Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

Мой поход пешком через всю Испанию подошел к концу. Распрощавшись с французом, я села на автобус до Севильи. За один день и одну ночь я проехала ровно столько, сколько прошла за месяц. По приезде в Севилью я подошла к женщине на остановке, чтобы спросить, где находится железнодорожный вокзал. Она сказала: «О, это очень далеко. Вам нужно сесть на автобус. Пешком даже не думайте идти. Это долго. Минут сорок». Я поблагодарила ее, а сама посмеялась внутренне. Я только что вернулась в город после того, как прошла тысячу километров пешком. Для меня понятия «далеко» и «долго» стали сильно размытыми.

Я дошла пешком до железнодорожного вокзала и села в первый поезд, который привез меня к подруге, побрившей меня перед началом похода. Я крепко ее обняла, показала свой отросший ежик, приняла ванну в ее чистом доме и легла спать на мягкой кровати. Утром я проснулась совершенно больной. Тело требовало обновления и покоя. Оно было деревянным от рюкзака и пройденных километров. Я думала, что больше никогда не смогу подпрыгнуть вверх с разбега, сделать колесо, встать на мостик и сесть на шпагат. Мне казалось, что огрубевшие ступни никогда не станут прежними. Мне не верилось, что это я, шмыгающая носом и ослабшая от температуры, еще три дня назад в разваливающихся ботинках шагала по снегу и ледяным речкам, купалась в океане, встречала и провожала солнце, уставала, натирала мозоли, ночевала на улице.

Три дня я не вставала с кровати и размышляла о том, что дал мне этот долгий путь. Я смотрела на карту, которую нашла во второй день пути. Ту самую, с изображением мужчины, у которого из сердца уползали змеи. Во время пути я тоже вытаскивала из своего сердца змей осуждения, страха и непринятия того, что меня окружает. Самые большие удавы и анаконды, длинные, как веревки, мерзкие, как ленточные черви, уползали из моего сердца вместе с болью в душе и теле. После их ухода даже дышать становилось легче.

Я соприкоснулась со своим духом, побрившись. На время я лишилась пола, социального статуса и всех своих ролей в обществе. Я была человеком, одетым в джинсы и безразмерную ветровку. Просто человеком. И это хорошо.

Я поняла, что в ближайшее время мне не хочется жить в городе. Раньше большой город ассоциировался у меня с большими возможностями: учеба, работа, интересные люди, искусство. Во время путешествия я стала видеть в городах суету, людей, которые отгораживаются от мира наушниками и экранами телефонов. Я стала слышать шум машин, который никогда не замолкал. Деревня мне стала милее. Раньше мегаполис мне нравился бесконечным безликим потоком людей, дребезжащим метро, кофе на вынос, театрами и кино. А теперь мне стали милее спектакли облаков и закулисье лесов, где главная героиня – весна, а дожди дважды выходят на поклон под аплодисменты раскрывающихся зонтов. Когда цветы можно подарить в антракте, не срывая их с полей. Когда режиссер – это знакомый пастух, выгоняющий стадо овец на новое пастбище, а ветер дирижирует звоном колокольчиков, привязанных к мохнатым шеям барашков. Мне полюбились виноградники, которые стали декорациями ко второму эпизоду моего похода. Пересвисты птиц стали самой часто прослушиваемой радиостанцией. Человеку не создать того, что создала природа. Природе не создать того, что создал человек. И это хорошо.

Я познакомилась с людьми, которые настолько по-разному распоряжаются жизнью, доставшейся им в дар. И это хорошо.

Я прочувствовала, как сформулированная цель упрощает и структурирует жизнь. Были дни, когда город Сантьяго-де-Компостела буквально поднимал меня с кровати и тянул к себе невидимыми веревками. Не нужно было заботиться о смысле жизни и бороться с тщетностью бытия. Нужно было просто идти. Когда было особенно лениво и тяжело, я вспоминала слова одной путешественницы, с которой мы познакомились в походе: «Надо идти, путь сам себя не пройдет». И это хорошо.

Передумав все эти мысли за три дня, я решила, что мне хватит болеть, и встала с постели. Коммуна, затерянная в испанских горах недалеко от Севильи, ждала меня в гости.

