Голый шпион. Русская версия. Воспоминания агента ГРУ

Рассказ двадцать девятый

Теперь, когда железный занавес, разделявший Германию в течение четырех с половиной десятилетий после Второй мировой войны, поднят, легко и просто с высоты нынешнего времени рассуждать о политических просчетах и ошибках прошлых лет.

Осенью же памятного шестьдесят первого года ошибки, допущенные с обеих сторон и накапливавшиеся все пятнадцать послевоенных лет в политике как Кремля, так и Белого дома, чуть было не ввергли Европу в новую войну. Грянул Берлинский кризис.

Принято считать, что послевоенный раздел Германии произошел по взаимному согласию стран-победительниц. Но это не так. Мало кому известно, что Советский Союз изначально был против раскола поверженной Германии. Сталин полагал, что после окончания войны произойдет заметное усиление влияния Соединенных Штатов Америки в мире. Единственным реальным противовесом грозившему Москве господству США в Европе, по его мнению, могла стать единая мирная послевоенная Германия. Поэтому на конференции союзников в Тегеране в 1943 году Сталин отстаивал идею единой Германии. Мы были против раскола Германии, но наши союзники по антигитлеровской коалиции выступали с иных позиций. Лондон не хотел видеть возрождения мощного немецкого государства. Потенциально опасный конкурент в Европе не был нужен и Вашингтону.

На Потсдамской конференции 1945 года Сталин вынужден был выбирать из двух зол наименьшее. Выбор был непростой: либо раскол в стане союзников из-за непримиримости позиций по германскому вопросу, либо раскол Германии. Сталин остановился на последнем.

Как оказалось, он просчитался. Раскола между союзниками в любом случае избежать бы не удалось. А расколотая на две враждебные друг другу зоны послевоенная Германия стала удобным плацдармом для ведения борьбы западных держав против нас.

Конфронтация в германском вопросе нарастала все послевоенные годы. Хорошо известны ее важнейшие этапы. В 48-м в трех западных оккупационных зонах Германии в ход пошла новая валюта, взорвавшая финансовые и экономические связи между двумя частями Германии. Западный сектор, где Вашингтон ввел новую марку, оказался в привилегированном положении. Немцы, жившие в советской зоне оккупации, ответили на эту реформу ногами, оставляя восточный сектор и перебираясь жить и работать на запад.

Мы были вынуждены ответить на сепаратную денежную реформу, проведенную Вашингтоном, блокадой Западного Берлина. Наземная блокада, как известно, провалилась. Американцы наладили снабжение своего сектора города по воздуху. В отличие от США мы были ослаблены в войне и не могли предложить Германии никаких экономических благ.

В 1949 году была провозглашена Федеративная Республика Германии. Западные державы взяли курс на ее ремилитаризацию. Им нужен был противовес в борьбе с коммунизмом в Европе. Ровно через месяц на востоке была образована Германская Демократическая Республика. Сталин считал тогда создание двух германских государств своей крупной неудачей.

Экономическое положение в восточном секторе Берлина ухудшалось с каждым днем. После смерти Сталина шеф советской разведки Лаврентий Берия направил в Берлин своего эмиссара — талантливую разведчицу Зою Рыбкину. Ей была поставлена задача обсудить с представителями США, Англии и Франции условия преодоления раскола Германии. Берия готов был пойти на экономические уступки и заплатить бывшим союзникам за их согласие на германское объединение. Из переговоров с западниками Рыбкиной надлежало определить, какую цену необходимо было заплатить Москве за согласие Вашингтона, Лондона и Парижа на объединение Германии. Но западные державы не были намерены даже обсуждать этот вопрос.

В июне 53-го Лаврентий Берия, как известно, был арестован сторонниками Хрущева и через полгода расстрелян. В том же месяце началось восстание в Берлине, которое новому кремлевскому руководству пришлось подавлять танками.

