Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

В моих территориальных передвижениях в путешествии не было логики и рациональных оснований. Поэтому, когда меня спрашивали «почему Бразилия?», самым честным ответом, который устраивал меня саму, был «нипочему». Неужели в жизни события вытекают одно из другого, складываясь в посылки и заключения силлогизмов, а не накладываются друг на друга, как слои фотошопа, не смешиваются, как ингредиенты для пирога, не дублируются, как в зеркале, не умножаются, как математические уравнения? Я не верила в специальные места для духовности и доброты, но верила в деятельность и созерцание. Я старалась быть полезной в месте, где находилась, и искала работу мечты, ведомая инстинктами и предположениями. После тропы у меня было много энергии, и мне больше не хотелось просто путешествовать. Мне хотелось сделать что-то полезное для кого-то, кроме себя. Испания многое мне дала, я ехала в Бразилию, чтобы отдавать.

Бразилией я грезила с детства, поглощая книги о Южной Америке пачками. Она в моих мыслях была страной ведьм, шаманов, бубнов и танцующих людей. Она была одинокой, как вся Латинская Америка Маркеса. Она была опасной своими джунглями, вирусами и бездомными. Она была женщиной с широкими бедрами. Она была кудрявой танцовщицей самбы. Она была Христом – другом Родины-матери Вучетича. Она была жаркой и красочной. Она была целующимися людьми на карнавале. Она была Ниной. Она была мечтой.

Бразилия. Мне хотелось обнять ее всю, узнать ее, как друга, как любовника, как дисциплину в университете, ощутить, как воду в роднике, как снежинку на лице, как прикосновение пера на коже, как абрикосовое варенье на языке. Мне хотелось станцевать с ней, испить из ее рук, видеть ее глазами. Мне хотелось стать бразильянкой, чьи прапрапрадеды были рабами, чьи бабушки собирали кофе на плантациях, мне хотелось, чтобы по моим венам текла кровь индейцев, мне хотелось двигать бедрами в такт местным ритмам, мне хотелось стать кудрявой. Мне хотелось понимать этот шипящий по-русски язык.

Я летела в Бразилию без конкретного плана, без ожиданий, без гарантий. Я была полна стереотипов о кофе, футболе, диких обезьянах, белых штанах, грабежах и мыльных операх. Бразилия день за днем открывалась мне с разных сторон, разрушая стереотипы, показывая себя то заботливой домохозяйкой, то бедной бездомной мамой, которая использует своих детей для попрошайничества. Она распахивала для меня двери дорогих отелей для туристов и водила по переулкам фавелл. Она ласкала и обманывала, опаздывала и торопила. Богатая природа и бедные люди, жаркий север и прохладный юг, шаманские снадобья и аптеки с лекарствами классической медицины на каждом углу, добрые отношения между людьми и неутешающая статистика преступности, политические кризисы и танцевальные мирные протесты. До сих пор я не знаю, поняла ли я ее, но точно знаю, что полюбила.

Чудеса современных технологий. Сан-Паулу

Я прилетела в Бразилию за четыре месяца до Олимпиады. Испанцы не хотели меня отпускать, потому что у меня не было обратного билета. За десять минут до окончания регистрации на собственный рейс я наконец смогла убедить авиакомпанию, что наличие или отсутствие билета – это мой собственный риск, и если меня не пропустит таможенный контроль Бразилии, я просто возьму билет на автобус до Аргентины в режиме онлайн. Авиакомпания сунула мне на подпись бумагу, что она ни за что не отвечает, я ее подписала и отправилась на посадку.

Мой самолет из Мадрида примчал меня в Сан-Паулу первого апреля. Четырнадцать часов в небе рядом с китайцем, который все это время спал с открытым ртом: не переход океана на паруснике, как я планировала, но тоже подойдет. На бразильской таможне, конечно же, никакого обратного билета никто не потребовал. И вот я снова оказалась в миллионном городе, где женщины красивые, как в России, стрит-арт цветет пышным цветом и даже краше испанского, а народ бьет тату чаще, чем бьет в ладоши. А в самом центре города скопление сумасшедших, бездомных, проповедников, бизнесменов создает неповторимую парфюмерную композицию, похожую на смесь свежевыжатого ананасового сока с привокзальным сортиром. Сан-Паулу – как Москва, только жарко.

В Бразилии я не знала никого, кроме Нины. Нина жила в южном городке, в тысяче километров от Сан-Паулу. Я собиралась поехать к ней через несколько дней после прилета. В Сан-Паулу у меня не было друзей. Точнее, еще никто из теплых бразильцев не знал, что они мои друзья. Город встретил меня суетой, шумными дорогами и людьми, которые рады были помочь русской. Никто никогда не мог определить мою национальность. Меня называли немкой, шведкой, голландкой, полькой и даже француженкой. Но никто никогда не говорил, что я русская. В Бразилии русский человек – большая редкость. Некоторые спрашивали меня: «Русские совсем не путешествуют, да?»

Если бы у меня был выбор, в какое время мне родиться, я бы точно предпочла родиться на свет до эры компьютеров, мобильных телефонов и социальных сетей. Когда писать бумажные письма было естественно. Тогда люди знали о жизни только интересующих их людей и делали три фото за всю жизнь: одну в выпускном классе, одну на паспорт, одну на море. Современные средства коммуникации удобны и прогрессивны. Но в вопросах человеческого общения я безнадежно косна и консервативна. Однако социальные сети буквально сделали мое путешествие в Бразилии. Друг через фейсбук познакомил меня с руководителем проектов в Фонде дикой природы. Подруга же познакомила с Патриком, с которым она общается уже два года через приложение для знакомств, при этом они никогда не видели друг друга в реальности и, возможно, никогда не увидятся.

Фонд оказался местом моей работы. А Патрик из приложения для знакомств оказался моим подарком судьбы. Я иногда думала, что эти два года переписки с моей подругой нужны были для того в концепте мироустройства, чтобы мы с ним встретились в Сан-Паулу. Патрик стал ангелом моего бразильского путешествия. Он научил меня говорить нужные португальские слова, когда идешь на рынок, в кафе и магазин, когда нужно попросить помощи. Он меня поддерживал во время переговоров с Фондом дикой природы, возил за город прочь от городской суеты. Он объяснял мне логику бразильских людей, объяснял мне политическую обстановку в стране, рассказывал истории из прошлого Бразилии, что помогало мне понять страну и ее жителей. Ну а я стала мостиком между Москвой и Сан-Паулу, рассказывая Патрику истории из жизни моей российской подруги, а моей подруге рассказывала о жизни Патрика. В век высоких технологий я исполняла свою консервативную роль.

Патрик обожал велосипед. Он тренировался каждый день и участвовал во всевозможных длительных заездах на двести-триста километров без остановки. Иногда Патрик возвращался домой расстроенным, обычно это означало, что вместо запланированных на вечер пятидесяти километров он проехал только сорок. Он не любил бразильские танцы и футбол.

Патрик отдал мне свою гостиную, где я жила в те дни, когда оказывалась в Сан-Паулу. Через неделю нашего знакомства он сделал дубликат ключей от своей квартиры и торжественно вручил их мне. Я работала за его компьютером. Он рассказал коллегам, что у него живет русская девчонка, которая путешествует по миру с рюкзаком. Они очень испугались за него: не украду ли я что-нибудь. Я задумалась. Во-первых, у Патрика в квартире, кроме огромной плазмы и его велосипеда, украсть было нечего. Во-вторых, через суровую бразильскую охрану фешенебельных районов, в одном из которых обитал Патрик, невозможно незаметно пронести плазму. В-третьих, крадут люди, которым чего-то не хватает, поэтому они восполняют нехватку чужими вещами либо деньгами. А у меня всего было в избытке. Мне даже не хотелось, чтобы мне кто-то дарил что-то, потому что это добавляло веса рюкзаку.

В выходные с Патриком мы ходили в парк играть в петеку, бразильскую игру вроде бадминтона, только вместо ракеток игроки используют собственные ладошки. Иногда мы ездили за город лазить по горам и смотреть, как дельтапланы срываются в пропасть, а потом воспаряют под облака. Он мне чуть свой велосипед не отдал, когда я собиралась поехать в Чили. Но планы поменялись, когда я стала работать в Фонде защиты дикой природы.

Однажды я неделю одна жила в его квартире, потому что Патрик уехал на каникулы в Европу погостить у родителей. Он оставил мне свои ключи в качестве сувенира, на память. Кто знает, может быть, они еще сослужат мне добрую службу.

Мне просто не верилось, насколько мир был добр ко мне. Он обнимал меня руками друзей, давал ночлег и еду в домах добрых людей, которые разбросаны по всему миру. Мне не на что было жаловаться. Двери открывались, словно по мановению волшебной палочки, и дубликаты ключей были в моих карманах.

По приезде я прожила в Сан-Паулу неделю. Я исследовала бразильскую кухню, пробовала танцевать бразильские танцы. Параллельно я рассылала сообщения со своим резюме и мотивационным письмом в проекты, которые мне нравились. В ожидании ответов от руководителей я уехала к Нине.

Нина и океан. Итажаи

Ночной автобус привез меня из Сан-Паулу в небольшой город на юге Бразилии под названием Итажаи. Нина приехала за мной на маленьком белом «Фиате». «Ира, ты до сих пор путешествуешь! Это потрясающе». Маленькая, словно игрушечная, резвая машинка везла нас в дом, где жила сама Нина, мама Нины и три собаки, которых взяли из приюта. Трех месяцев разлуки с Ниной как не бывало. С моего лица не сходила улыбка.

Мама Нины встретила меня как дочь родную. Я чувствовала себя дома. Мы ночевали с Ниной в одной комнате, как сестренки, выгуливали собак, обсуждали прошлое и будущее, делились сомнениями, страхами и опытом, ездили на океан и готовили ужины. Нина учила меня португальскому, а я иногда помогала вести уроки английского, выступая живым пособием по разговору, потому что ничего не говорила по-португальски.

Дом Нины и ее мамы – это дом принцесс. Двухэтажный, с высокими потолками и просторными комнатами, мраморными полами, стенами пастельных тонов и занавесками в рюшах. Свет заходил в дом с самого рассвета и покидал его с последними лучами солнца. На первом этаже была школа, где у Нины и ее мамы были отдельные кабинеты. Собаки чувствовали себя полноправными участниками образовательного процесса и во время занятий внимательно слушали объяснения герундия, пассивного залога и подвывали с чистейшим английским акцентом группе «Битлз» во время музыкальных уроков.

Мама Нины также была занята изданием книги об отце Нины. Он был известным певцом и музыкантом. Он погиб, когда Нине было два года. Мама Нины однажды рассказала мне историю любви за чашкой бразильского кофе.