Лос Порталес. Около деревни Кастимбланко

Эту коммуну мне показала Юля. Мы ехали с ней на машине вдаль через горы, покрытые лесом и кустами сальвии, рассуждая о плюсах и минусах жизни в городе и деревне. Обе имели опыт того и другого. Через двадцать минут пути через зелень лесов мы остановились в долине реки у большого дома белого цвета с двором-колодцем. Вокруг горы, ни одного электрического столба, и флюгеры ветряных двигателей крутились то по часовой, то против. Мы вошли внутрь дома: длинный коридор, беленые стены, марокканская мозаика, большой попугай в клетке. В просторной кухне камин, индийские столы, натертые до блеска, картины на стенах. Я влюбилась в это место сразу. Люди были улыбчивыми и дружелюбными, детки тоже подошли с нами здороваться, не боясь незнакомцев.

У этой коммуны большое хозяйство: экоферма, хлебопекарня, производство сыра и других молочных продуктов. Поскольку за всем этим нужно ухаживать, коммуна принимает волонтеров для помощи в пекарне, на огороде и в целом по хозяйству. Я прожила в этой коммуне две недели, работала на земле, собирала хворост, готовила еду и убиралась. За это время мне удалось немного узнать о бизнес-модели коммуны, ее идеологической составляющей, трудностях и ощущении жизни членов сообщества.

Коммуна изначально образовалась в Бельгии. Первые участники жили в городе. Среди создателей были экономисты, строители, художники, промышленные дизайнеры и учителя. Все с образованием и из интеллигентных семей, средним возрастом чуть меньше тридцати лет. Постепенно в коммуне родилась идея перебраться ближе к природе. В складчину купили три горы в Испании вдали от цивилизации: ближайший город – Севилья – находится в пятидесяти километрах. Собственными силами и на общие деньги построили дом для членов коммуны, тот самый, с двором-колодцем, с большой общей кухней и просторным общим залом для собраний, медитаций, «работы над мечтами». Позже была построена пекарня и несколько домов на случай расширения общины.

Быт устроен следующим образом: каждый работает на своем участке. Кто-то отвечает за огород, кто-то за дрова, кто-то за хлеб, кто-то за чистоту, кто-то за пошив одежды и так далее. День по распорядку: с 7 до 8:30 завтрак, с 8:30 до 10:30 работа, перерыв до 11, снова работа до 13, обед и отдых до 15, работа еще два часа до 17, если только не приготовление обеда. Дальше свободное время, если нет запланированной внутренней работы.

Нельзя сказать, что община находится вне системы денежных отношений. Они покупают некоторую одежду, продукты вроде рисовых макарон, предметы гигиены. Деньги приходят от продажи хлеба, сыра, мастер-классов по хлебопечению и созданию ветряных двигателей, взносов временных участников коммуны и участников, которые работают в городе. У коммуны есть отделение в Мадриде. Там живут те, кто предпочитает городскую жизнь деревенской. Они организовали языковую школу и еще пару бизнесов, связанных с обучением.

Экономическая модель общины базируется на принципе дара. Она основывается на противоположной неолиберализму идее кооперации. Задача современной экономики – разделить людей, создать конкуренцию, стимулировать деньгами работоспособность и увеличить число потребителей. При этом личность человека, его глубокие потребности в дружбе и созидании, общении на духовном уровне не принимаются в расчет, потому что не представляют экономической ценности.

Идея экономики дара исходит из другого посыла: если человек что-то дарит, он не ожидает ответной реакции в виде услуги, но чувствует себя хорошо. Людям необходимо делать хорошие дела, которые будут соответствовать их глубоким внутренним потребностям. Если коммуна предоставляет человеку пространство для реализации, он будет готов отдавать ей свои таланты, время и деньги. Звучит коммунистически: каждый делает лучшее из того, что может, и получает за это ему необходимое.

Я говорила с экономистом коммуны, и он мне объяснил, что в их ситуации система конкретно определенных денежных взносов не нужна, потому что у них проводится глубокая внутренняя работа над мечтами. Под работой над мечтами понимается использование различных методик по созданию доверия в сообществе, совместные медитации, изучение себя и друг друга, как на психологических тренингах. Каждый знает другого, принимает его со всеми достоинствами и недостатками, никто не хранит скелетов в шкафу, не боится отторжения. Каждый относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему. Идиллия, да и только. В этом случае потребности в дружбе, семье, почитании удовлетворены, и человек готов трудиться ради процветания себя и коммуны и отдавать свои заработанные в общий котел.

