Голубые дьяволы

Глава одиннадцатая

Рыковский сидел в окопе и, припекаемый солнцем, томился ожиданием незваных гостей. Он еще ни разу не видел живого гитлеровца, поэтому вместе с тревогой в его душе довольно большое место занимало обыкновенное человеческое любопытство: какой он из себя, этот человек, пришедший сюда, чтобы покорить его, Александра Рыковского, и сделать своим рабом?

— Федя, — позвал он бойца, сидящего в соседнем окопе. — Ты не уснул там со своим чертометом?

Сосед шевельнулся, вывернул из–под каски белки глаз.

— Не до сна, Шура. Сижу и думаю, попаду я из этой пукалки в танк на ходу? — он поправил на бруствере окопа ампуломет, гладкоствольную трубу со стеклянным, наполненным самовоспламеняющейся смесью шаром на конце и примитивным прицелом посредине. — Я ведь из него и в стоячую мишень с трудом угадывал. Уж по мне, так лучше бутылка с КС. Надежнее, а?

— Ага, — согласился Рыковский. — А всего лучше противотанковая граната.

Помолчали.

— А немца ты видел? — вновь спросил Рыковский.

— Видел. «Дойч» у нас преподавал. Дохлый такой и желтый, как лимон. Все, бывало, меня за дверь выпроваживал. Не шел мне немецкий и хоть ты что.

— Дурака, поди, валял на уроке?

— Выходит так.

— Да я не про такого немца спрашиваю, — вернулся к прежней мысли Рыковский. — Фашиста ты видел?

— В газете только. Вот сегодня, должно, увидим…

Впереди послышалась артиллерийская стрельба, словно гром загрохотал среди ясного неба. Рыковский крепче обхватил ложе полуавтоматической винтовки СВТ.

— Не иначе бронепоезд гвоздит по танкам, — сделал он предположение.

— Или танки по бронепоезду, — возразил настроенный менее оптимистично Федор Подорожкин.

— Приготовиться к бою! — раздался над окопами звонкий голос взводного командира Жаброва.

И тут только Рыковский заметил далеко в степи коробки темного цвета. За каждой из них сучилась веревочка желтоватой пыли. Да это же танки! Как быстро они увеличиваются в размере. Уже хорошо видны кресты на их лобовой броне и зеленые фигурки автоматчиков по сторонам угловатых, как гробы, башен. На переднем танке развевается флаг со свастикой в красном круге. Из люка башни торчит в надменной позе офицер. Что же молчат наши минометчики? Неужели не видят? Или ждут, когда танки подойдут поближе? Вот уже автоматчики спрыгивают с танков и, пригибаясь, бегут за ними к нашим окопам. Пора, наверное, стрелять. Рыковский поймал в прицел винтовки бегущего к нему человека в зеленом френче с закатанными до локтей рукавами, нажал на спусковой крючок, но выстрела не услышал — перед глазами взметнулись в ряд земляные смерчи и в уши ударило трескучим грохотом разорвавшихся мин. «Заметили», — подумал Рыковский, беря на мушку другого. автоматчика, а, может быть, того же самого.

Что происходило в последующие полчаса или час, он плохо запомнил. Кажется, бросал гранату в танк, но она разорвалась сбоку от него. А может быть, гранату бросил Подорожкин? Все смешалось в сознании в какой–то кошмарный ком. Помнится только, что стрелял, кричал, отходил на запасные позиции, за элеватор. Вслед ему рычали танки, хохотали пулеметы, презрительно свистели осколки. Вокруг сплошной грохот от рвущихся снарядов и мин.

Опомнился в траншее. Рядом — Подорожкин. Дышит, как загнанная лошадь. В глазах — ни выражения, ни мысли, в руках нет ампуломета.

— А где же твое грозное оружие? — спросил Рыковский, переводя дух после быстрого бега и вытирая рукавом взмокший лоб.

— Пусть из него стреляет наш начхим, — угрюмо ответил Подорожкин. Бледная синева на его лице постепенно сходила, уступая место живительному румянцу. В глазах снова появилось осмысленное выражение. — Придумали же орудию, чтоб им пусто было. Чуть не сгорел вместо танка.

— Не он ведь придумал, — заступился за начальника химической службы бригады Рыковский.

— Все равно… — безнадежно махнул рукой Подорожкин.

Только сейчас заметил Рыковский на плечах у товарища обугленные по краям дыры. Оказывается, в ампулу попал осколок, и Подорожкина обрызгало жидким фосфором.

