Голос Древних

Глава IX: Истина на троих

Ана смотрела на линию горизонта, где небо соединялось со своим отражением. А рядом молчаливо замерло её собственное. Одиссей гадал, как же дочери Зевса оказались в игре вместе? Ведь Ана хотела сбежать как можно дальше и от Афины, и от Фокса — но в итоге, вопреки логике и любой статистической вероятности, они сошлись здесь втроём.

— Вот зараза, — сказал детектив, хлопнув себя по карманам. — Куда запропастился мой кристалл?

Девушка глянула на него с тихим непониманием.

— Такая красота, — Фокс неопределённо развёл руками. — Хочу сделать запись.

Глаза Аны потемнели: ей стало жалко человека без нейра, который не мог, как все нормальные люди, сохранить драгоценное пережитое, чтобы в любой момент испытать его снова. Принцесса в который уже раз ощутила предательский прилив симпатии к этому архаичному мужчине, который умудрялся быть не просто наравне с остальными, а обгонять их порой на много шагов вперёд.

— Сейчас, — прошептала девушка и отыскала в компактной сумочке на бедре небольшой предмет: плоский ромб-хамелеон с вытянутым нижним углом.

Это был экскогнит, внешний глаз с тактильным нейролинком — старомодная вещица дочиповых времён, когда люди ещё не рождались с нейрами и им требовались отдельные аугменты. Это была круговая сканирующая камера с сохранением запахов, температур и ощущений носителя, и она выполняла ту же функцию, пусть и слегка неуклюже: запечатлеть воспоминание и сохранить его, чтобы потом проиграть для себя или восхищённой публики.

Для современного человека экскогнит был всё равно что костыль вместо экзопрошивки: слишком заметный, не особо удобный и слегка нелепый. Но милый. Детектив узнал старинную вещицу и тут же нацепил на лоб.

— У меня три глаза и все разные, — улыбнулся он.

Теперь Одиссей мог сохранить всю красоту, которая расстилалась вокруг: бесчисленные звёзды, мёртвый мир архаев — и двух женщин, каждая из которых удивительна по-своему.

— Итак, — негромко сказал он, вспомнив, что миллиарды лет существования Мира Ноль вели к этому моменту. Пора выяснять отношения.

Обе сестры смотрели на детектива, Афина сумрачно, Ана растерянно, её волосы пытались побелеть, но в прядях вспыхивали и гасли красные и фиолетовые порывы, полные чувств. Внезапно цвет заполнил их целиком, и девушка взорвалась:

— Почему? Почему ты так сделала?!

Афина хотела ответить, но Ане нужно было высказать всё, что накопилось на душе:

— Ты слышала, какую тайну раскрыл Одиссей! Конечно, я была в шоке, но ты знала, что я успокоюсь и пойму: какую жертву он принёс, как отказался от мести и отдал жизнь за дочь врага. Разве я могла не вернуться, осознав всё это, полная благодарности к человеку, которого мы полюбили? Ты знала все мои мысли и чувства, как сильно я хотела быть с ним… И всё равно пришла вместо меня!

Её взгляд метнулся к Фоксу и обжёг его искренностью и упрёком.

— А ты, — воскликнула Ана, пылая. — Как можно любить и не сказать об этом? У тебя было десять возможностей, а в итоге ты признался в любви ей! Но пусть ты не знал, пусть она обманула нас обоих, как можно было не остановить меня… если любишь? Как можно было дать мне уйти?

— Я остановил тебя, — сказал Одиссей.

Ана запнулась, а потом поняла.

— Ты сказал Гамме транслировать новости на весь корабль, чтобы я услышала… И чтобы мы вступили в игру вместе.

— Я не знал, что из этого выйдет, но это отвлекло тебя от бегства в никуда.

— Не в никуда, а в собственную жизнь! — огрызнулась девушка. — Я сказала, что не хочу быть твоей тенью. Почему я не могу начать всё с нуля?

— Потому что бросить друзей, уйти от своего предназначения и от любви — значит выйти не в ноль, а в глубокий минус.

— Любви, — прошептала она, опуская блестящие глаза. — Ты и не знаешь, что я влюбилась в тебя давным-давно, задолго до нашей встречи. Понятия не имеешь, как я ждала наше свидание и как счастлива была в тот день. Для меня это было важнее дома, в котором я выросла, я мечтала путешествовать с тобой! А теперь поздно, всё испорчено, и первой близости больше не будет, потому что она уже была.

Ана была права: у всего на свете существует естественный порядок, а он был вывернут наизнанку и растоптан. Немудрено, что девушка потеряла палубу под ногами и ориентир.

— Я не собираюсь попрошайничать о твоей любви, как нищенка, и не стану терзать за то, в чём нет твоей вины, — сжавшись, глухо сказала Ана. — Ты прекрасный человек, Одиссей, я всегда буду тобой восхищаться. И в этой игре, как всегда: ты без малейших технологий был умнее самых продвинутых игроков, снова умудрился выручить и спасти кучу народа. Мне будет так тебя не хватать, но я должна!..

Она задохнулась от чувств, её волосы переливались чёрным и невыносимо-голубым, кажется, так выглядело отчаяние. Несмотря на всю выдержку и все обещания, губы дрогнули, а в глазах мелькнули слёзы. Одиссей стремительно шагнул вперёд, прижал девушку к себе, её изумлённое лицо запрокинулось, и Фокс поцеловал Ану в измученные тоской губы, даря ей всё тепло и всю любовь, которая копилась в нём. Гораздо дольше, чем она могла себе представить.

Ему было плевать на правила и нормы, он должен был это сделать — и сделал. Принцесса пошатнулась от неожиданности, её руки испуганно вцепились ему в локти, тут же ослабли, а потом робко легли на его плечи. Фокс с большим опытом и умением терапевтически целовал её до тех пор, пока девушка не стала дышать спокойно, пока она из напряжённой и упрямой, как пружина, не сделалась мягкой и горячей. Ана обхватила его руками, склонив вишнёвую головку у детектива на груди. Волосы принцессы не могли врать — она по уши любила Одиссея Фокса.

А игра, испытания и опасности помогли Ане ощутить это ещё сильнее.

— Со стороны показалось, что я целовал и любил её, — тихо сказал Фокс, глядя девушке в глаза. — Но ведь на самом деле, тебя.

Ана уткнулась ему в грудь, смешно и трогательно сопела. Ведь они были вместе против всей галактики, и после пережитого стали ближе друг другу.

— Мы с тобой не сделали ошибок, так зачем наказывать друг друга за чужие? Я люблю тебя, Ана Веллетри.

