Год призраков

Он убивает людей

Повсюду стоял запах масляной краски и скипидара, словно по дому ползало какое-то химическое существо. У меня от этого волосы стояли дыбом. Я сидел в столовой рядом с мамой и наблюдал за ней. Она занимала свой всегдашний стул у окна, в конце комнаты, а перед ней на столе лежал крошечный мольберт с горой Килиманджаро. По одну руку от мамы была палитра, на которой она замешивала краски из толстеньких тюбиков, а по другую — старая энциклопедия, открытая на странице с изображением газели. Взяв жженой сиены и немного желтого, она двумя ловкими движениями кисти обозначила на переднем плане контуры газели высотой около дюйма. Потом мама так же молниеносно изобразила еще трех — всех в разных позах, затем добавила серо-белые рога и черно-белые пятна, и газели стали как живые. Они стояли на открытой долине, окруженной зарослями изумрудно-зеленых пальм. За пальмами поднималась громадная гора в различных оттенках голубого и серого, а на ее снежной шапке играло солнце.

— Готово, — сказала мама, встала, вытерла руки о тряпку и отступила на шаг, чтобы восхититься своим шедевром.

Я представил себе горилл, живущих в этих зарослях: интересно, поднимается ли кто из них на эту гору и бродит ли там по снегу?

— Ну, что скажешь? — спросила мама, отодвигая маленький мольберт к середине стола.

— Я хочу в Африку.

Мама улыбнулась и закурила, потом потянулась к стоявшей на полу рядом с ее стулом широкогорлой полгаллоновой бутылке и снова наполнила свой стакан. После этого она замерла на какое-то время, оценивая свое творение. За эти несколько секунд я успел увидеть, как уходит из нее энергия, прилив которой она испытала недавно. Как и обычно, продолжалось это около недели, и теперь мама дожигала остатки. Из нее, словно из проколотой надувной игрушки, медленно выходил воздух, а взгляд постепенно мрачнел. Мама загасила сигарету и сказала: «Ну вот и хорошо». Кисточки отправились в кофейную банку с вонючим скипидаром, а колпачки заняли свое место на серебристых тюбиках. Мама взяла стакан, сигареты, пепельницу и забилась в угол дивана. Я сел с другой его стороны.

— Пусть пока себе полежат, — сказала она с закрытыми глазами. — Но я уже вижу свою следующую картину.

— Портрет Джорджа? — спросил я.

Собака, лежавшая на верхней площадке лестницы, на мгновение подняла голову.

Мама улыбнулась.

— Нет. В дендрарии есть одно дерево. Гигантское старое дерево с щупальцами, которые уходят в землю. Я хочу написать его со всеми листочками летним днем, ближе к вечеру.

Она почти не шевелилась, если не считать неглубокого дыхания. Незажженная сигарета, зажатая между двумя пальцами правой руки, двигалась в такт вдохам и выдохам. Стакан наклонился так сильно, что вино готово было вот-вот пролиться, хотя пока еще не проливалось. Я ухватил стакан и пепельницу и поставил их на кофейный столик. Потом, подкравшись к двери в подвал, шепотом позвал Джима. Он поднялся оттуда вместе с Мэри, которую мы послали за «Шерлоком Холмсом», пока сами укладывали голову мамы на подушку и поднимали ее ноги на диван.

Я был уже одет, а наши пальто Джим еще раньше отнес в подвал. Мы накинули их и застегнули во мраке кухни. Перед тем как мы направились к задней двери, Джим спросил у Мэри:

— Что ты должна сделать?

— Пойти к Бабуле, поцеловать ее, пожелать спокойной ночи и сказать, что у нас все улеглись. А после этого лечь самой.

— Верно. Только давай без всяких Микки.

Мэри подошла к нему и лягнула в лодыжку босой ногой. Джим беззвучно рассмеялся.

— А что, если придет мистер Уайт? — прошептала Мэри.

— После того как миссис Хортон дала дуба, его машина все время стояла на Хаммонде. Здесь он не появится, — успокоил ее Джим.

— А если появится?

— Зови Бабулю, а она возьмет свой пистолет, — сказал я.