Прокормить самого себя – очень непростой, но благодатный труд. Овощи, не сдабриваемые пестицидами, растут медленно. Если неурожай, то неурожай: вся община будет затягивать пояса. От состояния огорода зависит благодать в коммуне. Климат юга Испании в сочетании с принципами пермакультуры[1] дает хорошие результаты.

Также коммуна налаживает бартер с соседними экофермами. За то время, которое я там провела, к нам по программе обмена приезжали молодые ребята, которые делают экологические удобрения из коры деревьев, мха и каких-то насекомых.

Община не зависит от центральной энергосети. Они используют солнечные батареи и энергию ветра. Сейчас в коммуне живет девушка, которая сама строит ветряные двигатели. Только если нет ветра и после захода солнца компьютеры никто не включает, и со светом бывают иногда перебои. Коммуна не зависит и от центральной канализации. Вода в трубах появляется благодаря системе акведуков, как в Риме, которая собирает дождевую воду в резервуары.

Отопления нет, потому что в этой части Испании довольно тепло даже зимой, как холодным московским летом. Но есть камины, и у каждого есть печка наподобие русской буржуйки.

У общины есть несколько автомобилей в общем пользовании для поездок в деревню и город. Детей также отвозят на учебу в соседнюю деревню. Для них здесь настоящее раздолье. Они уходят в лес играть в свои приключенческие игры, помогают в пекарне, измазываясь мукой, ночью задирают голову и смотрят в усыпанное звездами небо. Матери здесь тоже чувствуют себя хорошо: всегда за ребенком кто-то присмотрит, если мужчина уйдет к другой, ребенок не останется голодным, коммуна поддержит и накормит. Одна молодая немка с ребенком, у которой нет мужчины и возможности себя и ребенка обеспечивать в одиночку, подумывает о вступлении в коммуну. Ее ребенок сдружился с местными детьми и даже не хотел уезжать домой.

Природа, еда, труд, открытые отношения с людьми – все это хорошо, но скучно-прескучно. Благо там была еще девчонка из Франции, волонтер, которая пишет диплом о жизни в коммуне, и парень из Италии, который прикатил туда на своем мотоцикле посмотреть, подходит ли ему жизнь вдали от цивилизации на лоне природы. Мы часто работали вместе. Однажды с француженкой мы пололи одну грядку. Со стороны земля казалась плодородной, но на ней ничего не росло из-за сорняков, которые распространили свою сильную корневую систему глубоко под землей, и благородной культуре не было никакой возможности протиснуться сквозь эти заросли. Мы поддевали корни лопатой, а потом со всех сил вытягивали разросшиеся вширь и глубь корни сорняков. Начинаешь один сорняк вытаскивать, там и второй подтянется. Наверное, так и с человеком. Живет себе, живет и не знает о сорнячьей системе в душе. А как начнет копать, там и обнаружатся корни пороков, глупости и равнодушия. А потом как захочется очиститься, так через боль вытянешь один корень, а за ним и второй подтянется, еще больше первого. И больно, и страшно. Но как вытащишь, сорняков меньше станет. И душу свою постоянно нужно пропалывать. Нельзя, как и в огороде, за один раз порядок навести.

Днем с волонтерами мы дремали в часы отдыха на ромашковом лугу. А вечером, когда совсем темнело, отправлялись на озеро и гребли на старом диване, как на лодке, самодельными веслами к середине пруда, а оттуда смотрели на Млечный Путь. Или катались на качелях под высоким звездным небом. Или вместе с детьми играли в башню, тогда примерно раз в десять минут из столовой раздавались взрывы смеха и грохот рухнувших деревянных брусочков. Или читали с фонариками каждый в одиночку. Или чистили грязные рабочие вещи в стиральной машинке, которая была присоединена к велосипеду. Чем быстрее крутишь педали, тем быстрее вещи постираются и станут чистыми. Простые человеческие забавы. Никаких фильмов с попкорном, мюзиклов и баров. Честно говоря, их совсем не хотелось. Не требовалась никакая стимуляция эмоциональной сферы. Все было так, как нужно. В гармонии с природой, в соответствии с законами жизненных циклов. Во время своей жизни в этой коммуне я стала понимать, почему люди бросают карьеру и уходят жить в деревню, отказываются от следования правилам, предписанным социальным статусом, ломают этот статус и, словно Герасим, становятся свободными и уходят от своих «барынь».