— А я тебя, — тихонько ответила она.

Наступила райская тишина, и чудесное разрешение вопроса портило лишь то, что у неапгрейженного человека предательски ныла шея и устало ворчала спина.

— Сделай, пожалуйста, кресло, — попросил детектив.

Техно-богиня безмолвно подчинилась: край того, что казалось подолом её тоги, вытянулся вбок, и в паре метров из воды выросло удобное силовое кресло, которое налилось цветом и покрылось приятным на ощупь тёмно-синим ворсом.

Одиссей уселся туда и посадил Ану на колени, почти держа её в руках. Он прекрасно понимал, сколько она перенесла за последние сутки — даже больше, чем обычно на борту «Мусорога», где плотность событий традиционно зашкаливала за верхнюю отметку шкалы Хаггарта-Стивенсона… или это была шкала Берроуза-Сабатини? Детектив уже и не помнил, но в данном случае от перемены имён слагаемых суть не менялась.

Ана перенесла удивление, подступающее счастье, шок, надежду, ШОК, опустошение, гнев и ярость, смирение, борьбу, борьбу, борьбу, смерть, откат назад, самую напряжённую борьбу, опасный хаос, затем победу и полную откровенность — а теперь, наконец-то, первый поцелуй с Фоксом, которого она ждала много лет. И всё это за примерно сутки. Есть отчего потерять голову и временно ослабнуть ногам.

Ане было очень хорошо в его руках, она наконец нашла успокоение, закрыла глаза, шмыгнула носом и утопила лицо в пушистом свитере. Кроме признания, ни единого звука не сорвалось с её губ с момента поцелуя, и это означало, что ядовитый поток негодования и отчаяния, терзавший её, пересох.

Наступила тишина, и в этой тишине наконец заговорила Афина.

— Прости меня, — сказала она серьёзно. — И ты, Одиссей. Я поступила странно и предательски. Но раз сегодня самый честный скандал в истории… я расскажу, как это было с моей стороны.

Принцесса открыла глаза и села, прижавшись к Фоксу, кивнула.

— Наверное, сложно понять это как базис, но я и есть Ана. Это я влюбилась в межпланетного детектива с его странным методом и смешным упрямством. Не «тоже» и не «как ты», а просто — я. Это я прочитала от корки до корки, по многу раз каждую из книжек о его похождениях и блестящих раскрытых делах.

«Книжек?» едва не поперхнулся Одиссей. «Каких-таких книжек?» Разумеется, он промолчал — как бы неожиданно и интригующе ни звучало признание богини, оно было не важным в сравнении с исповедью, на которую даже ей, такой вознёсшейся, было нелегко решиться.

— Я много лет мечтала о встрече. А когда вознеслась, всё человеческое во мне сдвинулось и дополнилось… многим другим, но никуда не исчезло. При этом мы неразрывно связаны, и всё, что ты испытала, я пережила вместе с тобой. Когда ты боялась смерти, то даже зная, что происходит и почему ты повсюду видишь зловещие знамения, я всё равно прожила весь твой страх и тоску. Одиночество в центре громкой толпы подданных, страх в самом сердце огромной империи…

Богиня перевела дух — хотя её дыхание не было настоящим и живым, системы полей имитировали поведение живого тела для сохранения человечности — поэтому сейчас она на секунду задохнулась от волнения и прервалась.

— Эта связь мешала моим обязанностям и делам, но я не могла прервать её, она была мне слишком дорога. Ведь я пробовала заглушить тебя, но без твоей человеческой жизни, Ана, я становлюсь слишком размеренной и спокойной, рассудочной и эффективной, как предельно точный метроном. Нет, я не функционал без эмоций, а живая личность, и все комплексы химических эмоций, присущих биологическим существам, во мне искусно заменены на энергетические. Наши тела, состоящие из полей, тоже можно назвать живыми: я испытываю сомнения, страх, желания, эгоизм и всё остальное. Включая страсть. Я не пустая оболочка, а необычное, но живое существо.

Ана с Одиссеем почти синхронно кивнули, они никогда и не считали Афину пустой оболочкой.

— Всё это время я жила делами Олимпа — но отдельным, тщательно спрятанным потоком восприятия наслаждалась твоей свободой. Пока ты была несчастной испуганной принцессой, которую я пыталась оградить от угроз, и, тем более, когда ты стала жить на борту «Мусорога». Я прожила с тобой каждый миг и чувствовала, как растёт и укрепляется наша подростковая влюблённость, как она превращается в чувство, настоящее и важное. Я тоже полюбила Одиссея Фокса… а как я могла не полюбить?

Ана вздохнула. Себя обычно понимаешь лучше, чем других, и на себя сложнее злиться и ненавидеть слишком долго.

— Всё это время я видела, как Одиссей к тебе относится: бережно, с огромной нежностью. Ты зря упрекаешь его в том, что он сдерживал себя, своё мужское естество и не торопился. Это был правильный выбор: нельзя торопить жизнь, она всё сделает сама. Вы оба были счастливы в пути друг к другу, с каждым днём делая маленький шажок. И удивительное свидание должно было стать идеальным восклицательным знаком в конце первой фразы вашей истории!

Афина совсем по-человечески вздохнула, слегка растерянно и сокрушённо.

— Мне оставалось смотреть на вас издалека, из тишины, смириться с тем, что мне не суждено ничего подобного. Быть немым сопереживателем, не реагировать и ничего не решать самой. Я не имела возможности написать свою собственную историю, ведь любя Одиссея, я не могла начать отношения с кем-то другим. Что поделать, такова жизнь. Я и так обрела очень многое, когда вознеслась, у меня нет права на ревность, горечь и эгоизм! Но ведь они не исчезли. Я боролась с ними каждый день.

Богиня помолчала перед тем, как завершить свою исповедь.

— В тот час я вела совет шести промышленных звёздных систем по вопросам объединения их в младший кластер, реорганизации правления семнадцати планет и распределения ресурсных потоков; это был открытый совет, который транслировался на все входящие в новый кластер миры. И вместе с изложением новых форм и норм, я с завистью и восторгом была вместе с вами… на планете-щенке, на планетоиде гроз, в океане. И чувствовала, как это важнее для меня, чем семнадцать миров, решение проблем которых мне вверили. Неправильно и неразумно, но так я чувствовала. Когда мы узнали, что Одиссей — сын Ривендалей, для тебя всё перевернулось, а для меня, наоборот, встало на свои места. Часть белых пятен сошлись и заполнились смыслом. Ваш разговор стал стократно важнее всего, я прервала совет и смотрела, как ты убегаешь, а Одиссей ждёт, когда ты вернёшься. Как наступает время предсказанного судьбой.

