Голубые дьяволы

Глава четырнадцатая

Левицкий записывал в полевую книжку перечень мероприятий, которые нужно провести в подразделениях бригады перед началом нового наступления немецких войск, когда в колхозный медпункт, где Самбуров проводил совещание со своими политотдельцами, вошел генерал с Золотой Звездой Героя на груди. Его сопровождали командир бригады Красовский и секретарь партбюро 2‑го батальона политрук Мордовин.

— Давайте знакомиться, — предложил генерал.

«Так вот он какой, командир II-го корпуса Рослый, — подумал Левицкий, незаметно пошевеливая слипшимися от генеральского рукопожатия пальцами. — Он и в самом деле «рослый».

Поздоровавшись, генерал присел к столу, придвинул к себе раскрытую полевую книжку начальника политотдела.

— Можно взглянуть? — поднял он глаза на стоящего рядом хозяина книжки.

Тот смущенно улыбнулся.

— Пожалуйста, товарищ генерал. Это план примерных действий политработников бригады по подготовке личного состава к оборонительным боям.

— Любопытно, — генерал прочитал вслух отдельные пункты: «Подготовка к митингу: место, выступающие… Совещание с боевым активом (десантники, орденоносцы, участники гражданской войны)». Так. Хорошо… А скажите мне, батальонный комиссар, ваши политработники сами готовы подать бойцам пример мужества и героизма?

— Так точно, товарищ генерал, готовы, — ответил Самбуров, спокойно глядя в слегка прищуренные глаза командира только что сформированного корпуса, в состав которого вошла 8‑я бригада. — Несколько дней тому назад в боях за Моздок пали смертью героев комсорг роты Данцев, политрук роты Амбарцумян, политрук артдивизиона Жицкий. Отличился в бою, приняв на себя командование батальоном и подорвав фашистский танк, комиссар Фельдман. Отличился в разведке старший инструктор политотдела Левицкий, открыв огонь из автомата по вражеской машине с солдатами.

— Хорошо, — сказал командир корпуса и повернулся к Красовскому. — А теперь, Павел Иванович, доложи мне обстановку.

Красовский подошел к висящей на стене схеме обороны, энергично заскользил по ней указкой. Командир корпуса внимательно слушал, согласно кивал головой. Выслушав, поднялся с табурета.

— Видишь, комбриг, какими усищами охватывает нас немец? — ткнул он пальцем в синие изогнутые стрелы, показывающие направление главных ударов противника. — Один ус тянется к Новороссийску, а другой — прямо на Моздок.

— Обрежем, Иван Павлович, — сказал в ответ Красовский.

— Что «обрежем»? — не сразу понял командир корпуса.

— Усы эти самые, — пояснил командир бригады.

— Ну, ну, — усмехнулся Рослый, забирая из рук подчиненного указку и снова поворачиваясь к схеме. — Построение боевых порядков бригады полностью соответствует замыслам штаба корпуса, но меня лично беспокоит дислокация второго эшелона. Слишком гладкая местность, Павел Иванович. Ведь если поднять людей в контратаку, они как на ладони видны будут. Вражеская артиллерия их накроет массированным огнем. И помешать не сможем. Сам знаешь, артиллерии для контрбатарейной борьбы у нас нет.

Красовский вздохнул:

— Позиция у 4‑го батальона действительно, как биллиардный стол. Кроме как в землю спрятаться некуда. Но где же другую взять? Сюда бы танков…

— Их тоже негде взять, — развел руками генерал и положил на стол указку. — Разве что командующий пожалует на нашу бедность. Хотя вряд ли… Слушай, комбриг, — у генерала вдохновенно сверкнули глаза, — а что если мы сосредоточим на этом участке всю нашу корпусную артиллерию?

— Да… — замялся Красовский, — оно бы конечно… если враг действительно намерен нанести главный удар в районе Предмостного.

— А ты сам как думаешь?

— Думаю, что он попрет именно здесь. А вот что думает Клейст, пока не знаю. Рискованно все–таки, товарищ генерал, стягивать всю артиллерию на таком узком участке.

