Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

Камино

Дорога пилигримов, или Камино, – это испанское слово, означающее «путь». То есть дословно Камино де Сантьяго – это путь в Сантьяго. Сантьяго – это католический святой, покровитель паломников. Его мощи находятся в кафедральном соборе в городе на севере Испании под названием Сантьяго-де-Компостела. Этот город и есть цель всех паломников и заключительная точка маршрута пути Сантьяго.

В кафедральном соборе в Сантьяго-де-Компостела есть статуя Сантьяго-апостола. Он там изображен как пилигрим: с посохом и сухой тыквой. По традиции каждый пилигрим, который доходит до кафедрального собора, обнимает статую Сантьяго.

Паломнический путь в город Сантьяго не один. Если посмотреть на карту Камино, то можно увидеть целую сеть маршрутов. Пилигримы начинают в Испании, Португалии, Франции, Италии. Некоторые прямо из России пешком идут. Вообще в древние времена, в веке одиннадцатом-двенадцатом, люди просто ели свой завтрак, брали узелок на дорогу, пустую тыкву для воды, закрывали за собой калитку и шли в Сантьяго, ориентируясь по Млечному Пути. Спали и ели, что придется и где придется, мылись в реках. Жители городов и деревень заботились о пилигримах, давая им отдых и еду. И каждый на прощание кричал пилигриму вслед: «Bien camino», чтобы начавшие путь обязательно дошли живыми и здоровыми. Такие дела.

Сейчас все намного проще: маршрут размечен желтыми стрелками и ракушками. Потеряться почти невозможно. В первом паломническом городе, где пилигрим начинает маршрут, можно получить паспорт пилигрима. Он дает право спать в приютах на пути. Мой паспорт был севильский, с печатью кафедрального собора. Каждый день проставляешь печать в месте, где ночуешь, или в местной церкви, или в барах. Потом в Сантьяго-де-Компостела показываешь свой паспорт, и милая девушка или парень с большой радостью за тебя выписывают тебе сертификат на латинском с указанием, сколько километров пройдено, и пожеланиями чудес в жизни. В самом городе Сантьяго много паломников. Их можно выследить в толпе по хромоте, согнутой спине, походным одеждам и светлым лицам. Дошли, дошли!

Почему люди идут в паломничество? Сложно ответить однозначно. У каждого путь свой. Кто-то хочет что-то забыть, кто-то – разобраться с собой, кто-то случайно попадает на маршрут, кто-то идет за компанию, кому-то просто надо освежить свой замыленный взгляд на жизнь. Лично мне хотелось задать себе важные вопросы и побыть наедине с собой, так, чтобы долго и глубоко.

Когда я жила в Москве, я чувствовала, что мне очень не хватает времени для разговоров с собой. Всюду меня окружали люди, с которыми нужно было взаимодействовать, будь то коллеги, клиенты, друзья, семья. Я иногда чувствовала, как мое сердце было в обиде на меня. Оно голосом ребенка говорило: «А как же я? Поговори со мной». Я стала медитировать и однажды поменяла свой режим дня кардинально. Около трех месяцев я вставала с зарей и ложилась спать в девять вечера. Утро я посвящала тому, что люблю. Это сказалось на моем общении с собственным сердцем благоприятно, но чувствовалось, что этого недостаточно. Но я обещала ему, что если оно потерпит и даст мне покоя на время, я обязательно с ним поговорю, да так глубоко, наедине, только оно и я. И никто не помешает нам. Сердце жило этим ожиданием год. А я выбирала между випассаной и переходом Атлантики на яхте. Победила Атлантика. Но все случилось, как случилось. В итоге я решила начать свой путь из Севильи, шагая в одиночестве. Сердце мое было довольно, наконец кто-то на него обратил внимание, стал его слушать и перестал затыкать.

Пути пролегают через живописную природу и красивые деревни, города. Каждый из путей красив по-своему. Например, путь Норд идет между океаном и горами, один из самых красивых. Французский путь обилен горными перевалами и городками с шедеврами средневекового искусства. На португальском пути встречаются деревни, как из фильма про хоббитов, с низкими крышами, заросшие мхом, дымящие трубами каминов. Итальянский путь, один из самых длинных, соединяет два паломнических города: Рим и Сантьяго-де-Компостела. Каждый выбирает на свой вкус. Многих путь зовет второй и третий раз. Я лично знаю пару пилигримов, которые после первого Камино возвращались вновь на маршрут.

От мистической составляющей, которой тропе придают многочисленные книги, я далека. Мне хотелось испытать себя на прочность, узнать пределы собственного тела и сознания, увидеть, как живут люди. Мне было интересно, что происходит с умом, который не занят никакими задачами и предоставлен сам себе. Мне хотелось увидеть и почувствовать изменения в теле в течение долгого пути. Узнать, поменяется ли восприятие времени. Стану ли я сильнее в своем разуме и своем теле? Пойму ли, как мне хочется прожить жизнь?

Бродский что-то знал, когда писал стихотворение, я тоже хотела знать.

Подготовка и снаряжение

Подготовка к большому походу состояла из выкладывания лишних вещей из рюкзака. На пути было несколько городов, если бы мне что-то сильно понадобилось, я могла бы это купить.

Качественных и хороших вещей для похода у меня было всего три. И, к сожалению, обувь не входила в список.

Из качественного у меня были: рюкзак, куртка с защитой от ветра и термобелье.

Рюкзак был куплен давным-давно. Он путешествовал больше меня. Он мотался в Индию и побывал в непальском треке с моими подругами. Рюкзак, правда, был хорош: пятидесятипятилитровый, с плотной спиной, все регулируется. За пять лет, что он служил мне верой и правдой, сломались застежки на двух маленьких карманах и обхват талии. Но считаю это несущественными издержками. Даже с ним спина болела, но с другим, уверена, боль была бы интенсивнее.

Куртка с защитой от ветра была больше меня размера на два. Она так скрывала очертания моей фигуры, что невозможно было понять, я девушка или парень-подросток. Изначально она покупалась специально для океана, но за неимением другой я взяла ее в поход. Красная, стильная, с водонепроницаемыми рукавами и классным желтым капюшоном. На груди и плечах были светоотражатели, поэтому я не боялась ходить по ночам, если путь проходил рядом с дорогой. Если заряжал сильный дождь, то я на всякий случай надевала на себя огромный пакет, как пончо. Выглядело это так себе, но работало. В принципе, верх всегда был сухой и теплый. Куртка себя оправдала.

Без дорогого термобелья можно было вполне обойтись, но как дополнительный комплект второго слоя он был приятен.

Все остальное, что несла в рюкзаке, было самым-самым обычным, как в песне: слепила из того, что было.

Джинсы с китайского рынка мне подарила младшая сестра. Протерлись на бедре о липучку куртки, всю дорогу шла с дыркой спереди. В дождь были мокрыми.

Лосины тоже были донацией сестры. Тепло, и ладно.

Шарф и шапку мне отдала Юля. Они меня очень выручили, потому что без них ошалела бы от холода и ветра.

Носков с собой у меня было четыре пары. Никакого треккингого понта. Одна пара шерстяных, русских, купленных в переходе за двести рублей. Они были теплыми, крепкими и красивыми, со снегирями по бокам. Испанцы мне завидовали. Вторая пара – испанские, отвратительного качества. И две пары обычных хлопчатобумажных носков. Я носила сразу по две пары, поскольку это снижает вероятность натереть мозоль: носки трутся друг о друга, а не о кожу ступни.

Еще у меня с собой были две флисовые кофты и одни флисовые штаны. Я купила их на распродаже за три копейки и носила каждый божий день. Они сохли за три минуты, словно семиклассницы по исполнителю популярных песен, были легкими, теплыми и приятными к телу.

В аптечке я несла лекарства от всего на свете, но в итоге использовала вату, стрептоцид, пантенол и йод. Пластыри на моих ногах не работали. А вата с мазью и скотчем шли за милую душу.

Ботинки были моей болью. Представьте, что вам надо перейти пустыню. И вы вместо верблюдов берете в поход двух арабских скакунов. В итоге и вы, и арабские скакуны посреди пустыни шалеете от этой досадной ошибки. Один из скакунов прямо посередине ломает одну ногу, потом вторую.

Это точь-в-точь моя история с ботинками. Они неплохие, красивые серые «Найки» из замши. Шнурок змейкой проходил через пришитые к ботинку петли. Первая петля оторвалась от ботинка на второй день пути. Через две недели на ботинках осталось по две петли, шнурок еле держался. На правом еще и подошва отклеилась за пять дней до Сантьяго-де-Компостела. Ботинки эти сгодились бы для легкого недельного трека на Селигер, не больше.

Через три недели после начала похода мои арабские скакуны начали медленно умирать в пустыне. Я перематывала их веревкой посередине, чтобы как-то дойти. Никакой фиксации лодыжки и в помине не было. Но я успокаивала себя тем, что пилигримы двести лет назад как-то доходили без защиты от влаги и протекции суставов, значит, и я дойду.

Первый разговор с человеком. Кастильбланко-де-лос-Арройс

Это был второй день похода. Моя лысая голова блестела на солнце. Пока я не побрилась, я не знала, что ветра так много. Теперь голова ощущала его постоянное присутствие и изменение траекторий его вихрей. Пресловутая связь с небом. Ветер меняет свое направление сотни раз за минуту. Обнаженный череп чувствует это, словно послюнявленный палец, увеличенный во много раз. Мужчинам несказанно повезло. Они могут бриться наголо и не чувствовать никакой социальной стигматизации. Никто не посчитает, что мужчина потерял волосы в результате серьезного заболевания, не подумает, что он сбежал из колонии строгого режима. Он совершенно без притеснений может наслаждаться ветром, он может проводить рукой по крошечному ежику, слегка колющему ладонь, и слышать звон удовольствия в ушах. Мне хотелось бы всегда быть бритоголовой. Но я еще не знала, как меня будут воспринимать люди. С момента начала путешествия я ни с кем не говорила.

Я шла по тропе мимо лугов и полей. Пару раз меня нагоняла улюлюкающая группа велосипедистов, и я уходила в сторону, чтобы пропустить их вперед. Коровы вольготно развалились справа и слева от дороги под оливковыми деревьями. Ничто их не могло потревожить. В тот день я начала идти рано и потому уже к полудню пришла в деревню, где можно было переночевать. Я зашла в деревенскую церковь, на покатой крыше которой аисты свили несколько гнезд. В церкви никого не было. Я опустилась на скамью и медленно закрыла глаза. Через несколько минут кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела темноволосую испанку со встревоженным лицом. Она спрашивала меня, все ли со мной хорошо. Я успокоила ее, объяснив, что мне просто хочется немного отдохнуть. Марта, так звали заботливую девушку, сказала, что будет рада покормить меня после того как закончит приготовления в соборе для вечерней мессы. Мы вместе с ней расставили гигантские свечи в канделябрах вокруг алтаря, приготовили Библию для падре, приклеили хрустальные слезки к щечкам статуи Девы Марии и украсили зал вазами цветов. Она рассказала мне, что подготовка к католической Страстной неделе, которая называется Семана Санта, уже идет полным ходом. Через два месяца без малого по улицам будут ходить треугольные колпаки наподобие Ку-Клукс-клана, с прорезями для глаз, огромные оркестры станут играть песни про Христа и его Воскресение, а люди, тренировавшиеся несколько месяцев, гурьбой понесут большие постаменты со статуями святых. Жители заполнят собой улицы, дети будут раздавать конфеты и печенья. Я надеялась увидеть это действо.

Закончив в церкви, мы бросили мой рюкзак в доме ее родных и сели возле ресторанчика ее дяди. Столики и столы занимали тротуар, по нему никто не ходил, вся деревня, казалось, собралась возле этого ресторанчика в солнечный день, чтобы посудачить, посмеяться, рассказать что-нибудь своему соседу по столику.

Я была первым пилигримом в жизни Марты, а она была первым человеком, который заговорил со мной после моего бритья. Она спросила, зачем я иду в это паломничество, такое долгое, одна? Я ответила, что хочу понять, что важно для меня в жизни. Она задумалась. А потом ответила: «Я без паломничества знаю, что важно для меня в жизни». Счастливая, подумала я. У каждого путь свой. Она улыбнулась, словно прочитав мои мысли, и ловко соскочила со своего стула. Через несколько минут она поставила на столик мой вкусный обед.

В походе учишься легко встречаться и легко прощаться, как в детстве. Я попросила Марту сберечь несколько моих вещей, потому что меня смущал вес моего рюкзака. С утра он казался пушинкой, а к середине дня становился тяжелее наковальни. В тот день я чувствовала, что смогу пройти еще столько же километров, если я снова смогу добиться эффекта пушинки. Марта забрала пару моих платьев. Потом она проводила меня до выхода из деревни. Я пошла прямо, она свернула налево.