Афина замерла. Она не заметила, что пока говорила, становилась всё более прозрачной и сливалась с небом, а в последние мгновения начала всё сильнее темнеть изнутри; сейчас она казалась похожей на строгую статую из чёрного мрамора с тонкими серебристыми и стальными линиями, которые очертили её тело — человеческое по памяти и по духу, но всё же более условное, чем у людей.

Словно обнажённый контур души, она была честна и открыта, в этом просвечивало что-то античное. Ведь суть античного, пожалуй, в квинтэссенции человеческого и божественного — и Афина была именно такой, точкой соединения двух миров.

— Секунды мчались всё быстрее, меня пронзило одновременно восхищение тем, что Одиссей оказался ещё великодушнее, чем мы думали, а нас с ним связывает гораздо больше, чем казалось. И благодарность, и восторг от момента, когда водопады звёзд сходились к точке признания в любви. И невыносимая тянущая тоска, что всё это происходит не со мной, и так будет всегда. Вдруг я поняла, что ты не успеешь вернуться. Что сейчас момент пройдёт — но так быть не может, ведь мы знали будущее, мы знали, что сейчас Одиссей и Ана будут вместе. И я осознала, что это будет другая Ана. Я.

Она сильно выдохнула.

— Меня пронзили противоречия: это неправильно и одновременно правильно, по-вселенски, по законам судьбы. Нет иного порядка, чем тот, что мы сами творим из Хаоса собственными руками. Я поняла, что сейчас будущее случится, самосбывающееся пророчество обрушилось на меня и понесло вперёд; впервые ты отступила на задний план, а я могла сделать свой собственный шаг. И я пришла к Одиссею, чтобы выразить всё, что думали и чувствовали мы обе. Я не смогла противиться своим желаниям и воле рока.

Афина помолчала.

— ИИ-части моего сознания мгновенно просчитали последствия, но я не стала их слушать. Я отключилась от них и от всего мира, пока мы были вдвоём. Прости меня, сестра — я поступила не мудро, не верно и не правильно. Но я поступила честно.

Тишина переливалась туманностями звёзд у них над головами и под ногами, Ана думала обо всём сразу. Наконец она повернулась к Одиссею и спросила:

— Какой выбор мне нужно сделать: правильный, милосердный или мудрый?

— Который всё это сразу.

— Так практически никогда не бывает.

— Наоборот, почти всегда есть выбор, который поможет всем. Надо просто лучше искать.

— Ты неисправимый, безнадёжный оптимист, — покачала она головой.

— Скорее сторонник теории середины стакана.

— Что за теория?

— Что стакан и наполовину полон, и наполовину пуст, но это не важно. Важно, что ты с ним сделаешь.

— Я хочу сделать правильный, мудрый и милосердный выбор. Но как?

— Прекрасное желание, следуй ему, не сдавайся — и идеальный выбор найдётся. Ну, в большинстве случаев.

Ана отвернулась и долго молчала. Затем выдохнула и посмотрела на старшую сестру.

— Я хотела потребовать, чтобы ты нашла способ разорвать нашу связь и перестала проживать мою жизнь. Это решило бы все вопросы, всё стало бы просто и понятно… но неправильно. Ты бы осталась в полном одиночестве, брошена на произвол судьбы, нет, так нельзя. Это слишком жестоко, тем более, к самой себе.

Ана покачала головой.

— Раз судьба создала нас такими, парными и странными, значит, будем учиться с этим жить.

Они посмотрели друг в другу в глаза, и лицо богини осветилось благодарностью. Кажется, Афина очень ждала такого ответа и надеялась на него.

— Ты не против? — спросила Ана у Одиссея.

— Моё мнение здесь совершенно вторично, — ответил он. — Но я полностью за. И не потому, что мне будет приятно любить двух женщин сразу. Наоборот, потому что чем больше я думаю о вас и вашей связи, тем больше считаю, что вы — один человек.

Ана удивлённо отстранилась от него и посмотрела снизу-вверх, чтобы убедиться, что Фокс не шутит. А вот Афина не удивилась, и это подтвердило подозрения Фокса.

— В тот день глубоко внутри ты не чувствовала свой приход как измену и предательство, — сказал детектив, — Потому что, в отличие от Аны, не считаешь её отдельной личностью. Не считаешь себя отдельной личностью. А полагаешь, что вы обе — одно. Это после ты почувствовала всю боль, которую причинила Ане и которую пережила вместе с ней. И ужаснулась, устыдилась, захотела исправить. Но в тот момент ты искренне считала себя… второй половиной одних и тех же весов.

— Мы… одно? — встав, изумлённо спросила Ана, всматриваясь в лицо Афины. Теперь эта мысль не показалась ей такой уж сумасшедшей.

— А почему система Древних пустила меня в Мир Ноль? — тихо сказала богиня. — Почему не отделила от тебя и не выкинула на любом из этапов?

— Ох… Но что же нам тогда делать? Возможно ли вообще для нас когда-нибудь стать целым существом?

— Важнее, хотите ли вы этого, — поправил Одиссей.

То был неожиданный и сложный вопрос, на который дочери Зевса не могли ответить сразу.

— Я опять хочу есть! — воскликнула Ана и широко улыбнулась. Её волосы стремительно рыжели, вся тяжесть обиды выветрилась из души, а раны почти бесследно заросли. Всё же она была очень жизнерадостной натурой. — Попросим у Древних или сделаешь завтрак сама?

Техно-богиня подняла брови, в её диафрагме разгорелся хаотический вихрь молекулярного синтеза, вокруг повеял ветер, а у ног Афины взволновалась вода. Большую часть материала для синтеза богиня брала из окружающей среды.

— Чего желаете, смертные?

Они пили молоко, меняясь печеньем и впечатлениями об игре.

— Я очень боялась! Но испытания оказались такие простые, — смущённо рассказывала Ана. — Я решала их быстрее, чем успевала испугаться, что не смогу. Наверное, дело не в испытаниях, а в том, что олимпийцы такие улучшенные…

Она до сих пор не рассматривала вариант, что это Ана такая крутая. Ведь при изгнании её лишили высшего королевского контура, совсем как Одиссея в детстве, она стала обычной гражданкой… пятой технологической ступени. Но сотни тысяч других граждан той же империи, с теми же прошивками и генетикой пытались изо всех сил — но не прошли даже в третий тур.

— С крутящейся сферой чуть не опоздала, думала вылечу, и стало так стыдно! Но вовремя вспомнила твои уроки: смотреть в суть и задавать правильный вопрос. Успела одной из последних.