— Руку опекло, горит — спасу нет, — пожаловался пострадавший, держась за левое предплечье.

Из–за угла траншеи показалась каска.

— Молодцы! — сказала она с армянским акцентом. — Хорошо умеете бегать.

Бойцы от такой похвалы зарделись маковым цветом.

— Приказано было, — кисло улыбнулся Рыковский, глядя мимо блестящих из–под каски глаз политрука Амбарцумяна.

— Я и говорю, — согласился политрук, — очень живо приказ выполняете. Пошли ко мне в окоп, я вам сапоги дам скороходы, еще быстрей бегать будете.

Хоть сквозь землю провалиться от такого предложения. Понурив головы, побрели приятели следом за политруком по траншее. В это время кто–то в нее спрыгнул. Амбарцумян оглянулся:

— Левицкий! Вот здорово! Пришел нарзан пить?

— Не до нарзана, политрук, — хватая ртом воздух, ответил старший инструктор политотдела. — Вон посмотри, первый взвод вашей роты голову поднять не может, без поддержки остался. Где командир роты? Пусть пошлет хорошего стрелка снять немецкого пулеметчика. На мельнице засел.

Амбарцумян взглянул на передний край. Действительно, бойцы первого взвода залегли на открытом месте и теперь мечутся по–пластунски из стороны в сторону под огнем пулемета, словно пескари на раскаленной сковородке. Спасибо хоть танков нет, а то, страшно подумать, что стало бы с ними. Кого же послать на ликвидацию пулеметной точки? У него здесь одни бронебойщики…

— Разрешите мне попробовать, — попросил Рыковский. — Я хорошо стреляю из винтовки, вот Федя знает, — кивнул он на Подорожкина.

Амбарцумян с ласковой насмешливостью посмотрел на подчиненного: уж очень не по–военному прозвучала просьба в устах этого здоровяка–шахтера.

— Попробуй, Саша, — ответил он ему в тон. — Только гляди, осторожнее действуй, в той стороне вот–вот танки показаться должны. И пулемет возьмите, в случае чего он тебя прикроет, твой Федя, — подчеркнул политрук без улыбки на лице.

— Есть! — обрадовался Рыковский и выпрыгнул из окопа.

— Обмотку завяжи! — крикнул ему Амбарцумян, — и скорей возвращайтесь, я вам сапоги дам, тут у меня лишние оказались.

Рыковский в ответ помахал винтовкой.

Вот она, мельница. Рыковский поудобнее улегся между колючими акациевыми кустами и стал выискивать глазами вражеского пулеметчика.

— Гляди, торчит из окна! — зашептал ему в ухо подползший следом Подорожкин. — Пулемет, лопни мои глаза, если это не пулемет.

Сквозь многоголосый гул боя прорвалась близкая пулеметная очередь, и Рыковский явственно увидел в подозрительном окне вместе со стволом ручного пулемета темно–зеленую каску его хозяина.

— Сейчас я тебя угощу, — прошептал Рыковский и, затаив дыхание, стал подводить мушку к бледному пятну под каской. Щелкнул выстрел, и ствол пулемета, дернувшись кверху, скрылся в оконном проеме. Но тотчас снова прозвучала очередь. Неужели промахнулся? Рыковский растерянно посмотрел на товарища.

— Еще один объявился, — шепнул тот. — Вон, гляди, в другом окне.

Ну что ж, угостим и этого. Рыковский вдавил приклад в плечо, повел мушкой к левому углу мельницы. Прозвучал второй выстрел, и на мельнице воцарилась тишина. Как, однако, просто воевать, если умеешь пользоваться оружием. Два пулеметчика в течение одной минуты! О такой удаче Рыковский и не мечтал даже. Он едва не вскочил от радости, чтобы выбить коленце казачьей пляски, но то, что он увидел в следующее мгновенье, сдержало его ребяческий порыв — из–за угла мельницы показались танки. Три штуки. Черные, огромные, они свирепо лязгали гусеницами, направляясь к залегшим на пустыре бойцам первого взвода.

— Да уходите же, братцы! — закричал Рыковский, вскакивая на ноги и сам намереваясь дать тягу в противоположном от танков направлении. Его голос потонул в грохоте боя, но бойцы первого взвода, освобожденные от опеки вражеского пулеметчика, и так уже бежали к спасительным траншеям и ячейкам бронебойщиков.

