Голая правда

Глава 23 ЖЕНА ЦЕЗАРЯ ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ?

На вызове Тишиной, потенциальной жены бизнесмена Барыбина, настояла Лиля Анцупова. Костырев не слишком охотно дал свое согласие. Он предвидел, что будет много возни и шума, — Барыбин почувствует, чем ему грозит заход с тыла, будет сопротивляться, возможно, применит свое влияние, мобилизует свои связи…

Очевидно, сразу же после получения повестки раздался звонок — звонил разъяренный бизнесмен, в пылу эмоций забывший о страхе перед органами милиции. Его голос булькал в телефонной трубке, как будто клокотал далекий источник кипящей воды.

— Я попросил бы не вмешивать близких мне людей! — возмущался Барыбин. — Это давление! Я буду жаловаться на вас в вышестоящие инстанции!

Выслушав длинную бурную тираду, Костырев холодно ответил:

— Мы не обязаны давать отчет вам о правомерности или необходимости своих действий.

После отрезвляющей отповеди Барыбин немного потух и, сбавив тон, просяще сказал:

— Я вас уверяю, Ирина ничего не знает о моей бывшей жене и не сможет вам ничем помочь. Я прошу, не трогайте ее, пожалуйста.

Узнав о звонке Барыбина, Лиля Анцупова довольно резюмировала:

— Ага, зашевелился, почуял, куда ветер дует.

Она, пробравшись в офис бизнесмена под видом агента по распространению галантереи и косметики, умело спровоцировала работников Барыбина на обсуждение темы убийства жены хозяина. Внимательно выслушав все домыслы, обрывки фактов и инсинуации, вызванные этим событием, она скрупулезно процедила их и выявила некоторые невыгодные для Барыбина и его будущей супруги сведения. О них Лиля не замедлила сообщить своему шефу.

— Во-первых, ее в то утро не было на рабочем месте, то есть в приемной своего мужа, — радостно сообщила Анцупова. — Дамочка из бухгалтерии вспомнила: утром Тишина позвонила на работу и предупредила, что задержится, у нее, мол, талон к зубному. А ведь все ее сослуживцы знают, что она панически боится зубных врачей и по полгода собирается на прием. В офис Тишина явилась только после обеда, очень взволнованная. К известию о смерти Шиловской отнеслась спокойно, как к известному факту. До смерти Шиловской и она, Тишина, и Барыбин были весьма озабочены создавшейся ситуацией с разводом. После смерти Шиловской Тишина была явно обрадована удачным разрешением проблемы и конфиденциально шепнула своей лучшей подруге, что они с Алексеем Игоревичем скоро станут законными супругами. Подруга не замедлила распространить это приятное известие в массах.

Костырев скептически покачал головой, давая понять, что в подобных фактах нет ничего, что могло бы кардинально изменить ситуацию. Лиля деловито одернула костюм и выложила свою коронную новость:

— Я тайком сфотографировала Тишину, когда она садилась в машину, а Ильяшин предъявил ее фотографию старушке (помните, той, которая вспомнила молодую женщину в сером плаще). Старуха твердо опознала в Тишиной женщину, которая двадцать шестого июня разыскивала квартиру Шиловской!

Выпалив все, что ей удалось разузнать, Лиля победно посмотрела на своего шефа. Внутри ее все пело и клокотало — интуиция не обманула ее, она, как чувствительный прибор, уловила, что не все безоблачно в семействе бизнесмена, и одним ловко рассчитанным ударом сокрушила их неразбиваемый альянс.

Робко постучав, Ирина Тишина еще минуту стояла перед дверью кабинета, пока удивленный Костырев не пригласил ее войти. Она вплыла в кабинет серой утицей и, нервно комкая шейный платок, осторожно присела на краешек стула.

— Здравствуйте, — прошептала она тихим срывающимся голосом, заметив Лилю, грозно скрестившую руки на груди.

— Мы пригласили вас, чтобы выяснить некоторые вопросы, касающиеся вас, вашего будущего супруга и погибшей Шиловской.

— Я ничего не знаю, — почти прошептала Ирина, умоляюще глядя.

— Ну, так-то уж и не знаете, — шутливо сказал Костырев, чтобы разрядить обстановку.

Сидя на краешке стула, поджав ноги и сложив на коленях руки, как святая со средневековой картины, Тишина умоляющим взглядом смотрела на милиционера. Но первая минута волнения прошла, она почти успокоилась и даже прониклась некоторым подобием доверия к пожилому маленькому мужчине, совершенно не похожему на грозного стража порядка. Он немного напоминал ей сторожа Федотыча из дачно-садового кооператива «Орлец», в котором мама Ирины имела огородик. У него была такая же, как у Федотыча, круглая голова с залысинами и кустиком редеющих взъерошенных волос на макушке. Ира неожиданно почувствовала к нему расположение, хотя в ее ушах звучали наставления Алексея, выданные перед походом в стан врага.