— А боевые мураши? — спросил Фокс. То испытание далось ему огромным усилием воли, и он до сих пор помнил шок поражения.

— Варгейм? — замешкалась принцесса. — Он же базовый по стратегии и всего трёх уровней тактической глубины. В Пайдейе мы тренировались на более сложных симуляциях, с семи до семнадцати лет. Я победила в своей группе, потому что у других не было нужного опыта.

Глаза Афины одобрительно блеснули, а детектив не смог сдержать улыбку. Обычная девушка, ничего выдающегося. Её воспитывали и учили лучшие из лучших как будущую властительницу тысячи миров. Но одно дело, как тебя учат — а другое, сколькому ты сможешь научиться. Ана была лучшей ученицей из всех, кого он встречал — и не в последнюю очередь из-за того, как скромно к себе относилась. Платон бы сказал, что её крылья так слабо отягощает свойственная людям предвзятость к собственным взглядам, что Ана может летать. Редкая птица.

— А я проиграл Свийсу, — сообщил детектив, чтобы до принцессы дошло. — И вылетел из игры.

— Вылетел? — растерялась Ана.

— Как же ты вернулся? — спросила Афина. — Вернее, чьи же интересы ты теперь представляешь?

— Формально — корпорации «Кристальная чистота». Они выкупили место у другого финалиста и отдали ключ мне.

— Я могла бы и сама догадаться.

Ещё бы. Она изучила всё прошлое Фокса, до которого сумела добраться, и знала многие из его связей.

— А дальше возник этот серый портал, — сказала Ана. — И мне стало по-настоящему страшно.

Она с благодарностью посмотрела на Афину.

— В каждом испытании я знала, что ты со мной. Раньше ты была далеко и просто вдыхала мою жизнь самым краем восприятия, не фокусируясь на ней и не отвлекаясь от своих… важных дел.

— Я выполняла волю Олимпа. И волю отца.

— Хотя однажды ты дрогнула: когда титановая Сестрёнка ударила меня и обещала отдать жеру, ты едва не нарушила запрет. Тебе пришлось бы заплатить высокую цену, но ты едва сдержалась.

Афина молчала.

— А когда я шагнула в игру, то сразу почувствовала, что ты рядом. И хоть из всех существ на свете именно тебя я хотела видеть меньше всего… мне стало гораздо легче.

— В эти минуты решалось, хотим ли мы усилить своё присутствие в играх, и было решено, что хотим. Я получила разрешение на вмешательство в твою жизнь.

— «Усилить», — хмыкнула Ана. — А кто ещё участвовал, брат и сестра?

Афина кивнула.

— А почему мы не встретились? Они гораздо лучше меня, как они могли не пройти испытания?

— Аполлон протянул руку в свет, и Древние изгнали его, — голос Афины был безмятежен. — Будь ты сколь угодно велик и силён, о самоуверенность можно споткнуться даже на самом ровном месте.

Волосы Аны окрасил задорный рыжий всплеск, и все трое рассмеялись, представив, какое унижение перенёс Солнцеликий, когда вылетел во втором туре с почти триллионом простых смертных.

— А что же Артемида?

— Каждый из нас использовал свой собственный подход. Я оказала покровительство сразу двадцати добровольцам и вела их в игре. Хотела увеличить вероятность пройти испытания и попасть на Планету судьбы.

— Ты разделила сознание на десятки потоков? — справедливо удивился Одиссей, ведь так могли делать только самые совершенные ИИ.

— Вознёсшись, мы получаем возможности менять личность и сознание, — сдержанно ответила богиня. — Более радикально, чем ограниченные телом.

— Значит теперь ты отчасти искусственный интеллект? — волосы Аны не знали, чего хотят больше: обескуражиться, испугаться или восхититься.

— Во мне мыслит несколько мощных сервисных ИИ. Было нелегко синхронизировать линейное человеческое сознание с дискретными комплексами обработки данных… и остаться собой. Но в итоге получилось, и мои возможности по анализу и управлению возросли. Даже в сравнении с большинством вознёсшихся.

— Афина Мудрая, — довольно сказал Одиссей. Ему ужасно нравилось ловить мир на совпадениях мифологического и реального, в любой интерпретации.

— В общем, я проходила испытания во многих участниках сразу, и пока шли отборочные, механизм Древних меня не отсеял. Шестеро из моих добровольцев пробились в четвёртый раунд.

— И один из них встретил Афродиту, — догадался Фокс. — Ты провела игру с мурашами за него, победила сестру и вышвырнула её из игры.

Богиня улыбнулась.

— В других группах нам удалось избавиться от опасных соперников из империи Алеудов, Орханского Квазарата и Содружества. В двух случаях размен привёл к победе менее достойных и поражению моих людей, но это нас вполне устроило.

Одиссей понял, что Афина и общая мощь империи олимпиаров сыграла им с Аной очень на руку. Впрочем, у каждого из прошедших в финал было как минимум несколько сильных факторов, которые позволили преодолеть огромный отбор.

— Ты не только позаботилась обо мне, но и убрала самых опасных и неприятных соперников, — Ана всплеснула руками, возмущённая очередным примером тотального превосходства своей старшей версии. — И как мне с тобой тягаться, мисс совершенство?

Но её живое лицо не верило собственному страху, ведь смертную Ану обнимал Одиссей.

— Охотек, Геометрис и Зеро победили в своих группах и выкинули моих людей, — пожала богиня одним плечом.

— Но в финальном испытании мы не встретили саму Афину, — веско сказал Одиссей. — Только двоих её протеже.

Ана нахмурилась, вспоминая, и поняла, что он прав.

— Я не участвовала в играх сама. Мне пришлось рассредоточить сознание на многих, и Игра не пустила меня в единство. Не посчитала личностью. Поэтому… я смогла только сопровождать.

— Вот это да, — покачала головой Ана.

Принцесса поняла самое важное, но не осмеливается это признать. А им обеим была очень нужна правда, ведь на свете нет более целительной вещи. Вот только Афине было трудно сказать эту правду вслух, потому что она мешала интересам империи; а Ана была слишком убеждена в своём несовершенстве, чтобы поверить. Поэтому Одиссей сказал за них обеих:

— Ана, из всех, на кого Олимп сделал ставку, в финальное испытание прошли только двое: ты и ещё один подданный, который почти сразу рухнул в чёрную дыру. Ни один из детей Зевса не пробился на Планету судьбы, и все усилия империи ни к чему не привели… если бы не ты.

— Одна я бы тоже не прошла, — торопливо парировала девушка.