Мы с Джимом вышли в темноту. Закрыв потихоньку дверь и спустившись с крыльца, я оглянулся и в желтом квадрате света — в кухонном окне — увидел лицо Мэри. Мы прокрались до угла дома, а оттуда на улицу. Весь последний день Рэй Халловей в Драном городе ошивался вблизи школы, и мы повернули в сторону Ист-Лейка.

Нам встретились летучая мышь, выписывающая зигзаги под уличным фонарем у дома Хаккетов, и белый кот миссис Гримм по кличке Легион — он брел среди зарослей плюща на газоне Калфано. Больше никакого движения внутри квартала мы не заметили. Еще не было десяти, а потому во многих окнах горел свет. Мы пробирались по улице, обходя фонари, прислушиваясь, не раздастся ли за спиной скрежет покрышек, и порой оглядываясь, не видно ли света фар. Впереди возникли очертания школы. Колечко на веревке для подъема флага ударяло по флагштоку. Из леска доносился приторный цветочный запах.

Мы пересекли автобусный круг и уже выходили на дорожку, ведущую к главной двери, когда перед нашими ногами упал камушек. Мы остановились как вкопанные и повернулись. Я почувствовал, как меня охватывает страх, но тут сверху раздалось:

— Тсссс.

Мы подняли головы и увидели, как кто-то свешивается с края плоской школьной крыши. Различив белую футболку, я сразу же понял, что это Рэй. Мои глаза постепенно приспособились к темноте, и я разглядел его получше. В уголке рта у Рэя торчала сигарета.

— Ждите меня у входа в физкультурный зал, на бейсбольном поле, — прошептал он и, отжавшись на руках, исчез из вида.

Мы, двигаясь как можно тише и держась поближе к стене, бегом пересекли парковку и баскетбольную площадку. Физкультурный зал был кирпичным, в три этажа. Прыгая с крыши школы, ты практически ничем не рисковал, но прыжок с крыши физкультурного зала грозил неминуемой гибелью. Шагая по асфальтовой дорожке, мы завернули за угол кирпичной громадины и остановились у металлической двери. Я посмотрел на бейсбольное поле, залитое лунным светом, и подумал, что мистер Роджерс, где бы он сейчас ни находился, видит то же самое.

Мы оба вздрогнули, когда металлическая дверь со стоном открылась. Я успел пробежать полпути назад и оказался на баскетбольной площадке, когда услышал смех Джима. Повернувшись, я увидел, как они с Рэем машут мне — мол, возвращайся.

— Давай, — сказал Рэй, когда я подошел к нему.

Он легонько положил руку мне на плечо, и я следом за Джимом вошел внутрь. Дверь, хлопнув, закрылась.

Внутри спящей школы царила темнота — хоть глаз выколи. В тишине гораздо сильнее давали о себе знать школьные запахи — вонь от красной дряни, запах старых книг, остатки дурного дыхания. Слегка попахивало и печеной треской, которую давали в тот день.

— Как ты сюда попал? — спросил Джим у Рэя, который вел нас по полированному деревянному полу.

— На крыше физкультурного зала есть люк. Он без замка. Когда на улице прохладно, я прихожу сюда — в котельную. Я тут и отсиделся, пока была метель.

Он распахнул открывающуюся в обе стороны дверь, и мы оказались в вестибюле главного здания. По темному коридору мы прошли мимо крапповского класса. Дверь была открыта, и когда я заглянул внутрь, то почти что ждал: вот сейчас увижу пятно белой рубахи Краппа и его самого, сидящего с опущенной головой за своим столом.

— А как ты забираешься на крышу? — спросил Джим.

— На задней стене школы, со стороны игровой площадки, есть труба — по ней мазут подается или что еще. Я ставлю на нее ногу, подпрыгиваю и хватаюсь пальцами за край крыши. Ну а когда ты забрался на крышу, там уже проблем нет — у стены физкультурного зала есть лестница.

— У меня, думаю, так не получится.

— Мало у кого так получится, — заметил Рэй.

Мы вступили в один из коридоров, идущих вдоль школьного двора. До меня только теперь стала доходить вся чудовищность происходящего — незаконное проникновение в школу.