По дороге я думала о девушке, которая знает, что важно в ее жизни. Мне тоже хотелось быть такой девушкой. Но пока о таких девчонках я твердо знала лишь одно: чужая лысая голова их не смущает.

Истории Камиля. Альмаден-де-ла-Плата

После прощания с Мартой я снова стала неутомимым воякой, подгоняемым сумасшедшим старым генералом и его розгами.

Солдат шел уверенной армейской походкой, не щадя ног, распевая песни, которые никто не мог услышать, засыпая на ходу от усталости, стараясь не бояться ночи, деревеня собственные мускулы. Вокруг был лес с его ночным шелестом, агуканьем, шорохами, холодящими душу, шагами за спиной, принадлежащими неизвестно кому, разлившимися родниками и одиночеством. Ноги не слушались, во время спуска вниз солдат не надеялся на их твердость, но они не подвели. Мозоли болели нестерпимо, спина хотела расстаться с увесистой ношей как можно скорее, но надо было дойти до приюта. И он шел. Преодолев расстояние в пятьдесят километров за один день и за десять часов кряду. Он вошел в деревню, где горели огни, еле ворочая ноги, и постучался в закрытый приют.

Не таким уж и отважным солдатом я была, хоть и хорохорилась.

После пятидесяти километров ноги были стерты. Нестерпимо хотелось спать. Я вновь постучалась в дверь приюта. Никто не отвечал. Так поздно пилигримы не приходят. Я увидела в здании одно горящее окошко и с чувством угасающей надежды постучала в него. Спать на улице не хотелось. Занавеска отдернулась резким рывком, и я увидела в окне удивленное бородатое лицо молодого богатыря. «Это же Финист – Ясный Сокол», – подумала я. Через несколько секунд Ясный Сокол уже поспешно открывал тяжелый замок на двери приюта, закрытого на ночь.

Вместо пыли с водой, которой я питалась последние шесть часов, Финист, оказавшийся французским путешественником, быстро приготовил мне бутерброд. В комнате словно солнце просияло. Этот парень вернул меня к жизни, прогнав и солдата, и старого генерала из моей головы. Потом он осмотрел мои мозоли, присвоив им восьмой уровень по десятибалльной шкале боли. Мне казалось, что завтра я не смогу подняться с кровати и сделать хотя бы шаг. Но француз уверил меня, что все будет в порядке. И оказался прав.

Есть люди, которые не могут усидеть на месте. Они присаживаются в надежде скоро вскочить со стула и помчаться в леса, на спортивную площадку, на другой континент. Их тело помнит детское состояния бесконечного деления клеток, во время которого нужно постоянно двигаться, пока не потратишь всю энергию и не упадешь замертво от усталости. Чтобы сжечь выработанную энергию, нужно залезть в ларь с мукой, пробежаться по лужам, сто раз разбудить спящую бабушку, собраться районом и играть в казаки-разбойники, подраться, расшибить коленку, спеть, поймать кота за хвост. Со временем деление клеток замедляется, школа помогает в этом, усаживая непосед за парту, создавая аналоги будущих совещаний, офисных будней, работы на заводе от звонка до звонка. И все же остаются особо активные взрослые, которые по-прежнему не садятся на стулья, они присаживаются на время, чтобы при первой возможности поддаться импульсу тела и улизнуть. Такие люди несут в мир движение. Они способны мертвого поднять, они неутомимые походники, альпинисты и преподаватели физкультуры. В их венах течет кровь кочевников, средневековых мореплавателей и авантюристов. Они ходят в походы, ездят автостопом, переплывают Ла-Манш, летают на парапланах. Кажется, что у них постоянно где-то зудит. С ними рядом редко бывает спокойно, но всегда очень интересно. Французский путешественник был из таких непосед.

Мы решили на следующий день двинуться вместе. Мозоли саднили. Идти было больно. Француз сказал, что большого выбора у меня нет. Если ждать, когда мозоли заживут, и только после этого продолжить поход, мягкая новорожденная кожа вновь покроется мозолями, только время потеряю. Потому лучше просто смириться и аккуратно продолжить путь.

Я посыпала мозоли стрептоцидом, покрыла ватой и замотала половину ступни скотчем. Идти было больно, но терпимо. За день мы прошли двадцать километров через луга, по которым разгуливали барашки, забрались на пару пригорков, успели устать, отдохнуть и снова устать. В перерывах я растягивала спину, а француз курил самокрутку, называя ее своей персональной практикой йоги, для которой не нужен тренер. Ночлег устроили на чьем-то поле. Француз поставил палатку для меня, а сам развесил гамак из старого парашюта между двух деревьев. Он сказал, что этот сад на сегодня наш дом. У каждого дома должны быть правила, потому перед входом в гамак нужно было вытирать ботинки о воображаемый половик, а перед входом в палатку нужно было стучаться в воображаемую дверь. Недалеко паслись коровы и лошади. Мы почистили зубы у оливкового дерева, завалились спать в восемь вечера после захода солнца и проспали двенадцать часов. Ночью я проснулась от того, что корова, не знавшая правил, без стука засунула голову в палатку и начала меня нюхать.

На следующий день было дождливо, и мы заночевали в приюте. Мокрые и замерзшие, мы разожгли камин и сели греться у огня. Теплое молоко, английская речь с мягким французским акцентом Финиста – Ясного Сокола и куча историй из его путешествий грели душу. Можно было просто молчать и слушать. Мои истории с его все равно не могли сравниться.

Француз был суперсумасшедшим путешественником. Он проехал Канаду автостопом вдоль и поперек, спал в гамаке под пятиметровым мостом над автострадой, жил в палатке три месяца, купаясь в горных канадских реках, был в самом опасном городе Мексики, где орудуют наркоторговцы.

Казалось, что этот парень совсем ничего не боится и уверен в том, что мир его несказанно любит.

Однажды он со своими друзьями во время путешествия разбил на стадионе лагерь для ночевки. Утром он проснулся, потянулся, размял ступни и открыл палатку, чтобы запустить внутрь свежий бодрящий воздух канадской провинции. И обнаружил тридцать пар смотрящих на него детских глаз. Дети утром пришли на урок физкультуры и увидели эту юрту на газоне стадиона. Учительница уже вызвала полицию. Рекорд по сматыванию удочек был побит, и ребята убрались с поля еще до гула полицейских сирен.

В одном путешествии француз встретился с парнем, который ездит автостопом по миру с мячом для боулинга. Зачем в путешествии мяч для боулинга? Ну как же? Парень собрал тысячи подписчиков в инстаграме благодаря этому мячу и играл в боулинг через дорогу, когда его долго никто не подбирал.

Финист – Ясный Сокол путешествовал по Эквадору с ослом. Он приобрел животное, заключив договор аренды осла с эквадорским индейцем. Хозяин в соответствии с контрактом обязан был предоставить осла и его недельный запас еды, которую осел вез сам на себе вместе с рюкзаком француза.

В Канаде француз вместе с другими путешественниками нелегально работал на ферме в Британской Колумбии. Они вставали до рассвета, выпивали несколько чашек кофе, обливали друг друга холодной водой, чтобы хоть как-то взбодриться, и весь день собирали фрукты и ягоды, чтобы хозяин фермы мог до заката развести их по супермаркетам и ресторанам. Собиратели фруктов жили прямо на ферме в небольших строительных вагончиках. Недалеко от фермы тянулась железная дорога. Вечерний поезд каждый день ходил в одно и то же время в близлежащий город мимо фермы. Все работники ежедневно забирались на крыши вагончиков, выстраивались в ровный ряд и по отмашке француза здоровались с машинистом вечернего поезда, спуская штаны на фоне заходящего солнца. Машинист отвечал на их приветствие гудком паровоза.

Француз часто ночевал в палатке или в гамаке, не страшась непогоды, грабителей и иных душегубов. Рядом с ним я тоже ничего не боялась. Казалось, что от этого парня неприятности отлетают как комары от лимонной травы. Не зря он был похож на Финиста – Ясного Сокола, добродушного улыбчивого добряка-силача, который в случае необходимости мог постоять за себя и свое добро. Я вдохновилась на покупку гамака и одинокие ночевки под звездами.

Путь соединил нас с французом лишь на два дня. Финист – Ясный Сокол остался в приюте с камином ждать ответа от капитана корабля, на котором он планировал работать моряком. Я отправилась дальше, поверив, благодаря французу, в безопасность окружающего мира.

Ночи в гамаке. Альхусен

В еврейской традиции есть праздник шалашей Суккот, когда в октябре евреи строят шалаши и переселяются туда на неделю, чтобы помнить о бренности исключительно материального существования и отрешаться от благ. Они принимают гостей вне стен своего постоянного жилища и делятся плодами своего труда с каждым гостем шалаша. Есть что-то в этой традиции от первозданности человека, убеждающее, что не толстые стены нужны человеку на этой планете, а открытое сердце, которое не желает защищаться, потому что не видит угрозы вокруг.

После ночи в палатке француза на чьем-то поле, когда меня нюхала корова, я решила проинвестировать в собственное жилье, а именно, купить гамак и теплый спальник. Гамак лучше палатки: легче, можно сделать навес, не надо переживать насчет ровной местности. Мы с Финистом – Ясным Соколом проверили ближайший спортивный магазин. Через три дня ходьбы за десять евро я приобрела себе ночлег на любом континенте, кроме Антарктиды. Я чувствовала себя инвестфондом, который вложился в недвижимость Америки, Азии, Европы, Африки и Австралии, и причем очень удачно.

В Испании зимой прохладно, но спать можно. Всегда немного страшно засыпать одной в гамаке. Должен быть настрой и недюжинная усталость. Иначе мне мерещатся зомби, владельцы поля, насильники-извращенцы, гризли, ливень, слабые веревки. В общем, это та еще работа над доверием к миру, но оно того стоит. Как так может быть, что ночевка в лесу между двумя дубами может быть милее теплой перины в пяти звездах? Может быть, дело в свободе?

Вокруг звезды, свежий воздух, из-за гамака чувствуешь себя каким-нибудь героем Маркеса. Я обычно чувствовала себя девочкой, которая ела землю в романе «Сто лет одиночества». Засыпаешь с надеждой на спокойную ночь. Просыпаешься среди ночи. Те же звезды, тот же свежий воздух, и все хорошо. Переворачиваешься, гамак раскачивается, убаюкивая тебя. И снова засыпаешь, теперь уже до утра. А утром новые дороги, мозоли, встречи с людьми и собой, и так до конца пути.

Спасибо тебе, неутомимый французский путешественник. Ты в прямом смысле снес мою крышу.

Монастырь и сумасшедшие. Алькуэскар

В самом начале похода я прямо на дороге нашла карту таро. На ней был изображен мужчина с разверзнутой грудью, из которой выползали змеи. Карта называлась «Меланхолия». Я не великий мистик и к иррациональным вещам отношусь довольно скептически. Но я почему-то ее подняла и положила рядом с паспортом пилигрима.

Мне кажется, эта карта была пророческой, потому что в дальнейшем разные события на пути выгоняли из моего сердца змей сомнений, страхов и предрассудков. Один из удавов уполз из моего сердца на десятом дне пути.

Днем я уже была порядком уставшая. Было жарко с самого утра, несмотря на зимнее время года. Весь день я шла в расслабленном состоянии, ленилась и отдыхала больше обычного. Я ложилась на ромашковом луге, слушала трескотню насекомых и первое сопрано коров с далекого пастбища. Я складывала пальцы решеткой и смотрела на уплывающие облака, прикладывала ухо к земле и слушала жизнь почвы. Я представляла себе, что когда-то давно я могла бы быть средневековым рыцарем, который останавливал нетерпеливого коня, соскакивал на землю, прислонял ухо к земле и определял приближение погони по стуку копыт за сотни километров. Как же я хотела вернуться в эти времена, переодеться в мужские доспехи и по-настоящему рубиться с недругами на мечах. Стоило мне только об этом подумать, как навстречу из леса внезапно вышел римский легионер в золотом обмундировании с пикой наперевес. Я думала, что у меня случился тепловой удар. Потом появилась еще парочка оруженосцев в кожаных сандалиях. Они помахали на римский манер и пошли дальше греметь доспехами. Не знаю, какую Дульсинею они спасали, но идти им было явно тяжелее, чем мне.