Мама и папа Нины полюбили друг друга с первого взгляда. Небольшой бразильский город на побережье, дорожка вьется через дома, слишком узкая, чтобы два человека могли идти рядом. Высокий парень с кудрявыми волосами, одетый в брюки клеш, с гитарой за спиной, столкнулся лицом к лицу с черноволосой застенчивой девушкой, которая при виде парня на этой небольшой улочке опустила глаза. Пытаясь разойтись, оба делали шаги в зеркальном отражении, сами того не зная, кружась в своем первом танце.

Девушка, наконец, поборов смущение, подняла голову и снизу вверх посмотрела в лицо гитаристу. «Какой дорогой ты хочешь идти?» – спросила она. Он ей ответил: «Твоей».

Через год они поженились и уехали в Штаты. Папа Нины учился музыке, мама Нины – английскому. Они очень хотели ребенка. Когда они вернулись в бразильский город, где произошла их первая встреча, у них родилась девочка, которую через двадцать четыре года я встречу в аэропорту Барселоны и полюблю всем сердцем. Папа Нины стал известным гитаристом, исполнителем собственных песен, мама преподавала английский и продюсировала мужа. Молодая семья ездила на концерты в полном составе, в доме было много музыки, в гости постоянно приходили поэты, артисты и музыканты. Малышке едва исполнилось два года, когда все желтые газеты Бразилии запестрили фотографиями с места автокатастрофы, в которой погиб музыкант. Это был папа Нины.

Все в городе напоминало о нем. Океан, лестница их общего дома, кафе, где они собирались с группой, узкая улочка. Мама Нины больше никого не смогла полюбить. Никогда. Через год мама Нины собирается с духом, кутает маленькую Нину в куртку и штаны и из бразильского лета вместе с дочкой улетает в испанскую зиму. Мама работала продюсером группы, играющей джаз. Группа часто играла в Барселоне в клубе Харлем. Эту историю вы уже знаете.

В один из дней, когда мы завтракали, Нина спросила маму: «Почему ты сегодня так хорошо выглядишь?» «Потому что я скучаю по твоему отцу!» – был ответ мамы Нины. Такие дела.

Наблюдая за взаимоотношениями Нины и ее мамы, я заметила, что дети, рожденные в любви, даже выглядят особенно. В них есть уверенность в себе, ведь мир ждал их появления на свет. Они верят в себя и верят в других. Они, будучи наполненными с самого рождения, могут делиться силой и вдохновением. Нина тоже со мной делилась.

Мы были с Ниной на пляже, который называется Злым. Волны были как лошади. Бешеные, с белой гривой, рвущиеся вперед и бегущие назад быстрой горделивой поступью. Солнце жарило тропическим ультрафиолетом. Я вспомнила, как тонула во Владивостоке, и снова стала бояться океана как силы, которая может разрушать. Вспомнила, как волны накрывали мое тщедушное не слушавшееся тело, а в глазах чернело от недостатка кислорода. Вспомнила, как в голове была звенящая пустота и только две мысли били в виски: «Это действительно все?» и «Маму жалко». Вспомнила, как я чувствовала собственную слабость. Вспомнила усталость на берегу: жива! Такой усталости я никогда в жизни не испытывала: ни до, ни после. Наверное, так устают только младенцы во время родов, находясь на грани жизни чуточку больше, чем на грани смерти. Я вспомнила свою ободранную о прибрежные камни спину.

Но океан, даровавший мне второй шанс тогда, снова манил меня буйством стихии, вызывал меня на борьбу со своим страхом, порожденным незнанием его законов. Бразильянка увидела мои горящие глаза и почувствовала мой страх. «Бояться океана не надо, надо его уважать. Так серферы говорят», – сказала моя бразильская подруга.

Мне очень хотелось побыть на волнах, ощутить их тягучую силу, подъем и спуск гребня, быть накрытой пеной. Но я боялась. Боялась снова бороться с волнами, как во Владивостоке. Но в этот раз не выжить. Подруга чувствовала этот страх и сказала спокойнейшим из голосов: «Пойдем». Мои зрачки расширились, я физически почувствовала выброс адреналина. Как будто сорвался со скалы и летишь вниз, и вот та самая первая секунда срыва… Мне хотелось преодолеть страх. Нина объяснила мне, когда надо заходить в воду, когда встречаться с волной, как пересечь точку, где волны режутся о берег и набирают свою затягивающую силу. Мы зашли в воду.

Я перестала слушать свой страх и слушала голос Нины: «Так, смотри, это большая волна. К ней надо подойти самой. Сейчас, сейчас, скорее». И я шла, ведомая голосом и океаном. «Ныряй», – и я ныряла. «Иди скорее на волну», – и я шла. У меня получалось, но без Нины не получилось бы. Меня все же сбила с ног одна волна. Нина сказала, что это произошло, потому что я не пошла в глубину и осталась на месте.

Мы вышли на берег. Я смеялась как ребенок, и делала колесо на песке, и обнимала Нину. Вечером Нина сказала, что волны действительно были опасными в тот день, но она верила, что мне нужно встретиться со своим страхом, посмотреть в его глаза и оставить его за спиной.

Я думала потом о сбившей меня волне, когда я боялась идти глубже. Наверное, и жизнь такая: она бьет тогда, когда из-за страха не идешь в глубину. Во всех смыслах.

P.s. Хочу, чтобы Нина самостоятельно когда-нибудь прочитала эту главу на русском.

Уроки португальского

Я прилетела в Бразилию, не зная ни слова по-португальски. Заявляться в страну, где английский практически не используют, без каких-либо знаний местного языка было несколько самонадеянно.

В Сан-Паулу ко мне среди бела дня пристал бездомный. Вцепился в мой рюкзак и давай меня за него дергать. Тащил меня, тащил, как дедка репку, но рюкзак утащить не смог, потому что он был застегнут на грудной обхват. Я судорожно стала перебирать в голове испанские слова, подходящие к ситуации, и кроме pasar – «проходи», ничего не нашла в закромах памяти. Тогда я начала благим матом кричать это одно-единственное слово бездомному, пытающемуся забрать мой рюкзак. Уверенный в себе бездомный отлип от моего рюкзака и начал беззлобно хохотать. Я, освоободившись, пошла своей дорогой. Оказалось, что испанское pasar в моем произношении было неотличимо от португальского passear, что означает «гулять с собакой». Интересно, что его так рассмешило?

Португальский был необходим как воздух. Первые уроки мне преподала Нина.

Однажды на уроке португальского с Ниной мы изучали тему семья. Я назвала имя моей тети – Галина. Нина сложилась пополам от смеха. Я не поняла, в чем дело. Она объяснила: Галина по-португальски – это курица и девушка, которая не отказывает мужчинам. Название курицы на португальском навсегда осталось в моей памяти. Когда мне нужно было аккуратно отшить собеседника, с которым мне было неинтересно, я произносила коронную фразу про свою тетушку, и назойливый парень терял интерес, принимая меня за сумасшедшую. Русское имя Федор по-португальски означает вонючка. Гале и Феде, когда они приедут в Бразилию, лучше немного видоизменить имена.

Потом я начала учить язык сама. Я редко останавливалась в одном месте дольше пары недель, потому ни на какие курсы не ходила. Я знала, что все языки держатся на глаголах. Если человек знает много глаголов, он может более-менее порядочно изъясниться с собеседником без знания сложных грамматических конструкций, времен и деепричастных оборотов. Потому я просто учила глаголы, спрашивая своих друзей о контексте их употребления. А также я мимикрировала под собеседника, подмечая новые слова, запоминая их и тут же используя в разговоре, чтобы не забыть. Эта схема изучения отлично работала без просиживания штанов в классах и скучной долбежки грамматики.

Начало работы с WWF. Сан-Паулу – Рио-де-Жанейро

Во время моего житья-бытья в Нинином доме мне ответили из Фонда дикой природы. Путешествия ради путешествия меня не прельщали. За время своего долгого пути по Испании я осознала, что мне хочется быть полезной везде, где я нахожусь. Работа мечты, на поиски которой я отправилась, все еще была не найдена мной. Мне хотелось соединиться с тем чувством, когда делаешь то, во что веришь. Потому в Бразилии мне хотелось найти проект, который мне по-настоящему понравится, независимо от оплаты, и поработать в нем.

Несколько лет я искала в закромах мозга и в запыленных уголках души собственные ценности, спрашивая себя, что я люблю, от чего у меня загораются глаза, что делает меня счастливее, чем бы я хотела поделиться с другими, что за свою короткую жизнь я хотела бы создать или сохранить. Мне было мало хорошо устроиться и сытно есть. Мне хотелось верить в собственное дело, видеть результаты трудов, которые удовлетворяли бы меня в первую очередь. Путем подбора я обнаружила, что у меня есть тяга к природе, к лесам, полям, океану. Мне хотелось знать столпы мироустройства, знать логику приливов и отливов, знать законы роста дерева из семечка и причины круговорота воды. Мне хотелось узнать, как устроен базис. Знание исключительно надстройки в виде правовой системы общества больше не могло меня удовлетворить. Мне хотелось вернуться к истокам, к тому, с чего все началось. У ветра я просила совета, лес был моим учителем, вода пела мне колыбельные. В Бразилии мой план удался. Я работала в природоохранном проекте и чувствовала себя на своем месте.

Никогда не знала, чем занимаются компании, защищающие природу. Я думала, что они организуют спасение черепах, фотографируют белых медведей, которым жарко, и под это дело получают гранты Организации Объединенных Наций, собирают деньги, чтобы построить скворечники. А работники все сплошь зеленые, вегетарианцы, работают на голом энтузиазме, бегают с плакатами в поддержку вымирающего вида обезьян и носят тематические футболки из вторсырья со значком «подлежит переработке». Однако только последний стереотип оказался правдой, и то не все носят.

Мой друг через социальные сети познакомил меня с координатором проектов Фонда дикой природы в Бразилии. И понеслось.

Я покинула милый дом Нины и вернулась в Сан-Паулу, пришла в офис Фонда дикой природы и говорю: «Ну привет! Где тут у вас плакаты с обезьянами лежат? Можно я тоже с вами черепах в океан побросаю?» И мне мой координатор ответил: «Да не вопрос! Мы слышали, ты Камино-де-Сантьяго прошла, а мы как раз маршрут пешеходный делаем через четыре штата: Рио, Сан-Паулу, Парана и Санта-Катарина. Три тысячи километров. Тропа через лес, горы, реки с водопадами, по побережью вдоль океана, пару раз на кораблике на острова, потом назад на континент. Хотим народ к природе дикой вернуть, а то чего они только на пляже сидят, фейжоаду[2] едят и кайпириньей[3] запивают? Если ты с нами, вот тебе футболка из вторсырья!»

