Гнев чиновника

БИЛЕТ В ОБА КОНЦА

На высоте одиннадцати тысяч метров по маршруту Вена — Афины — Бомбей летит «Дуглас ДС-9». На борту — полное спокойствие. Волнуется только Вол, который путешествует в нижнем отсеке самолета. Документы у него в полном порядке, однако волнение Вола нетрудно понять, если хоть на миг войти в его положение и представить, что значит для него, всю жизнь надрывавшегося в поле, такое путешествие. Пережевывая жвачку и любуясь закатом, Вол, возможно, размышляет над тем, что легче вспахать земли, которые проплывают под крылом самолета, нежели пролететь над ними. На синем комбинезоне небосвода сопла самолета вычерчивали след, напоминавший замок-молнию. Вол повторял про себя: «Хочу быть последовательным!» Это была великая истина. Но как министр здравоохранения не лечит больных, а профессор не делает перевязок, так и эта истина всего не объясняет. Если искать логику в поведении Вола, то правильнее было бы сказать, что Вол отправился в путешествие, потому что у него осталось кое-что после кастрации — не известно, что именно, но осталось. Малое прозрение, но, как известно, малое порой оказывается гораздо значительнее, чем большое. Ведь каждый знает: перочинным ножиком удобнее открывать бутылки и консервные банки, чем большим кинжалом.

Дело в том, что после кастрации у Вола осталось некое смутное желание. Темными ночами, когда ему становилось особенно грустно, он начинал мычать, тихо и нежно. Ему казалось, что он поет, как соловей. И пока другие жевали жвачку и думали о том, как паршиво они живут и что лучше все равно не будет, наш Вол тихо и нежно мычал. «Раз нужно, — думал он, — я буду работать еще, стану перевыполнять норму, заработаю много денег и отправлюсь путешествовать, посмотрю белый свет. Во что бы то ни стало я должен сделать это». Он был уверен, что есть на белом свете места, где уважают скотину. В Индии, например, коровы считаются священными животными. А коли коровы священны, то волы — и подавно. Ведь существа женского пола даже в мире животных ближе к мирским заботам по сравнению с мужскими особями.

Трудно точно сказать, каким был ход мыслей Вола, когда он тихонько мычал и ему хотелось лететь по белу свету, подобно соловьиной песне. Он не мог смириться с тем, что жизнь — это лишь каторжный труд. Так думали полностью кастрированные. А у нашего Вола кое-что осталось. И это «кое-что» заставляло его петь и порождало в душе смутное волнение и тревогу. И он волновался. Волновался, но не отлынивал от работы, трудился даже больше других. Порой наступали минуты, когда ему хотелось растаять на борозде, как тает кусок масла, превратиться в прах, стирающийся о черную доску земной поверхности, чтобы то, что от него останется, понеслось бы над миром, потому что даже то, что остается после кастрации — если что-то и остается, — дает крылья и зовет в полет.

В небе над Албанией разыгралась буря. Самолет кидало вверх-вниз. На световом табло появилась надпись: «Пристегните ремни!» Звонкий голос стюардессы объявил: «Полет протекает нормально, летим над Дойранским озером». Пассажиры испугались, расхватали гигиенические пакеты. Спокойным оставался только Вол. Это объяснялось устройством его желудка. В сущности, у Вола два желудка: один — переваривает пищу, другой готовит ту массу, что он отрыгивает и постоянно жует. Так что даже во время самых страшных бурь и катаклизмов Вол продолжает жевать. И наш Вол был занят именно этим — жевал, уставившись неподвижным взглядом в закопченное жерло турбинного двигателя. Своим неповоротливым умом Вол пытался понять, что же осталось у него от желания. Нужно сказать, Вол предпринял путешествие не для того, чтобы произвести на кого-то впечатление или заняться бизнесом. В этом отношении у скотины все проще простого. Вол не ведал никаких излишеств, ему нужно было только то, что жизненно необходимо. И хотя в сытой части планеты собакам шьют манто, смокинги и сапоги, устанавливают пышные памятники, наш Вол не принадлежал к тем глупцам, что мечтают об этом. Но его мучительно томило желание. Только вот чего ему хотелось, он и сам не знал. Желание материализировалось в нечто нежное и бесконечно близкое, к чему можно было прикоснуться. Казалось, вытяни шею — и дотронешься. Но для этого, как думал Вол, нужно было обогнуть Землю…

Самолет приземлился в Афинском аэропорту. Остановка длилась около часа, и почти все пассажиры покинули салон. Вол остался на своем месте. Он боялся любопытных взглядов, хотя совершенно напрасно. В мире, где необычное встречается на каждом шагу, никто и ничему уже не удивляется. Тем более никто не удивился бы его появлению, поскольку он заплатил за билет. А раз ты заплатил, можешь делать все, что хочешь, никто не скажет слова. Что же касается окружающих, то их вообще не интересует, есть у тебя билет или нет.