Во второй половине дня я поравнялась с одним испанским пилигримом и присела к нему на хвост. Без мотивирующего примера его бодрых шагов меня то и дело тянуло отдохнуть. Последний вечерний заход с испанцем был очень жестоким. Он был налегке, потому что ходит по пути только в выходные, начиная с того места, где закончил в прошлый раз. В день он проходит около тридцати пяти километров. Я умудрилась его догнать, когда он делал последний привал перед марш-броском. Он ходит почти бегом, в удобных кроссовках и с легким рюкзачком. Мне с моими развалюхами и рюкзаком, утяжеленным зимним спальником, за ним было никак не угнаться, но я решила попробовать. Иначе с моим темпом я рисковала не попасть в ближайший монастырь к ужину, а я очень хотела разделить монастырскую трапезу. Мы полетели с ним вместе заключительные десять километров.

За эти десять километров из меня вышла вся дурь и, надеюсь, обратно не зайдет. Струйки пота бежали по телу вдоль позвоночника под свободной флисовой кофтой и скатывались в штаны. Я старалась не прикасаться к собственному телу. Глаза тоже заливал пот. Я просила святого Сантьяго умерить пыл этого испанца. Пусть он устанет, сделает фото, решит переобуться, хоть какую-то передышку даст моим ногам и спине. Но у святых на меня всегда свои планы. Мы в бодром темпе убегающих от лавины донеслись до монастыря без единой передышки.

Возле монастыря я потеряла все самообладание и уселась на порог, словно на паперти. Мимо меня прошли два монаха в черных платьях, подпоясанные синими кушаками. Эти ребята были служителями католического общества Slavers of Mary. Все они были из разных стран: Испания, Штаты, Венесуэла, ЮАР.

При этом монастыре находился приют для мужчин с психическими заболеваниями. Честно говоря, я про такое только у Кена Кизи в «Пролетая над гнездом кукушки» читала. Комнаты, наполненные людьми у телевизора, с потерянными взглядами, некоторые из них ходили по кругу, говорили сами с собой. Кто-то был прикован к коляске и находился в бессознательном состоянии. Некоторые плевались едой и капризничали, как годовалые дети.

В монастыре существовал принцип: пилигримам было запрещено общаться с жителями приюта. Но мне всегда хотелось погрузиться в жизнь людей так глубоко, как возможно. Поэтому после мессы я незаметно проскользнула на кухню и предложила помощь в столовой в подготовке к ужину. Персонал был приветливый, да и русские лысые девчонки были им в диковинку. Мне разрешили помочь накрыть на столы и покормить жителей приюта, сделав исключение из правил. Я стала кормить одного из мужчин, сидящих в коляске. Его голова постоянно падала на грудь, тело было сковано параличом, глаза блуждали в разные стороны. Сначала я думала, что мне будет противно или неловко. Но, взяв ложку с первой порцией пюре серого цвета и засунув ее ему в рот, я почувствовала, что сомнения улетучились. Нужно было держать его голову одной рукой, потому что голова постоянно падала на грудь. Также нужно было следить, чтобы он глотал, а это упражнение ему давалось поистине трудно. Иногда надо было нажимать ложкой на язык, чтобы вызвать рефлекс глотания. Кормить парализованного человека было скорее сложно, но не страшно, не противно, не гадко, не больно. Я была в кормлении не очень успешна, и женщина, которая там работает, видя мои убогие попытки, подбадривала. А потом взяла ложку и управилась сама за пятнадцать минут. Разные работы бывают.

Я раньше думала, зачем вообще люди без проблеска сознания живут? Грустила, читая «Пролетая над гнездом кукушки». Размышляла: если люди сходят с ума, то куда они сходят и в каком мире они обитают, отклонившись от руководства рассудка? При этом мне всегда очень нравилось искусство душевнобольных. Они творят на бумаге какие-то невероятные вещи, трансформируя своих внутренних змей в иллюстрации других миров.

Я первый раз прикоснулась к миру таких людей. Это тоже форма жизни. Другая. Не похожая на мой мир. После этого ужина большой удав уполз из моего сердца. Можно не понимать, но и не осуждать другую форму жизни, принимать и любить ее такой, какая она есть. Для большинства жителей монастыря, которые что-то понимали в привычном смысле этого слова, я была диковинкой, чем-то необычным. На меня смотрели десятки заинтересованных, мне жали руку. Это опыт, случившийся со мной. Я была терпелива и спокойна, как будто всегда с ними общалась. Монахи очень приветливы с жителями приюта, постоянно шутят и смеются.

На следующий день с утра я снова заглянула на кухню, чтобы попрощаться с монахами, работниками и жителями приюта. Я ошиблась дверью и случайно попала в комнату для купания. Я увидела, как мужчина купает троих больных. На его лице была улыбка, он аккуратно застегивал пуговицы на рубашке одного из мужчин с катетером и закатившимися глазами. Он не ожидал меня увидеть, я застала его в момент, когда он был совершенно естественен в своих проявлениях. Я была поражена: он делал свою работу с радостью, несмотря на то, что она такая непростая психологически и физически. Общение с душевнобольными не раздражало его, несмотря на то, что источников раздражения там предостаточно. И я поняла, что еще много змей мне необходимо выгнать из своего сердца. Благо время еще есть.

Ночь в гамаке и страхи. Галистео

В то утро я получила предложение от капитана, с которым общалась ранее, о переходе на Карибы. Предложение было отличное. Но путь уже столько мне дал. Я прониклась идеей пешего путешествия через всю Испанию, путь смирял меня, лечил, учил, помогал. Но как же мечта о покорении Атлантики? Я сорвалась с насиженных местечек, чтобы пересечь океан, вместо лабутенов на Новый год я купила себе морское снаряжение, сопоставимое по цене с оригиналами на красной подошве, и я уже почти вышла в океан. Как же принять решение и выбрать между походом и океаном, между хорошим и хорошим? Я, словно самурай, сделала двенадцать вдохов. И ответила капитану благодарное «нет», ни разу не пожалев о своем решении. Мне хотелось продолжать идти пешком по земле.

Бесстрашия француза Камиля мне хватило надолго. Я ночевала в заброшенных кемпингах, полях и лесах, иногда заходила в приюты, чтобы постирать и поспать на кровати.

Когда я стала ночевать на улице, мое мировосприятие сильно поменялось. Весь мир стал для меня домом со всеми вытекающими последствиями. Мне было грустно видеть разбросанный в городах мусор. Словно кто-то пришел в твою комнату, насорил и не убрал за собой. В каждом человеке, будь то бабушка, бездомный, богатей или студент, я видела своего соседа по планете. При этом ночью частенько бывало страшно, обычно безосновательно. Воображение рисовало страшные картины пробуждения из-за удара, иногда я боялась, что кто-то меня обнаружит в лесу и воспользуется моей беззащитностью, задумает недобрые дела. Страхи никогда не материализовывались.

Я считаю, что спать на улице – это невероятная привилегия. Звезды, запахи, звуки, утренний туман, роса выпадает на траве, а в центре этого ты, свободное от защит, новорожденное дитя вселенной, грезишь во сне, и луна сторожит сон. Наверное, поэтому я продолжала спать на улице, несмотря на страхи.

Однажды на закате я пришла в заросли елок, чтобы устроить свой ночлег среди разлапистых зеленых веток. Но там не было подходящего места для моего гамака: деревья росли слишком часто. Пока я придумывала варианты размещения, уже стемнело. Несолоно хлебавши я пошла дальше. Леса поблизости больше не было. Я нашла место на чьем-то фермерском поле. Одно оливковое дерево было очень размашистым. Я повесила на него гамак, сделала растяжку, забралась в спальник и собралась засыпать после пройденной за день марафонской дистанции. Вдруг я услышала звук шагов. Холодок пробежал по спине. Кто-то ходил очень близко. Я думала, затаиться ли мне или закричать. Решила затаиться. Шаги периодически стихали, потом снова кто-то ходил рядом… шаги стихали… снова кто-то ходил рядом. Я устала бояться и крикнула в темноту, но никто не отозвался. Мне одновременно очень хотелось плакать и очень хотелось спать. В итоге усталость победила. Я, как в детстве, спряталась от всех, просто закрыв глаза собственными руками, и провалилась в тревожный сон на несколько часов. Когда я проснулась посреди ночи, я посмотрела на часы. Было 2:37. Мне было страшно, и сна не было ни в одном глазу. Мне хотелось ускорить течение времени. Не скоро, вовсе не скоро – может быть, через час или два, – стало 2:40. Я снова услышала шаги. Боже правый, кто же это? Сумасшедший путник вроде меня, который не может обрести покой? Сторож? Маньяк, который знает толк в саспенсе и запугивании жертвы? Я посветила фонариком вдаль, бодрясь и уверяя себя, что все хорошо. Вдали залаял пес. Мамочки мои, неужели фермер с заряженным солью ружьем обходит свои владения в ночи и прихватил с собой пса? Я собралась с силами. Кроме меня самой, все равно никто не поможет. Я снова закричала в темноту: «Кто здесь?». Тишина. Я еще раз крикнула. Даже эхо не отозвалось. Я подумала, что негоже Жанне д’Арк бояться одной в лесу ночевать, последний раз посмотрела на часы и вновь заснула.

Уже начинало светать, и земля была покрыта утренним туманом. Я проснулась и снова услышала шаги. Но когда становится светло, страхи испаряются. Они исчезают словно призраки на рассвете. Страхи, наверное, и есть призраки. Когда солнце, еще не взошедшее, озарило облака розовым и фиолетовым, я услышала фырчание лошади. Вот кто не давал мне спать. Обрадованная тем, что все так хорошо закончилось, я бодро собрала рюкзак и отправилась в путь, умывшись в ручье.

Чуть отойдя от места моей ночевки, я поняла, что спала между пастбищем и военным полигоном, на который указала табличка, запрещающая проход на территорию. Хорошо еще, ночью под артобстрел не попала.

Эта ночь страха открыла ящик Пандоры моей души. Ночной страх, словно триггер, активировал другие страхи, и они начали водить хоровод в моей голове. Дорога превратилась в борьбу с ними. Раньше я шла по тропе вперед, и сам путь меня словно подгонял, а в то время я шла, постоянно преодолевая внутреннее сопротивление, тело было скручено страхом, в мускулах ощущалось напряжение, которое можно было снять только осознанностью. Я поняла, что боюсь ошибиться с выбором жизненного пути, а еще больше боюсь так и не сделать выбор. Стала бояться окончания путешествия. Боялась начинать новое и продолжать старое, боялась не дойти путь. Боялась, что с сестрой ухудшатся отношения, если я решу не возвращаться в Москву. Я назвала все эти страхи боязнью жить. Дыхание было неглубоким, прерывистым, и вдох не наполнял легкие целиком, они работали вхолостую.

Когда я шла в ночи, еще и страх одиночества начал меня обуревать: если все, кого я люблю, исчезнут, я тоже исчезну. А мне казалось, что я такая свободная и независимая. К приюту вместо меня прикатился один большой ком страха. Я не знала, что с этим делать, как быть, как справиться с собой.

Избавление от уныния. Альдеануэва-дель-Камино

Обожаю метафоры. Даже жизнь свою вижу метафористично. Мне казалось, что мне в подарок при рождении презентовали крутой навороченный горный велосипед, но чтобы было веселее, приложили инструкцию от бензопилы. Я первое время пыталась велосипедом рубить дрова, пока не поняла, что конструкция на картинках и в реальности не совпадают. Потом я стала спрашивать других людей совета, что же мне делать с этим чудом инженерной мысли. И мне советовали, и большинство советов не работало. Потому что спрашивала я у тех, кому в качестве подарка на день рождения достались газовая плита, серп и молот, шест для стриптиза, машина или стул. После некоторых советов лопались шины, кривился руль, а я попадала в аварии. Велосипед – в ремонт, я – лечиться.

В конце концов я решила взять свой подарок и, просто используя логику и здравый смысл, создать инструкцию самостоятельно, без советов собственников бензопил. Также я стала искать таких же владельцев велосипедов и слушать их. Некоторые, кстати, врали. Оставили свой горный велосипед пылиться в чулане, сами кататься не научились, но наставляют других. Медленно, но верно я училась крутить колеса и не падать на бок, но для гор мышц было маловато, и не было уверенности, что осилю. В путешествии хотелось попробовать проехаться по холмам. И я поехала.

Многие спрашивали меня, что происходит внутри, когда целый день идешь сам с собой, голова не занята интеллектуальной работой, руки свободны и ничего не отвлекает от дум? Радостно или грустно становится на душе? Ощущается ли одиночество?