Если бы мне сказали, что я буду когда-нибудь участвовать в создании тропы наподобие американских Аппалачей или Пасифик Крест, я бы им в лицо посмеялась. А в итоге в Бразилии я ездила в города Рио-де-Жанейро и Флорианополис, общалась с руководителями национальных парков, готовила с ними маршруты тропы, придумывала систему управления некоммерческой организации, таскала бревна и копала землю. Бразильцы принимали меня с теплом и не хотели отпускать.

Тропа в Бразилии называется Путь Атлантического леса. Проект по созданию тропы я предпочла всем остальным, потому что сама прошла путь Сантьяго в Испании. Этот маршрут дал мне возможность побыть наедине с собой, поразмышлять о важном, отрешиться от суеты, планомерности, режима, выполнения задач, важных для кого-то, но не для меня, расстаться со стереотипами и ожиданиями, прислушаться к голосу интуиции.

Тропа в Испании дала мне время и возможность спрашивать себя и, не боясь осуждения, отвечать на вопросы. На пути мне встречались такие же люди, как я, не боящиеся задавать вопросы самим себе, ищущие. Я видела огромную ценность в таком пространстве и таких встречах. Поэтому мне хотелось создать тропу для других, чтобы жители Южной Америки, да и всего мира получили возможность пройтись по тропе, узнать себя лучше, познакомиться с близкими по духу людьми, проверить себя на прочность и насладиться мощью собственного тела и дикой природой Бразилии. Черное и белое сложилось в Инь и Янь. Жизнь предоставила мне возможность отдать другим то, что я ранее взяла. Круг замкнулся.

После работы в офисе Сан-Паулу я, получив ценные вдохновляющие указания, поехала в Рио-де-Жанейро и Флорианополис.

Встреча с Педро: работа мечты. Рио-де-Жанейро

Моя работа по созданию Пути Атлантического леса началась в Рио-де-Жанейро, где национальный парк Чижука занимает половину пространства города.

Как в самых красивых историях, создание тропы началось с мечты. Двадцать пять лет назад стюард бразильских авиалиний Педро Менезес, влюбленный в Рио-де-Жанейро и походы, задумал сделать пешеходный маршрут, который покажет туристам другой Рио без шума машин, зеленый, с прекрасными видами на город.

В то время не было Интернета, google earth и системы навигации. Потому Педро во время приземления самолета старался запомнить месторасположение ниточек путей, проходящих сквозь океан зелени, а потом по памяти и заметкам в блокноте ехал на своем стареньком мотоцикле проверять координаты путей, которые он увидел с неба, на местности. Каких-то маршрутов вовсе не существовало, тогда Педро, вооружившись мачете, становился первопроходцем, соединяя между собой дороги.

Когда Педро исполнилось двадцать девять лет, он успешно прошел отбор на дипломатическую службу Бразилии. Будучи уже дипломатом и объездив полмира, он написал книгу о том, как должны управляться национальные парки Бразилии, и почему они должны быть открыты для посещения. Однажды мэр Рио-де-Жанейро, прочитав эту книгу, предложил Педро возглавить национальный парк Тижука и реализовать в жизнь описываемое в книге. Педро согласился и реализовал.

Так Рио получил пешеходные тропы к известной на весь мир статуе Христа, горам Сахарная голова и Урка. Народ стал бегать и кататься на велосипедах по лесным тропам и активно участвовать в благоустройстве парка в качестве волонтеров. Тогда же была создана пешеходная тропа, о которой мечтал молодой стюард Педро. Название тропы – Транскариока, что означает «через Рио». Длина тропы сто восемьдесят километров. Тропа полностью обслуживается волонтерами, которые в будние дни трудятся страховыми агентами, врачами, юристами и журналистами, а в выходные облачаются в майки с логотипом Транскариоки, как в доспехи, берут в руки мачете, краски и кисти и обустраивают тропу.

После успеха Транскариоки у Педро и его парковой команды впервые возникла идея большого пешеходного маршрута через Бразилию, потому что в Бразилии есть, что показать. Проект предложили Фонду дикой природы, и он им понравился, да так, что его решили реализовывать.

Мне посчастливилось познакомиться с Педро в процессе работы. Мы размечали тропу в лесах Рио-де-Жанейро.

Об одной из наших встреч хочется рассказать подробнее, потому что она стала последней каплей в наполненном до краев стакане моих раздумий о значении работы в моей жизни.

Педро подвозил меня после заключительного дня работы на тропе. Он рассказал мне свою историю про мечту о большой пешеходной тропе, о том, как основная работа служила задаче реализации его мечты. Сказать, что я была вдохновлена – ничего не сказать. Педро спросил: «Слушай, а кем ты работаешь?» «Юристом», – пристыженно сказала я.

С моей университетской профессией у меня сложились очень противоречивые отношения. Когда я училась, мне нравилось рассуждать о том, как работает система права, читать талмуды законов, изучать своды римлян, дышать пылью библиотеки. Я чувствовала свою принадлежность к чему-то большому, объясняющему, как устроен этот мир. Мы играли в дебаты, студентами ездили по всему миру, общались со всем миром и были влюблены в мир. Университетские годы были хороши.

Когда я начинала свою юридическую карьеру, мне было восемнадцать. В первый рабочий день в американской компании – мечта всего моего курса, куда я с большим трудом устроилась, – меня подвели к квадратному монитору, креслу и телефону. Я поняла, что буду сидеть на цепи телефонной трубки, моей связью с миром будет компьютер, а моя задняя чакра будет редко подниматься, со временем раздастся в стороны, чтобы эффективнее прилегать к кожаной поверхности кресла. Ближайшие тридцать лет пронеслись перед моими глазами: проспекты эмиссии, сделки, ночи в офисе, тонны бумаг, редкие вылазки в отпуск, проспекты эмиссии, сделки, ночи в офисе, тонны бумаг, редкие вылазки в отпуск и бесконечно по кругу. В компании я проработала полтора года, два раза болела ангиной с температурой сорок. Я боролась с собой в надежде полюбить работать юристом по двенадцать часов в день без выходных, но с приличной зарплатой. Не полюбила. Насильно мил не будешь. И компания сама выплюнула меня, разжав корпоративные челюсти.

Я пробовала себя в адвокатуре. Там было интереснее. Мой первый адвокат эксплуатировал меня как мог. Однажды ночью во время работы над проектом он прислал мне легендарное сообщение, которое вдохновляет многих друзей-бизнесменов: «Вы на фронте, и не жалуйтесь. Капитализм – это эксплуатация человека человеком. Пока вы здесь работаете, есть, спать и все остальное вы будете урывками! Я работаю еще больше вас!» В общем, работать на фронте мне не очень нравилось. Я, конечно же, жаловалась. Но этот адвокат стал одним из лучших учителей в моей жизни. Благодаря его отрицательному примеру из меня улетучился дух тирании, и я стала намного мягче с людьми и с собой. Иногда мне даже хочется найти его и сказать ему большое спасибо. Он сделал очень много для моего роста.

После такой головомойки я стала вести самостоятельные проекты в компании моих друзей. Два года моя жизнь была похожа на историю в лучших традициях Эркюля Пуаро: я собирала улики, разгадывала загадки с исчезновением, отказывалась от взяток, вытаскивала протестующих из-под экскаватора и зависала в судах. В общем, вела нормальную жизнь московского адвоката. Что-то получалось, что-то нет. Одно я знала точно: ближайшие тридцать лет в этой профессии я не протяну. Мне нравились приключения, связанные с моей работой, публичные выступления в судах. Но напряжения постоянных конфликтов я не выдерживала, это было очевидно.

Все эти воспоминания пронеслись в моей голове за мгновение, которое отделяло вопрос Педро о профессии от моего ответа.

– Знаешь, как называется ситуация, когда десять тысяч юристов сядут в один корабль, который затонет посреди Атлантики? – спросил Педро лукаво.

– Нет, – с вопросительной интонацией ответила я.

– Это называется хорошее начало…

Мы рассмеялись. В тот самый день я решила, что не обязана больше работать юристом. Объяснение было примерно таким: не хочу и не буду.

И тогда же я поняла для себя, что не существует работы мечты. Есть просто мечта, а все остальное – работа по ее воплощению в жизнь.

Когда я вернулась в Москву после путешествия, мне поступило два соблазнительных по условиям предложения о работе юристом. Я ответила «нет». Не хочу топить корабль собственной жизни с юристом на борту.

Бразильские танцы

В Рио-де-Жанейро я не только работала, но и танцевала. А танцы у бразильцев в крови. На уличном празднике я однажды видела, как малыши четырех-пяти лет, мальчик и девочка, стояли в паре и танцевали под бразильские ритмы, девочка аккуратно поправляла руку мальчика, а мальчик делал поддержки. И, надо признаться, у них недурно получалось.

Рио-де-Жанейро – это круглогодичный парадайз для танцоров. Неделя карнавала в феврале задает инерцию на весь год. Вечеринки на улицах Рио в любой день недели и времени года могут случаться стихийно. Музыкантам жарко играть в кафе, они начинают играть на улице, тут же в переулок подтягивается народ, туда притаскивают свои тачанки на колесах продавцы кайпириньи и кайпиводки, выжимают свежие лаймы в алкоголь, побольше сахара – и коктейль готов. Другие компании молодых людей видят эту вечеринку с другой улицы, они просто мимо проходили, и вот уже компания пополняет ряды танцующих.

Место заряжается электричеством игры, буйства, действа и притягивает все больше народу. Вечеринка превращается в гиганта, который живет собственной жизнью. Кто-то начинает танцевать капоэйру или коко, аранжируя себе однострунным беримбау[4] и пандейру[5]. В кругу танцующих ритм коко появляются свои правила: ты вызываешь одного из танцоров, кто уже танцует в кругу, на своеобразный поединок, где нет победителя, второй танцор уступает, и ты занимаешь его место. Движения похожи одновременно на танец и бесконтактную борьбу. Весь танец коко – это одновременно вызов, баловство, заигрывание в движениях. Круг не размыкается, музыканты играют свои ритмы, зрители поддаются ему и либо танцуют, либо поют, либо стучат, либо хлопают себя по бедрам. Люди соединяются, разъединяются, перемешиваются, исчезают и появляются вновь по законам, известным только богу, умеющему танцевать. Вечеринка отрывисто дышит воздухом островной ночи. Ноздри наполняются парами алкоголя, запахом пота сотен танцующих тел, ароматами кофе, манго и вареного сгущенного молока. Улыбки на лицах сменяются смехом, разговоры – криком, старые музыканты уступают место новым.

