Голубой цветок

15. Юстик

Каролина ведала (Рахель деликатно поделила между ними все обязанности) домашними счетами, в том числе ей полагалось получать с Фрица уплату за еду и кров, и за содержанье Гауля, благополучно прибывшего из Вайсенфельса. В первую же субботу однако произошел конфуз.

— Фройлейн Каролина, отцовский поверенный должен был явиться в Теннштедт и доставить мое довольствие с сегодняшнего дня и по ноябрь, но, верно, ошибкой отправился прямо в Обервидерштедт. Боюсь, мне придется вас просить об отсрочке долга.

— Едва ли мы можем ждать, — сказала Каролина, — но я, пожалуй, покамест его покрою из денег на хозяйство.

И даже в краску ее бросило — с ней никогда почти такого не бывало — при мысли о том, как ему неловко.

— И как он с жизнью справится? — спрашивала она у Рахели. И Рахель ей объясняла:

— Он хоть и учился в трех университетах, а с жизнью справляться не научился, вот что я тебе скажу. Он старший сын, от самого себя не защищен.

Поверенный, правда, на другой день явился, но Каролине казалось, что она постояла за себя, поставила Харденберга в рамки, но не тут-то было: с самого того вечера, когда читал стихи, он на нее безбожно наседал. Одолевал своими откровенностями, весь груз их взваливая ей на плечи. Она друг его — Каролина не противоречила, — а умея обходиться без любви, он поведал Каролине: без дружбы он жить не может. Он ей доверял все-все, он говорил без умолку. Ни шитье, ни заготовка колбасы тут не были помехой. Рубя колбасу, Каролина узнала, что мир вовсе не близится день ото дня к погибели, но стремится к бесконечности. Она узнала, в чем изъян Фихтовой философии, узнала, что у Харденберга есть братишка, сущий бесенок, которого он любит без ума, и ужасный дядюшка, который вечно спорит с отцом, но они и все вечно спорят.

— И матушка?

— Нет-нет.

— Мне жаль, что вам так плохо живется дома.

Фриц испугался:

— Я виноват, я ввел вас в заблуждение. Мы все друг друга любим, мы все жизнь друг за друга отдать готовы.

И мать его молода, он продолжал, глядишь, еще родит, и его непреложный долг — скорее начать деньги зарабатывать, как можно скорее. Тут же он вернулся к Фихте, принес Каролине ворох лекций — лист за листом, образцы триад.

— Да, вот тут кой-какие триады Фихте. И знаете, что меня вдруг осенило, уже здесь, в Теннштедте. Триады эти будто про нас составлены. Вы — тезис: бледны, тихи, покойны, заключены в себе. Я — антитезис: беспокоен, противоречив и страстен, рвусь из себя вон. Остается задаться вопросом: станет ли синтез гармонией между нами или поведет к чему-то невозможному, что нам во сне не снилась.

На это Каролина отвечала, что редко видит сны.

О докторе Брауне, на которого он сразу же перескочил, она что-то такое слышала, хоть и не ведала, что браунизм есть усовершенствование всех прежних медицинских знаний и что сам доктор Браун, читая лекцию, перед собою ставил стаканчик виски и стаканчик опийной настойки, но очереди потягивая то и другое, дабы доказать, как безупречно они друг друга дополняют. Она не знала даже, что такое виски.

Еще Фриц ей сообщил, что женщина — дитя природы, а природа, в известном смысле, ее, женщины, дело, ее искусство.

— Каролина, вы непременно должны прочесть «Вильгельма Мейстера».

— Конечно, я читала «Вильгельма Мейстера», — сказала Каролина.

На мгновенье Фриц опешил, и, проворно воспользовавшись этим мгновеньем, она ввернула:

— Злит меня эта Миньона.

— Но она совсем еще ребенок, — закричал Фриц. — Дух, духовидица, более, чем ребенок. И умирает оттого, что мир не настолько свят, чтобы ее принять.

— Умирает она оттого, что Гёте не придумал, что с нею дальше делать. Вот выдал бы ее за Вильгельма Мейстера, так бы обоим им и надо.

— Уж очень вы строги в своих сужденьях, — сказал Фриц. Он быстро подсел к столу и набросал несколько строк. Каролина вместе с судомойкой низала на бечевку кольца сушеных яблок.

— Но, Харденберг, вы про мои брови написали.

— А я — вот что, я вам, пожалуй, дам ласкательное имя, — он сказал. — У вас нет его? — Большинство Каролин (а в Северной Германии это имя самое обыкновенное) зовутся — Лина, Лили, Каролинхен.

Она покачала головой:

— Нет, и не бывало никогда.

— Я буду звать вас Юстик.