Будущий супруг, уже изрядно поднаторевший в общении с органами правопорядка, инструктировал свою неопытную подругу:

— Отрицай все, что он попытается тебе приписать. Не соглашайся ни с чем. Тверди только одно: ничего не знаю, ни в чем не замешана, ничего не слышала. Прикинься дурочкой — это хорошо помогает. Говори, что я никогда с тобой не говорил о своем предыдущем браке и о бракоразводных делах не информировал. Если они будут утверждать, что я в чем-то замешан, — все отрицай. Слышишь? Все!

Ирина кивала, молча глотая слезы, — она была очень напугана. В последнее время все так удачно складывалось для них обоих — и надо же, вызов в милицию! Что теперь будет, что теперь их ждет? Почему нельзя, наконец, оставить их в покое?

Барыбин же был уверен, что вызов Ирины — только попытка зайти к нему в тыл, коварная попытка, впрочем обреченная на провал, потому что тылы у него защищены безупречно. Это все последствия действий той девицы, эдакого тиражированного ангелочка, которая «доставала» его в последние дни. Она расспрашивала его служащих и, наверное, не преуспев в шпионском деле, решила зайти с другой стороны.

Между тем ангелоподобная девица, Лиля Анцупова, предвкушала добычу легкую и жирную. Сейчас эта «воробьиха», как она назвала про себя Тишину, все им выдаст. Воробьиха — потому что такая же серая, такая же обыкновенная, такая же… Пустит, может быть, для начала слезу, а потом выложит все как миленькая!

— Расскажите, пожалуйста, — попросил Костырев, — как и когда вы узнали о смерти Шиловской. Кто вам сообщил?

— Я не помню, — тихо прошептала Ирина, все так же умоляюще глядя на него.

— Простите, не верю.

Ирина опустила глаза и, комкая шейный платок, прошептала:

— Мне сказал об этом Алексей. Ему позвонили на работу и сообщили.

— Что именно?

— Что она… Его жена то есть… Умерла. — Ирина говорила медленно, с трудом подбирая слова.

— Как вы отреагировали на это известие?

— Как?.. Я не знаю, не помню, — Ирина постепенно оторвала от платка кусочек бахромы. — Кажется, я заплакала.

— Заплакали? Почему? Вы знали погибшую?

— Евгению Викторовну? Нет-нет, что вы, я не знала, нет!

Костырев обратил внимание, что она забеспокоилась.

— Вы никогда ее не видели?

— Нет. Впрочем, я говорю глупости, конечно видела. В кино.

— Почему же вы заплакали?

— Не знаю, мне ее стало жалко. Она ведь была такая… Все случилось так неожиданно… Человек еще утром был жив — и вдруг…

— Утром? Откуда вы знаете, что она утром была жива? Вы ее видели? Где? При каких обстоятельствах?

— Видела? Нет, что вы! Я не видела ее! — отнекивалась Тишина. — Как я могла ее видеть, ведь я была на работе весь день. Я имела в виду другое, Алексей мне сказал, что она погибла около полудня, вот я и подумала, как жалко, человек еще утром был жив, и вдруг он умирает…

— Ваш будущий супруг высказывал предположения, отчего она могла погибнуть?

— Нет…

— Он рассказывал вам о своем визите к нам?

— Нет… Хотя… Да, рассказывал. Совсем немного.

— И что он вам рассказывал?

— Он говорил, что это было самоубийство, что есть письмо…

— Он говорил вам, кому адресовано это письмо? Как вы думаете, кому оно предназначалось?

— Не знаю.

— А все-таки? Я спрашиваю ваше личное мнение. Должно же у вас быть какое-то личное мнение?

— Мужчине.

— Естественно. Но кому? Может быть, вашему супругу?

— Нет, нет… — Ирина подняла на Костырева глаза, полные невысказанной муки. — Не ему, я знаю…

— Откуда? Ведь Шиловская могла сохранить к своему мужу нежные чувства.

Ирина молчала. Костяшки ее пальцев, сжимавших платок, побелели от напряжения.

— Вы знаете, кому предназначалось письмо. Откуда?

— Нет, я не знаю.

— Но вы же сами сказали, что письмо предназначалось не вашему супругу, значит, вам известно, кого она имела в виду при написании этого письма.

