка невозмутимо прошла мимо.

— Вот все они такие! — простонал генерал де Жарден. — Нервов не хватает. Сил моих нет выяснять отношения с этими скотами!

Величие Наполеона в том-то и состояло, что он был способен в мгновение прозреть то, на что его маршалам нужны были по меньшей мере месяцы.

— Мон женераль, — Наполеон обратился к де Жардену, — на каком языке вы общаетесь с этими людьми? Вы что, родную речь позабыли?

Генерал был готов провалиться сквозь землю со стыда. Он вынул саблю и подал ее Наполеону, что означало: лучше смерть, чем упоминание о моем прошлом.

Наполеон все понял, и разбирательство на том закончилось.

Но из-под Вакарела он не уехал. Началась вакарельская элегия императора, о чем, кстати, история тоже ни гугу. За двое бессонных суток он выучил чуть больше сотни болгарских слов, чтобы можно было растолковать девушке, что он сын бедняков, а ныне император, что у него есть братья и сестры, много братьев и сестер, все они устроились в жизни, позалезали на разные престолы, но вот любви императору не хватает, братья презирают его, в каждом раскрытом заговоре против него обязательно замешан кто-нибудь из его братьев или сестер, и все это ему надоело, он хочет счастья, любви, хочет любить ее, девушку Генку из Вакарела. За что он ее полюбил? Он не знает, может быть, за то, что проста, чиста, вызывает в нем жажду и способна эту жажду утолить. Он искал ее по всей земле, а нашел здесь, под Вакарелом…

Очевидно, этих слов, которых столько, сколько солдат в роте, достаточно для установления требуемого контакта. Слова Наполеона дошли до цитадели Генкиной души, открыли ворота. Вместе со словами в душу девушки пробрался и сам завоеватель. Расположился там и спросил по-военному, прямо:

— Ну, что ты теперь мне скажешь?

— Почем мне знать! — покраснела девушка. — Оно того… Надо родителей поспрошать, чего они скажут…

Этими словами она наступила Наполеону на больной мозоль. Мало того, что он сызмальства никогда ни о чем не спрашивал домашних, он не умел и ждать, совершенно не умел. И Наполеон бросился врукопашную, но Генка, превосходившая императора в силе, не растерялась — отвесила завоевателю мощную оплеуху и убежала. Такая тактика весьма озадачила корсиканца: он впервые видел, чтобы нападающий давал деру.

Старейшины села поймали девушку, стали учить ее уму-разуму, а это, я вам скажу, очень трудно, когда имеешь дело с сельской девицей и каждый, голова ли, пастух ли, царь или конюх, так и норовит прижать ее где-нибудь у плетня да залезть ей за пазуху. Чего они ей только не вешали на уши про историю, походы и Францию! Но девушка отбивалась от назойливых советчиков и не соглашалась. Историки по сей день не могут установить, где был и что делал Наполеон Бонапарт между июнем и октябрем 18. . . года. И не мудрено, ведь они читают только книги, а не души человеческие. Всего за три недели Наполеон настолько увяз в вакарельской эпопее, что ловил себя на том, что начинает думать по-шопски и забывать свою далекую родину. Кстати, какую именно родину?

А как хорошо в тех местах, где остановился Наполеон! Тихо, уютно, жужжат всякие мушки, а ты вдыхаешь аромат хлебов и мака, каких-то кисловатых трав и календулы после дождя.

— Пора мне, время уезжать, — все чаще шептал корсиканец, вставив в зубы соломинку. — Походы меня ждут, работы невпроворот… Собирайся.

— Куда?

— Со мной.

— Разве за тобой кто-то гонится, что ты убегаешь?

Наполеон принялся объяснять, что не убегает, что его, дескать, ждут история, Франция, человечество, будущее…

— Да какая же это работа?

И он начинал сначала. И как только доходил до истории, Франции, человечества и будущего, слышал:

— Хорошо, но чем ты все-таки занимаешься? Ты мне это скажи.

Старики советовали императору: что с ней базарить, решил что-то — стой на своем, не слушает — по затылку, чтобы уважала. Но Наполеону это не подходило, и в который раз он начинал объяснять Генке, дескать, дела ждут, пора отправляться, поехали со мной… Он уже перестал смеяться над ограниченностью Генки, если бы только это?! Наполеона начало бесить ее тупое и настойчивое «Хорошо, но чем ты все-таки занимаешься?» Боже, неужели в наше время еще возможно такое сочетание придурковатости и простоты в одном существе?

В ночь перед отъездом Наполеона все село пришло уговаривать Генку. Люди убеждали ее образумиться, ехать с императором, второго такого случая не будет. Надо сказать, что одно село редко бывает так единодушно, исторически право и проницательно в своих оценках. Впрочем, редко встретишь и девушку, столь непоколебимо стоящую на своем.

— Ты что, сдурела, разве такое можно упускать…

— Да зачем он мне?

— Так царь же, постыдилась бы…

— Образумься, Генка, царство его растет, богатство приумножается…

— Он царь, выходит, я что — царица?

И Генка смеялась в кулак.

— С утра до вечера по Лувру будешь хлопотать, на веранде сидеть и вышивать…

— Еще чего! С чего это я буду вышивать, коли мне не хочется!

Так ни с чем и укатил воин Наполеон. Подошел к Москве, увидел ее сожженной и, вздохнув, сказал, что вот так и душа его… После долгих дней и месяцев, проведенных в пути, ты наконец-то достигаешь цели, и оказывается, что тут нет именно того, к чему ты стремился. И Наполеон повернул назад, затем побывал на Эльбе, потом собрался с силами, похорохорился еще сто дней и отправился уж окончательно на остров Святой Елены, чтобы предаться раздумьям.

До конца своих дней Наполеон так и не смог понять одного: откуда взялась такая женщина, что ничего о нем не знает, безразлична к его богатствам и империи. Женщина эта преспокойно пасет овец, готова отдаться тебе, но в то же время ей наплевать, что ты — величайший император всех времен и народов. Словом, если Наполеон и терпел поражения, то самое сокрушительное нанесла ему девушка Генка из Вакарела.

И, размышляя, он, наверно, говорил себе, что в этом обманчивом мире нет ничего абсолютного, одним требуется одно, другим — другое… Вот его слава — разве всем от нее тепло? Да только ли слава?

Роялисты, чуткие ко всему, что связано с жизнью узурпатора, — так они величали тогда Наполеона — приглашали на коронацию Луи XVII, Луи XVIII или Луи XIX и непокорную девушку с Балканского полуострова, сиречь из Вакарела, у которой хватило стойкости не поддаться наполеоновскому соблазну. Роялистов сплачивает в основном их умение быть благодарными. В этом им нельзя отказать. Каково же было их удивление, когда в ответ на официальные приглашения пришло письмо, в котором госпожа Генка Ветува Гоцова нижайше просит извинить ее за то, что она не может присутствовать на коронации, посылает всех к ядрене-фене.

К сожалению, до сих пор не сделан адекватный перевод последних слов на французский.