В 1955 году Государственный секретарь США Джон Фостер Даллас отверг новое предложение СССР об объединении Германии и ее нейтралитете. В итоге ФРГ вошла тогда в организацию Североатлантического блока, а ГДР стала членом Варшавского пакта. Полным ходом началась милитаризация обеих зон на западе и на востоке Германии.

Вскоре стал раскручиваться новый виток конфронтации. Хрущев взял курс на ликвидацию режима оккупации Западного Берлина, предъявив в 58-м году ультиматум бывшим союзникам СССР в войне. В шестимесячный срок он потребовал вывести войска трех держав из западного сектора города. Ответным демаршем противоборствующей стороны Западный Берлин был включен в сферу обороны НАТО. Хрущев ответил не менее жестко — заключением сепаратного мирного договора с ГДР. А в ночь с 12 на 13 августа 1961 года была воздвигнута «берлинская стена», первоначально в виде забора из колючей проволоки, протяженностью в девяносто километров. Затем ей на смену пришла 160-километровая бетонная стена.

Этот реликт «холодной войны» обошелся ГДР в десятки человеческих жизней. Были смельчаки, которые, несмотря на смертельную угрозу, пытались бежать на запад, но были остановлены пулеметной очередью. Стена простояла 28 лет и 88 дней. Сейчас ее уже нет, но в августе 61-го она разделила Европу на друзей и врагов.

Все три года моего пребывания в Великобритании постоянные запросы Центра о позиции британского правительства по германскому вопросу и о поставках бундесверу ядерного и химического оружия не давали покоя сотрудникам резидентуры ГРУ в Лондоне. Очевидно, сказывались не только серьезность обстановки, но и укоренившиеся в психологии советского человека подозрительность и недоверие к немцам. Что, впрочем, было ничуть не удивительно после бесчисленных жертв и мучительных страданий, пережитых нами в кровопролитных войнах с Германией.

Масла в огонь подливала и пресловутая грубость премьера Хрущева, прямолинейность многих его политических жестов, адресованных официальному Бонну. Канцлера Аденауэра он иначе как «выжившим из ума дегенератом» не называл. На какие договоренности можно было рассчитывать в запале подобной риторики? — На нулевые, конечно. Их мы и имели. В итоге задача перед дипломатией и разведкой стояла предельно сложная — не дать разгореться пламени новой войны, найти общий язык с западными державами и не допустить ядерной катастрофы.

Поскольку политический диалог между Москвой и Бонном практически отсутствовал, а взаимопонимания в германском вопросе между Востоком и Западом не было и в помине, Центр предложил своим резидентурам в столицах ведущих западных стран через имеющиеся контакты наладить каналы прямой связи с высшим государственным руководством. Такие каналы предполагалось задействовать в кризисных ситуациях для оперативного и доверительного обмена мнениями между руководителями стран, заинтересованных в эффективном и мирном разрешении возникавших конфликтов.

Моим контактом в Великобритании, который должен был обеспечить по команде Центра посредническую роль Лондона, стал сэр Годфри Николсон. Видный политический деятель консервативной партии и председатель одного из наиболее авторитетных комитетов британского парламента — комитета по оценке, сэр Годфри был старым другом лорда Астора и сэра Колина Кута. А кроме того, и добрым приятелем Стивена Уарда, что, конечно же, облегчало мне ведение дела.

Объективности ради надо признать, что сэра Годфри выбрал для канала связи с Москвой не я. Судя по всему, свое благословение на этот контакт он получил от тогдашнего министра иностранных дел Великобритании сэра Алека Дугласа Хьюма. Ибо изначальное предложение о посреднической роли Лондона было адресовано мною именно сэру Алеку через доктора Уарда.