— А тебе никогда не бывает страшно — там ведь высоко? — поинтересовался Джим.

— Не бывает, — ответил Рэй, затем остановился и повернулся к окну, выходящему во двор.

Мы замерли рядом с ним. Двор освещался бледноватым лунным светом, в котором можно было разглядеть сухую траву и каменную скамейку.

— Единственное, чего я боюсь, — и Рэй показал за окно, — это упасть туда.

— Почему? — спросил Джим. — Там вроде и крыша не такая высокая.

— Потому что оттуда нет выхода. Там нет дверей и ничего такого, чтобы ногу поставить или подтянуться. Если я свалюсь туда, то мне надо попытаться разбить окно, чтобы выбраться. А после того как Калфано перебил все стекла, на них установили сигнализацию. Разобьешь окно — примчится полиция. — Рэй повернулся и пошел дальше — мимо директорской и фельдшерского кабинета. Шагал он так уверенно, будто эта школа принадлежала ему. — Вы никогда не задавались вопросом, зачем им там нужна скамейка? — спросил он через плечо.

В конце коридора он открыл дверь в котельную и придержал ее для нас с Джимом. Проходя мимо него в теплую темень — хоть глаз выколи, — я заметил, что на Рэе нет его белых кед: вместо них он надел черные туфли с острым носком. Такие назывались среди ребят «тараканодавами».

— Постойте секунду, — сказал Рэй. Дверь за ним захлопнулась. — У меня тут есть фонарик. В школе я не могу им пользоваться — кто-нибудь может увидеть свет.

Включился фонарик, и мы увидели улыбающуюся физиономию Рэя, словно язык пламени в дьявольской тьме. Я чуть не бросился наутек, но тут понял, что Рэй держит фонарик у себя под подбородком. Они с Джимом рассмеялись.

Рэй повел нас вниз по пандусу, и мы спустились на бетонный пол. Поводя лучом фонарика, Рэй показал нам уголок Бориса: стол с дюжиной полочек, набитых бумагами, вращающееся кресло с торчащей из-под сиденья набивкой, верстак. В другом углу стояло не меньше десятка бочек на колесиках. Рэй подошел к одной из них и посветил внутрь фонариком. Красная дрянь.

— А что это за дерьмо? — спросил он.

— Нарезанный ластик? — предположил я.

— Куски синтетического каучука, — сказал Джим.

Рэй показал нам печь — точь-в-точь пузатый мужик со стеклянными глазами-циферблатами, носом-краником и двумя уходящими в стену руками-трубами. Проскрежетав защелкой, Рэй распахнул дверь топки: в глубине ее танцевали голубые язычки пламени.

— Печью пользуются только для сжигания мусора, — объяснил он. — Мазутный котел вон там, — Рэй повернулся и осветил его лучом фонарика. — Вот эта штука и обогревает школу. Давайте сюда, — сказал он и нырнул за печь, под одну из ее длинных рук — там был проход.

Чем дальше, тем проход становился уже. Наконец мне пришлось повернуться боком и протискиваться вдоль гладких каменных стен. Две ступеньки — и перед нами открылось громадное подземное помещение с колоннами из бетона.

Рэй держал фонарик перед собой, освещая зал.

— Не знаю, где он заканчивается, — сказал Рэй. — Я как-то раз пошел туда и добрался до места, где было слышно бегущую воду — вроде маленького водопада, но тут батарейки сели, и пришлось возвращаться в полной темноте. Я так думаю, это бомбоубежище. Ну, на тот случай, если русские надумают сбросить свою бомбу.

Он сделал паузу и продолжил:

— Я тут все свое добро держу.

И Рэй повел нас между колонн, освещая фонариком угол, образованный фундаментом школы и стенами зала: там был расстелен спальный мешок, а рядом лежало множество бумажных пакетов. Рядом с постелью была электрическая лампочка, Рэй нагнулся и включил ее. Все вокруг осветилось ярким светом — более теплым и желтым по сравнению с резким лучом фонарика. Рэй скинул куртку и сел по-индейски.