Поняв, что ее поймали на слове, Ирина не поднимала головы. Лиля Анцупова чувствовала азарт, который ей все труднее было скрывать, — умело шеф припер к стенке эту воробьиху! Теперь она не вывернется!

— Вы ведь понимаете, Ирина… — Костырев заглянул в бумаги. — Валентиновна. Понимаете, что мы вас пригласили не для того, чтобы насладиться вашим молчанием.

Посетительница молчала.

— Вы не хотите рассказать нам, как вы провели утро двадцать шестого июня?

После долгой паузы напряженная тишина в кабинете разрешилась тихим потерянным голосом:

— Я была на работе.

— Позвольте вам не поверить. На работе вы утром не были, зачем же сочинять. Вы не были и у зубного. А где вы были?

Молчание.

— Не в ваших интересах молчать и дальше. Пора уже говорить. Если хотите, я расскажу вам, где вы были в то утро. Хотите?

Белые тонкие пальцы застыли над платком, и по щеке низко опущенной головы прокатилась быстрая слеза.

— Утром двадцать шестого июня вы, предварительно предупредив на работе, что задерживаетесь, отправились к Шиловской. Номер квартиры вы узнали у женщины, живущей в подъезде, соседнем с тем, где жила Шиловская, и это говорит о том, что вы намеревались посетить ее. Вас видели и опознали два человека, жители дома, — женщина, у которой вы спрашивали, и мужчина, обративший на вас внимание, когда вы сидели на скамейке во дворе.

Ирина судорожно дернула головой, подавляя всхлип.

— Вам теперь нельзя молчать, Ирина Валентиновна. Теперь вам надо рассказывать.

Тишина как-то сжалась и приложила платок к глазам.

— Только не говорите Алексею, — выговорила наконец она. — Он ничего не знает. Я расскажу.

Барьер молчания был сломлен.

— Он ничего не знает, — продолжала Ирина. — Я не хотела ему рассказывать, он бы испугался за меня. Он бы меня ругал…

Наблюдая за работой своего шефа, Лиля торжествовала. Конечно, вне сомнения, если Тишина признается в том, что действительно посещала Шиловскую утром в день убийства, то убийство — ее рук дело. Может быть, она помогала своему супругу. Сладкая парочка порешила актрису, которая мешала им жить. На месте шефа Лиля прямо спросила бы Тишину, пока она еще не успела опомниться: «Откуда вы взяли письмо Шиловской и зачем вы его подложили?» И тогда бы она через минуту как миленькая подписала бы признание в совершенном преступлении.

— Я действительно приходила в то утро к Шиловской… Хотела с ней поговорить, объяснить ей, что бессмысленно противиться нашему браку и надо согласиться на условия Алексея. Разбитую чашку не склеишь… Если бы она отказалась, я бы стала ее умолять, встала бы перед ней на колени, заклиная жизнью ее дочери. Я хотела вымолить у нее согласие не публиковать ту ужасную книгу, которая…

— «Голую правду»?

— Да, кажется, она так должна была называться… Алексей ходил весь черный последние дни, он был мрачнее тучи. И тогда я решила сама с ней поговорить. А если бы она не согласилась, тогда я…

— Что тогда?

— Не знаю… Я боялась к ней идти. Не то чтобы боялась, но как-то опасалась, ведь Алексей рассказал мне про нее много такого… Я не всему верила, ведь она, по его словам, получалась совершенным чудовищем. Но она была не такая, какую он описывал, — нежная, чувствительная. Трепетная, да-да, это верное слово — трепетная.

— Вы узнали номер квартиры, и что было потом?

— Я поднялась на этаж и позвонила… Я сразу узнала ее, хотя она была совсем иная, чем в кино.

— Она была одна?

— Да. Я сказала, что пришла поговорить, и она пригласила меня войти. Она была такая милая… Она улыбнулась, пожала мои руки и сказала, что догадывается, кто я. Что она именно такой и представляла меня. Она была такой сияющей в то утро… Сказала, что ей жаль, что она сейчас не может поговорить со мной по душам, потому что торопится, что я такая хорошенькая, и она одобряет выбор Алексея. Что надеется, что он наконец-то будет счастлив со мной.

— Она действительно торопилась?

— Да, она все время посматривала на часы. Я стала объяснять ей, зачем пришла. Она улыбалась и уверяла меня, что все недоразумения с затянувшимся разводом скоро будут устранены, пообещала мне, что с ее стороны уже никаких препятствий больше не будет. Сказала, что уже давно любит другого человека. Она была такая… Такая возбужденная…

Ирина задумалась, расширив глаза и уставившись в одну точку.

— Что же было дальше? — прервал молчание Костырев.