Как подброшенный в поднебесье уголек, самолет резко взмыл в синеву неба над морем, потом успокоился и задумчиво продолжил свой полет на разумном удалении от земли и звезд. Пилоты в белых рубашках и шлемах доверили управление автоматам, а сами отдыхали, откинув спинки кожаных кресел. Пассажиры принялись доказывать, что они — цари природы: одни стали лопать бананы и апельсины, другие — глотать книги, расширяя границы своих духовных империй, а третьи растворялись в алкоголе — человек, как известно, может раствориться в чем угодно. Но приятнее всего — в алкоголе, к тому же в таком состоянии может оказаться полезным для окружающих. Никто в самолете не решался флиртовать, потому что в наш век каждый знает: женщина может воспринять даже невинный флирт всерьез, и тогда мужчина попадет в неловкое положение. Наш герой отрыгивал и пережевывал вику, которую проглотил перед дорогой, глядел в даль, туда, где лучи восходящего солнца, как золотые колосья, колыхались на фоне темной небесной нивы. Мысли Вола текли медленно, он думал о своем желании и о том, что осталось у него после кастрации. Чем ближе самолет подлетал к Бомбею, тем больше Вола беспокоил вопрос: действительно ли он хочет стать священной скотиной в Индии или нечто другое заставило его лететь туда, и если так оно и есть, то что же это такое — черт побрал?

Задумавшись, он не заметил, как стал напевать. Появились стюардессы, они подумали, что ему что-то надо. Но, сообразив, в чем дело, извинились перед странным пассажиром и ушли. Смущенный Вол продолжал думать о своем.

Стюардессы ушли восвояси и, хотя это было и не принято, стали судачить, допустимо ли перевозить скотину на борту сверхзвукового лайнера. Длинная и тощая голландка сказала: «Интересно, почему так мило вол смотрится на поле и так отвратительно — в кресле самолета, сверхзвукового к тому же?»

Весить тысячу пятьсот фунтов (семьсот килограммов) и страдать от чувства собственной неполноценности глупо, но наш Вол испытывал именно такое чувство. Во время полета он старался не смотреть на пассажиров и радовался, когда они не смотрели на него. Чувство неполноценности он испытал впервые, когда ступил в аэропорту на бетонную дорожку. Оно не покидало его ни в автобусе, ни на трапе, поданном к самолету, и усилилось еще больше в сверкающей лаковыми панелями утробе самолета, залитой сиянием голубовато-белых плафонов.

«Апис, летящий бык. Этот образ что-то означал у древних, но мне трудно… трудно понять, что именно. Если бы я был Аписом, если бы я был летающим быком, я летал бы, летал… Действительно, а куда бы я полетел, будь я летающим быком, если бы не зависел от расписания самолетов?»

Самолет пристроился в хвост за несколькими американскими лайнерами и стал кружить над священным для коров городом Бомбеем. Сесть в этот предвечерний час было непросто из-за большого скопления самолетов.

Наш Вол стал думать о том, что ему сделать в первую очередь после приземления.

Во-первых, он не знает языка, значит, нужно будет найти переводчика, который отведет его в поле и впряжет в плуг. Там он найдет с местным населением общий язык, который у волов один — борозда. Потом он обязательно познакомится с какой-нибудь смуглой индийской коровой, кроткой и нежной, священной, как все коровы здесь, они станут вместе дожидаться наводнения — явления, довольно частого для Индии. Пока сойдет вода, пока просохнет земля, они с коровой будут отдыхать, растить своих телят. Потом они вспашут землю, которая родит зерно для людей и солому для волов.

Пока все это происходило в небе, далеко-далеко, в родном хлеву, сиротливо пустыми оставались одни ясли. Соседи Вола тянулись к крупе и вике нашего героя и думали: если соседа зарезали, то очень жаль, но если он отправился в полет, то люди будут совершенно правы, зарезав его. Соседи считали, что Вол — фантазер, который не знает, чего хочет. Раз он действительно вложил все свои сбережения в путешествие, нужно съесть его сено, а его самого зарезать. Но, думали они, может, он и не улетел. Тогда они переставали жевать, им становилось жаль воображалу, явно принадлежавшего к породе неудачников.

Огромная махина, принадлежащая австрийской авиакомпании, кружила над священным коровьим городом, внизу сияли купола башен и дворцов, блестели ленты каналов. При всех своих полутора тысячах фунтов Вол чувствовал себя очень неуютно. В поле так неуютно ему никогда не было. Он не осознавал, что это — ностальгия. Все вокруг было чужим. Плафоны, улыбки, стюардессы, пепельницы, личный багаж пассажиров, женские ноги — все, все было на своих местах и словно недоумевало: «Мы здесь потому, что здесь наше место. А вот что тебе тут надо?»

Он закрыл глаза и стал воображать, как сойдет с самолета, как потянется к человеку, чтобы тот надел на его шею ярмо, как он принесет счастье этому человеку, за что тот приведет ему корову, нежную смуглянку. Вол представлял, как вместе со смуглянкой будет пахать землю. Самую тяжелую работу он возьмет на себя, будет всячески заботиться о ней. Но принесет ли это счастье корове? Хватит ли для их общего благополучия того, что осталось у него после кастрации? И не выйдет ли так, что он останется на борозде один, всем чужой, каким он чувствует себя здесь, в сверкающем лаковыми поверхностями салоне самолета?

Обратный рейс проходил значительно спокойнее, не было ни циклонов, ни тайфунов. Стюардессам почти нечего было делать, и они комментировали случившееся. Одна из них высказала оригинальную мысль: «Мы любим животных для того, чтобы заставить кого-то ревновать нас к ним, но, как только нас полюбят, мы забываем о животных и оставляем их в чистом поле». Другие стюардессы с ней не согласились, они сказали, что разум зреет точно так, как зреют плоды — одни раньше, другие позже. Но человеческий разум, похоже, уже перезрел. Сейчас, может быть, где-то зреет собачий, дельфиний, воловий. В поведении нашего Вола необъяснимым было многое: он не сошел с самолета в священном для коров городе Бомбее.

И никто не мог вытурить его из самолета — оказалось, билет у него в оба конца.