Единый организм вечеринки и его сердце – музыка – кажутся бессмертными. Представляется, что ночь будет вечной. Люди никогда не разойдутся. Они будут танцевать здесь, в этом самом переулке, миллионы лет. Поколения будут сменять поколения. Люди, танцуя, будут рожать и растить детей, взрослеть и стариться, танцевать с внуками, появившимися на свет, умирать, но вечеринка никогда не закончится. Набрав бешеный ритм, танцующий гигант взмывает в воздух и поднимается выше и выше. Все танцуют, не касаясь земли, уже на уровне балконов второго этажа. Словно летучий фрегат, он взмывает ввысь к звездам, где притяжение не справляется и не удерживает каждую клетку организма рядом друг с другом, и из облаков вечеринка рассыпается на мостовую одиночными каплями дождя. Сердце вечеринки останавливается, музыканты складывают свои инструменты, незримые связи исчезают, словно никогда не существовали. Переулок пустеет, люди продолжают движение по улице, по которой шли, чтобы на следующем переулке стать частью еще одного танцевального целого. Обожаю за это ночной Рио.

В Бразилии есть свои собственные танцы, там мало танцуют сальсу и бачату, которые первые приходят на ум при упоминании ритмов Латинской Америки. Один из самых популярных танцев на севере Бразилии – это фохо. Пары танцуют очень близко. Через два-три часа после начала вечеринки повернешься вправо – вновь образованные парочки целуются, повернешься влево – тоже целуются. Бразильская кровь горяча, отношения между мужчиной и женщиной не осуждаются ни народом, ни католической церковью. В жаркой стране свобода нравов.

Вернемся к фохо до того момента, как все стали целоваться. Основоположником музыки фохо был Луис Гонзага. Бразильский аккордеонист, влюбленный в инструмент с самого детства. Популярность ему принесла его виртуозная игра в совокупности с незамысловатым сюжетом песен на бытовые темы. Старое поверье говорит, что Луис Гонзага стал популярным, когда начал выступать в национальной одежде, которую носили герои вроде местного Робина Гуда. За это народ его сильно полюбил. В Бразилии, как и в России, не очень любят богатых. В песнях фохо в старые времена пели о быте, сейчас поют о любви, хотя в Бразилии не было ни коммунизма, ни перестройки. В настоящее время фохо особо популярен в Форталезе, но в принципе в крупных городах вроде Сан-Паулу, Бразилии, Рио, Флорианополиса всегда можно найти место, где можно будет научиться танцевать и сходить на вечеринку, причем практически каждый день.

Когда я первый раз шла на занятие, я была готова к варианту урока танцев в России: пятнадцать девчонок, два парня и тренер. Когда я открыла двери школы, глазам своим не поверила: мужчин было значительно больше, чем женщин, и наблюдалась дискриминация – парни платили за урок на сто рублей больше.

Бразильцы везут любовь к фохо за пределы Бразилии, так, в Европе этот танец очень популярен, например в Португалии, Испании, Германии и Франции. Я познакомилась с некоторыми бразильскими танцорами, которые вдохновляют движение в России, дают уроки в Москве и Санкт-Петербурге, привозят с собой бразильских музыкантов и атмосферу танцполов с их свободой самовыражения, отсутствием четких правил и присутствием невероятного драйва. Такой драйв уживается только там, где из социальных танцев не пытаются сделать балет с его четкой системой, как должно и не должно танцевать.

Если бы можно было забрать у страны, в которой побывал, какое-нибудь качество ее местных жителей, я бы попросила у бразильцев умение танцевать.

Поцелуй с родником

С природой можно дружить, как с человеком. К ней можно относиться небрежно, как к прохожему в большом городе, тогда природа будет обезличена, далека и равнодушна. Можно постепенно сближаться с ней, быть осторожным, наблюдать. Тогда есть шанс, что она доверится, постепенно откроет свои тайны, подпустит ближе и разрешит дружить. Лес может стать собеседником и слушателем, вдохновителем и защитником, океан – отцом, что учит и наставляет, глубокая молчаливая река, словно символическая река Сиддхартхи, которую можно пересекать множество раз, станет открывать и закрывать гештальты, лечить душевные раны, обнажать скрытое и защищать от тоски.

К роднику можно питать любовь. Я ощутила это, когда однажды после тяжелой работы по созданию тропы в летний день мы спустились к лесной реке. Я не зачерпывала воду ладошками. Я оперлась руками и ногами об огромные валуны по краям берега, наклонилась к роднику и погрузила лицо в поток, глотнув воды, которая спускается с холмов через лес, камни, скалы. Это был словно поцелуй. Такой нежный, словно целуешь спящего, боясь разбудить. Вода была такой вкусной, словно она текла из России, через русские леса и горы, камни, опавшие листья, пробиралась через песчаные залежи, болота и кочки, забиралась в еловые иглы, проливалась сотнями водопадов, набирая скорость и сбрасывая ее на острых камнях, пересыхая сезонами и вновь наполняясь дождями. Она текла из моего детства, из жестяной походной кружки, из крана нового дома, когда моя семья переехала. Это была вода, в которой видишь отражение себя, неба и склоненных зеленых ветвей, вода, которая сочиняет музыку, вода, вкус которой остается в памяти и стремится к тому, чтобы снова найтись.

Это как влюбленность, как игры с котом, как танец, который танцуешь сам, как сделать колесо, как съесть малину с пальцев, как постучать в окно друга, как заплакать, как обняться после долгой разлуки, как прийти к бабушке, как найти гриб, как пройтись под дождем, как разгрызть леденец, как перышком по шее, как теплый душ, как мама, когда она добрая, как не прочитать чужой дневник, как увидеть океан, как получить долгожданное письмо, как потрогать ладошку ребенка, как играть на барабанах, как случайно попасть на классную вечеринку, как сахарный тростник, как земляничная поляна, как босиком по песку.

Путь к богу простым не бывает. Рио-де-Жанейро

В Рио день дивный такой зачинался. Солнце выкатывалось через зубы гор, как язык хамелеона. Берег был усыпан пластиковыми отрыжками производства, о котором так заботятся люди. Чайки и голуби клевали мертвую, разбросанную по берегу рыбу. Лодки мирно покачивались и скрипели своими мачтами. Большому городу можно простить все: отдавленные ноги, ворованные телефоны на рынках, бездомных, нескончаемую стройку, автомобильные гудки вместо колыбельной, если в этом городе есть море и корабли.

Шум большой воды, смешанный с шумом машин, неотделимые друг от друга, как рис и горох в сказке про Золушку. И бездомные, шарящие по песку в поисках мелочи. Облака, облепившие небо, отделялись от общей массы, как творог от сыворотки, и уплывали к солнцу-хамелеону, чтобы накрыть его своим одеялом.

Христос вдалеке раскрыл свои руки, чтобы обнять весь Рио-де-Жанейро своими божественными объятьями, но так и остался стоять, не реализовав начатую попытку любви, величественный камень.

Несмотря на то что с Педро во время работы над тропой мы видели Рио с ракурсов более удачных, чем обзорная площадка у подножия статуи, стереотипное мышление подсказывало, что нельзя уехать из Рио-де-Жанейро без посещения этой самой туристической достопримечательности.

Путь к статуе, Корковадо по-португальски, можно преодолеть на канатной дороге, на маршрутном такси и на своих двоих. Простые пути меня не прельщают, потому я выбрала путь на своих двоих.

Мы шли по автомобильной дороге-серпантину к статуе Христа с польским физиком под проливным дождем примерно два часа. Попадание под тропический дождь равносильно попаданию в промышленную стиральную машину: вода льется со всех сторон. Нет ни одного шанса остаться сухим, если на тебе нет дождевика и сапог. На физике они были, он все просчитал заранее. На мне – нет. Я вымокла до нитки уже через час дороги. Кеды хлюпали, вода обтекала тело, подверженная закону всемирного тяготения, ручьями стремилась к земле, воспринимая мою фигуру как препятствие на пути к осуществлению круговорота в природе. Дождь и ветер не прекращались. Я спросила физика: «Скажи, теплее под дождем будет в мокрой одежде или без одежды?» Физик задумался и ответил: «В мокрой одежде». Я стянула с себя майку, выжала ее и надела снова, повторяла так несколько раз по дороге, волокна ткани быстро впитывали в себя небесную водицу. Каково было наше с физиком торжество, когда, дойдя до последнего этапа, мы обнаружили, как билетеры закрывают кассу. Пока мы поднимались, город затянуло туманом, и Христа нельзя было увидеть на расстоянии вытянутой руки. В тот момент мне очень хотелось обнять обогреватель и никогда не размыкать рук. Мы вернулись вниз бегом. Обогреватель а-ля натурель. Христос испытывал мою веру.

И уже через неделю я снова отправилась к Корковадо вместе с красивым высоким экологом. Я думала про моего спутника: «Как можно быть таким красивым?» Сошедшая картинка с греческих фресок, ожившая статуя Давида. С правильным носом, кудрями, обрамляющими лоб, насупленными бровями. Врубелевский демон сидящий, не злобный, но мятущийся, сомневающийся. Холодный, знающий о своей красоте, серьезный и какой-то страдающий от своего знания. И старый внутри. Как непросто ему общаться с нами, малышами, ему, двухметровому греческому полубогу. Тяжело этой упавшей звезде на земле, как бы ни улыбался.

Мы поднимались с ним к Христу сквозь деревья и скалы вверх-вверх пару часов по тропе, созданной Педро Менезесом в его бытность работы руководителем национального парка Чижука, выпив несколько литров воды. Мы карабкались, цепляясь за корни деревьев и обнаженную скалу. Бразильское солнце, хоть и зимнее, обливало нас подогретым апельсиновым соком. Последний, человеческий кордон к статуе Христа мы так и не преодолели. Эколог, этот врубелевский демон, в современном мире пользуется пластиковой картой, как и я. Билетеры не принимают карты на высоте из-за отсутствия интернет-сигнала. Все нелегальные лазейки наверх были закрыты. Да и Христос, наверное, не поощряет нелегальные пути к нему. Или Корковадо испугался конкуренции с ожившим греческим полубогом?

Так до статуи Христа я и не дошла, потому что не нужно идти на поводу у стереотипного мышления.

Флорианополис – город-сказка

После успешной работы в Рио я отправилась во Флорианополис. Он расположен на острове в двух тысячах пятиста километрах на юг от Рио-де-Жанейро. Это один из самых красивых городов Бразилии. Летом здесь на одного постоянного жителя города приходится несколько туристов из обеих Америк. Дикая природа и цивилизация здесь сосуществуют в гармонии. Например, рядом с большим торговым центром в речке живут аллигаторы и цапли, над дорожными развязками высятся синие горы, в которых застревают облака, на пляжах запросто можно увидеть дельфинов и черепах. Серферы иногда спасают пингвинов, которые из-за уменьшения ледников Антарктиды теряются в водах Атлантического океана и доплывают до Бразилии голодные, уставшие и полумертвые. На скалах нудистского пляжа расположены древние рисунки индейцев, значение которых разгадывают до сих пор.