Ефрейтор Маломуж тоже заметил немецкие танки. Он лежал за насыпью узкоколейки вместе со своим вторым номером рядовым Луценко и, сжимая приклад противотанкового ружья, ждал, когда какая–нибудь из этих громадин повернется к нему под нужным ракурсом — «три четверти», как говорил на занятиях комиссар бригады.

Томительные секунды. От жары и волнения по ложбинке между лопатками сбегают струйки пота. Они бегут так же из–под каски по носу и щекам. В знойном воздухе ни малейшего ветерка. И солнце словно остановилось на месте, крайне заинтересованное развивающимися событиями в этом маленьком, насквозь пропыленном городишке.

— Стреляй, чего чекаешь? — занервничал Луценко, в волнении переходя с русского языка на родной украинский.

— Ни кажы пад руку, — бросил в ответ Маломуж по–белорусски. — Гэта ж ни бык, каб яго у лоб биць.

Справа раздалось несколько ружейных хлопков. Танки сбавили ход. Хищно поводя из стороны в сторону пушками, ударили беглым огнем по окопам бронебойщиков. Крайний при этом повернулся правым боком к расчету Маломужа. В то же мгновенье Маломуж нажал на спусковой крючок пэтээра.

— Горыть! — радостно крикнул Луценко, задирая над насыпью голову.

Маломуж дернул его за плечо:

— Здурэв ты, ци што? Або хочаш, каб табе у башце дзирку зрабили? Давай патрон!

Танк действительно загорелся. Из его моторного отсека закурился синий дымок и вдруг повалил кверху черным клубом. Остальные танки развернулись и, подгоняемые минометным огнем, скрылись за элеватором.

Целых два часа было тихо. Казалось, враг, натолкнувшись на упорное сопротивление гвардейцев, решил больше не связываться с ними. Но вот за железнодорожной станцией послышался моторный гул, и спустя несколько минут показались среди станционных построек танки. Их было пять. Развернувшись в шеренгу, они двинулись на позиции 8‑й роты. За ними шли бронетранспортеры с пехотой на борту. Окраина Моздока снова потонула в грохоте и пыли.

Но и на этот раз немцам не удалось ворваться в город. Два танка подорвалось на минах, остальные, не выдержав мощного огневого заслона, повернули вспять.

Сколько же их появится в очередной атаке?

Восемь. Потом — четырнадцать..

…Солнце, спохватившись, что из–за собственного любопытства слишком долго простояло на одном месте, покатилось к западу с удвоенной скоростью. А может быть, ефрейтор Маломуж просто не сразу заметил в пылу боя, что оно уже не накаляет до помутнения разума железную каску, а только слепит глаза, прорываясь острыми лучами сквозь листву, придорожных кленов и мешая целиться в фашистские танки. Он пониже опустил горячий козырек тяжелого головного убора и снова застыл у пэтээра, выжидая удобный момент, чтобы наверняка поразить новую цель. Уже два танка полыхали за узкоколейной линией. Теперь очередь за третьим. «Бог любит троицу», — сказал Маломуж своему товарищу по–русски, досылая патрон в казенную часть ружья, после того как вспыхнул второй танк.

— Смотри, вон еще один прет! — тоже перешел на русский язык Луценко и толкнул ефрейтора локтем. — Заметил, гад.

Маломуж не отозвался.

— Да стреляй же, стреляй! — крикнул Луценко, чувствуя, как холодеет низ живота от вида приближающегося чудовища.

Маломуж даже не шевельнулся в ответ. А танк — совсем уже рядом. Сверкает траками гусениц, словно зубами какой–нибудь доисторический ящер.

— Чего ты ждешь?! — Луценко в отчаяньи схватился за приклад ружья и с ужасом почувствовал, что первый номер не стремится его удержать. Скорее машинально, чем сознательно, Луценко оттолкнул плечом обмякшее тело соратника и, не целясь, выстрелил в упор по надвигающейся громадине.

— Бог любит троицу! — заорал он, не помня себя от радости при виде выхлестнувшего из танка пламени. — Ура!

Мельком взглянул на своего командира. Он лежал навзничь и к чему–то присматривался в остывающем от дневной жары небе. Бросился было к нему, но тут же снова вдавил приклад в плечо: справа вдоль узкоколейки шел другой танк, такой же огромный и страшный. Бронебойщик крутнулся вместе с ружьем ему навстречу, и в это мгновенье что–то ударило его со страшной силой в грудь, и белый свет навсегда померк в его карих глазах. Он не видел, как подбежал к ружью комсорг роты Данцев, не слышал, как выстрелил из него.

