Год тумана

Глава 78

Меня будит нечеловеческий крик за окном — один, другой, третий.

— Обезьяны. — Эмма открывает глаза и потягивается. Ее смуглая кожа блестит от пота. Несмотря на кондиционер, жара просто удушающая. Ночью я несколько часов лежала без сна и смотрела на свою находку. В какой-то момент заснула, а теперь снова поражена невероятностью всего происходящего.

На часах четверть седьмого.

— Пора вставать. Едем в аэропорт.

— Сейчас?

— Да.

— Папа прилетит?

— Да.

Она устало смотрит на меня, как будто не в силах поверить.

Через двадцать минут в дверь стучат. Смотрю в глазок и вижу молодого человека — лет двадцати семи, яркой итальянской наружности.

— Кто там?

— Меня прислал Уиггинс.

Открываю дверь.

— Панико, — говорит парень и протягивает руку. — Майк Панико.

Он заглядывает через мое плечо в комнату, где стоит Эмма — босая, в том же вчерашнем грязном сарафане.

— А ты, наверное, Эмма.

Та кивает.

Панико улыбается.

— Теперь понимаю, почему тебя искало столько народу.

В аэропорте покупаю Эмме новое платье и сандалии. Платье слегка велико, сандалии немного малы, но наша модница делает пируэт и идет походкой фотомодели, как будто это самый замечательный наряд из всех, что ей доводилось носить.

Панико отводит нас в маленькую комнатку на втором этаже. В комнате только стол и четыре стула, привинченных к полу. На спинках двух из них — металлические обручи с замочными скважинами, и я понимаю, что эти стулья предназначены для преступников. Обшарпанные стены выкрашены в бежевый цвет.

Панико прикрывает дверь и опускается на колени, чтобы его лицо оказалось на уровне лица Эммы.

— Похоже, ты скоро будешь дома. Что сделаешь в первую очередь, когда вернешься?

— Съем гамбургер у Джо.

— Правильно, — говорит Панико. — В этой стране невозможно достать нормальный гамбургер.

Эмма улыбается. Панико лезет в карман, достает раскраску и цветные мелки и кладет все это на стол.

— Любишь рисовать?

Эмма застенчиво кивает.

— А я прямо-таки обожал, когда был маленьким. Но у меня плохо получалось.

Эмма садится и начинает листать раскраску.

— El gato. — Она указывает на рисунок кота, берет желтый мелок и начинает раскрашивать, а потом спрашивает у меня: — Ты говоришь по-испански?

— Чуть-чуть.

Она оборачивается к Панико:

— А вы?

— Si, señorita.

Эти двое бегло обмениваются несколькими фразами на испанском; Панико говорит и вызывает у ребенка хохот. Мне удается разобрать слово «нога», но, возможно, я ошиблась.

Эмма принимается затачивать синий мелок, потом сдувает крошки, наклоняется над страницей и раскрашивает кошачью миску. Восковой запах мелков смешивается с каким-то другим. Пахнет от Эммы, несмотря на купание в ванне вчера вечером. Сладковатый запах ребенка, о котором не заботятся должным образом.

Панико придвигает свой стул поближе к ней.

— Можно тебя кое о чем спросить, Эмма?

— Ну да.

— Где вы жили?

— Иногда прямо на пляже, иногда в машине. А иногда у друзей Тедди.

— А где жили эти друзья?

— В разных местах.

— Они не говорили, что знают твою маму?

— Тедди — мамин двоюродный брат, — отвечает Эмма. — Можно, я еще порисую?

И затыкает уши; при виде знакомого жеста меня охватывает чувство благодарности. Эта привычка была у нее, сколько я ее знала. Эмма смотрит на меня, потом на Панико и спрашивает:

— У Тедди и Джейн проблемы?

— Мы просто ищем их, чтобы задать несколько вопросов, — отвечает тот.

Эмма снова принимается раскрашивать. Сидя здесь, с ней, ощущаю одновременно радость и волнение. Дух товарищества, успевший возникнуть между нами за несколько недель до похищения, пропал, и я по-прежнему пытаюсь понять, что еще в ее характере коренным образом изменилось. В какой степени в этом повинны естественные возрастные изменения и в какой — время, проведенное с Тедди и Джейн?

Громкий голос объявляет взлеты и посадки. Каждый раз, когда динамики в углу начинают потрескивать, задерживаю дыхание. Пусть рейс ненадолго отложат. Пусть Джейка задержат на таможне. Еще немного времени с Эммой. Еще несколько часов. Несколько минут. Разумеется, наше грядущее воссоединение приводит меня в восторг, но я с ужасом представляю себе, как они входят в самолет и оставляют меня одну.

Наконец в двери стучат. Три раза.

Эмма подскакивает. Я тоже. Девочка сидит спиной к двери, со склоненной головой, но ее руки тут же замирают. Она смотрит на страницу и так сильно стискивает мелок, что пальчики у нее белеют. Панико открывает дверь — на пороге стоит Джейк. У него с собой никаких вещей, кроме небольшой сумки на плече. В одной руке — огромная кукла в нарядном платье и черных ботинках со шнуровкой. Счастливый отец замер в дверях и смотрит на Эмму, как будто боится поверить собственным глазам. Джейк поправился, и волосы у него отросли.

Слегка касаюсь ее руки:

— Эмма, посмотри, кто пришел.

Она смотрит на меня, не выпуская мелок, и не двигается. Джейк подходит к столу и опускается на колени рядом с дочерью. Когда та видит отца, в ней что-то меняется, лицо Эммы светлеет, на губах появляется тонкая улыбка. Джейк роняет куклу, заключает Эмму в объятия и рыдает, уткнувшись лицом в ее волосы.

