Головоломка

2 сентября, остров Кранту

Мой папа — ученый. Он изучает все что угодно, даже драконов. Я нашел эти записи в его блокноте.

«В легендах говорится, что драконы — это самые страшные существа, которых только можно себе представить. Их сила и мощь феноменальны. Они редко летают, но когда делают это, то опустошают все окрестности за одну ночь, испепеляют все на своем пути своим смертоносным дыханием, обращают города в обугленные дымящиеся руины.

Они особенно опасны, когда люди им угрожают, а люди являются их смертельными врагами. Они ненавидят людей до последней капли своей холодной изумрудной крови. Их страх и отвращение к человеческому роду столь велики и имеют столь долгую историю, что они могут быть чудовищно беспощадны, даже к детям и младенцам. У них нет милосердия ни к кому, так что лучше на него вообще не рассчитывать».

Это относилось и к нашему дракону, который отнимал жизнь, не задумавшись ни на секунду.

Мы практически сразу же начали собирать бамбук для нашего плота, но на следующее утро нам пришлось оставить это занятие. Ветер, от которого вчера створка ворот стучала об изгородь, сегодня набрал силу и принес очень холодную для этой местности погоду. Ночью начался дождь: сильнейший проливной дождь, когда струи воды падают на землю, как острые иглы. К утру мы уже поняли, что начался шторм. Сильный шторм.

— Идет тайфун, — сказал Рамбута, просто констатируя факт.

— Это нечто вроде урагана, верно? — спросила Джорджия.

— Да, — ответил папа. — Разница невелика.

— А почему бы тогда не называть его ураганом? — упорствовала Джорджия, раздраженно дергая светлую прядь. — Зачем придумывать еще одно название?

— Потому что это Южно-Китайское море, а не Калифорния, — ответила ее мать. — Кажется, «тайфун» — это по-китайски большой ветер, так ведь, Джеймс?

— И да и нет, — сказал папа. — Это слово имеет родство с китайским словом, но у него есть и другие корни. По-гречески «тайфун» означает водоворот, а еще интересно посмотреть на слово tüfän в хинди, которое само является искаженным греческим словом. О, я еще кое-что вспомнил о порте Туфао — арамейском и персидском…

Его глаза затуманились, а вы уже достаточно знаете моего папу. Стоит ему сесть на любимого конька, так он с него весь день не будет слезать.

Тайфун разразился. Мы не знали его имени, хотя, возможно, метеорологи его ему и дали. Грант сказал, что это должен быть тайфун с женским именем, потому что последний, о котором ему сообщали, когда он еще был на яхте, назывался тайфун «Фредерик».

— Имена дают в алфавитном порядке, — сказал он.

— О, — выдохнул я, в то время как ветер завывал в тропическом лесу, — так, может, этот зовут «Джорджия»?

— А как насчет того, чтобы тебе ветром башку оторвало? — пробормотала моя симпатичная подружка из Калифорнии. — Или кол в задницу?

Тайфун ломал деревья, выдирая некоторые с корнем и бросая другие как гигантские копья туда и сюда. Сорванные листья парили в воздухе, как снежинки во время метели. Ветви и сучья кружили, как бумеранги. Ползучие растения и лианы превратились в кнуты, хлещущие листву.

По небу плыли, обгоняя друг друга, темные тучи. Они проливались дождем, который стучал по широким гладким листьям. Словно остров обходит барабанщик.

Шум стоял просто ужасный. Не то чтобы он был таким оглушительным, просто он раздражал. Лоррейн сказала, что эта какофония напоминает ей звук, с которым эскадрилья военных самолетов заходит на посадку. Грант сказал, что это больше похоже на Армагеддон, хотя не понимаю, откуда он знает, какие звуки будут при Армагеддоне.

Ветер набирал силу, и нам было все страшнее и страшнее. По крайней мере, я боялся. Мне хотелось бы надеяться, что дракону было еще хуже, чем нам, хотя я в этом сомневался. У него было логово, в котором он мог спрятаться, и тайфун мог пройти прямо над ним, не причинив ему никакого вреда. Возможно (но только возможно!), на вход в нору свалятся какие-нибудь деревья, огромные, как церковный шпиль, и он больше не сможет выйти наружу.