— Да какая же война без риска, Павел Иванович? Может, слышал, был во времена обороны Царицина такой случай. Белые собрались прорвать наш фронт на участке Сарепта — Воропаново. Красное командование точных данных об этом не имело, но все же пошло на риск: сняло с Царицинского фронта всю артиллерию и сосредоточило на пятикилометровом участке. По пословице: «Или пан или пропал». Пропал тогда Мамонтов. Он бросил свои отборные части прямо в лоб на наши орудия и положил всех своих солдат до единого. Вот что значит обдуманный и смелый маневр. А мы ведь почти точно знаем направление главного удара гитлеровцев.

— Нам хотя бы один танковый батальон, — помечтал вслух Красовский.

Но комкор оставил его слова без ответа.

— Запишите, батальонный комиссар, в свою книжку, — повернулся он к Самбурову: «Сосредоточить внимание всех политработников на внедрении в бригаде опыта противотанковых боев третьего батальона. Разъяснить каждому бойцу и командиру, каким эффективным может быть индивидуальное средство борьбы с танками, если хорошо знать их уязвимые места и не терять при встрече с ними самообладания и находчивости». Ну, сформулируйте сами в этом роде… Не забывайте, к тому же, популяризировать имена героев. Как фамилия бойца, уничтожившего гранатами сразу два танка?

— Рыковский, — ответил Самбуров.

— Представить к ордену. Остальных тоже.

С этими словами генерал пошел к выходу. У порога остановился, спросил:

— Кто сможет мне показать позиции первого и второго батальонов?

— Разрешите, я покажу, товарищ генерал, — вызвался в проводники командир бригады.

— Нет, комбриг, ты занимайся, пожалуйста, своими делами. Только отправь мой «виллис» в Нижние Бековичи, пусть меня там дожидается. А меня проводит этот молодец, который решительно действовал в разведке.

— Старший политрук Левицкий! — щелкнул каблуками кирзовых сапог заполыхавший румянцем старший инструктор политотдела.

— Пойдем, Левицкий, погуляем по лесу, пока в нем спокойно, — усмехнулся генерал и вышел из помещения.

Тихо было в Предмостном в этот предпоследний день августа. Ни коровьего мычанья в нем, ни собачьего лая.

Сельские жители, забрав скотину и необходимые вещи, ушли за Терский перевал — переждать лихое время. На улицах села одни лишь военные. Но и они ведут себя тихо: говорят вполголоса и ходят пригнувшись, чтобы не стать мишенью для снайпера на том берегу.

Тот берег. До него каких–нибудь сто метров. Три дня назад он был еще наш, сегодня — немецкий. Там разговаривают в полный голос на чужом языке. Из громкоговорителя, установленного на крыше крайнего дома, несутся через реку победные марши и кичливые обращения фашистских ораторов, предлагающих время от времени советским бойцам сдаться в плен.

— Нахально ведут себя фрицы, — проговорил Рослый, пробираясь вместе с Левицким по траншее к самому берегу.

Бойцы при виде генерала прижимались спинами к глинистым стенкам траншеи и удивлялись про себя: «Чего его носит нелегкая по передовой линии?»

— Дайте–ка бинокль, — сказал генерал командиру взвода в ответ на его взволнованный рапорт о том, что немцы, по всей видимости, к «чему–то» готовятся.

То, что немцы готовятся к наступлению, было видно и без рапорта и даже без бинокля. С того берега доносились крики солдат, гудение автомашин и лязг гусеничных траков. Когда же немцы начнут форсировать Терек? Завтра? Послезавтра? Через неделю? И в каком месте: здесь, у Предмостного, или же слева, между Моздоком и станицей Луковской?

— Навались, родимые! — услышал позади себя генерал стариковский, с хрипотцой голос. Он оглянулся: на краю траншеи сидел на корточках седой старик и, черпая кружкой из ведра, поил водой красноармейцев.

— Копейку — за бадейку, пятачок за черпачок! — приговаривал он ласково. — Пейте, родимые, всласть да хорошенько защищайте Советскую власть.

— Это еще что за маркитант выискался? — нахмурился генерал. — Почему не эвакуирован? Кто такой? — Старик поднялся на ноги, приложил сморщенную коричневую руку к серой кепке:

— Здравия желаю, ваше красное превосходительство.