— И да, и нет, — помедлив, возразила Афина. — С моим приходом ты стала смелее и сильнее, но я ничего не сделала, а просто была рядом. Боролась ты сама. Я считала, что ты не способна попасть в сотню претендентов, и была готова в любой момент вмешаться… но вмешаться не пришлось. Я тебя недооценила. Прости.

Ана молчала, её волосы переливались тонкими золотистыми проблесками, которые возникали и гасли.

— Но в итоге нас обеих спас ты, босс! — весело сказала она, поднимая глаза на Фокса. — Мы проиграли и падали в чёрную дыру, а ты умудрился не только победить сам, но и спасти нас с Лумом.

Афина кивнула.

— Одиссей идеально прошёл игру с чёрной дырой. Я несколько раз моделировала испытание заново и убедилась, что в его ситуации просто нельзя было сыграть лучше.

— Дело не в эффективности, а в причине, — детектив слабо улыбнулся. — Лума я защитил за компанию: хороший парень, и всем было лучше, что он прошёл в финал. А вас я спас потому, что не мог не спасти. Если задуматься, на Планете судьбы мы все поступали так, как не могли не поступить. И сейчас перед нами встанет новый выбор: поступать, как хотим, как должны или как не можем не поступить.

Печенье с молоком закончились, как и время на перемирие. Принцесса и богиня переглянулись.

— Финальное испытание, — вздохнула Ана. — Давай попросим у Древних победить вместе? Я не хочу сражаться с тобой.

— И я не хочу, — Афина была абсолютно серьёзна.

— А я тем более, — фыркнул Фокс.

Ведь и выиграть, и проиграть в бою с тем, кого любишь — плохо.

Планета услышала их, и небо начало темнеть: звёзды гасли, сначала точками, потом десятками, словно выключаясь. Свет прятался, и Мир Ноль погружался в первозданную космическую тьму.

— Ох, — Ана вцепилась с Одиссея, не желая его отпускать. — Поцелуй меня.

У её губ был вишнёвый вкус, а от запаха у Фокса кружилась голова. О, сердце Ориона, когда они наконец смогут…

— Ты сказал «нельзя бежать от своего предназначения», — спросила Ана, глядя на исчезающее небо. — А какое оно?

— Спасать.

— Править.

Два ответа прозвучали одновременно, смешавшись в причудливую смысловую тень.

— Спасая других, ты спасаешь себя, — тихо сказал Фокс.

— Ты и я рождены и воспитаны, чтобы нести добро и порядок через власть, — Афина выпрямилась и стала выше, как же величественно она могла выглядеть! — Во главе множества миров мы принесём куда больше добра и спасём куда больше жизней, чем скитаясь от судьбы к судьбе.

— Меня отрешили от империи.

— Чтобы спасти от покушений. Когда угроза миновала, мы с матерью договорились призвать тебя свободным управляющим, дать тебе новое начало — сильную и богатую планету. Чтобы, даже не являясь членом семьи, ты стала одной из нас.

Принцесса хотела что-то сказать, но осеклась.

— Теперь всё изменилась: ты дошла до финала. Ана, ты в шаге от того, чтобы стать одной из самых значимых людей нашего времени. Ты можешь вернуться и снова быть дочерью Зевса. Отец примет тебя, если ты победишь в Игре Древних.

Ана замерла, её волосы налились тяжёлым сверкающим золотом. Отец, дом, победа, заслуженная слава и величие, возможность делать добро, как и раньше с Рассветом, но куда в больших масштабах… Точный и сильный выпад богини достиг сердца сестры, которое она знала, как своё собственное. Ана стояла, как поражённая громом, в её расширенных глазах отражались будущие миры. Афина шагнула к своей смертной половине, накрыла собой, как сияющим доспехом.

Последние звёзды погасли.

Три фигуры стояли в темноте: высокая бледно облекала стройную, волосы которой медленно теряли золото, бледнея серебром; а человек в бесформенном пушистом свитере уютно сливался с темнотой. Он смотрел не на Ану, а на воды вокруг, словно искал чего-то.

Между Афиной и Фоксом возникла синяя звезда, от которой каждого бросило в дрожь: в ней сияли неимоверное могущество, сила и власть. Невообразимая энергия сплелась в её лучах, она манила и притягивала — каждый чувствовал, что, коснувшись звезды, обретёт невероятную мощь.

— Это и есть Награда? — прошептала Ана.

— Значит, в последнем испытании её получит тот, кто сможет взять, — Афина медленно протянула руку, ей оставалось сделать шаг.

Ана смотрела на Одиссея, и серебро её волос всё сильнее отливало алым, а в глазах отразилась вера. И он внезапно понял, что довод богини был неопровержим во всех аспектах — кроме одного.

— Нет, — сказала Ана окончательно и спокойно. — Я хочу быть с Одиссеем. Я не хочу возвращаться назад.

— Послушай! — воскликнула Афина, не в силах отвести взгляд от сияющей звезды. — Мы можем принести такую пользу вселенной, по сравнению с которой все предыдущие победители древних игр окажутся детьми! Поверь мне…

— Я верю. Но больше всех в этом мире я верю в Одиссея. И ты на самом деле тоже, просто боишься себе признаться. Ведь мы рождены, чтобы править, а он какой-то дремучий неапгрейженный капитан мусоровоза. Но он взрослее и мудрее нас с тобой, Афина. Он даже не смотрит на приз, потому что не находится в его власти. Если кто-то и загадает самое взрослое желание… то это Одиссей.

Богиня дрогнула, оказавшись на перепутье трёх путей: желанного, должного и неотвратимого, потому что осознала, что в данном случае перепутье — тупик.

— Если ты не хочешь предать меня второй раз подряд, Ана, — сказала девушка старшей версии себя. — То не пытайся отключить моё сознание и взять всё под свой контроль. Не пытайся помешать мне сделать выбор, который я честно заслужила.

Грудь Афины вздымалась и опускалась, её взгляд метался, энергетический контур дрожал, а пальцы сцепились от волнения.

— Нет, — сказала она глухо и смиренно. — Я больше не предам тебя. Вас обоих.

Ана счастливо улыбнулась.

— Сделать правильный выбор в большинстве случаев не так уж и сложно! — сияя, пропела принцесса. — Древние! Я выхожу из игры. Я уступаю победу Одиссею Фоксу!

Она уставилась на самого любимого детектива в галактике и торопливо сказала:

— Не подведи, босс. Покажи предкам и потомкам, как…

Синяя вспышка.