Но и Данцев тяжело отвалился от ружья, сраженный осколком. Тогда бросился к узкоколейке политрук роты Амбарцумян. Он успел сделать из ружья два выстрела и тоже уронил голову на горячую землю, прошитый пулеметной очередью из надвигающегося танка. Сейчас он раздавит всех четверых героев вместе с ружьем. Но навстречу ему выпорхнула из ближнего окопа противотанковая граната. Раздался взрыв.

— Это вам за Федю! — крикнул Александр Рыковский, хватая в нише вторую гранату и отправляя ее под днище другого танка.

— Это — за бронебойщиков! А вот вам на закуску! — Рыковский швырнул в подбитый танк бутылку КС. Она сочно цокнула по броневой обшивке, и сразу стало жарко в окопе от заполыхавшего наверху пламени. Александр расстегнул воротник. А автоматные очереди совсем рядом: «Трр… трр… тр…». И явственно слышны чужие голоса.

Рыковский выглянул из траншеи. В лицо ему дохнул нестерпимым жаром горящий танк. Слева и справа от него к траншее бегут немецкие автоматчики. Эх, жаль нет пулемета! Остался на поле боя вместе с дружком Федей Подорожкиным. Прижался щекой к прикладу СВТ, стараясь не горячиться, стал стрелять в бегущих солдат. Их много. И они уже близко. «Кажется, каюк», — пронеслось в голове красноармейца. Но слева вдруг заработал «Дегтярев», послышались крики «ура», и обстановка на поле боя моментально переменилась в пользу обороняющихся. Немцы вначале залегли, затем, подгоняемые воинственным кличем русских и трескучими очередями их автоматов, стали поспешно отходить вслед за уцелевшими танками.

Кто же пришел на помощь бойцам восьмой роты в самую критическую для них минуту? Рыковский вгляделся в лицо подбегающего пулеметчика.

Поздняков с ходу прыгнул в траншею, бросил ножки пулемета на бруствер, дал длинную очередь по убегающему противнику и только после этого удостоил вниманием хозяина траншеи.

— У вас тут жара, как в Марокко, — сказал он, снимая с головы каску и обмахиваясь ею наподобие веера. — Это не ты, Саша, устроил этот пионерский костер? — ткнул он каской в горящий танк и, не ожидая ответа, повернулся к своему тяжело дышащему второму номеру: — Николя, — сказал он ему с парижским прононсом, — будьте любезны, замените диск и потренируйтесь в стрельбе по движущимся целям а ля фашист, пока я побеседую с земляком. Ну, здравствуй, крепильная стойка.

— Здравствуй, отбойный молоток, — засмеялся Рыковский, пожимая руку земляка–шахтера.

— Туговато пришлось? — подмигнул Поздняков, приседая на. корточки и доставая кисет с махоркой.

— Ага, — согласился Рыковский, беря щепотью табак на закрутку. — Вовремя вы подвернулись, и откуда вас только бог послал?

— Не бог, Саша, а лейтенант Федосеев. Бога нет, я тебе совершенно серьезно говорю, об этом даже дядя Степа знает. Ты чего так долго ковыряешься? — толкнул он локтем по колену долговязого помощника.

— Да вот патрон перекосило, шешер его забери, — пробурчал в ответ Андропов, лязгая затвором.

— Вот так и вся моя военная судьба пошла наперекосяк из–за этого неловкого человека, — вздохнул Поздняков и сам стал к пулемету.

Солнце огромным красным колесом скатилось за далекий степной горизонт. И сразу стало тихо на земле, так тихо, что было слышно, как звенят в траве кузнечики. Может быть, это колесо так сильно гремело по небесной мостовой своим тяжелым ободом?

Ночь прошла спокойно. Пунктуальные немцы предпочитали ночью спать, а не ходить в атаку. Русские тоже были рады отдыху. Впрочем, слово «русские» использовано здесь в более широком смысле, нежели оно означает в словаре, ибо в батальоне «было столько же русских, сколько и украинцев, столько же армян, сколько и грузин», как напишет чуть позже в своей статье «Стойкая оборона гвардейцев» специальный корреспондент «Красной звезды» майор Милованов, находившийся в те дни среди защитников города.

Собственно, статья уже сложилась в его голове. Осталось уточнить лишь отдельные детали боя и фамилии отличившихся красноармейцев, живых и мертвых. Вот почему он поднялся сегодня намного раньше солнца и вместе с комиссаром батальона Фельдманом отправился на позиции восьмой роты, к узкоколейной линии, где вчера погибли один за другим четыре героя: белорус Маломуж, украинец Луценко, русский Данцев и армянин Амбарцумян. Три комсомольца и один коммунист.