Джим тоже сел, а за ним и я. Мы словно разбили палатку посреди ночного кошмара. Для меня все здесь было слишком темно, дыхание мое участилось. Рэй порылся в кармане куртки, вытащил спички и сигареты, потом залез в пакет из оберточной бумаги, вынул оттуда прозрачный полиэтиленовый мешочек, положил перед нами и спросил:

— Конфет хотите?

Присмотревшись, я увидел, что это полпакетика конфет, выброшенных Дедом. Он в конце концов отказался от участия в конкурсе, написал на обычной почтовой открытке слова «трудное дерьмо» и отправил на кондитерскую фабрику. Потом тыльной стороной руки он столкнул полмешочка конфет со стола прямо в мусорную корзину, стоявшую в четырех футах от него.

Джим увидел, что я смотрю на конфеты, и повел глазами. Я знал, что он все понял.

— А ты что здесь делаешь? — спросил он Рэя.

— Тут есть две причины. Во-первых, я ищу кое-что. — Рэй затянулся сигаретой и уставился на лампу.

— Задницу миссис Конрад?

Рэй рассмеялся.

— Да, задницы у нее много. Но я потерял кое-что и вот теперь ищу.

— Что именно? — спросил я.

Несколько секунд Рэй молчал, и я уже думал, что разозлил его. Наконец он сказал:

— A вот это секрет.

— А что насчет мистера Уайта? — спросил Джим.

— Этого типа в белой машине? Ну, мне все про него известно. Я за ним наблюдаю. Это вторая причина, по которой я здесь, — чтобы предупредить всех.

— Он убивает людей, — произнес я.

— Я знаю, — сказал Рэй. — Я видел, как он следил за домом Бориса, и знал, что он хочет избавиться от уборщика, чтобы получить его работу и поближе подобраться к ребятам. Поэтому я написал Борису письмо и засунул в его почтовый ящик, чтобы испугать его. И Борис уехал на время.

— Мы думаем, этот тип убил Чарли Эдисона, — сказал Джим.

— Он и убил, — подтвердил Рэй. — Прошлой осенью за магазинами. Он подкрался к нему, как нехорошая мысль, сломал ему шею и бросил тело в свою машину. И держал у себя в холодильнике, пока озеро не протралили. А потом выбросил его туда.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Видел. А еще я видел, как он сломал шею Барзите, словно палочку от эскимо, в ночь на Хеллоуин. Я видел все это из подвального окна в доме старика. Он много народу поубивал. В основном детей.

— И миссис Хортон? — спросил Джим.

— Я думаю, она просто умерла от ожирения.

— А он знает, что ты знаешь? — задал вопрос я.

— Он знает, что я за ним наблюдаю. — Рэй стряхнул пепел с сигареты. — Он все время пытается меня поймать, но я для него слишком быстро двигаюсь. Я его постоянно преследую.

— А почему ты никому ничего не сказал? — спросил Джим.

— А ты почему никому ничего не сказал? Если меня найдут здесь, то отошлют назад к родителям.

— А это так плохо? — спросил я.

Рэй кивнул.

— Если я найду здесь то, что ищу, то мне больше никогда не нужно будет возвращаться. — Несколько секунд он просидел молча, глядя перед собой, а когда наконец поднял взгляд, по его лицу скользнула улыбка. — Ну, я отправляюсь на вечерний обход. Прогуляйтесь со мной, ребятки. Увидите кое-что интересное.

Он извлек из одного пакета свои кеды и надел их вместо черных туфель.

— Ничего туфельки, — сказал Джим.

Рэй пожал плечами.

— Я взял их у парнишки Блэров. Прямо из шкафа.

— Ты что, заходишь в дома?

— Днем, когда там никого нет. Я куда хочешь могу пройти. Так я себе и достаю то, что мне нужно, — сказал Рэй, затягивая шнурок на правом кеде. — Я беру только то, что мне нужно, — добавил он, будто мы его в чем-то обвиняли.

Мы вышли из школы через дверь детсадовской комнаты и оказались на площадке с рукоходами и горками. Джим не удержался и по пути крутанул карусельку. Рэй открыл калитку и выпустил нас, а потом помчался через поле. Мы бросились за ним, когда он был уже у автобусного круга. Пробежав его, Рэй опустился в траву рядом с забором, ограждавшим школьную территорию.