В жизни, полной забот, задач, требующих решения, людей, желающих внимания, я часто забывала о важнейшем человеке, который создает мою окружающую вселенную. О себе самой. Череда свершений, выигрышей и проигрышей, любовей, непобежденных страхов, недодуманных мыслей, недопрожитых событий копились во мне, как вещи в пыльном магазине старьевщика. Что для меня важно сделать на белом свете? Как я распоряжаюсь возможностью самой здесь все увидеть, попробовать и ощутить в этом обличье, в это время, на этой планете? Как я проживу жизнь?

Поиск ответов на эти вопросы казался непозволительной роскошью, когда у меня были не дописаны исковые, график судебных заседаний был расчеркан на месяц вперед, счета ждали оплаты, вечера были отведены под встречи, образование и спорт. Открытия, будь то открытие явления резонанса или обнаружение собственных страхов, не происходят по расписанию, они не подстроятся под заказ, графики совещаний, им безразличны стопки бумаг и апелляционные жалобы. Открыть что-то можно в процессе поиска, экспериментов, раздумий и внимательного присутствия, чтобы не прохлопать ответ. Но сначала нужно задать вопрос.

Когда я шла одна, вопросы, поиск ответов на которые я откладывала, внезапно стали оживать, пугая меня своим количеством, живостью, интенсивностью возникновения и настойчивостью. Страхи, особенно после ночи в гамаке рядом с лошадью, вставали в очередь на преодоление. Предрассудки надевали маски невинности и устраивали карнавал. Некоторые события прошлого вытаскивали из сундука памяти дырявые платья стыда в пятнах вины и злобы. Некоторые незакрытые ситуации требовали пристального внимания к себе, борясь за пальму первенства. А я шла мимо ромашковых полей. Крепко пахло пряничным ароматом цветов сальвии. Сверху на меня через все сто пятьдесят миллионов километров смотрел солнечный диск. Божьи коровки садились на рюкзак и ехали безбилетными пассажирами до следующей остановки. Зайцы перебегали дорогу. Городские кафе манили запахами кухни. Церкви скромно прятали свою красоту под острыми углами крыш. Апельсиновые деревья разбрасывали свои плоды по земле. Лес одаривал пальцы нежностью прикосновений листьев, мха и зеленой травы. А я шла, окутанная атмосферой сомнений и страхов. Я не выбирала ту жизнь, которая у меня есть.

Мне запомнился переломный момент в походе, когда страхи и сомнения отступили. Я шла, уставшая еще три дня назад, и все меня раздражало. Буквально все. Солнце, мозоль на ноге, лязгающий звук лямки рюкзака, машины, проезжающие с шумом по дороге, мысли о разных событиях прошлого. Я шла и излучала атмосферу недовольства собой, своим местом в мире и миром как таковым. Я была как старая брюзга, мелочная и мерзкая. Корила себя за дурацкие поступки, злилась на себя и других. Мне все не нравилось. Не нравился даже сам факт, что мне все не нравится.

В таком шаре из недовольства очень тяжело находиться одному. Ничто не может отвлечь от него: ни рабочий звонок, ни спорт, ни разговор. Я внезапно для себя осознала, как часто я убегала от этого недовольства во внешний мир, и вот сейчас встретилась с ним тет-а-тет и снова захотела сбежать. Но бежать было некуда.

Я стала наблюдать за своими мыслями, не осуждая, не прерывая их течения, словно за облаками. После практики медитации это было не так сложно. Я дала этому недовольству просто быть. Развиваться по его собственным непонятным мне законам, то нарастая, то стихая, то нарастая вновь. Потом я стала говорить сама с собой. Спрашивала себя, что конкретно мне не нравится? Что со мной сейчас происходит и чего я хочу от этой ситуации? Ответ был обескураживающе простым и честным: я просто хочу быть недовольной. Тогда я сказала сама себе: «Слушай, ты мечтала о такой жизни два года. Шляться по миру с рюкзаком, ощущать затылком ветер, теряться в закоулках неизвестных городов, бороздить океаны, иметь время размышлений над ответами на важные для тебя вопросы. Настало твое время. Вот та самая жизнь, которую ты хотела жить. Она полна приключений. Тебе солнце в лицо и ветер в спину. Вчера ты спала в гамаке, а сегодня не знаешь, где окажешься. С тобой случается путешествие, о котором ты мечтала. И оно происходит прямо здесь и сейчас».

В ту минуту я выбрала себя. Проблемы, страхи и сомнения остались, но я перестала разглядывать их в микроскоп и делать их причиной собственного уныния. Я выбрала сегодняшний день. Прошлого не отменить. Но сегодня, каким я его сделала, было таким умопомрачительно классным, что только я могу решить, бичевать ли мне себя за прошлые ошибки или дать настоящему случаться. Я зашагала бодрее и стала громко декламировать стихи наизусть, как если бы я была уличным поэтом.

Приступы уныния с той поры больше ко мне не возвращались и, надеюсь, не вернутся. А стоило-то только выбрать саму себя.

Встреча с собственной душой

Долгая ночь страха в гамаке, день избавления от уныния стали переломными в моем путешествии. Утром я вышла из приюта и пошла к следующей деревеньке. Дорога шла рядом с кладбищем. Я открыла скрипучую калитку, отделявшую мир живых от мира мертвых, и шагнула на чужую территорию. Я шла мимо табличек с датами, мимо фотографий, мимо семейных склепов. Кто-то жил долго, кто-то не больше года. На меня смотрели молодые и старые лица, застигнутые фотографом врасплох. Что они сделали за время пребывания на планете? Сколько любили? Сомневались ли? Умирали успокоенные или хватались за жизнь до последнего мгновения? Во мне откуда ни возьмись появилось непонятное скребущее чувство вины: их уже нет, у них нет второго и третьего шансов, а я здесь, смотрю на них, живее всех живых, молодая и сильная, и боюсь жить.

Я вспомнила, как в «Вине из одуванчиков» умирала бабушка, упокоенная, попробовавшая все на свете, любящая чинить крышу. Я вспомнила внезапную смерть друга и это чувство, когда еще злишься на мир за утрату, но уже пытаешься примириться с «никогда». Я вспомнила ощущение близости собственной смерти, когда тонула в детстве. Но мне был дарован еще один шанс, и я не знаю, за какие заслуги. И ждет ли жизнь чего-то от меня? И смогу ли оправдать ее ожидания?

На меня нахлынула волна слез. Это было прикосновение к собственной душе. В один момент я почувствовала, что она больше меня, что меня распирает изнутри, и слезы полились сильнее. Моя работа, мои отношения, мои мечты, мои рисунки, даже мое тело – это словно костюмы, их можно снять. Но это осознание, такое большое, не поддающееся описанию, как поцелуй дождя или явление кометы, осеняющее небосвод, осенило и меня. Это то самое, что заставляет людей жить во время и после войны. Это то самое, о чем писал Франкл, когда он был в концентрационном лагере. Это то самое, что я чувствовала, когда я заходила в комнату к моей бабушке, а она просто сидела и спокойно молчала сама с собой. Это то самое, что я видела в лицах людей на африканских фотографиях Себастьяна Сальгадо. Это то самое, что делает жизнь монаха-отшельника полной без работы и социальных контактов. Это просто жизнь.

Это чинить крышу, это радоваться рассвету, это пить теплое молоко с пленкой, это танцевать, это чувствовать ветер ушами, это поделиться, это выручить, это родить, это скорбить, это сожалеть, это открыться, это чувствовать запах сальвии, это обжечь руку, это прижаться к любимому. Это все такое простое и такое большое. Это осознание одиночества, которое не пугает, и принятие конечности пребывания на этом свете. Наверное, это и есть душа.

Благословение. Деревня Фуэнторобле

Я слышала от других пилигримов, что нужно обязательно зайти в деревеньку Фуэнторобле, в которой живет веселый падре Блаз. Падре принимает пилигримов как детей родных, заботится о них, кормит, поит и благословляет на продолжение пути. Приход пастора Блаза не велик: дьякон, который ему помогает во время службы, жена дьякона, пара работников на ферме, двое приемных латиноамериканских мальчишек и он сам.

Когда я шла в Фуэнтеробле, дорога разлилась ручьями, потом еще зарядил дождь; я вымокла до нитки, устала и замерзла. В доме падре я сразу почувствовала, что попала куда нужно. Жена дьякона всплеснула руками, и через две минуты я сидела у камина, обернутая в плед, и попивала чай, а моя мокрая одежда крутилась в стиральной машинке. В доме пастора живут двое детей из Южной Америки, родители остались на родине, а пастор с его приходом заменяет им семью. Католические священники не могут жениться, потому пастор холостой, и семьи в привычном понимании у него нет.

Через пару часов в дом зашел сам пастор, чтобы подкрепиться обедом перед вечерней мессой. После обеда пастор позвал меня с собой в соседнюю деревню. В тот день был женский праздник. На службе были только дамы и один мужчина, который играл на дудочке. Женщины были одеты в традиционные испанские костюмы черного цвета, расшитые крупными красными цветами, и в платки такой же расцветки. Падре Блаз много смеялся и шутил прямо во время проповеди. В принципе, в испанской церкви пасторы создают дружелюбную атмосферу, там хочется находиться. Шутить и улыбаться тоже не запрещено. Например, падре на мессе в самом конце окроплял водой дамочек, брызгая на них ладошкой, они все достали зонтики и начали защищаться от святого дождя. Женщины в церкви очень комфортно себя чувствовали, может быть, и грешницами, но очень довольными и уверенными в себе.

По окончании мессы падре позвал меня к себе и благословил перед всем приходом на продолжение пути. Я стояла у алтаря и наблюдала, как сто человек, пришедших на мессу, одновременно осеняют меня крестом. У меня дух захватило. Столько людей верило в мой поход и в меня. Они не считали его глупой и бесполезной затеей, даже наоборот, подбадривали и вдохновляли на продолжение. Я чувствовала себя счастливой и везучей. Люди были так добры и участливы.

Страх быть убитой. Саламанка

После деревни Фуэнторобле я снова прошла пятьдесят километров за один день и уже ночью оказалась в Саламанке. Все магазины были закрыты, и я голодная легла спать в приюте. С утра я сбегала за продуктами и приготовила себе чудесный салат: листья китайской капусты с томатами, хрустящими огурчиками и ядрами соленого арахиса. С вечера я была голодна, что добавляло пикантности моему незамысловатому кушанью. «На французском пути прошлым летом сумасшедший испанец убил американскую пилигримку и бросил ее тело на своем участке, за три месяца от бедняжки остались только кости, все было выжжено беспощадным испанским солнцем», – эта добрейшая история начала литься из уст управляющего приютом, когда я только что засунула себе в рот первую ложку вкуснейшего салата. Есть расхотелось.

«Этот мужчина присмотрел ее в приюте», – с придыханием продолжила управляющая. А мой салат остановился в горле где-то в районе седьмого шейного позвонка. «Когда она шла в следующую деревню, он краской изменил направления стрелок, чтобы она пошла к его дому… и она пошла». Он ее убил, вещи сжег, а тело просто бросил на своем фермерском участке. Девушка исчезла, родственники стали переживать. Несколько пилигримов сказали полицейским, что странный испанец ошивается около приюта – полиция ничего не сделала. Потом убийца в единственном обменном пункте в деревне менял американские доллары. Девушка, которая работала в пункте обмена, рассказала об этом полиции – полиция ничего не сделала. После того как семья девушки привлекла журналистов и они предали огласке факт исчезновения, говорят, сам Обама позвонил испанскому премьеру, чтобы тот повлиял на полицию. Полицейские наконец включились в эту историю. Они зашли к этому мужчине на участок, и сомнений ни у кого не осталось.

Мое умиротворенное состояние и вера в собственную безопасность улетучились, как будто их не было. Когда я начала путь из Саламанки, небо заволокло тучами, день был серый, моросил дождь. Погода как раз была для какого-нибудь гаденького преступленьица, убийства или как минимум грабежа. Через 5 км после Саламанки позади меня как из-под земли вырос какой-то странный тип, в серой шапке и сером шарфе, он шел рядом со мной, смотрел на меня, но ничего не говорил. Потом на развилке он свернул, а я продолжила путь вдоль дороги, решив не идти сегодня по лесу в одиночестве. Я обернулась посмотреть, не обернулся ли он. Серый стоял на горке и следил за тем, куда я иду. Сказать, что мне было страшно, – вообще ничего не сказать. Мой мозг стал рисовать картины по мотивам лучших романов Дарьи Донцовой: он подкараулит меня у следующей деревни, наденет бороду, притворится добрым почтальоном, пересядет на автомобиль и подождет три дня, пока я его забуду. Всю дорогу я озиралась по сторонам, пугалась встречных велосипедистов и оглядывалась назад.