В окопах многие уже не спали. Одни молча курили, другие тихонько переговаривались.

— С добрым утром, товарищи! — поздоровался Милованов с бойцами, спустившись в траншею. — Как тут у вас насчет настроения?

— Спасибо, хорошо, — ответил один, рослый, голубоглазый. — Вчера весь день настраивались, так что полная гармония, как в том рояле.

— А разрешите полюбопытствовать, какому пианисту принадлежит вон тот аккорд? — тоже переходя на музыкальную терминологию, спросил майор и показал рукой на стоящую в десяти метрах от траншей тройку подбитых танков.

Голубоглазый смутился, сделал вид, что заинтересовался винтовочной обоймой.

— Да он же их и приговорил, — подсказали сбоку. — Ну, чего ты, Саша, застеснялся? Расскажи товарищу корреспонденту, как сразу два танка укокошил. Товарищ корреспондент о твоем геройском поступке в газету напишет. Напишете, товарищ майор?

— Напишу, — кивнул головой Милованов.

— Он еще и двоих пулеметчиков вчера снял с мельницы…

— Вот как? — удивился корреспондент. — Два танка, два пулеметчика. Выходит по поговорке: «Всякой твари — по паре»?

На смуглых лицах бойцов засветились довольные улыбки: совсем свой мужик этот майор, хоть и говорят, что он из центральной газеты.

— Он еще вчера вечером уничтожил два… этих самых.

— Что? — представитель прессы так и подался к бойцу, могущему дополнить перечень боевых подвигов своего товарища.

— Два «наркомовских». Ему наш старшина двойную налил во время ужина за подбитые танки. Так он их одним залпом…

Над траншеей шрапнелью взорвался смех. «Что это вы ржете с самого ранья?» — донеслось из соседней ячейки бронебойщиков.

Милованов окинул глазами передний край. В розовом свете нарождающегося дня по всему пустырю между вокзалом и окопами десантников чернели подбитые танки и бронетранспортеры. Словно ископаемые звери пасутся на утренней зорьке. Столько потерять техники и живой силы за один день боев с мальчишками, которые всего несколько месяцев назад сменили рогатку на ружье. Вот оно, наглядное подтверждение морального превосходства советского человека над его врагом.

Милованов достал из кармана гимнастерки блокнот, раскрыл на заложенном расческой листке, скользнул взглядом по неровным строчкам начатой сегодня ночью статьи: «На тихий Северо–Кавказский городок шли немцы — колонна танков и до двух полков мотопехоты. Городок защищал батальон гвардейцев под командой гвардии капитана Коваленко…» Корреспондент вздохнул: недолго командовал гвардии капитан, в первые же часы боя ранило минным осколком. Теперь за него остался комиссар батальона Фельдман, вот этот сопровождающий его старший политрук с очень серьезным взглядом умных, проницательных глаз.

— Как фамилия бойца, что уничтожает противника парами? — тихо спросил Милованов у неулыбчивого гида.

— Рыковский, — ответил Фельдман. — Рядовой Александр Рыковский, шахтер из Ростовской области, доброволец. Впрочем, у нас почти все добровольцы и в основном ростовчане.

— Скажите, Рыковский, — обратился корреспондент к заинтересовавшему его бойцу. — Может быть, в пылу сражения, так сказать, вы не заметили, как вместо двух подбили три танка? Вон они как кучно стоят.

— Танк не клоп, товарищ майор, — усмехнулся Рыковский. — Да у меня и гранат–то всего две штуки было… А третий танк, вон тот, что с львиной мордой на башне, подбил гвардии лейтенант Куличенко.

— А где он? — майор записал в блокнот фамилию.

— С разведчиками ушел ночью. Тут если бы не разведчики… — Рыковский замялся, взглянув на комиссара: не сболтнул ли чего лишнего?

— Какие разведчики?

— Отдельной роты лейтенанта Федосеева, — ответил за подчиненного комиссар. — Они на левом фланге с седьмой ротой находились. Пришлось перебросить в критическую минуту. О них бы тоже написать следовало. Отчаянные парни.

— А о минометчиках Бабича?

— И о них. О командире взвода Усатенко, например.

— А о комиссаре батальона? — Милованов сощурил глаза в хитроватой усмешке.