Когда мы наконец догнали его и присели рядом, он сказал:

— Так вот, с этого момента вы должны молчать как рыбы, что бы ни случилось. Идите за мной. Если не будете знать, что делать, — я покажу руками. К окнам подходим только на цыпочках. Смотрите под ноги — тут на задних дворах разбросаны детские игрушки.

Мы с Джимом кивнули. Правда, я не был уверен, что сумею не отстать от них. Но это, как оказалось, не имело значения, потому что несколько секунд спустя мы уже бежали через задние дворы, перебирались через ограды из жердей и штакетника. Когда Рэй наконец остановился, я чуть не пробежал мимо него. Он помахал нам через плечо — «следуйте за мной» — и стал пробираться из дальней части двора к дому. Я видел, куда он направляется: к освещенному окну в первом этаже. Низ окна был на уровне коленки.

Рэй упер руки в бедра и наклонился, вглядываясь в яркий прямоугольник. Мы с Джимом встали по бокам от него и приняли такую же позу. За окном спиной к нам на стуле сидел тучный человек и смотрел телевизор. У него была лысая голова, а там, где шея вырастала из плеч, кожа собиралась в жирные складки. На небольшом столике рядом с ним стоял высокий предмет, похожий на основание светильника или на лампочку, но от него отходил шланг. Человек держал другой конец шланга и что-то делал с ним вблизи своего лица. Наконец все стало ясно — мощный голубоватый клуб дыма облачком повис над его головой, словно злобная мысль. Это была трубка вроде той, что курила гигантская гусеница из «Алисы в Стране чудес».

Мы двинулись дальше. Я мало что видел, а потому ночные звуки становились четче — бульканье фильтра в бассейне, смех в телевизоре, уханье лесной совы, мои глубокие вздохи и между ними — шуршание шин в двадцати кварталах к северу, на Санрайз-хайвей. Мы вышли с задних дворов на Катберт, прошли еще один двор, перебрались через ограду и наконец оказались у домов на Уиллоу.

Следующая наша остановка была у Степперсонов. В их доме имелось боковое окошко, и туда можно было заглянуть, если забраться на ограду, последний столбик которой стоял вплотную к дому. Рэй бесшумно взобрался на столбик и долго стоял там, примостившись между небом и землей. Сияние из окна освещало его лицо, и я видел, как медленно меняется его выражение от всегдашней настороженности в нечто более расслабленное и отстраненное. Потом он беззвучно спрыгнул на землю и помог взобраться на столбик Джиму. Тот смотрел в окно всего несколько секунд. И вот наступила моя очередь. Рэй ухватил меня под локоть, чтобы я не потерял равновесие на вершине столбика. Заглядывая в спальню, я ощущал жилистую силу его хватки. Тодд Степперсон, который был одним классом младше меня, спал в своей кровати. В комнате царил кавардак — повсюду были разбросаны игрушки и одежда. Я обратил внимание на плюшевых зверушек в ногах его кровати: среди них был такой пупсик для маленьких, которых зовут Дюймовочками. В спине у них есть ниточка — потянешь, и пупсик задергается. Такой пупсик был и у Мэри; мы с Джимом тянули за ниточку и пускали его вниз по лестнице, а потом смотрели, как он корчится, долетев до пола.

Рэй помог мне беззвучно соскочить на землю. Мы не побежали, а пошли быстрым шагом прочь от дома Степперсонов, обогнув две проржавевшие машины, стоявшие в углу их двора. Тут не было ограды, так что мы без помех перешли в следующий двор, потом в следующий. Мы бежали по задним дворам, из одного в другой, и, хотя двигались мы вдоль Уиллоу — улицы, на которой стоял наш дом, — я совсем потерял ориентацию.