Мне было так тяжело продолжать путь. Мне было страшно умереть от собственной глупости и доверчивости, не предупредив никого, где я нахожусь. Я боялась не справиться со страхом в решающий момент, запаниковать и сдаться, если я буду один на один с сумасшедшим человеком или человеком, который не в себе. Мне не с кем было поговорить об этом. Добравшись до приюта, я крепко-накрепко закрыла двери. Перед сном я выглянула из окна и увидела, как люди гуляли в темноте с собаками, и им хоть бы что. А я по ту сторону окна сидела согнутая рогом от страха.

Утром начались одинокие тринадцать километров. Шел дождь, и в лицо дул сильный ветер. Я ничего не слышала, кроме ударов пластикового пакета о мой рюкзак, я ничего не видела, как лошадь с шорами, кроме дороги на пятнадцать метров вперед и боков моего желтого капюшона. Я так быстро шла только с испанцем по дороге в монастырь. Расстояние до деревни в тринадцать километров я сделала меньше чем за два часа. Продавщица в магазине в одной из деревень на пути с очень серьезным видом сказала, чтобы я заботилась о себе. Обычно на тропе ничего страшного не происходит, но мало ли…

Я шла и думала: как я смогу о себе позаботиться, если кто-то на меня нападет? У меня не было ничего, что даже отдаленно могло бы послужить оружием, я не владею приемами самообороны, я не очень хорошо разбираюсь в людях, чтобы отличить добродушного человека от маньяка-насильника во втором поколении. Я шла одна по лесопосадкам, по полю, по заброшенным деревням. Я шла и постоянно оборачивалась. Дорога петляла, оставляя возможность видеть не больше двадцати метров позади меня. Страх гнал меня вперед. Я пыталась перестать бояться и не могла. Ветер усиливался и мотал меня туда-сюда, дождь хлестал в левую сторону лица, уменьшая и без того небольшую видимость. Я стала злиться на погоду, на себя, на то, что я вообще куда-то пошла, на этого мужчину, который убил американскую пилигримку, на мужчину в серой шапке и сером шарфе. Страх превратился в злость. Тогда я твердо решила: даже если кто-то на меня нападет, я не дамся, он со мной намучается и сам отхватит. Я смотрела на камни под моими ногами и видела в каждом из них оружие, представляла, как выворачиваю из земли палку, которая держит забор, превращая ее в биту. Я подумала, что я достаточно сильная, чтобы ударить, сбросить рюкзак и убежать.

На этой злости я долетела до деревни. Страх все же хорошее топливо, если он не стопорит, а двигает вперед.

Зимняя река. Лубьян

Я поднималась все выше на север Испании. Вокруг меня были горы, покрытые снегом, метель мела три дня подряд. Дни были солнечными, температура опускалась до минус семи.

Ощущения от снежных дней совершенно разные, когда выходишь на улицу всего на пару часов поиграть в снежки и когда идешь в пургу целый день с утра до вечера. Во втором случае успеваешь промокнуть с самого утра, за солнечные часы одежда не может высохнуть до конца, поэтому следующую пургу застигаешь еще мокрым. Но когда двигаешься, а в такие дни останавливаться для отдыха совсем не хотелось, не чувствуешь холода, потому я просто привыкла к тому, что была мокрая весь день, и все. В любом случае идти по снегу намного лучше, чем идти по дождю.

Пятнадцатое февраля было знаменательно завтрашним днем рождения. Мне должно было исполниться двадцать шесть лет. Я шла в раздумьях о том, что для меня эта дата, что я успела сделать и что не успела, каких людей встретила на своем пути. Дорога шла через нехоженый лес. В зимнее время года серебряный путь не пользуется популярностью. И после большого снегопада я была первопроходцем на пути, разрезая целину снега своими разваливающимися ботинками.

Последнюю неделю похода я пыталась сладить с ними. Мои ботинки выглядели очень старыми. После многочисленных погружений в воду и сушек рядом с камином, батареей и обогревателем они чувствовали себя неважно. Я прозвала их стариканами. Если представить, что они превратились в людей, они были бы старыми дедами, с радикулитом, подагрой и мигренью. Они выходили бы с утра в трениках с вытянутыми коленками и обвисшим задом, подвязанные веревками, во двор с палками, обмотанными синей изолентой. Они вытаскивали бы с собой засаленные рыбацкие стулья. И один из них по традиции говорил бы: «Митрофаныч, рыбу будем ложить?». А другой отвечал бы: «А то! Доставай домино свое». И они рубились бы в домино во дворе на столе с ободранной клеенкой, и в углу ножичком было бы вырезано «Оля + Вова = любовь». Они вспоминали бы, как гоняли немцев в сорок пятом, девок на сеновале тискали и коровам хвосты крутили. Они прожили долгие непростые жизни, у них осталось по десять зубов на двоих.

Я очень прониклась к моим стариканам. Они прошли со мной жару, холод, дожди и снега. Со стороны казалось, что они уже ни на что не способны. Но я шла в них, они меня по-прежнему удовлетворяли. Подвязанные веревками, еле держащиеся, – я скорее привязывала их к ногам, чем они были надеты на мои ноги. Но они держались восемьсот километров, как я их на последних двухстах могла на новые поменять? Они должны были дойти со мной до края земли Финистерры, мои дорогие стариканы.

Меня окружала тишина, холод и солнце. Путь проходил по горкам вверх-вниз. Иногда я шла по заячьим следам, спустившись с очередного пригорка, я замерла: передо мной пробежали трое маленьких косуль и скрылись в посадках молодых сосен. Любое столкновение с дикой природой у меня вызывало восторг с самого детства, словно мне приоткрылось что-то запретное и неповинующееся. Озаренная этой встречей, я продолжила путь, прокручивая в памяти картинку движения косуль по мягкому снегу.

Я спустилась к реке и какое-то время двигалась вдоль нее. Внезапно я увидела, что река поворачивает вправо, срываясь вниз небольшим водопадом, а путь идет прямо, и мне нужно перейти реку, но моста не было. Было перекинутое через речку бревно, узкое и мокрое. Шансы переправиться по нему на другую сторону с рюкзаком за спиной стремились к нулю. Падать с приличной высоты в ледяную реку со всем скарбом не входило в мои планы. Я стояла и раздумывала. А мои дырявые ботинки медленно впитывали воду реки, которая в этом месте разлилась под снегом. Дальше медлить было нельзя. Я собрала решимость в кулак, скинула ботинки, стянула с себя носки, задрала джинсы и шагнула босыми ногами на снег. Ступни обожгло холодом. Я шагнула в ледяную воду. Шаг, еще один. Мои ноги начали неметь, и я боялась упасть в воду, потому что ноги совсем перестали меня слушаться. Но вот я шагнула на снег на противоположном берегу. Не так уж и плохо, по крайней мере, я была сухой. Я быстро натянула на себя все вещи в обратном порядке и продолжила путь.

Казалось, что земля подо мной раскалилась, и я шагаю по углям. Это напомнило мне совсем ранние детские ощущения. В три года я была все еще лысой и часто болела простудами. Моя мама закаляла меня зимой, чтобы я была сильнее и здоровее. Она приносила в дом небольшое корыто со снегом, и я, трехлетняя, вставала в снег своими маленькими босыми ступнями. За двадцать три года в моей жизни мало что поменялось. Я такая же лысая, хожу босиком по снегу и холодной воде, чтобы стать сильнее и здоровее.

Уже после окончания похода я узнала, что некоторые пилигримы, которые шли после меня, попытались пройти по бревну и упали в реку вместе с рюкзаками, вымокнув до нитки. Так что мое закаливание – это детский лепет по сравнению с зимним купанием.

О теле

В пешем путешествии люди узнают о своем теле много нового и часто неожиданного. Если в теле есть какое-то заболевание, обычно оно дает о себе знать после шести дней интенсивного похода. Я встречала людей, которые обнаруживали у себя астму, аллергию на холод, слабые суставы и проблемы с сердцем. А так жили себе и жили, ничего не зная об этом.

Мое тело чудесно подходит для больших нагрузок. Я очень благодарна природе за такое выносливое и неприхотливое тело. На мне пахать можно. Тело меня практически не беспокоило в пути. Я не задыхалась, полдня шагая в гору. Не простудилась после недели дождей, когда каждый день я шла с мокрыми ногами и в мокрой одежде. Минусовая температура и снег были нипочем. Я проходила дважды по пятьдесят километров в день. Ближе к концу похода два дня подряд делала марафонские дистанции, но колени не мучали. Ночи в гамаке и холодных приютах оставили только позитивные ощущения.

Но первая неделя путешествия была интересной по ощущениям и требует особого внимания.

В праве бывают очень короткие нормы, буквально на две строчки, например, определение договора купли-продажи недвижимости. Но юристы толкуют ее в талмудах на шестьсот страниц с кучей перекрестных цитат, пишут книги и защищают диссертации. Из толкования можно понять, как эта норма реально работает на практике.

В статьях о трекинге, которые я по диагонали прочла перед походом, в один голос говорится про адаптацию тела к долгим переходам. Авторы говорили, что тело привыкает к нагрузкам за четыре-пять дней. Из нормы о привыкании тела информации никакой не выудишь. И только в книге «Дикая» Шерил Стрейд я нашла личные переживания героини, хотя мне казалось, что автор переигрывает. Оказалось, нет.

Мое толкование нормы о привыкании тела к нагрузкам можно изложить в трактате на ста листах «О боли: разновидности, источники, пути появления». Во время привыкания я изведала невозможное количество разных видов боли. Причем иногда болели мышцы, о существовании которых я и не догадывалась. Боль только в одном левом плече, тянущая и ноющая, боль в обоих плечах, которая стопорит движения. Боль от усталости. Боль от неправильной укладки рюкзака. Стреляющая боль в колене, тупая боль в колене, острая боль в колене. Боль от начинающейся мозоли и от содранной мозоли, боль от вчерашней и позавчерашней мозоли. Боль в задней поверхности бедра при скручивании. И я понимала, что никуда от этого не денешься. Просто надо это пережить. Я не знаю, как другие справляются, но я старалась просто думать о том, что это необходимо, это скоро закончится, а также я ловила себя на мысли, что все же могу передвигаться. Это радовало.

В процессе пути тоже было больно: то плечи, то лопатки, то колено. Радовало, что все болело по очереди и никогда не симметрично. Я просто констатировала факт: «Хм, сегодня левое колено пошаливает», заматывала колено эластичным бинтом и шла.

Примерно на шестой день ходьбы у меня начался голод. Нет, голод – это мягко сказано. Мне казалось, что внутри меня пылает костер размером с нью-йоркский небоскреб. Что в него ни кинь: хоть три батона, хоть плантацию картошки, хоть кастрюлю супа – все исчезало в этом пламени моментально и бесследно. Я ходила, как голодный койот, рыскающий в округе в поисках еды. И даже если у меня оставалась какая-то снедь после обеда, я ее съедала спустя пять минут после того, как убрала ее в рюкзак на дорогу. Покидая какой-нибудь испанский городок, я оставалась без еды до следующего городка. Никакие аутотренинги в стиле: «Ты сытая! Оставь на дорогу! Потолстеешь! Ну чего как маленькая?» – не помогали. Существовал один-единственный шанс что-то сохранить из еды в тот период – забыть о существовании еды случайно. Но я забыла только один раз о галетах, приятно удивилась, обнаружив их в кармане куртки через десять километров после начала пути, и тут же их прикончила. Это мне совсем не нравилось. Я не понимала, что происходит с моим телом. А по ночам мне снилась моя бабушка, готовящая омлет.

Через несколько дней этих нью-йорских огненных мучений мы с другой путешественницей позавтракали в кафе на трассе, а там, кроме яиц, ничего и не было. Яичница – и мой костер начал потухать. Телу просто не хватало белка. Я ела в основном медленные и быстрые углеводы и немного белка в виде чечевицы, и то довольно редко, когда можно было что-то сварить, а я сама не падала от усталости. Но такого количества аминокислот явно было мало для строительства новых клеток во время ускоренного метаболизма. После того чудного омлета стало намного лучше.

Я наконец-то устала физически. Я мечтала вернуться в дом Юли, помыться в ее чистейшей ванне, одеться в белое, лечь в теплую постель, написать записку «БУДИТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ ВТОРОГО ПРИШЕСТВИЯ» и проспать десять лет. В Москве я вела достаточно активный образ жизни. Я искала спорт, который меня может вымотать, и не могла. Здесь нашла. Сорок дней подряд по земле топать – любого вымотает. И как только солдаты в пехоте служат? Герои.