Думаю, это было бы просто чудом.

Куда более вероятным было то, что дракон — да и другие скада — утонут, потому что вода на наветренной стороне острова хлестала как сумасшедшая. Волны накатывали на берег, смывая все на своем пути. Кораллы отрывались от рифа целыми кусками и их ветки, похожие на когти, цеплялись за подлесок. Я никогда (ни раньше, ни позже) не видел такого шторма, как тот тайфун. Порывы ветра были такие, что выдирали деревья с корнями, не говоря уже о том, что обрывали с них листья. Нам оставалось только залечь за нефтяные бочки с песком, и ждать.

Мельчайшие частицы воды зависли в воздухе словно белесый туман. Их приносило с наветренной стороны острова. Нельзя было вдохнуть, чтобы не глотнуть соленой воды. Мы прямо-таки тонули в воздухе. Сквозь шум ветра, завывающего в ветвях деревьев, мы слышали, как волны крушат тропический лес. Птиц и летучих мышей, питающихся фруктами, сбрасывало с ветвей и уносило высоко в небо, где они пропадали навсегда. Наши палатки изорвало в клочья и разбросало по ветвям в лесу. Все, что было в них, пропало: одежда, камеры, чемоданы, походные кровати. Когда этот тайфун закончится, у нас не останется ничего.

Мы пытались разговаривать друг с другом, перекрикивая ужасный шум.

— Когда я был маленьким, — орал Рамбута, — мне говорили, что тайфун может сдуть звезды с неба!

— Он стихает! — кричала Лоррейн.

— В пустыне, — вопил Хасс, — мы ненавидели горячий ветер! Он сводит человека с ума!

— И то и другое очень бодрит! — кричала Джорджия.

— Там, откуда я родом, — орал Грант, — мы называем сильный ветер «Марией».

— Очень смешно! — завопил папа, но мы, дети, не поняли шутку, пока нам не объяснили, что в их времена была такая песня. Потом двое мужчин начали петь ее хором, пока мы не завопили, чтобы они прекратили. Уж лучше было слушать звуки тайфуна, чем их пение!

Под порывами ветра наполненные песком бочки качались, но все-таки удерживались. Мне казалось, что от давления и от этого ужасного шума у меня скоро лопнут барабанные перепонки. Будто я стоял посередине автострады, по которой проносятся, громыхая, огромные грузовики, а над головой гудят гигантские самолеты. Мы лежали, прижавшись к земле и ухватившись друг за друга руками, превратившись в гигантскую каракатицу. Поэтому нас и не унесло ветром, как многих других живых существ на острове.

Тайфун бушевал двадцать четыре часа.

В конце мы все промокли и замерзли, да еще были покрыты синяками и шишками. Все вокруг было мокрым от дождя и от морской пены. Все засыпал мокрый коралловый песок. Ракушки, ветви кораллов, рыба и крабы валялись на земле вперемешку со сломанными ветками и другим лесным мусором. Мертвые змеи висели на кустах, как ленты. Ящерицы и другие рептилии покрывали землю. Мертвые птицы, дикие свиньи. Тайфун — это не просто сильный ветер. Это страшный убийца, который губит все живое.

А потом снова появилось солнце, как будто ничего не случилось!

Мы поднялись, чтобы оценить разрушения.

Мы нашли мертвого скаду, зажатого в узкой щели бамбуковой изгороди. Это был ауизотль, получеловек-полуобезьяна. Его глаза и рот были широко открыты. Он смотрел на нас так, будто тайфун случился по нашей вине. Джорджия сказала, что от этого зрелища кровь стынет в жилах. Она сказала, что одно дело — увидеть погибшее животное, но когда оно еще и наполовину человек, это по-настоящему жутко. Рамбута вышел и похоронил ауизотля за изгородью в обычной могиле, как будто это был настоящий человек.