Одиссей одним резким движением отключил экскогнит и убрал его в свитер, зарастил крошечный карман и закрыл глаза, чтобы справиться со счастьем, которое его переполняло. Он был неимоверно рад, что полюбил эту девушку — и в очередной раз увидел, за что. Но он должен справиться с этим счастьем, прямо сейчас. Потому что все предыдущие сражения были милой разминкой, а самый страшный и реальный бой уже подступал к нему из темноты. Здорово, что не Ане с Афиной выпало в нём сражаться, а человеку, который знал врага и имел шанс победить.

Звезда сияла, и не думая угасать, потому что финальное испытание было не завершено: в игре осталось два претендента. Одиссей молча ждал. Вода вокруг пошла мелкой рябью, повсюду на волнах сгущались облака планктона, выраставшие в заросли водорослей, из которых поднимались бутоны аккуратных зелёных цветков.

Они срастались в поток шуршащей, шевелящейся биомассы, которая возвышалась у Фокса над головой, словно живая гора. Тонкие щупальца потянулись к звезде, утолщаясь и разрастаясь на ходу, их кончики танцевали вокруг безумно желанной награды, но не касались её. Немое лицо, освящённое синим светом, выродилось из стены мышц, округлело и отвердело, слепо уставившись на человека, затем в нём проросли глаза и рот.

— Я вернулась, — сказала Схазма. — Но вижу, ты ждал.

Одиссей вздохнул.

— Как ты догадался?

— А чего здесь догадываться. Из показанных тобой способностей было ясно, что ты можешь так сделать, а раз можешь, то конечно сделала. Схазма-39 пила воду и растила тело, выбрасывая мириады своих клеток и заполняя десятки метров вокруг, невидимая и дискретная, как пыль. Чтобы в случае поражения в игре всё же осталась Схазма-40.

— На это ушло много энергии, — прошелестела сэлла. — Чем ты совершеннее и сильнее, тем больше нужно, чтобы вырастить тебя. Ради высокой цели я щедро тратила всё, чем снабдил меня орден, но теперь мои силы подошли к своему пределу. Я не бесконечна.

— Но даже ослабленной, тебя более чем достаточно, чтобы убить человека.

Чудовище внимательно смотрело на детектива, улавливая биение его сердца, ток крови и сжатие каждого мускула, шевеление каждого волоска.

— Ты боишься, — сказала она.

Он кивнул.

— Ты знаешь, на что я способна. Уже встречался с мощью ордена?

— Да, — хрипло ответил Фокс.

— Где? Когда?

— Когда-то давно я нашёл маленький народец на крошечной умирающей планете. Я застрял там и думал, что навсегда, но потом вспомнил такой простой и действенный способ спасения: призвать сэлл. Начерти символ Прасущности, и орден обратит на него внимание. А дальше всё зависит от тебя…

— Чтобы призвать нас, нужна драгоценная причина. Глупца с незначительным зовом ждёт мучительная смерть.

— На той планете были живые горы, — вздохнул Одиссей. — Они очень понравились посланнице сэлл.

— Иссиль, — почти мгновенно прошептала Чудовище. — Больше четырёх с половиной столетий назад. Это не мог быть ты, люди не живут так долго.

— Видишь ли, я отчасти бессмертен. Именно я, Схазма-40, а не клоны моих клонов.

— Я живу всего двести лет, — изогнулось Чудовище, будто в сонной неге. — Но впереди у меня миллионы.

— Ты живёшь вторую минуту. И либо погибнешь здесь, если проиграешь — либо исчезнешь, если победишь. Ты забыла, что каждый выбывший из игры отматывается назад, к моменту до её начала. А тебя, моя новорожденная Схазма-40, тогда не было на свете, значит, тебя отмотает в небытие. Ты погибнешь в любом случае, и у тебя есть только один шанс выжить.

— Какой же?

— Сдаться мне. Я знаю, как тебя спасти.

— Коротышка перехитрил меня… но лишь отчасти. Тебе вовсе не удастся.

— Коротышка только и делал, что хитрил. А я только и делаю, что говорю правду, — нервно рассмеялся Одиссей. — Разве ты до сих пор не заметила? Ты ведь чувствуешь, как пахнет каждая капля моего пота, сэлла. Ты же видишь: я верю в то, что говорю.

— Действительно, — помолчав, согласилась Схазма, разглядывая Фокса как диковинного зверя, и вкрадчиво спросила. — Как же ты можешь меня спасти?

— Вложи в моё тело свой импринт. Я выйду отсюда и позволю тебе родиться.

— Ты противоречишь себе человек. Во-первых, тебя отбросит к началу игр, и мои клетки исчезнут. Во-вторых, ты так настойчиво убеждал, что каждое перерождение Схазмы — новое существо.

— Так и есть, ты погибнешь в любом случае. Я спасу следующую Схазму-41, которая в ином случае исчезнет без следа и не появится на свет. Но ты же веришь, что сама перерождаешься, ты веришь Прасущности и её сладкой лжи. Значит, веришь, что возродишься ты, — улыбнулся Одиссей.

— Ш-ш-ш-ш… А отмотка во времени?

— Тут гарантий нет. Но по крайней мере, у меня есть идея, как её обойти.

— И снова правда.

— Я редко вру, потому что, как правило, незачем.

— Но ты пытаешься обмануть меня правдой и заставить совершить то, что тебе выгодно.

— Нет. Мне почти всё равно, как именно ты поступишь. Думаю, у каждого из нас есть лишь один способ победить в финальной игре Древних. Сейчас я просто пытаюсь сделать маленькое добро, которое может вырасти в большое. Ведь если ты поступишь, как я говорю, у тебя появится призрачное, но всё же доказательство моей правоты — и причина сомневаться в догме ордена.

— Доказательство? — много прищуренных глаз смотрели на человека, затуманенные мыслью о том, как будут рвать его на куски.

— Да. Когда ты воскреснешь из моей руки, ты не будешь помнить ничего из произошедшего на этой планете.

— Буду. Древние могут возвращать игроков назад по их линии времени, но даже если меня вернут, Мать уже получила все знания через связанные клетки. И вернёт их мне.

— Вот именно, что ты будешь ждать восстановления памяти, а его не произойдёт. Мать не сможет вернуть то, чего не получит.

— Почему? — схазма смотрела на мифотворца, как зачарованная.

— Потому что мир древних отрезан от бытия. Прасущность не имеет здесь власти, и даже связанные клетки не действуют. Уверен, ты уже заметила, что не можешь получить больше энергии от ордена, как привыкла в экстренных случаях.

— Верно, — прошептала Схазма.