Ночь в монастыре. Осейра

Я решила пойти в монастырь Осейры из-за мессы лютеранских монахов. А все из-за моего воображения. Я представляла себе, как десяток монахов в длинных рясах фиолетового цвета с бритыми головами будут петь молитвы. Я специально сделала крюк в маршруте, удлинив его на один день, чтобы зайти в этот монастырь.

Когда я пришла в местный собор, оказалось, что месса в основном для прихожан, а монахи в кулуарах молятся. Ну ладно, коль пришла. Не заходя в приют, я бросила свой рюкзачок возле двери и побежала в церковь.

Одного монаха я все же встретила, он готовил храм к мессе. Он выглядел точно так же, как те монахи на картинках, которые жгли рыжих ведьм в Средневековье.

Я с вызовом посмотрела ему в лицо и медленно стянула шапку со своего подросшего рыжего ежика. В моих глазах он прочел дерзость: «Прости, брат, ты опоздал с рождением на века. Теперь сжигать женщин по принципу цвета волос запрещено Гаагскими конвенциями». Торжеству моему не было предела.

Он зажег очередную свечу и таким же наглым взглядом ответил мне: «Ничего, сестра! У нас остались законные способы тебя пытать, помяни мои слова в приюте». Он многозначительно кивнул, затем отвернулся и пошел переодеваться в фиолетовое.

После мессы в ледяном храме, попускав колечки пара изо рта, я побежала в приют. Монах был прав: раньше жгли, теперь морозят. Приют находился прямо напротив большого старого кладбища. Я зашла в огромное сводчатое здание приюта. Двадцатипятиметровые потолки, словно в церкви. Отопления нет, стен внутри нет, в дальнем углу стояло подобие обогревателя, из которого шел холодный воздух. Там было очень холодно и очень сыро. Очень. Я прилегла на кровать, она со скрипом прогнулась, словно мой гамак.

Но план монаха по моей пытке удался лишь наполовину: я была мучима холодом только в душе и во время вечерней медитации. Спальный мешок-то у меня зимний, и спина к гамаку приучена! Кладбище рядом старое, и мертвых я не боюсь.

Так что я поглазела на темные кресты, послушала крики ночной птицы, спела песню про зайцев и трын-траву и залезла в свой спальник на минус пять, проспав до утра на этой кровати-гамаке.

Мой вывод таков: у католической церкви со времен инквизиции манеры пыток смягчились несказанно и при должной подготовке могут вызвать только усмешку у бравых рыжих женщин.

Новые ботинки. Сантьяго-де-Компостела

Надо признаться, что моя одежда за время похода изрядно износилась. Рюкзак в целях защиты от дождя был покрыт черным изодранным мусорным пакетом, джинсы спереди протерлись до дыр об отворот куртки, шапка выгорела на солнце, ботинки держались на моих ногах только благодаря честному слову и хитрой системе шнурков и пакетов. Новые ботинки я покупать не хотела, потому что ноги привыкают к походной обуви примерно неделю, а значит, я получила бы новые мозоли и второй круг мучений.

В одном из городов недалеко от Сантьяго-де-Компостела я шагала по проспекту в центре, и прямо посередине улицы нищий просил милостыню. В его шляпе монетами и бумажками лежало около двадцати евро. Наши глаза встретились. Он быстро просканировал меня взглядом от выгоревшей шапки до подвязанных веревкой ботинок. И в момент, когда я проходила мимо него, он аккуратным, но быстрым движением спрятал свою шляпу, полную медяков, за спину, боясь, что я могу запустить руку в его банк. Я внутри себя порадовалась: моя задача по потере социального статуса была выполнена.

Когда я пришла в Сантьяго-де-Компостела, я чувствовала себя очень странно. Движение к цели было интереснее, ярче и желанней самой цели. В городе сновали пилигримы: в пыльной одежде, хромоногие, с загорелыми лицами, потерявшие баланс после расставания с рюкзаком. По дороге в кафедральный собор я раздумывала о продолжении маршрута до города Финистерры, который расположен на Атлантическом океане. Но в моих ботинках уже невозможно было идти. Подошва окончательно отклеилась от обоих, веревки и каучуковый клей не спасали положение. Уставшая, на негнущихся ногах я доковыляла до входа в собор, еле-еле спустилась по ступенькам, прошла в один из небольших залов со скамейками и закрыла глаза. Я слышала звон колокола и голос священника, шаги людей, приходящих и уходящих в комнату и из комнаты, шум за окнами. В нос бил запах ладана, пыли и духов прихожан. Через двадцать минут я медленно открыла глаза. Возвращение во внешний мир изменило мое ощущение пространства вокруг. Детали проступали сквозь общий план, внимание обострено, те же предметы, звуки и запахи воспринимаются по-новому.

Я медленно окинула взором комнату: солнце окрашивало пыльную дымку в разные тона ветровых стекол. Пальцы чувствовали прохладу отполированного дерева скамьи для молитв, успокоенное сердце билось в ритме жизни, в которой не было ни секунды суеты.

Кроме меня, в комнате была только одна девушка. По всем внешним атрибутам пилигрим: светлые волосы забраны в хвостик для удобства, удобные кроссовки, нераспрямленная спина, еще недавно загруженная ворохом из спальника, бумажного дневника, дополнительного комплекта одежды и обуви, зубной щетки с отломанным краем и термокружкой. Я заговорила с ней как с сестрой по путешествию. Оказалось, что она русская, переехавшая в Германию в раннем детстве. Она владелица ресторана в популярном туристическом городе на севере Германии, отправилась в путь, чтобы подумать о новом проекте, потому что порядком устала от ресторанного бизнеса. Ее тело было менее выносливое, чем мое: примерно на четвертый день пути у нее стали опухать лодыжки от нагрузки, и часть пути она проехала на автобусе. Уже через пять минут после встречи мы прихрамывали вдвоем по направлению к кафе.

Пилигримство – это мост, объединяющий людей. Когда встречаешь другого пешехода, многие вопросы отпадают сами собой. У него так же, как и у тебя, болели ноги, ему так же хотелось избавиться от рюкзака, он тоже чувствовал одиночество. Мы с Сашей тоже понимали друг друга. Она спросила меня, собираюсь ли я продолжать путь. Я ответила утвердительно и рассказала, что хочу дойти до Финистерры, чтобы соединить Средиземное море с Атлантическим океаном в своем путешествии. Она одобрительно кивнула, мол, дело-добро. Мы допили свои горячительные и решили встретиться на следующий день, перед тем как я уйду в Финистерру, а Саша улетит отдыхать на Мальту.

Весь вечер я мечтала о том, как дойду до океана, и вместо моих стариканов надену легкие тенниски, и буду порхать, перепрыгивая горы, и мчаться со всех ног по вершинам деревьев, как мальчишка Дуглас в «Вине из одуванчиков» Рэя Брэдбери. Утром я нехотя влезла в свою истлевшую одежду, примотала веревками ботинки к ногам, взвалила рюкзак на плечи и отправилась в собор. Саша сидела на той же скамье в том же зале, где мы познакомились. Увидев меня, она хитро улыбнулась. Я подошла к ней и крепко обняла как старого друга. Рядом с ней на скамье лежала пара отличных новых треккинговых ботинок. О таких я даже не мечтала. Она протянула их мне со словами: «У тебя же тридцать восьмой, верно?» У меня действительно тридцать восьмой размер ноги. «Саша, но они же совсем новые, ты могла бы еще один раз путь в них пройти», – пролепетала я. «Слушай, я возвращаюсь домой, к работе, у меня будет куча вариантов, чтобы купить себе новые, а тебе еще идти к океану. Тебе они нужнее». Я расплакалась от радости. Тут же скинула свои измученные ботинки, спрятала их в рюкзак. Новые ботинки сели идеально, словно для моих ног были сшиты. Саша проводила меня до выхода из города. Я прозвала ее моим белокурым ангелом пути. На прощанье она мне сказала: «Светлые притягивают светлых, и наоборот».

«Теперь у тебя всегда будут сухие ноги!» – крикнула Сашка вдогонку. Ботинки, кстати, за все время путешествия ни разу не натерли.

Японка. По дороге в Финистерру

В день, когда я дошла до Сантьяго-де-Компостела, я впервые за время похода вышла в социальные сети. Среди вороха других сообщений я меньше всего ожидала увидеть смс от японской девчонки, с которой мы по воле случая познакомились в Лиссабоне в квартире на последнем этаже. Она написала мне, что ее изнасиловал хозяин квартиры, где мы останавливались. Тот самый, который возил меня на мотоцикле за забытым паспортом и готовил нам суп. Девчонка рассказала, что написала заявление в полицию, сдала анализы, также дала интервью в местную лиссабонскую газету, которая работает с криминальной хроникой. Девчонке было скверно, но она никому не решалась об этом рассказать. Поскольку изнасилование произошло во время путешествия, а она иностранка, никто из португальских полицейских всерьез не воспринял ее заявление. Психолог, которого она нашла, начал спрашивать ее довольно формальные вещи о том, была ли она еще когда-то изнасилована, были ли у нее в детстве проблемы с родителями и прочую нечеловеческую ересь, в которой не было ни грамма сочувствия. Я не знала, как ей помочь. Я до сих пор не знаю. Меня не было в квартире в то время, когда это случилось, потому я знаю только ее вариант истории, у меня нет полной картины. Я не знаю, почему девчонка выбрала меня в качестве собеседника. Я чувствовала, что не могу помочь ей психологически вылечить ее травму. При этом я не могла закрыться от нее, сказав, что это не моя проблема. Мы нашли одну правозащитную организацию в Лиссабоне, которая занимается защитой женщин, но и они не восприняли историю всерьез. Порочный круг. Парень по-прежнему принимает гостей на каучсерфе и иногда маячит онлайн в социальных сетях.

Я советовалась с несколькими людьми относительно этой ситуации. Несколько парней сказали, что в этом нет ничего удивительного: если ты едешь путешествовать одна и останавливаешься по каучсерфингу, нужно быть готовой к возможному изнасилованию. Я ушам своим не верила, негодовала и злилась на друзей, которые высказывали такие равнодушные фразы. Давно ли насилие стало чем-то будничным? Что значит – я должна быть готова к изнасилованию, если я путешествую одна? В тот момент я поняла Ницше: «Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?»

Общее движение в сторону неприятия насилия и дискриминации женщин давным-давно начало свое шествие по планете. Даже в Египте и Индии, где женщинам исторически отводятся вторые роли в социуме, активная часть населения стала работать с жителями больших городов, распространяя идею нулевой терпимости к уличным приставаниям и насилию над женщинами. Если общество не остается равнодушно к насилию, показывает резко негативное отношение через законы и их применение, через общественное порицание и предотвращение дискриминации, есть шанс изменить ситуацию в сознании склонных к насилию людей. Вода камень точит.

Когда-то в Испании мужья поколачивали женщин. И женщины терпели. Потом стали обращаться в полицию, а полиция говорила: «Ну закрою я в тюрьме твоего мужа, кто же тебя еще будет бить тогда?». Мол, терпи, женщина. Мужиков нынче дефицит. А что бьет, так ты лед приложи.

А сейчас, если женщину бьет муж, у нее куча защитников: некоммерческие организации, полиция, психотерапевтические общества, бесплатные адвокаты, спонсируемые государством. Лишь бы женщины не боялись и не молчали. Потому что закон наказанием красен. Ситуация с неприятием насилия в Испании поменялась, потому что в СМИ долго про это говорили, и феминистки поработали хорошо, проводя акции, и мужчин стали наказывать по суду. И все это вместе заставило общество изменить парадигму мышления. Кнут подействовал. Но в начале было слово. Слово женщины с синяком, стыдом и скелетами в шкафу, которые она боялась показать, но решилась.

И в Бразилии девчонки продавили эту идею неприятия насилия. Сейчас в Бразилии есть отдельная полиция и закон, защищающий права женщин, а также разные проекты против мачизма.

В России по официальной статистике МВД совершается плюс-минус сто изнасилований в день. Это сто порванных юбок, сто зажатых ртов. Это то, о чем не принято говорить, об этом плачут в одиночку, боясь просить помощи. От этого не заводятся отношения, не создаются семьи, жизни заканчиваются самоубийством.

Наверное, нам, девчонкам, нужно восстать. Смести к чертям эту власть предрассудков, засевшую в головах людей. Поднять бунт против тех, кто возлагает ответственность за изнасилование на самих женщин, ставит на жертвах социальное клеймо. Красивые, сильные и смелые. Такими я нас, девчонок, хочу видеть всегда.

