Голубой цветок

5. История Фрайхерра Генриха фон Харденберга

Фрайхерр фон Харденберг родился в 1738 году и с малолетства вступил во владение Обервидерштедтом, что на реке Виппер в княжестве Мансфельд, а также домом и угодьями в Шлёбене, что под Йеной. В Семилетнюю войну, верный своему суверену, в составе ганноверского легиона бился он на полях сражений. Но вот был заключен Парижский мир, фрайхерр вышел в отставку. Вскорости он женился, но в 1769 году оспа поразила все города вдоль Виппера, и молодая жена его оспой умерла. Фрайхерр тогда ходил за зараженными и умирающими, а тех, чьим семьям не по средствам было место на кладбище, погребал прямо в Обервидерштедте, который был некогда монастырем и потому стоял на освященной земле. Он пережил глубокое религиозное обращение, он, но не я! — возмущался Эразм, едва подрос настолько, что задался вопросом, что это за зеленые холмики подступили к самому дому. «Но не я! Об этом он подумал?»

Над каждой могилой было скромное надгробье и на нем высечены слова: «Он/она, родился/родилась тогда-то — воротился, или воротилась, домой тогда-то». Излюбленная эпитафия моравских братьев. Фрайхерр отныне исповедовал веру моравских братьев, а для тех всякая душа по смерти пробуждена, обращена. Душа человека сразу обращается, едва почует опасность, поймет, какова эта опасность, и услышит собственный свой крик: «Он Бог мой!».

После смерти жены прошел год с небольшим, и фрайхерр женился снова, на юной родственнице, на Бернардине фон Бёльциг.

— Бернардина — какое глупое имя! Неужто другого у тебя нет?

Другое имя было: Августа.

— Ладно, впредь буду звать тебя Августой.

В минуты нежности она бывала — Густель. Августа, как ни робка, оказалась плодовитой. Через двенадцать месяцев на свет явилась первая дочь, Шарлотта, еще год спустя Фриц.

— Как придет время заняться их образованием, — решил фрайхерр, — пошлю обоих к братьям, в Нойдитендорф.

Нойдитендорф, что между Эрфуртом и Готой, был как бы выселки Гернгута. Гернгут же был то место, где моравским братьям, пятьдесят лет тому бежавшим от гонений, дозволили осесть с миром. По учению моравских братьев, дитя, родившись в упорядоченный мир, должно стать его достойным. Подобной цели служит просвещенье, оно готовит дитя для Царствия Божия.

Нойдитендорф был место тихое, как и сам Гернгут. Никак не колокол — гобои и кларнеты созывали учеников на классы. Послушание царило здесь ненарушимое, ибо кроткие наследуют землю. Ходить полагалось по трое, дабы третий мог доносить Предигеру, какой предмет избрали для беседы остальные двое. С другой стороны, учитель не вправе был наказывать ученика, покуда гнев в нем не остыл, ибо несправедливость наказания вовеки не простится.

Дети мели полы, ходили за скотиной, косили луга и метали стога, драться им строго воспрещалось, ни даже мериться силой в играх. Тридцать часов в неделю отводились на обучение наукам и наставление в вере. Всем предписывалось быть в постели на закате и хранить молчанье до пяти утра, когда они вставали. По завершении любого общинного труда — побелки курятников, к примеру, — выносились длинные столы для «трапезы любви», и все садились рядом, распевали гимны, и каждый оделялся рюмочкой домашней наливки, даже самые маленькие дети. Полный кошт обходился в восемь талеров за девочку и в десять талеров за мальчика (эти едят побольше, да им еще латынь подавай, и древнееврейскую грамматику).

Шарлотта фон Харденберг, старшая, вся в мать, показала отличные успехи в классах для девиц. Рано выйдя замуж, она отбыла на житье в Лаузитц. Фриц уродился сонным, как будто туповатым. В девятилетнем возрасте он перенес тяжелую болезнь, исцелясь, вдруг сразу поумнел, и в тот же год был отправлен в Нойдитендорф.

— Но в чем он оплошал? — допытывался фрайхерр всего несколько месяцев спустя, когда Предигер, от лица старейшин, просил его забрать сына из заведенья. Он, Предигер, вовсе не желал бы осуждать бесповоротно какое бы то ни было дитя, но принужден был объявить фрайхерру, что Фриц вечно задает вопросы, но ответов не желает слушать.

— Раскроем, например, — сказал Предигер, — детский катехизис. Вот тут, то место, где наставник спрашивает: — Кто ты?

Ответ. — Я есмь человек.

Вопрос. — Чувствуешь ли ты, когда я к тебе прикасаюсь?

О. — Я это чувствую вполне.

В. — И что это такое, не есть ли это плоть?

О. — Да, это есть плоть.

В. — Вся вместе плоть твоя называется телом. Как называется вся твоя плоть?

О. — Телом.

В. — Каким образом нам дано понять, что некто умер?

О. — Некто не может говорить, больше не может двигаться.

В. — Знаешь ли ты отчего это так происходит?

О. — Я не знаю, отчего это так происходит.

— И на этакие вопросы он не умел ответить? — вскричал фрайхерр.

— Возможно, что он и умел, но те ответы, какие он давал, были неверны. Девять лет, молоко на губах не обсохло, а утверждает, будто бы тело не есть плоть, но из того же самого состава сотворено, что и душа.

— Положим, это только один пример.

— Я мог бы привесть множество других.

— Он еще не выучился…

— Он весь в мечтаньях, в них он губит свою будущность. Достойным членом Нойдитендорфа он никогда не станет.

Фрайхерр спросил, неужто ни признака духовной добродетели не заметно в его сыне. Предигер от ответа уклонился.

Мать, бедняжка Августа, которой здоровье вскоре пошатнулось (правда, одиннадцать детей своих она пережила всех, кроме одного) и которая, казалось, вечно только и искала, перед кем бы повиниться, молила, чтобы ей самой позволили заняться обученьем Фрица. Но чему она бы его выучила? Разве на клавесине бренчать. Из Лейпцига был выписан учитель.