Фельдман нахмурился.

— Комиссар ничем не отличился, — сказал он сухо.

— А принял на себя командование батальоном, — подсказал Милованов.

— Это не подвиг, а обязанность, — в голосе комиссара послышалось раздражение. — Пойдемте, товарищ майор, на КП. Скоро начнется артподготовка немцев. Я не хочу, чтобы мне за вас Кириллов «оторвал голову».

— Ну, хорошо, хорошо, — поморщился Милованов. — Можно подумать, что вы опекаете не военного корреспондента, а его величество шаха персидского, приехавшего в Советский Союз с визитом дружбы. Я только минут пять поговорю с очевидцами подвига бронебойщиков.

Очевидцев оказалось больше чем достаточно. И рассказывали они о подвиге пэтээровцев не пять минут, а целый час. Так что когда Фельдману в конце концов удалось оторвать корреспондента от его словоохотливой клиентуры, над Моздоком уже вовсю сияло солнце, а в самом Моздоке тяжело вдруг ухнул снаряд, посланный немцами из «долговязого Макса», как они называли в шутку свою дальнобойную пушку с длинным, как дышло, стволом.

— Желаю вам, товарищ Рыковский, прибавить к вашему боевому счету еще пару танков, а то и самолетов, — пожелал на прощанье удачливому бойцу Милованов и крепко пожал руку ему и его товарищам.

Их осталось в окопах четыре человека: Ваня Скориков, Коля Павлов, Саша Кондрашов и Саша Рыковский. Остальные, боясь окружения прорвавшимися в середине дня танками, спешно отходили к очередному узлу сопротивления.

Немцы бросили им вдогонку колонну мотоциклистов. Вздымая клубами пыль и гремя пулеметами, они неслись к брошенной позиции, уверенные, что на ней не осталось ни единого человека.

Первым выпрямился в окопе Иван Скориков. Он взмахнул гранатой и тут же упал на бруствер, раскинув руки, словно обнял на прощанье родную землю. Эх, Иван, Иван, земляк мой! Долго же ты размахивался — вражеский пулеметчик быстрее сумел нажать на гашетку своего пулемета. Рыковский скрипнул зубами от ненависти, выскользнул ужом из окопа за бруствер и лежа метнул гранату в приближающийся мотоцикл. Вздрогнула земля, и зеленый «цюндап» крутнулся на месте подобно волку, получившему в ребра смертельный жакан. Из–за него показался второй мотоцикл. Рыковский увидел, как сидящий в коляске пулеметчик судорожно направлял пулемет в его сторону. Но он не успел поймать в прицел советского бойца — взрывом гранаты его выбросило из коляски на потрескавшуюся от зноя землю. То, что произошло потом, осталось в памяти у Рыковского на всю жизнь не то отрывком из приключенческого фильма о ковбоях, не то жонглерским трюком из цирковой программы. В облаке пыли, поднятой мотоциклами и взрывами гранат, вдруг появилась дюжая фигура немецкого офицера. «Рус, капут!» — крикнул офицер свирепым голосом и, выхватив из–за голенища сапога похожую на толкушку гранату, запустил ею в Рыковского. Граната летела какие–нибудь две–три секунды, но Александру показалось, что она кувыркается в воздухе целую вечность. Он успел за это время рассмотреть не только ее длинную белую ручку, но и сучок на этой ручке и даже царапину на изжелта–зеленом цилиндрическом корпусе. «Долбанет по макушке!» — испугался Александр, машинально закрывая голову рукой и вдруг, не осознавая, как это получилось, поймал гранату на лету. Он дико на нее взглянул, словно на змею, случайно схваченную за хвост, и что есть силы запустил обратно ее хозяину. И такое случается на войне! Немец тоже поймал гранату и даже размахнулся для повторного броска, но… она разорвалась у него в руке.

Из–под яра ударили наши минометы, заговорили вновь пулеметы и винтовки. Наступающие мотоциклы заметались по полю, словно тараканы, на которых плеснули крутым кипятком. С них прямо на ходу соскакивали солдаты и извивались по земле в поисках спасительных укрытий от пуль и осколков.

Всё: наши благополучно отошли на новый оборонительный рубеж, теперь можно и самим убираться из этого пекла. Воспользовавшись возникшей среди немцев суматохой, Рыковский метнулся от окопа к ближайшей хате, кубарем скатился по заросшему бурьяном откосу к болоту и только тогда понял, что из всех четверых лишь он один вытащил из лотереи жизни счастливый билет.