Девчонка из Японии не бросила путешествовать, не перестала доверять людям, даже не удалилась из системы каучсерфа. Она написала книгу и издала ее в одном экземпляре. Для себя самой. Другие не смогут прочесть эту книгу, не разорвав страниц: листы скреплены между собой то сверху, то снизу. Чтобы прочесть эту книгу, самому автору не нужно открывать ее. Она и так помнит слишком много из того, что хотелось бы забыть.

Встреча с Сюзанной

Из города Сантьяго-де-Компостела я отправилась в Финистерру. До эпохи великих географических открытий люди думали, что там заканчивается земля, а корабли, пересекая линию горизонта, падают прямо в геенну огненную. Отсюда и название города, что в переводе означает «конец земли».

Первый день по пути в Финистерру был одиноким. Я шла по лесу полдня и к вечеру вышла в город. В приюте было много ребят с французского пути, они знали друг друга уже около месяца и имели все внешние атрибуты дружбы: собственный язык взаимопонимания, общие шутки, понятные только им, знания о пристрастиях в еде, семейные истории. Я села ужинать за общий стол. Все были милы и радушны, но я не могла избавиться от чувства отчуждения. Я никого там не знала больше одного вечера. За столом сидел еще один аутсайдер, голландка Сюзанна. Она прошла португальский путь, тот самый, от которого я отказалась. У нас завязался разговор, обычный для пилигримов: о прошлом, о будущем, почему пошли в путь и что дальше. Группа, шагающая по французскому пути, не приняла нас в свой тесный мирок, и мы с Сюзанной создали свой. Оставшиеся два дня мы, как неразлучники, шли вместе, обедали вдвоем и ночевали на соседних кроватях.

Когда мы вышли к океану, солнце вышло из-за туч. Облака казались нагромождением перьевых подушек в разноцветных наволочках в комнате принцессы. Температура воздуха была примерно пятнадцать градусов по Цельсию. Мы, не сговариваясь, скинули свои рюкзаки и побежали к океану на своих натруженных от долгой ходьбы ногах.

– Пойдем купаться! – сказала Сюзанна.

– Голыми! – подхватила я.

И мы без раздумья, смеясь, скинули с себя одежду. Купанием наше погружение в ледяную воду Атлантики не назовешь. Казалось, медузы жалили нас под водой. Мы выскочили на берег по ледяным камням, перепрыгивая с ноги на ногу, словно исполняя ритуальный индейский танец, голые, с синими губами, прошедшие в одиночку путь в тысячу километров на своих двоих, радостные, молодые и сильные, соединенные со стихией и бросившие ей вызов.

Когда мы уже оделись и отправились в город праздновать окончание пути на краю земли, Сюзанна меня обняла и сказала: «Спасибо, что поддержала мою идею с купанием. Это непросто – найти человека, который будет поддерживать в странных и опасных идеях. Но реализация их зачастую делает меня счастливее, а мою жизнь – интереснее». Я не сказала ей, что мне тоже порой тяжело найти таких людей, и просто показала ей язык.

Анархисты. Финистерра

Мы вошли в Финистерру и зашли в бар, разукрашенный снаружи в стиле наив. Осьминоги и индийские огурцы, портреты, словно выведенные детской рукой, украшали побелку первого этажа. В баре гремели гитары и барабаны, словно на концерте рок-звезд. Исполнителем был парень в фиолетовом пиджачке, на голове его красовался обесцвеченный ирокез. Из-под пиджачка выглядывала женская сетчатая кофточка с воланами. На тонких лодыжках звезды рока были затянуты до упора тяжелые берцы. А сам он был щуплым и очень пьяным. Так выглядят люди, которые были стопроцентно трезвы последний раз десять лет назад. Увидев уставших путешественников, он бросил микрофон и направился к нам с широко раскрытыми объятиями, спустившись со своей импровизированной сцены, не допев куплета. Так мы с Сюзанной попали в анархистскую коммуну на берегу Атлантического океана.

Коммуна была небольшая, постоянно в ней живет около десяти человек. Несколько музыкантов из Нидерландов, француз, который бросил университет и поехал путешествовать, швейцарец – чем он занимается, я так и не выяснила, немецкая алкоголичка, которую дети выгнали из дома, и еще пара ребят, работающих на кухне. В принципе, особых правил по вступлению в ряды сообщества нет: надо быть приятным человеком, полезным для коммуны в плане привлечения денежных средств или работы в доме. В распоряжении коммуны дом в три этажа на берегу океана. На первом – бар, на втором – ванная, кухня и спальные места для постоянных членов коммуны. Третий этаж под крышей – это место для пилигримов и временных жильцов. Пилигримы могут оставаться несколько дней за пожертвования и купленное пиво и кофе в баре. Нам с Сюзанной досталось царское место на втором этаже с балконом и видом на океан.

Общиной руководит анархист-бисексуал. Тот самый солист рок-группы в фиолетовом пиджачке. В день, когда я уезжала, он нервно разговаривал по телефону с полицией, зажав косячок с марихуаной между накрашенными ногтями. Попрощаться не получилось.

Руководитель коммуны считает, что без политиков и государства мир был бы лучше, по крайней мере, было бы меньше болтовни. Он уверен, что система «одна семья – один дом – один холодильник» изжила себя. Людям необязательно жить в собственном доме: это дорого и скучно, один дом вполне может служить одновременно большому количеству людей, так пространство не простаивает зря. Вещи также могут носиться довольно долго и передаваться из рук в руки после стирки. Даже если выглядят не очень, наготу они все равно прикроют и сохранят тепло, а остальное можно разнообразить аксессуарами. Скорее всего, женская сеточка с воланами именно таким образом оказалась в гардеробе руководителя.

Пилигримы оставляли вещи, которые им больше не нужны, в специальных коробках на втором этаже, кому-нибудь они рано или поздно пригождались. Фрукты и овощи община практически не покупает: руководитель договорился с парой супермаркетов поблизости. Когда у магазинов инвентаризация, ребята из коммуны просто забирали из мусорных баков утилизированные плоды, наполовину испорченные, но годные в пищу. Так и живут.

Обед и ужин общий. Готовят по очереди. Мы с Сюзанной тоже внесли свою лепту и приготовили на ужин огромную кастрюлю борща.

Источников дохода коммуны два: это бар на первом этаже и донации пилигримов, которые остаются там ночевать. С весны по осень пилигримов много и денег хватает, зимой потуже. Народ вечерами устраивает тусовки в баре. После этих посиделок музыканты ложились спать там, где играли, поутру спящих можно было обнаружить по всему дому, в том числе на полу в баре. При всем этом хардкоре народ был очень дружелюбный, и я чувствовала себя здесь в безопасности. По рассказам француза, который бросил университет, летом коммуна еще организует палаточный городок на берегу океана, и пилигримы живут там.

Я подумала, что анархия в таком исполнении матерью порядка точно не является.

Поклонник Сюзанны

Мы сидели с Сюзанной в анархистском баре, неспешно перебрасываясь фразами. Вечер лениво шел своим размеренным ходом, пока в дверях бара не появилась громадная фигура пилигрима. Мужчина, грузный, как два мешка цемента, поставленные друг на друга, замер в дверях. Я увидела, как лицо Сюзанны поменялось за считаные мгновения. Глаза искали точку, на которой можно было бы остановиться, кожа на лице стала белой, руки начали теребить одежду. Ей было страшно, и ее страх передался мне. Я посмотрела на незнакомца, он широко улыбался и шел своей расхлябанной, но уверенной походкой к нашему столику. Сюзанна наконец справилась со своим волнением, надела на себя дружелюбную улыбку, привстала и приветливо обняла нарушителя спокойствия. Он, как ожившая гора, смотрел на нее снизу вверх своими влюбленными глазами, ничего и никого вокруг не замечая. Через несколько минут Сюзанна встала из-за столика и знаком показала мне идти за ней. Я повиновалась.

Только дверь бара была закрыта за нами, Сюзанна стала говорить. «Ира, кажется, мне нужна помощь».

В этом путешествии я слышала многие истории и рассказывала многие. Но эта история была еще незаконченной, живой, она разворачивалась прямо передо мной, и Сюзанна хотела, чтобы я участвовала в ней. «Выкладывай», – сохраняя спокойствие, сказала я.

Оказалось, что Сюзанна – настоящая сердцеедка. Точнее, она влюбляет в себя мужчин неосознанно. Она скорее открыто и добро общается с людьми, и недолюбленные мужчины принимают это за романтическую связь. Высокий пилигрим, вошедший в бар, – один из самых ярых поклонников Сюзанны. Чтобы идти за ней, он изменил первоначальный маршрут, свернул на португальский путь, останавливался в тех же приютах, что и сердцеедка, чтобы больше времени провести с ней. За один вечер как-то он пытался поцеловать ее три раза, после чего Сюзанна встала утром спозаранку, тихо собрала вещи и упорхнула в португальское утро, изменив маршрут. Огромный пилигрим обрывал телефоны, спамил в почту и социальные сети, но нигде не получал ответа. В итоге он дошел до Финистерры и встретил сбежавшую подругу в анархистском баре на краю Земли. Я стала невольным свидетелем этой встречи несколько минут назад. Сюзанна была испугана, она чувствовала, как и я, что история не закончена. Она не разрезала нить, связывающую их с гигантским пилигримом, и он все же нашел способ встретиться с ней.

Кажется, что перестать общаться с человеком очень просто. Уверена, что у каждого человека в жизни была история, когда другой поселялся в сердце без постоянной регистрации, заполняя собой мысли, будоражил сознание невозможностью продолжения, чувствами, у которых нет будущего. Такие люди приходят в жизнь, чтобы научить нас жить здесь и сейчас, они словно возвращают нас на землю, нарушая планы и изменяя маршруты, они следуют своим безумным идеям и не хотят слышать рациональные доводы. Они немного дети, смелые, злые, настойчивые. С ними нельзя строить отношения, но их можно любить. Две разные вещи.

Сюзанне было страшно. Сигаретный дым заполнял ее пустые легкие, создавая иллюзию наполненности, тепла и защищенности. «Ира, я не хочу быть с ним. Я сказала ему, что он не мой мужчина. Но он вбил себе в голову, что у нас любовь, а я просто боюсь отдаться чувствам. Он мне нравится, но я не вижу нас вместе. Зачем он пришел?»

Сюзанна выговаривалась еще какое-то время. Казалось, что она играет в бильярд сама с собой и никак не может загнать ни одного шара в лузу, они бились друг о друга и борта стола.

Я спросила ее:

– Ты боишься его обидеть отказом, потому что он стал тебе дорог?

– Да.

Первый шар упал в лузу. Сюзанна выдохнула.

– Понимаю. Это бывает, когда человек дорог, но не хочется быть с ним как с партнером. Ты и не должна. И он достаточно силен, чтобы принять отказ.

Второй шар отправился к первому. Дальше Сюзанна решила разыграть партию на троих.

Мы вернулись в бар. Большой пилигрим разговаривал с немецкой алкоголичкой. Я подсела к ним, пока Сюзанна вышла прогуляться к океану. Большой пилигрим повернулся ко мне:

– Тебе повезло, что ты встретилась с Сюзанной. Она чудо.

– Согласна.

– Я ради нее изменил маршрут. Я влюблен в нее по уши, она тоже в меня влюблена. Но боится соединиться со своими чувствами. Я искал ее, чтобы поговорить.

– Слушай, ну она же уже однажды сказала «нет».

– Она это сделала под влиянием страха. Я хочу ее переубедить.

– Слушай, ну ты же не ее психолог, чтобы разбираться в хитросплетениях чувств. Она сказала тебе «нет».

– Она любит меня, но боится.

Большой пилигрим завел свою шарманку. Он был похож на Одиссея, связанного по рукам и ногам, молящего отвязать его от мачты, потому что он слышал чудесный голос сирен. Но я была глухим матросом. По крайней мере, от меня разрешения быть с Сюзанной он не получит.

– Прости, я, наверное, не так выражаю свои мысли, я хочу сказать так, чтобы ты меня услышал. Сюзанна сказала тебе «нет». Верно? Не имеет значения, по каким причинам она сказала тебе «нет». Тем более не имеет значения интерпретация причин. Она подкрепила «нет» уходом. Это не игра. Я чувствую, что тебе больно это принять. Но другой человек свободен, им нельзя обладать просто потому, что так хочется, нельзя вытрясти из него взаимность и принудить к любви. Потому что любовь – дитя свободы. Тем более, когда любишь, хочешь человеку счастья, с тобой или без тебя. Для «без тебя» надо много мужества и принятия. Прости, что говорю с тобой об этом. Я представляю себе, как тебе сейчас больно.