Прямо посередине острова есть две пресные лагуны, соединенные небольшими натуральными каналами с океаном. На берегах лагун живут потомственные рыбаки. Если у рыбака рождается сын, он сажает дерево с особой древесиной. Когда сыну исполняется восемнадцать, вся рыбацкая деревня рубит это дерево и делает из него первую лодку для молодого рыбака. В общем, не город, а сказка.

Я поселилась на фазенде недалеко от рыбацкой деревни. Хозяин фазенды приобрел четырнадцать гектаров пустынной земли недалеко от озера. Предыдущие хозяева вырубили лес и продали его, земля не плодоносила, ручьи пересохли, животные покинули это неблагодатное место. Хозяин стал терпеливо восстанавливать землю. Он относился к ней словно к собственному ребенку: ухаживал с вниманием и уважением, ничего от нее не требовал ни урожаев, ни быстрого восстановления, лишь бы только земле было хорошо. Хозяин использовал принципы перманентной культуры: не вспахивал землю, не использовал и до сих пор не использует химические удобрения. Хозяин дружил с индейцами, они тоже подсказывали способы восстановления поврежденной земли.

Хозяин наблюдал рост деревьев, которые со временем давали тень кустарникам, а кустарники – траве. Когда стали плодоносить деревья, вернулись птицы, а за ними животные. Обезьяны стали качаться на лианах, змеи стали ползать в густой траве, пчелы опыляли цветы, речка зажурчала прямо посередине фазенды, создавая запруды. Земля, окруженная заботой без ожиданий, воспрянула и стала творить чудеса, одаривая хозяина своими подарками в виде листопадов, журчания реки, ягод малины и треска растущего бамбука. Хозяин построил из камней, упавших со скал, два дома: один для своей семьи, другой для помощников – и стал учить всех желающих в обмен на работу способам восстановления земли.

Дом для помощников был похож на мультяшный трехэтажный дом с окнами в форме перевернутых ромбов, стеной для скалолазанья, с ротой бамбуковых кроватей на втором этаже и винтовой лестницей на третий, где расположилась маленькая комната под крышей с огромным окном. На черепице крыши росли цветы бромелии и кусты.

На первом этаже дома располагались кухня, столовая и комната, в которой жила семейная пара волонтеров. Второй и третий этаж были в моем распоряжении.

Я обосновалась в комнате под крышей. Если задрать голову вверх, можно было увидеть необработанную черепицу и балки, составляющие конструкцию крыши, потолка не было. И мне это очень нравилось.

До путешествия я все пространства, в которых жила, воспринимала как временные. В путешествии же все поменялось: каждое место, где я находилась, ночевала, обедала хотя бы один день, я стала воспринимать как свое собственное. Поэтому я стала заботиться о том, чтобы пространства вокруг с моим приходом становились уютнее. Я сделала сорок журавликов и два кораблика из оригами и повесила их. Каждый раз, когда я смотрела вверх, я могла наблюдать за тем, как они закручиваются в воздухе, паря под крышей. Я расклеила по стенам ретрооткрытки с видом Бразилии шестидесятых годов и наполнила комнату дымным медовым и успокаивающим ароматом дерева пало санто, в кокосовую скорлупу с водой я опустила несколько розовых соцветий.

Каждое утро я просыпалась с пересвистом птиц саракур, смотрела, как журавлики парят в высоте, вдыхала день и выдыхала ночь, шлепала босыми ногами по дереву винтовой лестницы, спускаясь вниз, готовила завтрак вместе с бразильскими женщинами в тишине предрассветных часов.

Когда завтрак был готов, вся фазенда оживала в мгновение, словно оркестр по взмаху дирижера, как только я звонила в колокол. В доме хозяев старая донна заканчивала расчесывать свои восьмидесятидевятилетние кудри и вставляла челюсть, готовясь выйти в свет, хозяин дома клал последний мазок масляной краски на холст, хозяйка дома останавливала швейную машинку, делая два заключительных стежка на ткани брюк, другие волонтеры возвращались из стойла для лошадей, скрипя ободками ведер. Собаки, выпущенные из ночного плена, со всех ног бежали к мультяшному домику. Вся фазенда собиралась вокруг большого стола, люди брались за руки, благодарили солнце, дождь и землю за возможность прожить еще один день и приступали к еде.

Потом каждый занимался своим делом: работал в саду, на кухне, в мастерской. Я иногда помогала в деревне, но в основном ездила в город. Там я работала в офисе, покупала сладости и сырный хлеб для других волонтеров, вечером ходила на занятия по танцам и встречалась с бразильскими друзьями. С заходом солнца я вновь возвращалась на фазенду. Жизнь была очень простой и размеренной, каждый день был похож на любой другой, и впервые в жизни мне это нравилось. Я делала проект, в который верю, обо мне заботились, я чувствовала себя приземлившейся после долгого путешествия в небе, ветер переносил меня в разные части мира, и мне, наконец, можно было почувствовать землю. Я радовалась всему, что происходит со мной.

Работа во Флорианополисе

Я приехала во Флорианополис, чтобы начать строительство Пути Атлантического леса со стороны юга. Во Флорианополисе на первоначальном этапе работа над созданием Пути Атлантического леса велась в основном в офисе. Мы готовили бумаги для национальных парков и чиновников, собирали информацию об истории троп, назначали встречи с подрядчиками, пили бразильский кофе во всех природоохранных ведомствах города и просили, словно шаманы, индейских богов быть благосклонными к нашим трудам. Когда имеешь дело с бюрократической машиной Бразилии, начинаешь верить в индейских богов.

Тропа проходила долгие этапы согласования. Мы ходили на встречи, рассказывали об идее, озвучивали бюджеты, где нужно, улыбались, где нужно, принимали серьезный вид. А в сердцах теплилась надежда на положительный ответ. И он был получен. Мы с экологами Флорианополиса хлопнули в ладоши, поблагодарили индейских богов, закупили цемента, бревен и краски и, закатав рукава, вышли работать над созданием тропы.

Путь Атлантического леса пересекает Флорианополис с севера на юг. Здесь было много троп, не соединенных между собой. Кроме того, многие маршруты из-за гористой местности и мягкого грунта были подвержены сильной эрозии. Мы соединяли тропы в один путь и останавливали эрозийные процессы. Для этого мы с помощью системы дренажей меняли водные пути на маршрутах, заставляя дождевую воду уходить в лес, не скапливаясь на пути. Также мы делали каменные и деревянные ступени, чтобы путешественникам было удобнее ходить. Ступени тоже замедляли течение воды, что снижало вероятность эрозии.

Работа во Флорианополисе физически была намного сложнее, чем работа в Рио. Мы поднимали в горы большие камни и бревна, рыли землю и рубили засохшие деревья, используя их как строительный материал для ступеней.

Бразильские мужчины удивлялись, откуда в девчонке столько силы. Я смеялась и говорила, что русские очень сильные из-за гречки. Мне было радостно чувствовать силу собственные руки и ноги, покрываться испариной, поднимая в гору тяжелые бревна, пачкаться землей, копая дренажи. После дня работы на тропе я входила в мультяшный домик уставшая, чумазая, разящая потом и совершенно счастливая. Почему? Потому что знала: я могу. Потому что мне хотелось быть сильной и направлять силу на созидание. Потому что тело просило тяжелой работы. В офисе я чувствовала себя тридцатипятилетним Ильей Муромцем, который вот-вот спрыгнет с печи.

Тяжелый физический труд окупился сторицей, когда путешественники, проходящие по тропам, говорили нам слова благодарности. Если вечер заставал нас за работой, мы садились на вершине холма и смотрели, как солнце тонет в лагуне, чтобы завтра снова ожить. После трех дней сильного дождя мы увидели, что дренажи работают отлично и тропа больше не разрушается. Это придавало сил. Работа приносила удовлетворение, потому что изменения были видны сразу, они совершались нашими руками.

Тропа вилась змейкой через лес, по холмам, по песку километровых пляжей, открывала путешественникам глаза и сердце. На кораблике нужно было переправиться через озеро. Безбрежный океан открывался перед путником, заросли европейских сосновых, заполонивших Флорианополис, осыпали свои пожелтевшие иглы, птицы, взлетавшие из зарослей кустарника, запросто могли задеть крылом по щеке. Красный мох на деревьях, словно ожоги, возвещал о чистоте воздуха, родники несли свои воды, утоляя жажду усталого путника. Путники проходили мимо скалы в виде каменного дракона, покрытого лесом, разлегшегося на пляже, а морда его с висящими ушами-скалами погружалась в океан.

Я оказалась в нужное время в нужном месте, поющей в унисон с самой собой, людьми и природой. Везде вовремя. Тогда прекратились вопросы о поиске смысла жизни, действия совершались легко, без внутреннего сопротивления и излишних размышлений о верности или ошибочности пути. Это состояние стало настолько естественным за время работы над тропой, что к прошлому состоянию смятения возвращаться не хотелось ни под каким предлогом.

Письмо капитана

Однажды после трудового дня на тропе я открыла электронную почту. Во входящих маячило сообщение от капитана, с которым мы расстались в Гибралтаре, не найдя общего языка. Надо признаться, во время ухода с корабля я чувствовала себя отверженной: не такой, неправильной, недостойной. Несмотря на последующие успехи и доброту людей, я по-прежнему чувствовала неполноценность в связи с тем, что я не смогла сработаться на лодке и была отправлена восвояси. Конечно же, я работала над собой. Это позволило мне не бояться начинать новую деятельность, но где-то на подкорке пикало: не такая, не такая, уволить, уволить. Наверное, этот ужас сродни первобытному страху быть выкинутым из стаи. Не прокормишь себя, род не продлишь и сдохнешь на морозе. Вероятно, поэтому мы сильно переживаем из-за расставаний и увольнений.

Я с сильно бьющимся сердцем открыла письмо. Сообщение передавало мне добрые слова капитана. Текст его был примерно следующий: «Ты все делаешь классно. Продолжай в том же духе. Я вернулся в Торонто. Когда соберешься приехать в Канаду, ты будешь желанным гостем в моем доме». Сначала я подумала, что капитан ошибся адресатом. Я написала ему письму с вопросом: «Вы уверены, что направили сообщение правильному человеку?» Капитан ничего не отвечал.

Я задумалась. Такая оплошность с адресатом не может случиться у капитана, брокера, который играл на бирже, как бог, деньгами своих клиентов. У капитана, который был доктором математических наук. У капитана, который просил удалить фотографии, где есть хоть тень его улыбки, потому что он всегда был очень серьезным. Такие люди не делают глупых ошибок.

Возможно, у него тоже произошла переоценка собственных действий. Этому несентиментальному мужчине наверняка было непросто протянуть трубку мира своему бывшему моряку, который по национальности, жизненному опыту, статусу, возрасту и социальному положению отличался от него. Некоторые, например, никогда не извиняются перед своими детьми, считая себя априори правыми. И тут капитан смягчился. Я отправила ему осторожное письмо, где благодарила его за тот опыт, что он мне дал.