Среди членов общины был экс-владелец телеканала. Он рассказал мне свою историю, когда мы вместе готовили ужин. Его жизнь когда-то была очень быстрой. Он гнался на пределе скоростей, за неделю он бывал в трех разных государствах, проводил переговоры со звездами, подписывал контракты, утверждал медийные планы. Однажды он путешествовал вместе с двумя своими сыновьями. Эти дни тоже были скоростными. За два дня парни побывали в трех разных испанских городах, сменив два самолета. Одним из городов был Сантьяго-де-Компостела. Собор покорил владельца телеканала.

Вернувшись в свои будни бизнесмена, он вновь начал бежать на пределе скоростей, подписывая новые контракты, утверждая новые медийные планы. Но мысль о том, чтобы пройти путь Сантьяго, стала периодически возникать в его голове. Через месяц он взял отпуск на десять дней, впервые за пять лет, и пошел путем пилигримов. Медленно, в тишине, смакуя каждый шаг, каждую каплю дождя на лице, каждый порыв ветра. Он хотел, чтобы путь никогда не заканчивался. Он дошел до города Сантьяго-де-Компостела, зашел в собор и по пилигримской традиции обнял статую Сантьяго-апостола. В тот момент он начал плакать и не мог остановиться еще несколько часов. Размеренность пути, размышления о собственной жизни, торжественность собора сделали свое дело. И жизнь владельца телеканала стала меняться. Медленно, но верно. Он приобрел квартиры для своих сыновей, прекратил отношения с женщиной, которую не любил, продал свой бизнес конкурентам и переехал жить на лоно природы. Он по-прежнему полон кипучей энергии, но теперь направляет ее на детей, созерцание окружающей красоты и приготовление ужинов коммуны. Его друзья из бизнес-среды не поддерживают его выбор. А он на это плевать хотел. Говорит, что никогда не чувствовал себя таким счастливым и наполненным благодатью. Конечно же, благодать ничем не измеришь и на счет в банке не положишь. В современном мире никто не беспокоится, если у миллионера грустное лицо. Он же решил мерить свою жизнь собственными показателями.

Среди членов коммуны совсем немного молодых. Большинство детей членов коммуны уезжают на учебу в города и не возвращаются, отправляются искать свои собственные альтернативные способы жизни.

Лос Порталес стал открытым для посещения около десятилетия назад. После того как большинство членов общины проголосовали за открытую модель сообщества, особо ортодоксальные приверженцы утопичного образа жизни вышли из коммуны и основали собственную. Поскольку она закрытая, никто не знает, где они ее создали.

В коммуне я познакомилась с парнем, который долгое время проработал программистом в IBM. Иногда можно вот так удачно выпасть из системы и найти альтернативы, которые больше по душе. Он терпеть не может корпорации и предпочитает работать на земле, нежели создавать электронное оборудование и софт. Он мечтает организовать свое сообщество, полностью изолированное от системы. Оно должно быть закрытым, пока все члены коммуны не научатся сами разбираться в функционировании собственного тела без докторов, не научатся бесконфликтному общению, принципам макробиотического питания и способам строить дома из соломы. Он теперь мой друг на фейсбуке, очевидно, до тех пор, пока не уйдет в изоляцию.

В последний день коммунной жизни я готовила хлеб с пекарями общины. Это действо сродни таинству. Они пекут хлеб в здравии, с хорошими мыслями, много улыбаются друг другу и смеются. Особо любопытные дети подают муку, погружаясь наполовину в лари с разными видами зерновых, чтобы зачерпнуть перемолотую рожь или пшеницу. А потом дети весь день ходят чумазыми и счастливыми. В хлебопекарне всех помощников, которые приезжают в коммуну на время, спрашивают о мечтах. У меня в предвкушении вопроса аж ладошки вспотели под одноразовыми перчатками, а меня не спросили про мою мечту. Но хлеба получились знатные.