— Ты решила, что это блокада и защита архаев, что они мешают передаче энергии через связанные клетки, но на самом деле нет. Энергию просто неоткуда передать. Потому что мы находимся там и тогда, где ничего и никого во вселенной ещё не было. Поэтому твои клетки не передадут Прасущности информацию — и она когда возродится твой следующий клон, Мать не сможет восполнить неизвестное.

Схазма молчала, её щупальца задумчиво извивались.

— Здесь ты сохранила память Схазмы-39, потому что информация передавалась из клеток в клетки. Но даже тут ты наверняка не помнишь последних мгновений предыдущей жизни? Потому что как только ты деэволюционировала из пра-клеток в мембранную ткань, некому стало передавать!

— Ты прав, — негромко и утробно сказала Схазма. — Я знаю исход боя не из того, что передали пра-клетки, а из того, что запечатлела моя планктонная плёнка на поверхности воды.

— По сути, это уже доказывает мою правоту, — кивнул Фокс. — Возродилась не Схазма-39, а новая Схазма-40, с личностью, сложенной из имеющихся осколков. И кто может сказать, какие осколки твоих прошлых жизней были вовсе не твоими, и вложены ради нужных функций — а какие воспоминания твоих предшественниц были стёрты без следа как ненужные и неважные?

Сэлла молчала.

— Последнее, что ты будешь помнить, когда возродишься, это момент, когда ты входишь в серый портал для последнего отборочного тура.

— И это будет значить, что Мать не воскрешает меня… а создаёт копии, перенося доступные ей данные.

— Именно так, — кивнул детектив.

— И я не буду помнить тебя, человек, и не смогу разыскать и убить, потому что никогда тебя не знала.

— Это доставит мне дополнительное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Но главное, главное, милая Схазма, ты получишь смутное, но всё же при достаточном размышлении неопровержимое доказательство: что всё, чему тебя учили, вся твоя жизнь — ложь. Если нам повезёт, ты будешь осознавать, как то мерзейшее существо, которое ты называла Матерью, беспрестанно обманывало и использовало каждую из вас. Воплощало и стирало любую сэллу и относилось к лучшим из вас, как к полезному и вкусному веществу.

По телу Схазмы прошёл болезненный спазм, её исказило от ненависти, но она совладала с собой и дала человеку закончить.

— Ты начнёшь прозревать, что вся доктрина и мечта ордена — лишь прекрасная маска, за которой скрывается безликая и безмолвная ненасытная пасть.

Схазма дрогнула, когда он сказал «безмолвная», потому что единая живительная сеть из связанных клеток, которая соединяла всех сэлл галактики, в ордене называлась Безмолвный Океан. Откуда человек мог знать?

— Ты хочешь разрушить великий орден сэлл? — спросила она, преодолев невыносимое желание мучать и убивать его снова и снова.

— Я был бы рад уничтожить Прасущность, источник великого зла. А орден без неё распадётся сам. Или трансформируется во что-то более искреннее и полезное.

— Человек, — нутряной голос Схазмы был неописуемо-будоражащим, чувственным и настоящим, пробирающим до костей. Конечно, она подобрала звуковой ключ к его физиологии и использовала, чтобы впечатать в Фокса то, что хотела сказать. — Я была в Океане и прикасалась к Прасущности… к Матери. Она неописуемо прекрасна, и быть с ней даже мгновение — это лучшее, что может испытать живое существо.

Схазма страстно раскинулась во все стороны, десятки щупалец обнимали фигуру Одиссея, словно ласково пытаясь оградить и защитить. А его трясло от каждого слова, даже сквозь защиту Древних. Видимо, система не считала такое воздействие достаточной угрозой, и темпоральный контур позволял его.

— Мне жаль любого из вас и всех вас вместе, потому что вы не ощущали радость и не чувствовали грядущий Океан жизни. Который займёт всё.

— Ясно, — выдохнул детектив, подавляя возбуждённую дрожь.

Он не стал пытаться возразить сэлле, сказав, что совершенная био-сущность может создать биохимическую иллюзию рая, даже если на самом деле под ним скрывается ад. Это было попросту бесполезно.

— И если даже ты прав, и мне суждено умереть, проиграв или победив, — пророкотала Схазма, наклонив голову близко-близко к Фоксу. — Я лучше умру ради этого, чем поддамся на твою игру и отдам победу тебе.

Человек с сожалением посмотрел на Чудовище, но понимающе кивнул.

Щупальца протянулись вперёд и обхватили синюю звезду, сияние растеклось по Схазме, она задрожала от переполнявшей энергии и силы. Фокс увидел, как защита Древних сошла с неё, словно сдутая ветром. Чудовище застыло, пытаясь понять, что происходит, но ничего не происходило, система ждала.

— Ах, — улыбнулась Схазма. — Какая ирония. Как только ты коснёшься звезды и вступишь в финальное испытание, защита древних спадёт. И я смогу сделать с тобой всё, что хочу.

Её многочисленные рты щерились в беззвучном хохоте, раскрываясь и зарастая по всему раскинувшемуся телу.

— Выбирай, человек, выбирай: отступить и выжить, вернуться в начало своего пути. Или соприкоснуться со мной.

— Я бы, конечно, предпочёл вернуться, — честно сказал Одиссей. — Но я никак, вообще никак не могу дать сэлле победить. Так что…

Он шагнул вперёд и взял звезду в руку, защиту сдуло, и синее сияние заполнило человека с ног до головы. Время почти остановилось.

В темноте над Миром Ноль возникли громадные фигуры первых рас: архаи, с’харны, сайны, иксарцы и мордиал — и пустое место между ними. Они склонились вокруг планеты, пристально глядя на последних игроков.

Одиссей со Схазмой разом поняли суть испытания: это был бой между бытием и небытием. Вся громадная сила звезды пульсировала между ними, ещё не решив, в чьи руки идти.

— Бытие, — проронила Схазма тысячью ртов.

— Жизнь! — воскликнула каждая пра-клетка в её трепещущем теле.

— Океан красоты и безмолвия, бесконечность наслаждения, — кричала она. — Я выбираю бытие.

Над ней возникла призрачная фигура из синего света, но, как уже было раньше в испытании с водой, она не смогла принять форму.

С самого начала игр Одиссей тщательно и кропотливо выстраивал общую картину. Каждый штрих, каждый символ и событие, любое из испытаний и всё, что они видели и встретили на Планете судьбы, помогало ему понемногу осознавать: что такое Игры Древних, для чего они созданы и почему они именно таковы. Это было непросто — почти все силы и мысли уходили на то, чтобы победить в испытании, дожить до следующего и пройти в новый тур. Никто не давал прямых намёков и не вкладывал чётких смыслов в происходящее вокруг, игрок должен был свести всё воедино сам.