Неподалеку от нашего убежища нашлось еще несколько мертвых скада. Они не были жертвами дракона. Их убил тайфун.

Возможно, они пытались найти спасение за изгородью?

Папа сказал, что он узнаёт только двух из них, остальных он не знает. Один из тех, кого он узнал, назывался ромпо. Он, как из мозаики, был сложен из частей, принадлежащих разным существам: головы зайца, человеческих ушей, длинного тела и хвоста, передних лап барсука и задних лап медведя. Чрезвычайно странное создание. Другой назывался гулон, полулев-полугиена с лисьим хвостом. Остальные были такие же необычные, но, как я уже сказал, мы не знали их названий.

Мы с Хассом разглядывали хаос, в который ветер поверг наш лагерь.

Все было просто в руинах. Наша ограда не выдержала урагана. Одну большую секцию бамбуковой изгороди унесло ветром. Практически все наше имущество валялось вокруг, разбитое о деревья или изодранное в клочья. Некоторые вещи просто исчезли. Полный хаос.

На ветках висели какие-то лохмотья, которые даже нельзя было опознать. Я нашел паранг, воткнувшийся в дерево примерно на треть. Такое оборудование, как компьютеры и камеры, параболоидные антенны и радиоприемники, были разбиты. По крайней мере, те вещи, которые мы нашли. У нас осталась только та одежда, которую мы носили. У нас с Хассом были еще наши ассегаи, которые хранились в оружейном ящике вместе с винтовками. Оружейный ящик все время был с нами, за кругом бочек.

Мы собрали все, что смогли, и получилась куча в центре лагеря.

По настоянию Джорджии Грант вышел вместе с дочерью, чтобы поискать единорога. Джорджия боялась, что он ранен и нуждается в помощи. Конечно, выходить было опасно — мы не знали, выжил ли дракон, но, после того, как мы пережили тайфун, мы достигли той точки, когда уже просто плюешь на опасность.

У меня было очень мало надежды на то, что единорог жив, учитывая, какая судьба постигла остальных скада.

Я помогал папе и Лоррейн расчищать завалы, а Хасс пошел на берег посмотреть, уцелел ли наш плот.

Он прибежал обратно очень возбужденный.

— Отец, отец, яхта!

Папа поднял голову:

— Что там?

— Она вернулась! — закричал Хасс, у которого перехватывало дыхание. — Она около рифа!

Мы все побежали на берег.

Там около внешнего рифа стояла яхта Портеров с раздробленным корпусом и сломанной мачтой. Океанские волны принесли к берегу затонувшее судно. Со Кама нигде не было видно. Если он все еще был на судне, то он, без сомнения, утонул, потому что большая часть корпуса находилась под водой. Если он упал в море, то точно пошел на дно океана. Меня начинало мутить при одной мысли об этом, хотя он и был прожженным бандитом. Я вспоминал, как он совсем недавно пинал этот футбольный мяч, а теперь по нему ползают крабы, а его плоть объедают рыбы.

Лоррейн вернулась обратно в лагерь, а мы остались на берегу, глядеть на обломки некогда великолепного судна ее мужа.

Я долго думал обо всем этом. Последние часы Со Кама в этой буре были просто ужасными. Вы можете сказать, что он получил по заслугам, но тайфун в море позволяет вам прожить достаточно долго, чтобы натерпеться чудовищного страха. Только представьте себе, все, что у вас есть, — это хлипкое суденышко, которое как игрушку бросают гигантские яростные волны. Вы хватаетесь то за то, то за это, но вас все равно бросает, трясет, вертит, переворачивает с ног на голову, и все, что бы вы ни делали, бесполезно. Вы знаете, что скоро умрете, и вы паникуете, паникуете, паникуете, пока не сходите с ума от страха. Потом в конце концов вас чем-то придавливает, или душит оборванным канатом, или вы захлебываетесь водой.