Все, кто был в траншее, не удержались, прыснули от смеха. Улыбнулся и генерал.

— Здравствуй, солдат, — сказал он, отзываясь на шутку.

— Никак нет, ваше превосходительство, не солдат, — возразил старик, продолжая стоять во «фрунт» перед генералом.

— А кто же ты?

— Бывший унтер–офицер, егорьевский кавалер Козьма Шпигун. А ты, я гляжу, тоже успел отличиться, — показал старый шутник пальцем на Золотую Звезду Героя. — За что получил?

— За прорыв линии Маннергейма в финскую кампанию, слыхал про такую? — охотно вступил в разговор со стариком Рослый.

— Как не слыхать, — ответил бывалый солдат. — Мы энтого Маннергейма еще в первую германскую колошматили.

— Почему не эвакуировался, Георгиевский кавалер?

— От самого Дону вакуируюсь, язви ее в чешую. Дальше вакуироваться некуда да и не имею охоты.

Над траншеей свистнули пули, и следом протрещала с того берега автоматная очередь. Бойцы схватили «унтер–офицера» за штанины, стащили в окоп: «Ведь это он по тебе, деда. Выставился, как мухомор на поляне».

— Разрешите доложить, товарищ генерал, — выдвинулся из–за плеча командира корпуса Левицкий. — Я Кузьму Егоровича хорошо знаю, он помогал Шабельникову строить паром и до последнего дня обороны Моздока помогал нам переправлять через Терек раненых бойцов и имущество.

У генерала что–то дрогнуло в лице. Он шагнул к старику, крепко пожал его узловатую руку и сказал четко, без игривости:

— Благодарю за службу.

Старик выпятил насколько мог худую грудь, набрал в нее побольше воздуха и гаркнул:

— Рад стараться! — но осекся и поправился: — Служу Советскому Союзу!

— Вот дед дает! — произнес кто–то из бойцов полушепотом.

Потом генерал поинтересовался у своего внештатного бойца откуда он родом, где семья, не приходится ли ему родней полковник Шпигун, командир стрелковой дивизии? Прежде чем с ним проститься, спросил, где, по его мнению, немец будет строить переправу.

— Да там же, где мы ее строили с Петром Игнатичем, вон тама, возле острова, — не раздумывая ответил тот. — Сам посуди, милый человек, ну где он найдет место лучше этого? Здесь и берега низкие и дорога на Вознесеновку. Опять же удобно дюже: с острова на остров прыг–прыг — и тута. Кусты кругом и лес — вот он. Я сам давече видел, как немец на Коске сгружал каюки железные, вот такие широченные да длиннющие.

— А вы, отец, не ошиблись? — прищурился генерал.

— Да нет, сынок, не ошибся. Глаза–то у меня хотя и старые, а видють пока, благодарение господу, что твоя бинокля.

— Ну, прощайте, отец, — протянул руку генерал. — Все же лучше вам со своей хозяйкой уйти на время в тыл.

— Прощай, голубь, — вздохнул старый казак. — Дай бог тебе удачи в твоих делах. А обо мне не сумлевайся. У меня во дворе погреб что твой блиндаж, пересидим со старухой, ежли что, язви ее в чешую. Зато, когда нашим ребяткам переправа понадобится, чтоб, значит, на тую сторону, я тут как тут. Глядишь, и пособлю снова паром наладить. Трос–то я в кустах спрятал, понял?

— Ну, спасибо тебе, батя, — снова пожал руку старому патриоту генерал и выпрыгнул из траншеи. — Пошли, Левицкий, дальше, а здесь и без нас полный порядок.

Скрытые от неприятеля прибрежными кустами, генерал со своим проводником направились по дороге вдоль русла реки, на пути осматривая блиндажи, дзоты, ходы сообщения, пулеметные гнезда и прочие оборонные сооружения. Вовсю светило солнце. В листве деревьев безумолчно щебетали птицы. В густом от испарений воздухе мелькали бабочки, шуршали слюдяными крыльями стрекозы. «Тишь и гладь, и божья благодать», — подумал Левицкий, вступая вслед за генералом под сень терского леса и вдыхая тяжелый аромат буйно растущих под горячим кавказским солнцем трав.