Но если и был во вселенной тот, кто способен из самых диких событий и обстоятельств выстроить логичную картину и в кратчайшие сроки раскрыть её смысл — то это был Одиссей Фокс.

Выживая и оставаясь в игре, порой на волосок от вылета, он шаг за шагом двигался вслепую, спотыкаясь в буйных зарослях своих фантазий и спутанной паутине версий. Раскладывал по сумрачным полочкам своего медленного разума одни догадки и отправлял в забытье другие, иногда спохватывался и возвращал то, от чего отказался… Ткал из осколков мифов и реальностей идеальный, объясняющий все странности нарратив.

И сейчас, когда Одиссей увидел, как синий свет пытается сложиться в фигуру там, где стояла Схазма, но раз за разом не может — он наконец сложил всю картину целиком. И понял.

— Небытие, — резко сказал Фокс.

Вся сила Древних без остатка перешла к Схазме, она взвыла от восторга, пульсируя невыносимой мощью. А человек почувствовал, как растворяется в отсутствии времени и пространства, в пустоте смыслов и помыслов, нулевой сумме несуществующих величин.

Но что-то неуловимое и тонкое удержало его на самом краю. Пронзило и удержало, не дало перестать быть. Поэтому Одиссей ощутил всё то, что произошло следом.

Силы Древних столкнулись с отсутствием сил и взорвались, пытаясь охватить бездонное, в конвульсиях канули в бездну, у которой нет пределов и причин. Всё, что было таким огромным, во мгновение ока стало крошечным и гаснущим без следа. Схазма плакала, как ребёнок, увидев бездну, крича судорожные вопросы и распадаясь на незнающие ответов комки. Её вера в торжество жизни истратилась вместе с ней. Праклетки сопротивлялись удивительно долго, они предали Схазму, как и пророчил Фокс. Они метались и менялись, пытаясь познать несуществующее, эволюционировать вне среды и выжить в нигде.

Но не смогли.

Всё было стёрто, смолкло и умерло, а потом не родилось. Да ничего никогда и не было.

Даже едва существующего Фокса стиснул мучительный спазм распада.

Небытие победило в битве, которая никогда не свершалась.

Человека швырнуло на колени, он вернулся в жизнь, и перед ним зияла бездна, переполненная пустотой. Её хватило бы на тысячи, миллионы галактик, на всю предельность вселенной, на все вселенные, какие можно придумать и вообразить. Её хватило бы на всё.

Одиссей застонал от боли, и это была не боль тела, а страдание сознания, жизни и бытия. Это было то великое знание, в котором крылась бездонная печаль. И он иглой каждого заострённого нерва испытал всепоглощающую тоску, раздирающую его существо, когда понял, почему архаи угасли, познав сущее. Они осознали неизбежность небытия.

Человек увидел, как мал и беззащитен перед бездной, а она безмолвно стирала всё вокруг. Вода исчезла вместе со всеми следами космоса, и Фокс вспомнил, насколько чёрный, бархатный и «пустой» вакуум был осмысленным, разнообразным и живым по сравнению с истинной пустотой…

Фигуры древних и первых рас распались и погасли, не осталось ничего, кроме мёртвой планеты из застывшей чёрной слякоти, и Одиссея Фокса, последнего оплота перед равнодушием небытия.

Его руки начали путаться, фразы теряться, кожа покрываться инеем бесчувственности, а ногти и волосы — расти в никуда; сердце стало стучать тишиной, а разум думать немыслимым; ткань сознания затрепетала, расслаиваясь на ленты сентенций и пунктиры слов.

«Это распад» с трудом вспомнил Одиссей, вцепившись в чёрную слякоть, мёртвую и недвижимую, стараясь ранить пальцы об острые грани, чтобы почувствовать живую боль и продержаться ещё мгновение.

И Мир Ноль спросил человека: «Есть ли спасение?»

А может это он сам спросил себя в последних конвульсиях личности.

Одиссей вспомнил, что случилось с могущественной безымянной расой воителей, которые решили сразиться с небытием — и были стёрты. Вспомнил всё, что узнал на Планете судьбы. И ответил:

— Игра.

Бездна исчезла, будто её и не было. Вода расплескалась вокруг, и человек почувствовал, как по израненным пальцам ползает боль и сочится кровь. Как затекли колени, ноет согнутая поясница и, уж конечно, мстительно жмёт шея. По всем мучительным признакам и полному отсутствию защиты Древних, детектив безошибочно понял, что игры закончены… и он победил.

— Во имя галактики, — выдохнул Фокс, садясь и утирая лицо рукавом, а другой рукой разминая загривок. — Во имя утраченной Земли, мать вашу… сколько можно истязать несчастного старого человека?

Он высказал ещё несколько содержательных архаичных слов и выражений, полных колорита и сильных призывов небесам. Которые, немного упрощая по смыслу, но сохранив суть, можно заменить одним ёмким мелкарианским ругательством: «Шуукана Бюлляшть!!!» Таково было имя самой презираемой и нелюбимой бульбы в истории планеты Мелкар.

Тем временем небеса тоже вернулись из небытия и вольготно раскинулись вокруг планеты, заполняясь мириадами звёзд. Гигантские фигуры первых рас остались тёмными провалами на переливчатом небе, они всё так же склонились и наблюдали за человеком.

А ещё он увидел, как медленно и тихо слякоть повсюду начинает разглаживаться, смягчаться, а прямо напротив и вокруг — неудержимо тянуться вверх. Планета оживала у Одиссея под ногами, и вокруг него возносилось нечто циклопическое и огромное. Красивое. Синяя звезда поднималась всё выше вместе с вершиной строения, которое росло и росло.

Прошла минута, и всё остановилось, детектив поднял голову и невольно охнул от открывшейся красоты. Ночь стала удивительнее и краше: он стоял в центре вавилонской башни, полной арок и переходов, лестниц и альковов. Мощёная гладкими камнями узкая дорожка для одного путника человеческих размеров и пропорций начиналась от его ног и уходила по кругу, постепенно вздымаясь выше.

Далеко-высоко на вершине башни Одиссей разглядел сияние невиданной и прекрасной синей звезды — и понял, что его приглашают к ней подняться. Издеваются, что ли, подумал он, потерев поясницу и прикинув количество ожидающих шагов.

Но больше, чем награда, Одиссея привлекли и удивили бесчисленные фигуры разных размеров, цветов и форм, замершие в каждом из арочных альковов снизу-доверху вавилонской башни. Это были разумные существа всех известных и неизвестных Фоксу рас. Он как следует растёр ноющую спину и двинулся по дорожке, начиная свой путь наверх.