Капитан, несмотря на наши размолвки, действительно нравился мне своим обстоятельным подходом к подготовке корабля. Мне нравилось его уважительное отношение к людям. Он был хорошим учителем навигации, довольно терпеливым. Да, не самым открытым и довольным человеком на свете, но не мне в него кидать камни. Даже после ухода с корабля у меня не было претензий к нему. Было только ощущение собственной неполноценности.

Капитан ответил, что иногда обстоятельства не соответствуют нашей натуре. Но это вовсе не повод думать, что с нами что-то не так. Иногда мы пытаемся вставить шар в отверстие квадратной формы. Вот и все. А со мной все в порядке, и он действительно будет рад видеть меня у себя в гостях.

Мне даже дышать после этого сообщения стало легче. Словно какой-то зажим в теле расслабился и дал свободу движениям. Я хочу быть частью стаи, не хочу отвержения и голодной смерти. Капитан своим сообщением словно по-отцовски сказал: «С тобой все в порядке. Иди и живи». Я послушалась его совета. На следующее утро я проснулась и с новыми силами продолжила делать Путь Атлантического леса.

Животные Вообразилии

Помню учебник географии седьмого класса с невиданной природой других континентов. Мне этот учебник казался фантастической книгой. Животные были совсем не похожи на тех, что я видела в краеведческих музеях родного города, что неудивительно. К тому же зачем знать про расположение стран и городов, в которых я никогда не побываю? В то время я не знала лично ни одного человека, который бы путешествовал за рубеж. До соседнего города-то не каждый добирался. Мой мир тогда был очень мал: 5 километров набережной вдоль Волги, лес да горы, школа и редкие лыжные походы. Потому рассказы про Бразилию были для меня на одном уровне реальности с «Марсианскими хрониками» Рэя Брэдбери. Когда я добралась до Бразилии, поняла, что учебник географии седьмого класса не обманывал насчет богатой фауны Южной Америки. Может быть, и на Марсе побываю, проверю предположения Рэя.

Встречи с животными Бразилии у меня происходили нежданно-негаданно.

Аллигаторы – жакаре – в Бразилии живут в реках прямо в городах. Во Флорианополисе я видела одного рядом с супермаркетом. Только я стояла с открытым ртом, остальные прохожие даже внимания не обратили. Ничего необычного. В одном из парков Флорианополиса живут два крокодила по соседству с черепахами и утками. Цапля в этом парке более опасна для аллигаторов, чем аллигаторы для цапли. Им до нее дела нет, а вот эта цапля-тиран съедает яйца аллигаторов, и малыши-крокодильчики не могут уродиться который год.

Туканы, обитающие в восстановленных лесах фазенды, обожали плоды карамболы, как и гуси, как и я. Мы были вечными конкурентами. Сначала тукан – птица из нарисованного мира, словно раскрашенная красным и желтым фломастером, клевал плоды, висящие на дереве. Некоторые фрукты падали на землю. Их подъедали гуси. Уже потом я. Третье почетное место.

Однажды я очищала дерево вишни, растущее рядом с домом, от бромелиевых и нашла на ветке кожу ядовитой змеи. Стала бояться выходить на улицу.

Ночью шла через эвкалиптовый лес, подумала, что попала в первую часть Гарри Поттера, и через пять минут с одного из эвкалиптов на землю спустилась сова. Мистика.

Ехала по городу на велосипеде и увидела огромных сурков – капибар – на газоне, чуть с велосипеда не упала. Они были мокрые после купания, с зализанными прическами, как у молодого Элвиса Пресли.

На берегу океана были разбросаны маленькие черные высохшие кармашки, из них ранее появились акулята. Забрала один с собой на память.

Грифоны-падальщики огромной толпой ели крупную мертвую рыбу на берегу. Очищали океан от мертвецов.

Обезьяны в Рио как из мультфильма «Мадагаскар»: интересовались часами одного из волонтеров.

В одном из бразильских городков пешеходная туристическая тропа приводит в пещеру с летучими змеями.

У китов в сентябре начинается сезон миграции, и они проплывают мимо берегов Флорианополиса, бьют хвостами о синь поверхности воды и играют, выпрыгивая из океанской толщи.

Голографические бабочки размером в две ладони присаживались на голову и плечи, совершенно не боясь меня.

Меня в лесу Рио однажды укусили примерно сорок диких ос. Ноги саднило, и они были опухшими примерно неделю.

Огромная черепаха в порту Рио на секунду показала мне свой столетний панцирь и скрылась в толще воды.

Интересно, если бы животные умели писать книги, стали бы они описывать восторг от встречи с человеком?

Женский клуб

На фазенде во Флорианополисе, где я обитала во время строительства тропы, начинался курс пермакультуры. В наш небольшой домик должны были съехаться ребята со всей Бразилии, чтобы научиться жить в гармонии с природой и работать на земле. На кухне было много работы, и хозяйка фазенды вызвала на помощь свою маму, которая сорок лет проработала поваром в бразильском ресторане.

Ее звали донна Маристелла. Я впервые повстречалась с ней на кухне во время приготовления обеда. Она была дородная, с большим животом и крупными грудями, словно та самая малютка Баубо. У нее был талант оказываться во всех местах одновременно. У плиты она ворочала гигантские кастрюли, в которых булькало ароматное варево. У стола она резала овощи идеальными кубами большим ножом. Возле двери она, в пару и чаду горячих ароматов, стирала со лба пот и натягивала передник на полный живот. В противоположном от плиты углу кухни она, нагибаясь к полу, разжигала печку, надувая свои круглые щеки. Она мыла, скребла, чистила, посыпала, месила, жарила, выгоняла любопытных кур из-под стола и снова возвращалась к булькающим вулканам кастрюль. Она была той самой пузатой богиней, не просто олицетворяющей плодородие, но творящей его собственными руками, готовящая кушанья для каждого голодного, большая и спокойная, как кит.

Я стала ее подмастерьем на кухне: чистила ведра картошки, коптила газовой плитой, мыла сто тысяч грязных тарелок, мазала большие противни топленым маслом, месила хлеба, варила кофе и готовила бразильские блюда. Кухня ходила ходуном, когда мы готовили. Солонки и перечницы плясали канкан, масло разливалось блестящей пленкой по поверхности теста, листья салата, словно опахала, летали в воздухе, помидоры, спагетти, картофель кружили хороводы, словно русские дети на Новый год, грязная посуда, прокатившись на карусели моих рук, становилась чистой, лава кипящих супов проливалась сквозь жерла вулканов-кастрюль. А донна Маристелла в это время рассказывала на португальском истории из своей юности, нашептывала бразильские сказки, шутила самые безбожные шутки, а я смеялась так неистово, что с утра можно было никого не будить – все просыпались от моего хохота.

Мужчинам в нашем тесном мирке было не по себе. Когда кто-нибудь из них случайно заходил на кухню, он чувствовал себя не в своей тарелке: разговоры прерывались на полуслове, мы заговорщически переглядывались с пузатой богиней и терпеливо ждали, пока непрошенный гость покинет оккупированную нами территорию. В присутствии донны Маристеллы я начинала глубже дышать, громче смеяться и тоньше чувствовать. Ее опыт 74 лет, знание жизни во всей ее полноте, бедности и богатстве, радости и тоске, приобретениях и утратах обитал в морщинках на ее лице, в мастерстве ее рук, в крупном теле, рожавшем огромное количество раз. Она обладала даром работать без устали сутками напролет. Ее появление на кухне сопровождалось возгласом: «Пришла». Мы здоровались, хлопая друг друга по бедрам, и начинали наше колдовство. Когда она готовила пироги, она счищала с противней сладкие крошки и приберегала их для меня, никому не разрешая ими лакомиться, зная о моих пристрастиях.

Моя жизнь казалась краше после каждого дня, проведенного с донной Маристеллой. Она облегчала душу всеобъемлющим принятием, отсутствием запретных тем, осуждения и понукания. Эта простая женщина, никогда не бывавшая за границей, воспитавшая пятерых детей, была грациозна и сильна своим внутренним огнем, который горел в ее теле. Она словно вышла из мира духов, где есть люди-деревья, люди-птицы, люди-звери. И она была медведицей, главой и хранительницей рода, плодовитой и сильной добытчицей, но при этом игривой лакомкой, любящей мед. Она пробудила во мне дикость, самость, творческое отношение к повседневности. Она вернула мне веру в собственное предназначение и красоту движения по своему собственному пути, разрешила мне интуитивно следовать через темный лес предрассудков и непонимания.

Однажды к ней в гости приехала одна из ее многочисленных внучек. Она пришла на кухню, когда мы с донной Маристеллой готовили обед, и начала с нами играть. Донна Маристелла отгадывала загадки внучки с изобретательностью ученика математической школы, одновременно помешивая шкворчащие на плите бобы, вымешивая тесто для порции нового хлеба и расщепляя дрова для печки. Вечером мы ушли с ее внучкой купаться на озеро и вернулись после ужина. По возвращении мы нашли огромный кокосовый торт, который богиня сделала, пока мы прохлаждались на озере. Рядом с тарелкой торта в большой чашке, накрытой тарелкой, лежали крошки, которые донна Маристелла заботливо собрала для меня с противня.

Донна Маристелла покинула фазенду раньше меня. Ресторан ее уже очень заждался. Когда мы прощались, то в нас обеих не было ни тоски, ни печали, и наши животы сотрясались от смеха.

Неудавшийся бразильский мачо

Я пришла танцевать фохо в один из баров Флорианополиса. Публика была прямо как на подбор. Парочки – они весь вечер будут танцевать только друг с другом. Мачо – они пришли пообниматься-поцеловаться. Стареющие мачо – они рассчитывают минимум на объятья. Танцоры – они выискивают в толпе тех, кто сможет повторить все па из программы экзамена по социальным танцам и вовремя потянуть носочек. Не умеющие танцевать жались в уголке и пытались запомнить движения. Пивные любители сжимали холодные банки дешевого, словно разбавленного водой, бразильского пива. К полуночи все заняли исходные места на танцполе, у барной стойки, за столами, в уголочках. Через час все смешаются, и сам черт не разберет, кто есть кто.

Я танцевала со стареющим мачо, парочкой танцоров и неумех. Мне было так весело, что улыбка начиналась где-то в районе селезенки, заполняла легкие, пружинила диафрагму, поднималась к горлу и выплескивалась на лицо выражением всепринимающего довольства собой, местом, где оказалась, происходящим вокруг сейчас, вчера и завтра.