— Ну, что есть, то есть, — сказал папа. — Грант? Можем мы собрать то, что выбрасывает море? Тут веревки и стальные тросы, которые могут пригодиться.

— Снасти и такелаж, — поправил Грант. — Так, Рамбута? Вы можете помочь?

Мы, дети, оставили их за этим занятием.

Лоррейн выбежала нам навстречу, когда мы втроем подходили к изгороди.

— Единорог! — закричала она. — Я его нашла!

Это было чудо.

Единорог преспокойно лежал, спрятавшись за хорошо защищенным кругом кустов, который был частично прикрыт нашими бочками, а частично — изгородью. Когда мы подошли к этому сказочному существу, он занервничал, но не убежал. Лоррейн решилась подойти к нему и коснуться его, а он поднял голову и посмотрел на нее влажными глазами.

Он был гораздо меньше, чем я думал. Когда видишь его бегущим через лес, то плохо представляешь, какого он размера. Он больше напоминал пони, а не лошадь.

Джорджия, конечно же, была на седьмом небе от счастья. Вот оно, животное, которое она обожает, лежит у ее ног. Длинный тонкий рог на его лбу казался мне смертельно опасным, но, после того, как посмотришь единорогу в глаза, понимаешь, что он не может причинить никакого зла. Казалось, что у них сложились какие-то особые отношения, у девочки и у этого необычного создания.

— Можно мне погладить его? — спросила Джорджия у матери.

— Это не он и не она, это скада, — пробормотал я себе под нос.

Не дожидаясь ответа Лоррейн, Джорджия подошла к единорогу и пробежалась пальцами по шелковистой шкуре. Единорог слегка задрожал. Эта дрожь как будто передалась руке Джорджии и всему ее телу. Затем что-то невообразимое произошло прямо на моих глазах. Я не могу сказать, что именно это было, но выглядело все так, как будто они на секунду поменялись местами. Да, это звучит глупо, даже когда я пишу об этом, но казалось, что Джорджия стала единорогом, а единорог стал ею.

Но это, должно быть, было, как же это называется, иллюзией. Я не знаю. Я пишу о том, что я тогда подумал. Может, это было какое-то заклинание или какое-то волшебство, если вы верите в такие вещи. Я не могу сказать, что верю. Я просто рассказываю так, как почувствовал это тогда. Было очевидно, что между ними есть какое-то особое понимание. Легко можно было увидеть, что они доверяют друг другу так же, как пастушья собака и пастух, полностью и безгранично. Но они ведь никогда не приближались друг к другу до сегодняшнего дня, так ведь? То, что произошло, было странным. Необычным. И это мне не нравилось.

Я не понимал, что происходит. Мне казалось, что в этом есть что-то сверхъестественное. Меня била сильная дрожь.

— Что происходит? — спросил я, отступая от этой пары, как будто она была заряжена электричеством. — Что случилось?

— Не бойся, Макс, — прошептала Лоррейн, будто зачарованная этим зрелищем. — Волшебство бывает и добрым.

Мне это совсем не нравилось. Я подумал, что Джорджия кем-то околдована. Возможно, единорогом. Я чуть не пнул его, и, к своему ужасу, мне очень хотелось пинками загнать его обратно в лес. Слава богу, я этого не сделал, а то бы Джорджия не заговорила со мной до конца жизни. Она продолжала с восторгом гладить зверя. В конце концов Джорджия сделала удивительную вещь: она забралась на спину единорога, как будто он был обычной лошадью.

Теперь даже ее мама забеспокоилась.

— Осторожно, миленькая! — прошептала Лоррейн. — Не делай никаких глупостей!

Но все шло так, как будто это действие было совершенно естественным. Как будто все и должно было быть так. Девочка, едущая верхом на единороге. Я видел такие картинки в книгах. Они были одним целым. Джорджия не обратила никакого внимания на мать и осторожно сжала бока единорога своими пятками, как это обычно делают, сидя верхом на пони. Единорог поднялся с влажной земли, на его шкуре блестели капли росы. Его глаза стали огромными и из синих стали серыми. Его ноздри раздулись. Луч света скользнул по тонкому рогу и его кончик вспыхнул рубиново-красным светом. Мускулы на боках, спине, шее и ногах животного напряглись. Казалось, что сейчас он помчится, как стрела, пущенная из лука.

