***

В суде мне задали вопрос, на который я не смогла ответить. Меня спросили, как, по моему мнению, — Джио ребенок или нет. Я молчала, не зная, что сказать. Если бы меня спросили сегодня, я бы ответила “да”. Да, это еще ребенок, но он уже мужчина, и даже немного старик — так иногда случается, что люди стариками рождаются и стариками умирают. Или не перестают быть детьми. Это, как правило, очень цельные натуры. Вот, к примеру, д’Оревильи, мой учитель. Или моя бабушка по отцовской линии — она умерла, упав с дерева, когда воровала у соседей абрикосы. Ей шел восемьдесят второй год.

— Я завтрак приготовил! С этими… как их… с тостами…. Только они в тостере малость того… перестояли.

Джио был свежий, после душа, в красных пижамных штанах — шелковых, но с обтрепанными штанинами — на голое тело и с кухонной лопаткой в руке. На столе стояли сковорода с жареным беконом, чайник и корзинка с подгорелыми тостами.

— Ну что, малыш? Как спалось?

— Дрых как сурок. Какая у нас на сегодня программа?

Я толкнула входную дверь, ничего не ответив. Я не пью по утрам чай, не ем тостов. Я выпиваю две чашки черного кофе, читая старую газету. И все это делаю молча.

Джио включил радио и стал пить чай с горелыми тостами. Я не слышала, как он подошел. Обернувшись, я столкнулась с ним. Он удержал меня за руку:

— Я не “малыш”, Эмма. Меня зовут Джованни.

Мы стояли так близко, что черт его было не различить. В уголке рта у него прилипла крошка. Мне хотелось ее стряхнуть, но я удержалась и высвободила руку:

— У тебя пальцы липкие. Теперь все будет в меду.

— Как же есть мед, не перемазавшись?

Я смотрела на него, пока он мыл руки. Спина худая, волосы разделены прямым пробором, во впадине под затылком черная звезда, на пояснице пушок. Он вышел из кухни и вернулся с посудой, поставил ее в раковину и включил воду, открыв кран на полную. Повсюду полетели брызги.

Я уменьшила струю:

— Тебе не нужно так много воды. Она тут дорого стоит.

Он тряхнул головой и пробурчал:

— Старая зануда.

Я пошла к себе наверх, унося чашку кофе.


В то утро я еще не пришла в себя после короткого беспокойного сна и некоторое время лежала в постели, слушая, как шумит ветер в листве и плещется вода в речке. Летом по шумам я легко узнаю, который час. В четыре еще темно и тихо. В пять начинают подавать голос первые птицы. Потом — взрыв птичьих трелей. Окно было открыто, свет проникал сквозь занавески, едва колышимые потоком воздуха. Мне было больно глотать, саднило горло. Под душем закружилась голова. Меня знобило. Медленные, почти приятные судороги пробегали по позвоночнику. И без градусника было понятно, что температура ползет вверх.


Когда я снова спустилась в кухню, Джио все еще ходил полуголый и расставлял по местам посуду. Я позвала его, он подошел с виноватым видом. Я вдруг забыла на мгновение, что собиралась сказать, и спросила, когда это он успел так вырасти. Сразу или постепенно?

— Шестнадцать сантиметров за один прошлый год, — с гордостью заявил он.

Я продолжала удерживать его рядом с собой и в замешательстве пыталась вспомнить, что хотела сказать. Наконец я вспомнила и открыла было рот, но он меня перебил:

— Понятно, мне пора сматываться. Ты меня выгоняешь?

Отводя глаза в сторону, я кивнула. Он изобразил протяжный театральный вздох и сказал, что ему надо позвонить домой. Я ответила, что он знает, где телефон. Он осторожно высвободился и, не глядя на меня и не оборачиваясь, пошел звонить.

Загрузка...