Большой пилигрим сник. Его крупные ослабшие локти не справлялись с функцией поддержки туловища, голова впала в плечи, и казалось, что он заплачет. Но он держался. Пришло его время забивать шары в лузы.

Я же при всей внешней невозмутимости чувствовала себя пораженной громом. Я такая же, как он. Не желаю слышать слово «нет». Даже когда факты свидетельствуют об отказе, я хватаюсь за малейший волосок надежды и следую за человеком. Если не физически, то мысленно изменяю собственные маршруты, гуляю в своих фантазиях с избранником по улицам несуществующих городов, разговариваю с его светлым образом, получая несуществующее иллюзорное внимание. Психика не желает принимать слово «нет», а эго хочет владеть тем, что никогда ему не принадлежало. И я прониклась чувством благодарности к этому неудачливому в любви большому пилигриму за ту искренность, с которой он говорил со мной, и за сам факт присутствия в моей жизни, и за иллюстрацию моих собственных разрушающих мыслей.

Сюзанна вернулась за столик. Пилигрим воспрянул. Мы поговорили еще какое-то время об отстраненных вещах. Я отправилась спать, чувствуя, что все слова были уже сказаны.

Утром я пошла провожать Сюзанну на автобус. Перед самым отъездом она сказала мне, что прощание с пилигримом было очень спокойным, без его надрыва, без убеждений в вечной любви и просьб подумать еще раз. Каждый просто продолжил свой путь: она без него, а он без нее. Я была рада такому окончанию еще одной истории. Автобус, увозящий Сюзанну в ее нормальную жизнь, скрылся за поворотом, а я одиноко побрела к океану, рожавшему красное утреннее солнце.

Ночь с бездомными. Сантьяго-де-Компостела

В Финистерре я почувствовала, что мой путь окончен. Пора возвращаться в Севилью.

Я приехала в Сантьяго-де-Компостела около девяти часов вечера. Я думала переночевать в приюте или эпично закончить свой путь ночевкой напротив стен кафедрального собора. Завтра волшебство пути уже не будет иметь силу.

Внезапно я услышала английскую речь за спиной, обращенную ко мне: «Вы ищете место для ночлега?» – Я обернулась. «Если у вас есть палатка или гамак, я могу вам показать одно место на природе. Я сам живу недалеко от этого места в заброшенном доме». Мужчина выглядел интеллигентным бездомным, в шляпе, чистой одежде, с рюкзаком и в добротных походных ботинках, которые выглядели намного лучше, чем мои ботинки-стариканы, в которых я прошла всю Испанию. Я, подчиняясь голосу защитного рефлекса, на автомате вежливо сказала: «Нет, спасибо!».

Я все же склонялась к ночевке в приюте. Он располагался недалеко от выхода из города. Нам было по пути с гостеприимным бездомным, и мы разговорились. Он рассказал, что родился в Испании, долгое время жил в Италии и Германии, знает несколько языков, любит Достоевского и Толстого. Когда-то у него были машина и дом, но машину он подарил, а про дом не захотел говорить. Я сразу внутри себя прозвала его Интеллигентом. Мы зашли в магазин, он купил грибов, сосисок и вина. Я подумала, что он неопасный, а жизнь бездомных всегда была для меня интересна и непостижима. Я боялась и мысленно спрашивала себя: «Ну чего тебе спокойно не живется?». Но все равно пошла с Интеллигентом за город, разделить жизнь бездомных на одну ночь, мужественно сжимая в руке согнутую железную вилку, которую на всякий пожарный стала носить в правом кармане куртки после рассказов управляющей приютом о маньяке-убийце.

Мы шли за город, оставляя собор, домики, площади города, освещенные ночными фонарями, позади. Дорога была узкая для двоих. Я пропустила Интеллигента вперед. Оставлять его позади себя не очень хотелось. Он на чем свет ругал испанских политиков, вышагивая впереди меня. Потом он обернулся, посмотрел мне в глаза и изрек: «А ты очень красивая!». Я подумала, что вот оно, началось. И уже примерялась, куда я ударю своей согнутой вилкой, прежде чем убежать. Я прямо спросила его, стоит ли мне воспринимать комплимент как намек на что-либо? Он в ответ смутился, сотню раз извинился и уверил, что не имел злых мыслей. Просто хотел сказать комплимент. Я разжала руку, и вилка упала на дно кармана.

Через несколько минут в темноте я увидела костер. Когда мы подошли ближе, я увидела десять силуэтов людей, сидящих вокруг него. Мне хотелось убежать, так страшно мне было: ночь, я с каким-то странным мужчиной пришла в поле к людям, которые здесь живут, я не понимаю испанского, я девушка, никто из друзей не знает, где я. Но я не убежала. Большинство из сидящих у костра были мне рады, все говорили по-испански, смеялись и приветствовали русского пилигрима. Наиболее пьяный и старый обитатель города бездомных по имени Пако подошел ко мне и начал по-испански что-то говорить про свои путешествия. Я почти ничего не понимала и стояла, словно парализованная. Он стал по-пьяному обниматься со мной, я не давалась. Напряжение нарастало. Тут из толпы сидящих у костра отделился силуэт, подошел к нам, отогнал Пако мягко и аккуратно, что-то объяснив ему по-испански, и на нормальном английском спросил, как меня зовут. Я выдохнула. Это был французский пилигрим. Он сказал, чтобы я ничего не боялась, все здесь пьяные, но добрые, он уверил, что никто не причинит мне зла. Он посадил меня греться у костра и накормил яблоком. Я немного успокоилась и стала наблюдать.

Напротив меня сидел поляк. Он переехал в Испанию несколько лет назад, работал лесорубом. Потом он устал, ему надоело, платили немного, и он вовсе перестал работать. Он чудно играл на гитаре и губной гармошке, балагурил и прижимался к соседке справа. Соседка справа – Ольга. Босс, как ее все называли, была главной в этом городе из пластиковых пакетов. Выглядела она как ленивец: за весь вечер слова не сказала, вся в сером, мягком, шерстяном, с большими глазами и заторможенной реакцией, наверное, под марихуаной. Француз Джонатан с натуральными дредами. Я слышала истории про него от путешественников: он такой светлый, что другие пилигримы готовы были платить за него, чтобы он оставался с ними в приютах ночевать, но он отказывался, предпочитая спать на улице. Следующим по кругу был мой защитник – француз. В прошлом солдат французской армии, отслужив пять лет по контракту, он купил дом на острове Корсика, там сейчас живет его мама, а сам уехал путешествовать. Сейчас он работает волонтером на тропе: чистит путь, обновляет стрелки, строит мосты. А я думала: кто всем этим занимается? Он не любит спать под крышей и предпочитает спать в палатке, нежели ночевать в приюте. На ту ночь француз уступил мне свой прекрасный горный тент, чтобы я не мерзла в гамаке.

Далее по кругу был итальянский факир. Его родители умерли, и он работает в бродячем цирке повелителем огня. Я видела, как он засовывал в рот горящие шары и крутил огромное подожженное йо-йо. Пако, пьяный старый пилигрим, любил его как родного сына и обнимал больше всех. Самому Пако около шестидесяти лет, последние двадцать лет после смерти сына он ходит по Камино. Его паспорт пилигрима можно было растянуть, как гармошку, таким длинным он был. Он его бережет и очень им гордится.

Рядом с Пако сидел кудрявый испанец, друг Интеллигента. Ничего про него не знаю, больно молчаливый. Также в городе бездомных жил еще один хиппи, я увидела его только утром, он спал в палатке неподалеку.

Все, кроме француза, Босса Ольги и Джонатана, были порядком пьяны, шумны и радостны, насаживали грибы на палки и сыпали сахар из маленьких пакетиков в огонь, наблюдая искры. Ольга то и дело отправлялась в свой пластиковый дворец за едой. Мы жарили хлеб с сыром и делали чай на костре. Мы говорили с Интеллигентом об идее Толстого непротивления злу силой, о Махатме Ганди, об эволюционном и революционном пути развития. Закончив свою мысль о мире, он смачно рыгнул и повернулся к кудрявому испанцу для продолжения дискуссии с ним.

Через час я уже была своя в доску. Меня никто не стеснялся. На меня никто не обращал внимания. Я говорила с Джонатаном о книгах, с французом о его путешествии, о судьбах других жителей этого небольшого городка из веток и пакетов. Я наблюдала за странной дружбой Пако и Факира, ела жареный бутерброд с сыром, пела песни под гитару поляка. Я знала, что запомню эту ночь на всю жизнь.

Утром я проснулась от солнечных лучей, прогревших воздух в палатке, принадлежащей французу. Он отдал мне ее на ночь, сказав, что на улице ему не впервой спать, а мне нужно себя беречь и не простудиться с непривычки. Шпили кафедрального собора вдалеке были окружены солнечной дымкой. Я потянулась, повернулась вправо-влево и увидела рядом с палаткой свой завтрак, аккуратно разложенный на большом листе лопуха. Это были кусочек хлеба, масло, яблоко и немного варенья из киви в пластиковом стаканчике. Я чуть не расплакалась от этой трогательной заботы француза обо мне.

Француз был свободен весь день, мой автобус был только в шестнадцать, и мы пошли гулять по городу. Он рассказал мне, как в Сантьяго-де-Компостела устроена жизнь бездомных. Есть специальное общество, которое организовано католической церковью, которое заботится о них. В городе есть специальное место, где можно мыться и стирать вещи. Он, кстати, с утра сам принял там душ.

В Сантьяго-де-Компостела есть социальная столовая. Бездомный может получить карточку на месяц бесплатных обедов. Тот, кто не смог получить карточку, может поесть там меньше чем за один евро в день. У француза карточка была, и он позвал меня пообедать в этой столовой с ним. Рядом со столовой дежурила полиция. Мы вошли в помещение размером около сорока квадратных метров. В помещении рядами стояли столы, а за ними сидели бездомные всех мастей: мужчины и женщины, молодые и старые, испанцы и иностранцы, с собаками и без. Все они выглядели обычными людьми, таких часто можно встретить в метро, на улице, в кафе. Но что-то выдавало в них отклонение. Я все пыталась понять, что именно было не так. И поняла: они были одеты хорошо, но одежда была с чужого плеча, всегда немного не по размеру, верх и низ могли не сочетаться между собой. И что-то в глазах и теле было не так. Какая-то доля безумия и в том и в другом. Некоторые были невероятно игривые, словно им пять лет, они привлекали к себе внимание как могли: громким смехом, прыжками через стулья, нарочито размашистыми движениями. Кто-то, наоборот, был чересчур заботливым: отдавал соседу свой апельсин или газировку. И почти всех выдавали плохие зубы.

Кормят в этой столовой вкусно и обильно: на обед была большая порция печеных свиных ребрышек, рагу из тушеных овощей, два апельсина, хлеб и газировка в баночке. Завтрак и ужин тоже есть. Персонал в столовой очень приветливый и добрый, как в том монастыре для душевнобольных.

В Сантьяго любой бездомный может получить бесплатную медицинскую помощь и даже зубы полечить за бесплатно. В библиотеке есть выход в Интернет, многие имеют профайлы в соцсетях и много друзей-пилигримов. Остается только место ночлега найти.

Насколько я поняла, быть бездомным в Испании не так уж и плохо и не так уж и тяжело. Я спросила француза, какая у него цель в жизни. Он сказал, что хочет любить каждый день.

Странно, раньше при виде бездомных я в лучшем случае испытывала жалость или злость, в худшем – пренебрежение. Я осуждала их за выбор такой жизни, даже если лично мне они не сделали ничего плохого. Мне казалось, что если я стою выше них на социальной лестнице, моя жизнь стоит дороже. Сейчас я думаю, что глубоко ошибалась. Ценность жизни не может определяться количеством произведенных материальных благ. Она не связана с тем, какую одежду носят люди и как она пахнет. Она даже не связана с радостью или безрадостностью бытия. Ценность жизни – это что-то совсем не связанное с экономическими показателями, чистой рубашкой и местом для жизни. Жизнь ценна фактом существования и своей конечностью. А уж что люди будут делать с ней за определенный промежуток времени – это их дело. Не мне судить. Пренебрежение исчезло.

Я рада, что не испугалась в ту ночь отправиться за город в это странное место и узнала немного больше о жизни бездомных. Среди них, как и везде в мире, есть более и менее счастливые, с желанием отдавать и брать. Они не страдают и не чувствуют себя жертвами судьбы. Да, они ничего в материальном смысле не производят, но и не много потребляют, донашивают одежду за другими, не эксплуатируют инфраструктуру домов и городов, поскольку не пользуются канализацией, светом и водопроводом, не используют энергию машин, фабрик, самолетов. Жаль только, что о зубах они не заботятся.