«О Господи! — подумал я. — Она наверняка погибнет!»

Но белоснежное животное не взбрыкивало и не попыталось ее сбросить, совсем нет. Единорог просто рысью проскакал в наш лагерь, а потом сделал круг по утрамбованной земле. Джорджия, вне себя от гордости и счастья, восседала на спине этого существа, как будто она просто на выездке в манеже в своем родном городе.

Я облегченно вздохнул. Мне показалось, что позади меня раздалась еще пара облегченных вздохов. Мы все немного успокоились.

— Она хорошо скачет верхом, — сказал Хассан. — Я участвовал в скачках шейха и знаю, что такое хороший наездник.

— Мы все отлично знаем, что ты участвовал в этих чертовых скачках, — ты уже сто раз об этом всем рассказывал! — сказал я.

— И вовсе не сто, Макс, а всего один или два раза.

Мы довольно долго стояли и восхищались тем, как красивая девочка скачет на спине чудесного животного, пока в конце концов Лоррейн не сказала:

— Ну, хватит, Джорджия!

И Джорджия коснулась шелковистой гривы и нежно остановила свою фантастическую лошадь. Она соскользнула со спины единорога на землю и погладила его шею. Только после этого она позволила ему убежать. Из-под его копыт полетели комья моха, и он быстро скрылся в глубине тропического леса.

— Сейчас лучше ничего ей не говорить, — предупредил я Хасса, пока Джорджия шла к матери. — Только посмотри на нее! Она светится ангельским светом! Нам не сравниться с этим созданием. Сейчас мы ей вряд ли интересны!

Вокруг Джорджии и в самом деле как будто была какая-то аура. Думаю, это была безмятежность. Я нашел это в словаре. Аура безмятежности. Но я был не прав насчет того, что теперь она не захочет быть в нашей компании. Более того, она не издавала радостных воплей. Она не выпендривалась и обошлась без того, чтобы начать жужжать о своем подвиге. Мы спросили ее, на что это было похоже, а она просто сказала: «Это фантастика» — и больше не возвращалась к этой теме. Я подумал, что она была слишком потрясена, чтобы пыжиться от гордости. Не уверен, что на ее месте я был бы столь же сдержан. Наверняка бы раздулся от важности.

Я услышал, как она говорит своей маме, что Трехглазка ей бы обзавидовалась.

— А кто это? — спросил я у нее позже.

— Девчонка у нас в школе, — ответила она с улыбкой. — Ее зовут Ирен Имоген Ингатстоун. Три I.[11] Значит, Трехглазка!

— А, понял!

— А я не понял, — сказал Хасс.

И нам пришлось объяснять ему эту шутку, что было не очень просто, ведь Хасс вырос в другой культуре. Даже когда до него дошло, в чем дело, он сказал, что это достаточно странный юмор.

Но в шутках Хасс вообще никогда не был силен. В Хассе было многое другое, что интересовало Джорджию. Мой приемный брат — очень глубокий человек. Папа однажды сказал мне, что у Хасса есть одухотворенность, и мне сразу захотелось перенять хотя бы частичку ее. Я пытался. Я очень старался, но, когда я спросил Джорджию, появилась ли у меня хоть немного этого качества, которое они называют одухотворенностью, она ответила: «Макс, но я люблю тебя таким, какой ты есть». Меня это немного задело. Я бы хотел, чтобы мной восхищались так же, как восхищаются Хассом, за те же черты, которые есть в нем. Но теперь я вижу, что во мне есть кое-что, чего в нем нет (я не собираюсь говорить, что именно, — это уже было бы бахвальством). И я вполне удовлетворился этим.