В такие дни от мужчин я только отбиваться успевала. Они слетались, как пчелы на мед, увидев довольную девушку, которую не нужно делать счастливой, потому что она сама с собой счастлива. В тот вечер было то же самое: без разговоров отшила одного неумеху, остановила танцора, не дала себя поцеловать молодому мачо. У барной стойки стоял большой красивый темнокожий парень с копной кудрявых волос и наблюдал за моими сражениями. Губы у него были как две подушки. С ним я даже заговорила. Он был учтив, не в пример назойливым шмелям. После вечеринки он вызвался меня проводить до отеля. Ну, думаю, пусть проводит. Лицо доброе-доброе. Он протянул мне свою визитку. Парень-ветеринар экзотических животных: змеям дырки в зубах лечит, лягушкам банки ставит и крокодилам уколы делает. И нет бы ему остаться таким же учтивым и приятным молодым человеком. Но он тоже решил меда русского искушать. И своими огромными губами уже потянулся меня поцеловать. Я сказала ему такое отчетливое португальское «Нет. Я не хочу». Он обиделся на меня, как малышок, которому мама мороженое не купила, надул свои губы, которые занимали уже половину лица, и сказал обреченно: «Ну почемуууу?» Я спросила его: «Малыш, сколько тебе лет?» Он ответил: «Двадцать восемь». Я сказала: «Врешь! Судя по надутым губам, тебе четыре, ну, может, четыре с половиной». Громко рассмеялся.

Он проводил меня до отеля, и на ресепшене от него на чистейшем португальском я услышала: «Комнату на двоих». Я чуть не упала от проснувшейся наглости. Помахала ресепшионисту головой: мол, не надо на двоих. Взяла телефон пупсика и сказала, что созвонимся. Конечно, не позвонила. Пусть дальше лягушкам банки ставит.

Вчера – это история, завтра – загадка (или позволяю себе быть)

Я спокойно и размеренно жила во Флорианополисе на третьем этаже в комнате под крышей, пока на фазенде не появился он. Знающий все растения на свете, разбирающийся в посадке лесов, строящий дома по всему американскому континенту двадцатилетний аргентинский путешественник, который проехал всю Южную Америку от Эквадора до Бразилии, зарабатывая деньги жонглированием пятью мячами. Такого выскочку свет белый не видел. Высокий, как дерево жаботикаба[6], в растянутых свитерах и драных ботинках, с мягкими, как лесной мох, кудрями и дредами до поясницы, он улыбался, как могут улыбаться Будды или нахалы, показывая всему свету свои щербатые зубы, стягиваемые брекетами.

Этот аргентинец занял угловое место на втором этаже мультяшного домика, медитировал два раза в день, говорил исключительно на португальском и не обращал на меня совершенно никакого внимания.

Через неделю после его приезда голод свел нас вечером на кухне мультяшного домика. Я безуспешно пыталась говорить о чем-то вечном на португальском и наконец сдалась. «Ты говоришь по-английски?» – спросила я. «Да», – ответил он. Я разозлилась. «Слушай, ты здесь уже неделю живешь, знаешь, что у меня плохой португальский и даже виду не подал, что можешь говорить со мной на английском», – возмутилась я. «Тогда ты не пыталась бы говорить на португальском», – ответил он. Тоже мне учитель, подумала я. И решила больше не обращать на него внимания.

В ближайшее воскресенье он захотел пойти со мной к океану. Я нехотя согласилась: мой гамак был слишком мал для двоих. По дороге мы ели арахис в кожуре, пили мерзкий холодный кофе из моей термокружки и говорили про тоску одиночного автостопа, страх перед випассаной, обсуждали Германна Гессе и пермакультуру в городах.

В тот день мне не хотелось говорить о чем-то настоящем и глубоком, ресурсов на открытие сердца не было, и мы много молчали. Дорога шла вдоль марины: лодки без парусов, разбросанные острова тут и там до горизонта, птицы красными клювами клевали мертвую рыбу, одноногие цапли стояли по колено в воде, солнце усиливало зеленое до изумрудного, люди сновали туда-сюда и ждали в очередях, чтобы сесть за столик ресторана, отведать кальмаров и устриц.

Мне надо было подумать. Я развесила гамак на берегу между двух деревьев. Людей вокруг почти не было. Аргентинец медитировал, я дремала в своем гамаке, солнце грело лицо, и я чувствовала себя героем из романа «Сто лет одиночества», без ожиданий, страданий, спокойно принимающим солнце, которое грело веки. Завтра не существовало, вчера испарилось. Веревки гамака прижимались к стволам, океан шептал колыбельную, крупинки песка осыпались с босых ступней и летели в бесконечность песочных часов, у которых не было дна.

Вечером я осталась танцевать в городе, аргентинец вернулся в деревню. Мы не скучали друг по другу.

Через пару дней аргентинец вызвался помогать мне с португальским. Мы стали вместе читать книгу, чему я была очень рада, потому что чтение мне не давалось. Я наблюдала, как он держит книгу своими руками, которыми он перебирает землю, сажает семена, точит мачете, зачерпывает воду из речки, чтобы напиться, которыми он трогает свои кудри, гладит лошадей и кормит коз. Его руки никогда не были чистыми до конца, в мозолях и заусенцах, с землей в прожилках кожи.

У аргентинца обнаружился учительский талант: он по десять раз терпеливо записывал слова, которые я не могла запомнить, пережидал бурю моих эмоций, когда у меня получалось понять написанное или, наоборот, не получалось. Он также учил меня обращаться с мачете, подрубать бамбук, объяснил, какие растения можно есть в лесу, если я потеряюсь, какие цветы можно добавлять в салат, какие травы надо использовать, чтобы спастись от москитов.

А еще, когда мне было грустно, он притворялся собакой и смешил меня. Клоунским талантом он был наделен с лихвой. Но самое главное – он любил людей и заботился о них. В нем словно был локатор, настроенный на определение человеческих нужд: кто-то с занятыми руками тяжело спускался по винтовой лестнице, он слышал это по шагам и поднимался, чтобы помочь спустить тяжесть, когда он видел, что кто-то чесал укушенную ступню, через минуту перед пострадавшим появлялось растение, снимающее зуд от укусов, когда кому-то становилось холодно, замерзающий обнаруживал себя укрытым пледом. Аргентинец извинялся даже перед собаками, если он случайно их задевал. Казалось, что этому парню чуждо насилие в принципе. Такие ребята первыми погибают на войне, презирают армию, ненавидят школьную систему, они не умеют подстраиваться, находя отдушину в альтернативных способах жизни, предпочитая спастись бегством, нежели терпеть напряжение. Из таких ребят выходят чудесные строители, скульпторы, земледельцы, миротворцы и поэты. Они совершенно не умеют разрушать.

Когда мы закончили читать очередную главу, я сказала ему: «Слушай, ты мне нравишься. Я не та женщина, что пойдет с тобой по жизни, я не рожу тебе детей, не буду подавать кирпичи во время строительства твоего дома. Но пока я здесь, я хотела бы быть с тобой». Он ничего не ответил. Мы продолжили читать книгу и редко встречались на кухне вечерами, застигнутые врасплох голодом в бразильской ночи. Я ждала его ответа.

В то время на фазенде, где мы жили, семинар, посвященный пермакультуре, был в самом разгаре. Среди участников семинара была танцовщица, которой понравился аргентинец. Они танцевали контактную импровизацию. На одной из лекций они сидели рядом, и танцовщица начала массировать ему плечи. Я не подала виду, но внутри меня бушевал пожар, в котором горела танцовщица. Мне пришлось потратить много энергии, чтобы обуздать свою ревность, о наличии которой я даже не подозревала. Никто никому не принадлежит. Я не хозяйка и не владелица другого человека. Да и никто мне не дал ответа… Осознание помогло справиться с захлестнувшими меня эмоциями. Я решила больше ничего не предпринимать и просто жить без ожидания.

Вечером этого же дня я собралась на танцы, аргентинец поймал меня на винтовой лестнице и сказал: «Послушай, отношения, что есть между нами, важны для меня. Я хочу, чтобы тебе было хорошо рядом со мной». Странно, но слова, сказанные вовремя, имеют удивительную силу. Я упорхнула на танцы, подгоняемая отросшими крыльями, и ситуация с танцовщицей перестала меня беспокоить.

Моя работа в проекте заканчивалась в конце августа. Несмотря на внутреннее спокойствие и тихую радость, я чувствовала, что мое время в Бразилии, в проекте и рядом с теплым аргентинцем стремительно бежит к концу. Каждое наступившее утро в комнате с журавлями, словно вор, крало у меня вчерашний день и вчерашнюю ночь. Я жила жадно, обнимала так крепко, как могла, и боялась будущего. Моя радость бытия и острота ощущения каждого прожитого момента были смешаны с тоской по гармонии, которая нарушится двадцатого августа. Я даже знала дату.

Я сказала об этом аргентинцу. Он подумал и ответил:

– У тебя есть миссия в путешествии. Ты знала, зачем его начала. Ты нашла ответы на свои вопросы и сделала даже больше, чем планировала. У моего путешествия тоже есть миссия. И мне нужно ее выполнить. Моя задача по жизни – делиться. Поэтому я читаю с тобой, слушаю тебя, когда ты хочешь выговориться, мне нравится учить тебя, потому что ты таким образом помогаешь мне реализовывать мое предназначение. Но не забудь реализовывать свое. Будь речкой, как ты всегда хотела. Тебе нужно выйти из леса в город!

– Знаешь что, умник, я заберу тебя с собой в Россию в моем рюкзаке!

– Мне нравится такой расклад.

Я дернула его за дреды, и мы начали драться.

Окончание работы с Фондом дикой природы

Август отшумел листьями деревьев жаботикабы, наступающий сентябрь привел китов к берегам Флорианополиса. Срок моей работы в проекте по созданию тропы подошел к концу. Я медленно, вдумчиво собрала рюкзак, вернула на полки библиотеки книги на португальском, которые мы читали с аргентинцем, прошлась по фазенде, вспоминая каждого его жителя и гостя, обезьян, что прыгали напротив моих окон, и туканов, с которыми мы спорили за фрукты карамболы, умылась водой из речки, прикоснулась к шершавым стеблям стройного бамбука, тянущегося в небо. Обняла и поблагодарила каждого, кто на время создания пути был рядом, и шагнула прочь, закрыв за собой скрипучую калитку.

Тоска, грусть разлуки, радость от осознания, что все это было со мной, перемешанные с сомнениями относительно следующих жизненных шагов, заполняли мое сердце, подступая к горлу слезами. Я прошлась по части тропы, которую делала собственными руками. Увидела, что некоторые из деревьев, которые мы посадили на земле, чтобы закрыть эрозию, не прижились и медленно умирали, чернея увядшими листьями и сухими ветвями. Это я уже не успею исправить. Не оборачиваясь, я шагнула на кораблик, который увез меня в город. Корабль шел по озеру мимо разноцветных рыбацких домиков, холмов, покрытых лесом, мимо парашютов виндсерферов, беззаботно рассекающих гладь воды. Ветер успокаивал меня, нашептывая древние индейские сказания, вода брызгала на лицо и руки солеными каплями, возвращая меня из грустных размышлений к созерцанию окружавшей красоты. Я спрашивала себя: что это было и чем это закончится? И не находила ответов.