Семана Санта. Севилья

Через две недели моя работа в коммуне закончилась. Мои волосы отросли. Мягкий ежик равномерно обрамлял кости черепа. Лучшая прическа из всех, которые я имела до и после. Голова стала ощущаться иначе: ветер раньше словно дул в пустыне, а теперь будто шевелил подрастающие колосья ржи. Руки почернели и огрубели от работы с землей. А я, наоборот, стала мягче пуховой перины и совершенно не хотела воевать ни с собой, ни с кем-либо еще. Юридическое прошлое летело в тартарары. Работа мечты не нарисовалась на горизонте и даже не была мною определена.

После жизни в коммуне я снова вернулась в город. По дороге я забрала свои платья, пролежавшие в сундучке Марты, той самой, которая была первой заговорившей со мной девчонкой на пути. Круг замкнулся. Я приехала в Севилью как раз во время начала Семана Санты.

Семана Санта вошла в Севилью полками босоногих верующих братьев, одетых в черное, белое, бордовое и фиолетовое, несущих огромные свечи и кресты. Высокие треугольные колпаки были повсюду. В подворотнях, парках, возле кафедрального собора и университета. Средневековая инквизиция разгуливала без прикрытия. Мимо меня проплывали тяжелые постаменты со статуей Христа, страдающего от тернового венка и истекающего акриловой кровью, со статуей Девы Марии, плачущей крупинками пластиковых слез, наряженной в дорогие одеяния, со статуями волхвов в овечьих шапках набекрень. Постаменты тащили на себе десятки крепких мужчин примерно одинакового роста, которые готовились к этому празднику долгие предшествующие месяцы, отказываясь от футбола и баров по выходным. Они все учились синхронно поднимать постаменты со статуями, плавно и аккуратно, без рывков и перекосов, учились разворачиваться на перекрестках, учились ставить постаменты на пол и незаметно меняться местами. Сейчас настал их звездный час. Облаченные в черный и бордовый атлас, с серьезными лицами и осознанием значимости происходящего, 60 крепких верующих католических братьев, напрягая мышцы своих тел изо всех сил, поднимали тонну веса как пушинку и отправлялись в своеобразное паломничество по площадям, улицам, улочкам, подворотням и тупикам городов, городков, деревень и поселочков.

Весенняя Севилья всеми своими цветами апельсиновых деревьев, каждой веточкой жасмина, словно добрая бабушка, понимающая все на свете, советовала выйти из собственных мыслей и пройтись по улицам вместе с людьми, одетыми в треугольные колпаки с прорезями для глаз, посмотреть на процессии босоногих носильщиков Христа и Девы Марии, взять пару конфет из детских рук и поделиться ими с кем-нибудь, кто стал дорог.

Я поделилась конфетами с севильским пианистом, который играл фламенко и древние еврейские мотивы, писал песни для фильмов и преподавал композицию в консерватории Гранады. Он рассказал мне, что, будучи ребенком, он тоже облачался в подобные треугольные шапки и в Семана Санта ходил по городу всю неделю, раздавая конфеты и рассматривая происходящее и прохожих через две небольшие прорези для глаз. Он объяснил мне, что колпаки имеют форму треугольника, чтобы все мысли уходили напрямую к богу. Лицо закрыто колпаком, чтобы просьбы и молитвы, обращенные к небесам, оставались анонимными. Бог слышит всех. В этом колпаке в детстве он чувствовал себя всесильным наблюдателем. Мир проникал в него через две щелочки в полотне материи, приобретая очертания сказочные, расплывчатые, далекие от реальности. Вот бабушка нагнулась поправить башмак, тот мальчишка отдал прохожему вместо одной конфеты две, у вот того мужчины кровоточили мозоли на босых ногах. И детское воображение разыгрывалось. Фантазии обретали форму, жили свою короткую жизнь в голове будущего музыканта и растворялись, как сахар в теплом чае, не сохраняясь в точности, но оставляя после себя сладкую атмосферу преображений и легкую дремоту грез. Бабушка превращалась в старое скрюченное ожившее дерево, которое вот-вот схватит детей своими руками-ветками. Щедрый мальчишка превращался в клоуна на представлении, он разыгрывал людей, но в их пользу, давая им в двойном размере то, чего они хотели. Мужчина с ранеными ногами вдруг оказывался святым, про которого мама музыканта на ночь рассказывала небылицы.