— Пышно чересчур, как наряд у купчихи, — проговорил Рослый, срывая на ходу с тернового куста черную с сизым налетом ягоду, — и душно, как в бане. Наши леса скромнее, но куда приятнее здешних.

— А где это, товарищ генерал? — спросил Левицкий.

— На Брянщине. Посмотрели бы вы, Левицкий, какие березовые рощи в моей Петровской Буде — мечта. А какие там растут подосиновики — стройные, один к одному красавцы: прямо гусары в киверах, а не грибы. Вы сами откуда родом?

— Из Ростовской области.

— Ну, тогда вы не знаете, какая это прелесть — сосновый бор или покрытая ромашками лесная поляна. Тсс! — генерал вдруг поднял кверху палец, останавливаясь и прислушиваясь к доносящимся из зарослей калины голосам.

Разговаривали в окопе, из которого то и дело вылетали комья земли. Генерал осторожно заглянул за куст: в окопе орудовали лопатами двое раздетых до пояса бойцов.

— Чтоб ты сделал перво–наперво, если бы отпустили тебя домой? — спрашивал один, чернобровый крепыш с блестящими черными глазами на широком чернобровом лице.

— В первый день сидел бы с родственниками и пил водку, — отвечал другой, светлорусый и синеглазый. А на другой день поднялся бы пораньше, рогатку в карман — и в вербы. Ох, и чудное же у нас место — вербы!

У Левицкого дрогнуло сердце, на глаза наползла ту. манная дымка. Взглянул на генерала: у того дернулись на виске морщинки, по горлу перекатился за воротник гимнастерки ком. Генерал вышел из–за куста, вонзил в размечтавшегося красноармейца взгляд прищуренных острых глаз:

— Как фамилия?

Красноармейцы вздрогнули от. неожиданности, вытянули руки по швам.

— Рядовой 4‑й роты 2‑го* батальона Донченко, — представился сердитому генералу синеглазый, побледнев при виде Золотых Звезд на его груди и петлицах.

— Метко стрелял из рогатки, рядовой Донченко? — без тени улыбки спросил командир корпуса.

Бледность на лице Донченко сменилась румянцем.

— Воробья на лету сбивал, товарищ генерал, — улыбнулся он.

— А из винтовки собьешь?

— Не пробовал, товарищ генерал.

— И не надо пробовать, береги патроны для фашиста. Отличишься в бою, отпущу тебя на три дня в твои вербы.

— Спасибо, товарищ генерал, — Донченко вздохнул. — Только мои вербы сейчас под немцем находятся.

— Тьфу ты черт! — выругался командир корпуса. — А где это?

— В Зимовниках под Ростовом.

— Ну, это не так уж далеко, мои вербы, однако, подальше, — вздохнул в свою очередь комкор, направляясь дальше. Но не прошел и сотни шагов, как вновь остановился, привлеченный веселым смехом.

— Это что… — звенел сквозь смех задорный голос с кавказским акцентом. — Вот у нас под Харьковом был случай: румын целую неделю ходил к нам на кухню обедать.

— Ври больше, — перебил его другой голос, басовитый, как у церковного дьяка. — Как это он умудрялся переходить линию фронта?

— Ей–богу, правда, — первый голос зазвенел еще звонче. — Он какую–то заброшенную траншею нашел и повадился каждый день к нашему повару в гости. Повар не глядя плеснет ему черпаком в котелок и давай кто там следующий. Румын отойдет за развалины, перевернет пилотку кокардой вперед и по траншее к себе нах хауз.

— Да неужто никто из вас не видел, что он не в нашей форме?

— Никто. Обмундирование на нем грязное да рваное, у нас тоже не очень чтобы… А главное, он весь черный, горбоносый — вылитый армянин, а у нас во взводе одни армяне — попробуй разберись.

Калиновый куст взорвался хохотом, а генерал, сделав знак своему проводнику, пошел дальше по лесной дороге.

— Хороший дух у наших бойцов? — спросил он, ни к кому не обращаясь, и сам ответил себе: — Просто замечательный дух. За рекой немец готовится к наступлению, а они языками чешут, словно сами наступать собираются.