— Что дальше? — внезапно очнулась Тишина. — Ничего. Я поблагодарила ее, она поцеловала меня, и я ушла.

— И все?! — в изумлении подала голос Анцупова.

— Все, — обернулась на ее возглас Ирина. — Я ушла от нее совершенно счастливая. А она была такая… Как будто решилась на отчаянный шаг. Я не могла поверить, что уже в те минуты, когда разговаривала со мной, она задумала это сделать…

— Что?

— Самоубийство. Ведь Алексей мне все рассказал. Сначала он тоже думал, что ее убили, и чувствовал себя как-то неуютно. Но потом, когда Узнал, что она сама… Он успокоился и объяснил мне, что, очевидно, она решила покончить разом со всеми неприятностями. Я не совсем понимаю его, но если он так думает — действительно так оно и есть…

— Вы рассказали ему, что посещали Шиловскую?

— Нет, что вы! Он получил известие о ее смерти и был так взволнован. Я не хотела пугать его еще больше. Понимаете, для меня такое облегчение поделиться с вами… Наверное, я единственный человек, который видел ее незадолго до смерти, — меня эта мысль очень мучила.

— Вы чего-то боялись?

— Нет, ничего. Но я чувствовала себя виноватой в том, что не сумела понять, что она задумала, не сумела отговорить ее от этого шага, предотвратить его. Я могла объяснить ей, что жизнь прекрасна, если есть человек, которого она любит и который ее любит. Напомнила бы, что у нее есть дочь, ведь это такое счастье!

Ирина замолчала, глядя мимо Костырева.

— Когда вы были у нее, во что она была одета?

— Одета? — очнулась Тишина. — О, на ней был прелестный с розовым блеском пеньюар с ажурной вышивкой, он так подчеркивал ее свежесть!

— Вы не заметили на ней никаких украшений?

— Конечно заметила! У нее было прекрасное кольцо, Алексей мне о нем рассказывал. Старинное, чудное, ужасно дорогое. Я бы такое не смогла надеть — очень страшно носить на пальце целое состояние. Но Евгения Викторовна, конечно, была другое дело…

— Скажите, — задумчиво спросил Костырев, — когда вы уходили от Шиловской, вас кто-нибудь видел?

— Видел? Не знаю… Может быть… — Тишина пожала плечами.

— Во сколько вы ушли?

— Примерно в десять с минутами. Мы разговаривали минут двадцать.

— А что вы делали потом?

— Потом? Прошлась по магазинам, пообедала и пошла на работу.

— По каким магазинам вы ходили? Можете вспомнить?

— Сначала я зашла в «Арс», посмотрела на шубки.

— Примеряли?

— Нет, что вы, просто хотела прицениться. Потом зашла в аптеку, потом в продовольственный, потом в «Книги».

Когда Тишина вышла из кабинета, Лиля Анцупова скептически спросила Костырева:

— Неужели вы ей поверили? Но ведь все ясно как Божий день! У нее железобетонный мотив для убийства.

— Ты знаешь, как она это сделала? У нас даже ее «пальчиков» нет. Она может легко отказаться от своих показаний. И что тогда?

— Но ведь главное она уже сказала — что была у Шиловской! Вы, конечно, здорово ее разговорили, еще бы чуть-чуть — и признание было бы у нас в кармане.

— Хорошо, а что ты скажешь насчет письма?

— Инсценировка.

— Тебе не кажется, что ей было бы трудновато, впервые придя в дом Шиловской, убить ее, отыскать письмо и не оставить при этом ни одного отпечатка пальцев, сохранив идеальный порядок после поисков? Тишина не производит впечатление физически сильного человека, вряд ли она справилась бы с Шиловской. Да и время не совпадает. Разница в два часа — огромный срок.

Костырев тяжело вздохнул и произнес сухо и официально:

— Вот что, лейтенант Анцупова. Завтра вы отправитесь по магазинам, на которые указала Тишина, и опросите продавцов, видели ли они ее и когда. Точное время — самое главное. Ведь если они видели ее до двенадцати часов, а я в этом почти уверен, то их показания почти стопроцентное доказательство того, что Тишина говорила правду. Да я и так в этом почти не сомневаюсь. Задание понятно? Идите выполнять.

— Есть! — Лиля развернулась на каблуках и вышла, хлопнув за собой дверью чуть более громко, чем следовало. Таким образом она выражала свой безмолвный протест.

В глубине души Лиля надеялась, что ожидания Костырева насчет того, что продавцы вспомнят неприметную покупательницу, которая неделю назад заходила в магазин, окажутся обманутыми. И тогда уж она возьмется за нее всерьез!