— Это ты. Поверить не могу. Действительно ты.

— Конечно, я, папа.

Панико отводит взгляд. Подобно мне, человек Уиггинса чувствует себя посторонним в этот момент.

Джейк смотрит на меня:

— Поверить не могу…

— Я знаю.

Болфаур берет Эмму на руки, подходит ко мне и крепко обнимает. От него приятно пахнет, и он отлично выглядит.

— Ты все-таки оказалась права. Прости, что сомневался.

Эмма смотрит на куклу, лежащую на полу, широко улыбается и пытается высвободиться из отцовских рук.

— Это Фелисити, — говорит Джейк, ставя дочь наземь.

Девочка трогает волосы куклы, щупает белое кружево, которым отделан подол платья.

— Она красивая.

Джейк смотрит на Эмму так, словно все еще не верит в реальность происходящего. Как будто боится в любой момент проснуться.

— Наш рейс через два часа. Может, выпьем кофе?

Мне трудно сдержать смех.

— Ты шутишь?

Панико делает шаг вперед.

— Я из посольства, — обращается он к Джейку. — Встречу вас у выхода и удостоверюсь, что благополучно сели в самолет. Паспорт Эммы не забыли?

— Здесь. — Джейк похлопывает по карману куртки. — Спасибо за помощь.

— Не благодарите меня, — говорит Панико. — Это все Эбби.

— Что еще ты знаешь? — спрашивает Болфаур у меня.

Эмма занята — развязывает и завязывает шнурки кукольных ботинок.

— Мужчина из желтого «фольксвагена» — двоюродный брат Лизбет, — негромко говорю. — По крайней мере так они сказали Эмме.

Джейк недоверчиво качает головой.

Несу куклу, Джейк несет Эмму — спускаемся в кафе. Панико шагает следом. Дочь не сводит глаз с отца, он с нее, я гляжу на обоих. Это так странно — мы трое, вместе идем по аэропорту, как самая обычная семья.

— Тебе надо подстричься, — говорит Эмма, щупая длинную отцовскую челку.

— Ты сама меня подстрижешь, когда вернемся домой, — отвечает тот сдавленным голосом.

Заказываем кофе, фруктовый коктейль для Эммы и пирожные. Садимся за уединенный столик у окна. Джейк придвигает стул Эммы поближе к своему и начинает разламывать для нее пирожное на маленькие кусочки, как всегда это делал, но малышка притягивает к себе тарелку и говорит:

— Я сама.

— Извини. — Джейк улыбается. — Полагаю, ты уже большая. Господи, только посмотри, Эбби, как она выросла.

Эмма ухмыляется и как будто хочет что-то сказать, но вместо этого принимается жевать пирожное.

— Что? — спрашивает Джейк.

— Я стала выше, а ты толще.

Мы смеемся, Эмма тоже.

— Я так по тебе скучал. Ты даже не представляешь…

Девочка вытирает рот тыльной стороной ладони и смотрит в тарелку.

Знаю, он изо всех сил сдерживается, чтобы не засыпать ее вопросами. Болфаур не сводит с дочери глаз словно зачарованный.

— Твоя спальня осталась такой же, как и раньше, — говорит Джейк. — А на Рождество было много подарков.

У Эммы расширяются глаза.

— И когда мне можно будет их открыть?

— Сразу по приезде.

— А еще — подарки на день рождения, — добавляю.

Она как будто смущается.

— На день рождения?

— В ноябре. Помнишь? Тебе теперь семь.

Глаза ребенка загораются.

— Мне семь?

Из динамиков раздается голос, который сообщает нам о начале посадки на рейс в Сан-Франциско.

— Это наш. Детка, ты готова?

— Да.

Джейк тянется через стол и берет меня за руку.

— Когда приедешь?

— Не знаю. Надеюсь, что скоро. Здесь еще столько возни…

Наш разговор напоминает скверно поставленную пьесу.

Режиссура никуда не годится, реплики бессмысленные, оба говорим громче, чем требуется. Мысленно принимаюсь подсчитывать, каковы наши шансы. Перед моим отъездом в Коста-Рику Джейк недвусмысленно дал понять, что между нами все кончено. Но разве положение вещей не изменилось? Разве я не сделала то единственное, что могло вернуть его мне, а наши жизни вновь направить по привычному руслу?

Но спросить его невозможно. Это вовсе не похоже на сцену нашего воссоединения, которую я представляла себе с тех самых пор, как прибыла в Коста-Рику. Все воображала, как мы втроем, единой семьей, возвращаемся домой. Но суть в том, что семья — лишь Эмма и Джейк. И только они.

Подхожу к Эмме, наклоняюсь и обнимаю. Не хочу ее отпускать.

— До свидания, малышка.

— А ты не летишь с нами?

— Я должна ненадолго задержаться. Но скоро приеду.

— Хорошо.

— Пока, Джейк.

— Спасибо тебе. Свершилось чудо.

Он отбрасывает прядь моих волос за плечо — так, как сделал на нашем первом свидании. Удивительное дело — простого жеста достаточно, чтобы вновь пробудить в человеке надежду.

Джейк берет Эмму на руки; девочка оборачивается ко мне и машет.

— Adios.

— До свидания, Эмма.

Наблюдаю, как они идут к выходу — Джейк шагает быстро, словно ему не терпится поскорее отсюда выбраться. Отец и дочь будто возвращаются домой после каникул, а я — всего лишь любовница Джейка. Та часть уравнения, которую необходимо вычесть для получения надлежащего результата.