Путь Атлантического леса – проект мечты, очень масштабный и амбициозный. Я работала над ним четыре месяца, но не берусь предсказывать, когда первый путешественник пройдет через все четыре штата насквозь. Аналогичные тропы в Штатах создавались полвека. Автор идеи маршрута Тихоокеанского хребта умер до того, как он был открыт для тех, кто путешествует на дальние расстояния. Но проект мечты тем и хорош, что в нем нет места для сомнений и грусти. Это слишком большая цель, чтобы стрелок мог промахнуться. Кто знает, может быть, мои внуки станут первопроходцами этой тропы, или тропа никогда не станет реализованной мечтой, затеряется в кабинетах консервативных чиновников, боящихся, как бы чего не вышло, запылится в спертом воздухе коридоров бразильских министерств и ведомств, забудется как несвоевременная. Только индейские боги знают ответ.

Нара и близнецы – ангелы трипа

Последние дни во Флорианополисе я провела, вставая на серф, выпекая бразильский сырный хлеб и танцуя фохо, готовясь забрать с собой музыкальность бразильской нации в Россию. Днем мое тело было занято покорением волн, вечером я отвлекалась от грустных мыслей, когда месила тесто для сырного хлеба, ночи проходили под музыку аккордеона, барабана и треангулы.

В те дни я была совершенно потеряна. Я чувствовала окончание моего путешествия и приближение русской зимы. Я была полна впечатлениями и переживаниями, больше в меня войти уже не могло. Некоторые не до конца прожитые события начинали бродить и превращались в вино, я пьянела от воспоминаний и не верила, что это было со мной и что этого больше не будет.

Бразилия утешала меня, не давая поводов усомниться в красоте и открытости людей, которые дружат с солнцем и океаном, танцуют без повода и рады тому, что родились на свет. Напоследок Флорианополис познакомил меня с близнецами-парикмахерами, которые не отходили от меня ни на шаг. Словно чувствуя мое обостренное состояние одиночества, они заботились обо мне, не давая грустить во время заключительной недели большого путешествия, которая не должна была быть одинокой. Близнецы таскали мой рюкзак через весь город, когда я переезжала, провожали меня после танцев, боясь оставить русскую девчонку одну в ночном бразильском городе. От них исходил свет и энергия юности. Они отдавали намного больше, чем брали.

Мне, глядя на них, тоже захотелось быть чьим-то близнецом. Когда у тебя есть близнец, ты всегда в плюсе. У тебя есть поддержка твоих шуток двадцать четыре часа в сутки, есть свидетель жизни, дуэт в группе и напарник в играх, когда ты еще маленький. Братья часто противоречили друг другу, они сами про себя говорили, что дерутся, хотя им уже под тридцать, и терпеть друг друга не могут. Но живут они вместе, держат салон красоты на двоих, вместе ходят на танцевальные вечеринки. Я никогда не видела их по отдельности. Мы договорились перед моим возвращением в Россию о том, что я научусь играть на аккордеоне, а они привезут с собой в Португалию треангулу и барабан, и мы станем бродячими артистами. А если никто не станет нам подавать, то они будут стричь людей по дороге. Из русской музыки, которую я включала им, они отметили Земфиру и Витаса. Странное сочетание. На прощание я купила для них по шоколадке, одному черную, другому белую. Я постоянно путала, кто какой шоколад любит.

Вечера, наполненные выпечкой хлеба, я проводила с Нарой, девчонкой, которая открыла мне заповедные места города-сказки Флорианополиса, слушала меня, когда мне хотелось поделиться мыслями, и открывала двери своего дома для меня. Снова и снова я поражалась тому, насколько люди могут понимать друг друга, несмотря на разные места жизни, обстоятельства и условия развития человеческого духа. Насколько просто найти общий язык с человеком, который задает вопросы и ищет на них ответы в своем сердце. Некоторые воспитываются в одной семье и выбирают совершенно разные дороги жизни, а можно расти на разных континентах, встретиться по воле случая и понимать друг друга с полуслова. Я поделилась с Нарой своими грустными мыслями об отъезде. Мне не хотелось расставаться с ней, с океаном, с Бразилией. Нара подумала и сказала: «Послушай, ты можешь тосковать и грустить, это нормально. Но также не забудь оглянуться на свой путь и возрадоваться тем событиям, которые случились, и тем людям, которых ты узнала». На прощание я подарила ей «Иллюзии» Ричарда Баха.

Влюбленность в город. Сан-Паулу

После волшебного Флорианополиса я на несколько дней вернулась в Сан-Паулу. И с этим городом у меня неожиданно случился курортный роман.

Иногда город ухаживает за тобой, как мужчина. Сначала ты равнодушна к нему, но он очаровывает тебя своим юмором, покладистостью, солнечным настроением, вдруг оказывается, что он прекрасно танцует… и ты даешь ему шанс. И тогда начинается период узнавания друг друга.

Иногда он чересчур громкий, гремящий, совсем не заботящийся о твоих нервах. И думаешь: «Да к черту такую любовь!» Но потом прощаешь, потому что радужные цветы всегда у твоих ног и он тебе улыбается и обнимает сотнями рук добрых людей. «Ничего страшного, что крикливый, зато деятельный!»

Бывают дни, когда город пробирается к твоему сердцу через нос. Когда хочется чувствовать запах любимого города как можно дольше. Город в такие дни особо привлекателен и многообразен, открывает множество своих внутренних дверей, не боясь осуждения, доверяясь, зная, что будет принят.

Иногда он пахнет непорочностью прачечной. Отутюженные простыни тысяч отелей напоминают о том, что каждый грех можно смыть и вернуться к первозданности. Несколько часов головомойки и шторма внутри центрифуги – и можно грешить сызнова.

Потом окажешься поблизости рынка. А там и затхлость мяса, и солоноватый привкус оливок, разрезанные папайи с сахарным ароматом и какие-то лживые травы, чей запах выдает их нездешнее происхождение, и молоко, и сыр, и сахарный тростник. «Не сойди с ума, не сойди с ума, держись, ты его мало знаешь!» Но город уже так близко к тебе, уже занес руку для крепкого объятия.

А потом он, извиняясь, пахнет пылью. Работящий и суетящийся. В такие моменты он не с тобой. Он движется по своим законам, забывая о тебе, обдает выхлопами машин, бросает под ноги грязь, накурившись, сминает сигаретную пачку. «Мне надо работать!» – одно его объяснение. И тебя снова обуревают сомнения.

Но он возвращается вечером и зовет тебя танцевать. И ты идешь, потому что любишь танцевать с ним. И он снова пахнет первозданностью прачечной и мылом, зализанный, светящийся, угощающий тебя изысканным ужином. И его запах напоминает: все хорошо, я чист, я провел два часа в центрифуге, обнуляясь, я готовился к встрече, хотел быть чистым для тебя. И ты говоришь ему «да».

Я влюбилась в Сан-Паулу, когда было уже невероятно поздно. До моего возвращения в Россию оставались считаные дни. Мое время в Бразилии, как стареющая луна, превращающаяся в тонкую ниточку месяца, стремилось к нулю. Прямо под моим окном гремели протесты против нового президента. Я сидела на перекрытой мостовой центральной улицы Сан-Паулу, Паулиста авенью, посередине дороги, и на меня двумя потоками шли митингующие огромной толпой. Я смотрела на всех снизу вверх, люди казались большими и сильными. Мне вообще не было страшно. Лица протестующих впечатывались в мою память: вот японка в красном плаще с широкой улыбкой протянула флаг Бразилии своему супругу, вот девчонка с розовыми кудрями отказалась покупать попкорн цвета своих волос у уличного торговца, мужчина с фотоаппаратом в каске и подобии бронежилета пробежал мимо, выкрикивая слова протеста, бездомный с грязной экосумкой вовсю скандировал антиправительственные лозунги, разбрасывая слюни вокруг себя через беззубый рот и сотрясая воздух кулаком.

Бразильцы даже митинговали любя. Девушка переходила из одной части потока митингующих в другую и задела меня. Она нагнулась, обняла меня, извинившись, и побежала в ритме самбы в другой поток. Полиция наблюдала сверху за происходящим. В небе летал вертолет, а кудрявые и с дредами, темнокожие и светлые, молодые и в возрасте, танцоры и журналисты шли с анархистскими и социалистическими плакатами, с Че Геварой, с юморесками и антиолимпийскими надписями, и пели, и танцевали, и покупали попкорн у уличных продавцов.

Я знала: завтра эта улица, по которой прошли миллионы ног мирных протестующих, заполнится машинами, бизнесменами, политиками, не останется и следа от сегодняшнего единения в эмоции народного гнева. Но тем вечером город жил митингом, возмущением, надеждой на перемены и ощущением собственного могущества в борьбе за правое дело. Возможно, они были утопичны в своей вере. Но кто я, чтобы судить?

На следующий день я прошлась по городу, в который внезапно и взаимно влюбилась: зашла в парк Ибирапуэра, посидела на мосту в районе Либердадж, недалеко от азиатского квартала, махнула рукой кафедральному собору и всем бездомным, развалившимся во фривольных позах на площади перед ним, поглазела на картины на стенах Виллы Магдалены, ночь провела в заполненной танцующими парами Canto da Ema, зная, что бразильские танцы, если и существуют в России, танцуются совершенно иначе, по правилам и под счет раз-два-три.

В аэропорт меня подвозил приятель, который мечтал пройти Камино де Сантьяго. Он постоянно расспрашивал меня о том, что мне дал одинокий путь, узнавал о других путешественниках и их мотивации остаться на время в одиночестве. Видно было, что ему просто необходимо разобраться с вопросами, поиском ответов на которые он не занимался из-за загруженности обязательствами перед другими. Думаю, он пройдет свой путь рано или поздно. И наверняка осознает, что пути с ответами находятся не в Испании и не в Бразилии, а в сердце каждого из нас. Но чтобы это осознать, нужно идти.

Сан-Паулу шептал мне ласковые слова напоследок, не ожидая, что я останусь с ним навсегда. Он принял меня ласково и отпускал с богом, зная наперед, что моему пути суждено длиться без него. Пришло время повидаться с Москвой, моей бывшей женой, по которой я успела соскучиться.

Уже пристегнув ремень безопасности в самолете, который вылетал в Россию, я получила сообщение от Нары, моего ангела путешествия: «Если ты до сих пор грустишь, прочитай следующее: очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле: если ты жив – она продолжается. Это Ричард Бах тебе передал».

Прочитав это сообщение, я с благодарностью в сердце улыбнулась и поставила телефон на режим «в самолете».