В лесу стояли повозки, фыркали распряженные кони, желтела глина недавно отрытых окопов. Бойцы, готовясь к сражению, чистили оружие, приводили в порядок обмундирование, писали письма. Заметив высокое начальство, вскакивали, словно подброшенные пружинами — все молодые, здоровые, бодрые. «Каковы?» — спрашивал генерал взглядом у спутника и шел дальше, делая на ходу замечания докладывающим ему командирам и политработникам.

Он был доволен увиденным и услышанным. Оборона в батальонах построена грамотно, с учетом рельефа местности и — самое главное — речных изгибов. Она не растягивается по всему берегу резинкой, а вяжется узлами и петлями, беря под перекрестный прицел имеющихся в батальонах огневых средств все подходящие для переправы участки, реки. Одно только не совсем нравилось генералу: очень уж молоды бойцы, составляющие эти узлы и петли — мальчишки, одетые в военную форму. Им завтра в бой, а они об оставленных дома рогатках мечтают. Не растеряются ли в трудный час, не дрогнут ли перед натиском гитлеровских головорезов? Хотя нет, не должны. Не дрогнули же на том берегу их сверстники из 3‑го батальона.

«Виллис» ждал своего хозяина на краю села. Возле него прохаживался Красовский.

— А ты зачем приехал? — нахмурился командир корпуса. — Я же тебе сказал, чтоб занимался своими делами.

Красовский пожал плечами.

— Самое важное дело оказалось именно здесь, товарищ генерал, — ответил он, распахивая дверцу перед своим непосредственным начальником. — А еще — в Кизлярском. Хочу посмотреть, как устроились минометчики. Да вот теперь и думаю, как туда добраться. Свою–то машину я оставил в Предмостном.

— Ох, и хитрый же ты, комбриг, — погрозил пальцем Рослый: — Все рассчитал. Садись, поедем в Кизлярское. Вы тоже садитесь, — кивнул он Левицкому.

Машина, попетляв по сельским улочкам, выскочила на проселочную дорогу и стала с трудом карабкаться на глинистый яр, опоясывающий село Нижние Бековичи огромным полукругом и служивший некогда берегом Тереку. Чем выше поднимался «виллис» по его крутому склону, тем шире и дальше разворачивалась за рекою панорама захваченного немцами города, посредине которого отсвечивал золочеными крестами великан–собор. На нем, под самым куполом, сидит, конечно, немецкий наблюдатель. Он, наверное, дремлет, если не видит ползущую вверх по извилистой дороге военную машину.

Нет, не спит дисциплинированный наводчик. Впереди, метрах в ста на отвесной стене обрыва с треском развернулся огненно–желтый бутон взрыва, и тотчас из–за реки донесся хлопок пушечного выстрела.

— Прибавь, Петя, — сказал генерал. — Незачем испытывать судьбу дважды.

Шофер надавил ногой на акселератор. «Виллис» взревел и запрыгал по дождевым промоинам.

Неприятно быть чьей–то мишенью. Всего несколько часов назад их обстрелял на Вознесенской дороге «мессершмитт», и только благодаря виртуозу–шоферу машина и ее экипаж остались целы. Четыре раза заходил на беззащитную цель желтоносый стервятник, но каждый раз очереди его пушек проходили мимо нее. Расстреляв боезапас, истребитель улетел, а генерал долго потом отряхивал пыль с рукавов гимнастерки.

Утром — самолет, сейчас — артиллерийская батарея. Не на шутку принялись долбить снарядами терскую крутоярь немецкие артиллеристы, того и гляди попадут в генеральскую легковушку. Но она уже одолела подъем. Последний раз вильнула на повороте и выкатилась на равнину. Слева — сельское кладбище, справа — кумыцкое селение Кизлярское, в котором расположен штаб и вспомогательные подразделения 2‑го батальона, а впереди, на кукурузном поле — невысокий холм.

— Что за точка? — спросил командир корпуса у Красовского.

— НП батальона.

— Скифский могильник или природная возвышенность?

Красовский пожал плечами:

— Местные жители этот холм называют «Абазу». В переводе с кумыцкого обозначает курган. Говорят, под ним какой–то древний князь похоронен.