Местные жители оккупировали крыши, балконы и мезонины, ожидая длинные вереницы процессии по своим адресам. Наконец на их улице был праздник. Оркестр отбивал дробь, церковный хор вступал на затакт и выводил трели первыми голосами. Статуи легонько раскачивались на постаментах. Благовония, которыми были пропитаны одежды статуй, источали аромат ладана и мирта. Люди на улицах теснились друг к дружке, переговаривались о пути следования процессии, приподнимались на цыпочки, задирали головы к небу и ждали благой вести, внимая шествию треугольных колпаков.

Всю неделю на улицах творились библейские истории и истории людей, делающих этот праздник. В пасхальный день семьи собрались за столом. У отцов были натерты плечи от ношения скульптур, сыновья и дочки выложили на праздничный стол конфеты, которые не успели раздать, мамы, отправив все свои чаяния в небеса, сняли с себя колпак инквизитора и облачились в современные платья, бабушки и дедушки отложили барабанные палочки и оркестровые партии. Еще одна Страстная неделя закончилась. Христос умер еще один раз, забрав с собой все грехи человечества. И будет умирать каждый год в сердцах верующих, пока на земле не переведется последний христианин. Можно было начинать жизнь с чистого листа. И это было хорошо.

Прощание с Испанией. Деревня возле Севильи

Неделя моих севильских каникул закончилась вместе с Семана Санта. Срок моей визы истекал со дня на день. Мне нужно было либо нарушать нормы о пребывании с риском получить черную метку в паспорт, либо уезжать легально, пока еще есть возможность. Я чувствовала, что мне рано возвращаться в Россию, и решила продолжить свое путешествие. Я сложила рюкзак, который стал для меня вторым домом, другом и спутником за эти полгода. Он стоял в доме Юли как напоминание о скором расставании. Я оставляла пройденный путь, который открыл мне саму себя. Я оставляла Гибралтар. Я оставляла хоббитские деревеньки, дымящие трубами каминов. Я оставляла подругу, которая давала мне ощущение дома каждый раз, когда я входила в ее квартиру. Я оставляла анархистов, кричащих песни собственного сочинения на пилигримских вечеринках. Я оставляла коммуну, затерянную в горах. Я оставляла бездомных, которые были очень милы со мной. Я оставляла сумасшедших, показавших мне другие миры в человеческом существовании. Я оставляла апельсиновые деревья, которые кормили меня. Я оставляла доброго пианиста, играющего фламенко. Я оставляла Томаса с собакой, который выручал меня в гибралтарских переделках. И много кого еще я оставляла в собственной сердечной памяти.

Я тосковала. Тоска эта лежала золотым слитком в груди. Голова твердила, что это были настоящие, заполненные до краев дни, а сердце хотело множить их бесконечное количество раз, не понимая, зачем вообще куда-то уезжать. «Что это, бегство?» – спрашивала я сама себя. И не знала ответа. Я затеяла путешествие, чтобы побыть с собой, понять, что важно для меня в жизни, избавиться от гнета предрассудков и стереотипов. Я знала, что мне нужно пройти путь от начала до конца и он еще не закончен. Но как же сложно человеку оставлять милое сердцу или быть покинутым. Наверное, только просветленному Будде все равно.

На прощание я потерялась в цветущем миндальном саду на холме в деревне недалеко от Севильи. Я села на прогретую зимним испанским солнцем землю. Передо мной открывался вид на долину, поля, деревенские белые домики, остроконечный собор и несущую свои воды к Средиземному морю быструю реку. Лепестки миндаля срывались ветром и разносились по округе. Тишина была внутри и снаружи. Интересно, когда миндаль теряет лепестки, ему больно? Слезы струились по щекам неслышно, небыстро, нетревожно. Внутри меня слиток стал медленно превращаться в золотой песок. Я погружала руки в холодную золотую груду, загребала песок горстями, а потом разжимала ладони, наполненные песчинками золота. Они разносились ветром по округе, смешивались с лепестками миндаля, оседали на земле, на поверхности реки, на волосах людей, на белых стенах домов, искрясь на солнце. И мне становилось спокойно.