Я не мог понять, где мы, пока не догнал Рэя и Джима. Те остановились перед освещенным окном детской, наблюдая, как Марси Хайес стягивает с себя джинсы. Она стояла в белых трусиках и желтой блузке на пуговицах, распущенные светлые волосы ниспадали до середины спины. Потом, расстегивая пуговицу за пуговицей, она сняла блузку. Рот Джима растянулся до ушей; вид у брата был такой, словно он вот-вот расплачется. Рэй улыбался. Марси расстегнула бюстгальтер и повернула его, чтобы лямка соскочила с плеча, и тут мы увидели их — не очень большие, с темными сосками. Когда Марси стянула с себя трусики и ее розовая попка оказалась прямо перед физиономией Джима, тот подался вперед и споткнулся, наступив на ветку.

Марси резко повернула голову. Нас словно ветром сдуло. Из кустов в конце двора мы увидели, как она, одетая теперь в халат, подошла к окну и высунулась наружу.

У Бишопов звучала песенка «Возьми меня на игру»,[60] громко прорываясь наружу сквозь окна. На Регги была разрисованная машинками пижама, закрывавшая ступни. Музыка прекратилась, и мы увидели, как он переставляет иголку в начало пластинки. «Хватит», — сказал мистер Бишоп, войдя в комнату. Со своего места мы видели проплешину в его седых волосах, очертания его усталого лица. Он как-то обвис, словно старое белье, и размахивал перед собой руками.

— Но я еще не устал, — запротестовал Регги.

Музыка заиграла снова. Регги подбежал к отцу и, поставив ноги на шлепанцы своего папаши, обхватил его руками за шею и сцепил пальцы. Старик сделал несколько неуверенных шагов вперед, а Регги повис на нем. Мистер Бишоп двигался по комнате, медленно вышагивая взад-вперед «коробочкой». В какой-то момент он уставился в темноту, прямо на нас, но я не боялся, что эти глаза увидят меня.

Потихоньку мы перешли к Дэну Курдмейеру — он дремал в своей виноградной беседке, а на столе перед ним стояло пиво. Рэй жестом призвал нас подойти поближе, а сам, осторожно ступая, подобрался к столу, взял стакан, допил его, поставил на место и мгновенно переместился обратно к нам. Двигался он с невероятной быстротой. Мы пересекли боковую улочку у дома мистера Барзиты и закончили свое путешествие за домом Эриксонов. В столовой у них горел свет, но там никого не было. Рэй задержался, заглядывая в пустые комнаты.

Мы все втроем остановились на деревянных мостках, окружавших бассейн позади дома супругов Фелина, и некоторое время смотрели, как, лежа в кровати, разговаривают между собой мистер и миссис Фелина. Удобно устроившись на подушках, они улыбались и смеялись. Мы долго смотрели на них. Наконец разговор прекратился, и она прижалась к нему. Я решил, что Фелины собрались спать, и уже хотел было идти дальше. Но прежде чем я сделал шаг с мостков, Рэй похлопал меня по плечу и показал пальцем на окно. Я посмотрел туда: оба сбросили с себя одеяла и остались совсем голые. Она стояла на коленях, а у него был мощнейший стояк. Джим начал беззвучно хохотать, а я от неожиданности тоже рассмеялся. Я думал, что Рэй разозлится на нас, но он, напротив, разделил наше веселье. Мы досмотрели представление до конца и побежали дальше. Уборщик Борис спал перед телевизором, миссис Эдисон была в столовой, и перед ней стояли миска с водой и свеча, Питер Хортон рыдал, сидя за своим столом, слишком маленьким для него.

— И это один только вечер, — сказал Рэй; мы неторопливо шли по Уиллоу-авеню, держась поближе к газонам и подальше от середины улицы. — Тут столько всего можно увидеть.

— Спасибо, — сказал Джим, я эхом повторил за ним.

— Выбирайтесь еще. У меня есть план — поймать мистера Уайта, — сказал Рэй.

Мы оставили его перед домом Фарли. Рэй нырнул в их задний двор, а Джим и я по газону побежали к себе. Прошло еще несколько минут, и мы уже были в своих комнатах, одетые в пижамы. Я только-только залез в кровать, как услышал шаги отца внизу — он вернулся с работы. Я лежал в кровати и думал над тем, что еще видел Рэй и что он ищет. Мне вдруг пришло в голову, что из всего виденного нами ко мне постоянно возвращается лишь Питер Хортон со своим горем.