— Давай к кургану, — распорядился комкор, обращаясь к шоферу.

По проложенной в кукурузе дороге «виллис» подкатил к кургану. Он весь изрыт круговыми траншеями и пулеметными гнездами. На самой макушке недобро ухмыляется черной прорезью амбразуры двухнакатный дзот. На нем стоит в актерской позе красноармеец и распевает во все свое молодое могучее горло:

Внизу, у подножия кургана стоит девчонка в длинной, до колен гимнастерке и с выражением восторга на лице внимает сильному и довольно приятному баритону самодеятельного певца.

— Эгей! Товарищ Карузо! — окликнул увлекшегося песней бойца командир корпуса, покидая сидение и подходя к кургану. — Спуститесь на минутку с небес на землю.

Красноармеец оглянулся, оборвал песню, машинально одернул гимнастерку и кубарем скатился по крутому склону высотки под грозные очи так неожиданно нагрянувшего начальства.

— Рядовой Парамонов! — доложил он, переводя дух.

— На почте, говоришь, служил в молодости? — усмехнулся генерал, с удовольствием разглядывая статного белокурого юношу с веселыми карими глазами. — А где сейчас служишь?

— В линейном взводе связи лейтенанта Васильева, товарищ генерал, — отрапортовал Парамонов.

— Это не ты случайно пел по телефону связистке Дусе? — прищурился генерал.

Парамонов так и вспыхнул от прилившей к щекам крови: — был такой грех. Неужели Васильев не удовольствовался взысканием, а доложил о его проступке по инстанции?

— Нехорошо, — сделал заключение генерал, — вчера одной пел, сегодня другой поешь. А это что за воинское чудо? — шагнул он к стоящей чуть живой от страха девушке в длинной гимнастерке и огромных кирзовых сапогах.

— Фельдшер Вера… Вера Колодей, — произнесла чуть слышно девушка.

Генерал повернулся к Левицкому:

— Возьмите на заметку, старший политрук: сегодня же привести форму. военфельдшера Колодей в надлежащий вид. Подобрать гимнастерку по росту или перешить. Соответственно — сапоги. Разве сможет она в таких бахилах оказывать помощь раненым бойцам? Останьтесь внизу, — добавил он и вдвоем с Красовским стал подниматься по ходу сообщения на вершину кургана.

Хороший обзор с древнего могильника. Во все стороны расстилаются колхозные поля с полосами неубранной кукурузы и подсолнечника. Хоть бы тебе деревцо на всем пространстве. Только торчат стога сена да белеют кое–где саманные домики полевых станов. Генерал, пригнувшись, вошел в дзот, выглянул в амбразуру.

— Нелегко будет сдержать здесь немца, если он форсирует реку, — проговорил озабоченно. — Как ты думаешь, Павел Иванович, когда он начнет наступление?

— Думаю, дня через два–три, — ответил командир бригады.

— Довольно конкретно,.. — усмехнулся комкор. — Нужно знать точно: когда и где. Приложи все усилия, но добудь «языка».

— Постараюсь, Иван Павлович. Сегодня ночью группа разведчиков под командованием Федосеева снова отправится по тылам противника.

— Где они у тебя находятся? В Кизлярском?

— Нет. В лесу под Вознесенским перевалом.

— Ни пуха им ни пера, — сказал Рослый и вдруг подтолкнул подчиненного плечом. — А что, Павел Иванович, пострелял бы ты сейчас из рогатки?

Тот дико взглянул на старшего командира.

— В каком смысле? — спросил озадаченно.

— Да в прямом, — снова усмехнулся комкор. — Взял бы рогатку в руки, — и куда–нибудь в вербы.

— Ты же знаешь, Иван Павлович, — понял настроение собеседника Красовский, — мне и в детстве не пришлось пострелять из рогатки — сразу из винтовки начал.

— Наслышан, комбриг, о твоем героическом детстве, — потушил усмешку на губах командир корпуса и направился к выходу. На пороге резко обернулся. — «Языка» в любое время суток — в штаб корпуса.

— Есть, товарищ генерал! — перешел на официальный тон командир бригады.