Теперь, когда наше бревно унесло с пляжа поднявшейся водой, нам, детям, нужно было новое место для встреч. Так как нам запретили уходить далеко от лагеря, место должно было быть неподалеку от изгороди. На краю тропического леса стояло огненное дерево. Кажется, оно всегда стояло в цвету, покрытое пурпурно-кровавыми цветами. Огненные деревья в тропиках встречаются почти так же часто, как дубы в Англии. У них толстые стволы, которые выглядят очень надежными и, кажется, могут простоять добрую сотню лет.

Мы решили собираться на выступающих из земли корнях этого дерева.

Нам с Хассом было очень любопытно узнать, что же чувствовала Джорджия, сидя верхом на единороге.

— На что это похоже — сидеть верхом на скалу? — спросил я. — Это напоминает катание на лошади или на пони?

— Чудовищная разница, — ответила Джорджия, обхватывая колени руками.

— Как ты себя чувствовала? — спросил Хасс.

— Странно, — сказала она.

Потом, посмотрев на наши лица, она поняла, что от нас не отделаться односложными ответами.

— Ой, ну я не знаю, как объяснить. Это, наверное, похоже на встречу с каким-нибудь инопланетянином. Я была так возбуждена, что едва могла дышать. Но в то же время я была так спокойна и расслабленна, как будто только проснулась и видела прекрасный сон. Все было каким-то нереальным. Мне казалось, что мы вот-вот взлетим высоко в небеса. Я чувствовала, как его сердце колотится у меня под коленями. Быстро, и все быстрее и быстрее. Я знала, что единорог чувствует себя так же странно оттого, что я сижу у него на спине. Но в то же время мы оба знали, что так и должно быть. Это ощущалось как нечто должное. Мне казалось, что я родилась на свет только для того, чтобы ездить верхом на единороге, а единорог был создан только для того, чтобы я ездила на нем верхом. Мы знали, что так и должно быть. Не знаю, есть ли какой-то смысл в том, что я говорю. Чтобы понять, как это было, надо попробовать.

— А ты бы сделала это снова? — спросил Хасс.

— Только дайте мне такую возможность, — произнесла она, подняв с земли веточку и положив ее на тропинку, по которой маршировали муравьи, — и я ее не упущу.

— А я бы не стал, — сказал я. — А ты, Хасс?

— Думаю, я бы испугался, — ответил он.

Для Хасса это было необычное признание. Ему якобы приходилось иметь дело с ядовитыми змеями и волками. Он ночевал в пустынных пещерах без всякого страха. Он бродил по пустыне без карты и компаса, в компании только своих коз. Ах да, он еще участвовал в скачках шейха Османа. Хасс, кстати, не замедлил сообщить мне обо всех своих достижениях, и у меня не было никаких сомнений в его храбрости и бесстрашии перед лицом разных опасностей. А теперь он признался, что испугался бы сесть на единорога.

— Не знаю, может, я бы и не испугался, — сказал я, но они оба посмотрели как будто сквозь меня, и по их глазам я понял, что им ясно, что я соврал. Я отвернулся, но, к моему облегчению, никто не сказал ни слова по этому поводу.

— Этих муравьев скоро смоет, — сказал я, нарушая повисшую тишину. — Они об этом не знают, но так и будет.

Каждый из черных муравьев был примерно в сантиметр длиной. Палочка, которую Джорджия положила на дорожку, не заставила их свернуть в сторону. Они просто перелезали через нее. Холмы и долины, загородки и ямы — ничто не изменит путь каравана муравьев. Они были настолько непоколебимы в своем желании перейти с одного места на другое, что хоть заграждай им дорогу Эверестом, они все равно его преодолеют.

— Может, они смогут уплыть на широких листьях? — спросила Джорджия, которую мой папа называл девушкой-оптимисткой.

— Кокосовые орехи часто плавают по морю, — добавил Хасс. — Они могут поплыть на них.

— Похоже на какую-то комедию, — пробормотал я. — Путешествие на кокосовых орехах!

Со мной никто не стал спорить. Мы все вернулись в лагерь, где взрослые трудились над плотом.