Если верить заверениям Стива, удовлетворение этой просьбы ускорил лорд Астор. Именно он, узнав о моей инициативе, связался с сэром Алеком. Министр иностранных дел поручил поддерживать контакт со мной сэру Годфри, который послушно выполнял это указание, регулярно встречаясь со мной для консультаций и обмениваясь письмами. В них было много общих слов, но попадались и ценные предложения. Их с вниманием изучали в советском посольстве. Информировали Центр. Но все эти контакты были лишь предтечей возможных последующих действий. Сэр Годфри и я, мы оба терпеливо ждали своего часа, чтобы вступить в бой.

Помимо работы по подготовке почвы для возможной посреднической роли Лондона в разрешении американосоветских разногласий, Центр интересовала информация о размещении ядерного оружия в Западной Германии. Антигерманское согласие с сэром Колином не могло не помочь мне в этом деле. Это я почувствовал с самых первых встреч с редактором «Дейли телеграф». И не ошибся.

— Бундестаг утвердил новый военный бюджет, — поделился я с господином Кутом новостями, полученными с Рейна, за обеденным столом в одном из ресторанчиков на Лестер сквер, куда пригласил сэра Колина. — Германский военный бюджет превысил 27 миллиардов марок, а это почти две трети всех государственных расходов страны. Что вы на это скажете? И еще один любопытный факт: военнослужащие германского бундесвера оставлены в войсках на сверхсрочную службу. Как вам это нравится?

Мой собеседник, естественно, не был от этих новостей в восторге. Но сэр Колин помрачнел еще больше, когда я добавил:

— А что вы скажете о таком триумвирате: генерал Шпей-дель — командующий сухопутными войсками НАТО в Европе, адмирал Вагнер — командующий военно-морскими силами НАТО на севере континента, и генерал Хойзингер — председатель постоянного военного комитета НАТО в Вашингтоне? И все они немцы. Да вами же везде — ив штабах и на воде и на суше — командуют бывшие нацистские преступники! Остается теперь только выдать ядерное оружие бундесверу, и немцы вас вовсе приберут к рукам.

— Этого не случится, кэптен, — пытался заверить меня сэр Колин.

— Почему вы так уверены в этом? — поинтересовался я, надеясь получить долгожданную информацию.

— Это решенный вопрос, Юджин, можете не сомневаться, — убежденно заявил он мне.

Сэр Колин был осторожен, и конфиденциальную информацию не имел привычки выдавать, тем более своему потенциальному противнику. Но его немногословный ответ получил подтверждение и из другого, куда более авторитетного источника, о чем я, естественно, не преминул немедленно сообщить в Центр. На этот источник вышел Стивен Уард, выполнив мою настойчивую просьбу и разговорив одного из своих весьма информированных знакомых на тему о размещении ядерного оружия в ФРГ. Этим знакомым оказался посол США в Лондоне сэр Дэвид Брюс. Уард как-то рисовал его портрет, заказанный ему редактором «Лондон иллюстрейтед ньюс» сэром Брюсом Ингрэмом. И установил с ним деловой контакт.

Мистер Брюс был весьма заметным лицом в американской разведке и дипломатии. В годы Второй мировой войны он возглавлял резидентуруУСС (Управления стратегических служб — предшественницы ЦРУ) в Лондоне. Затем работал послом во Франции, Западной Германии и Англии, не порывая при этом особых отношений с разведкой. В послевоенные годы это была центральная фигура в сложных взаимоотношениях официального Вашингтона с его западноевропейскими партнерами.

Когда контакты между Стивеном Уардом и сэром Дэвидом Брюсом достигли достаточной степени доверия, Стив решился, наконец, задать вопрос о ядерных ракетах. Сразу же после состоявшегося разговора, — а было это в разгар Берлинского кризиса, — Уард поспешил обрадовать меня тем, что ему удалось узнать.

— Я же говорил тебе, что все разузнаю. А ты сомневался в моих способностях, — назидательным тоном доложил мне Стив.

Отдав должное многочисленным талантам друга, я попросил его подробно передать мне содержание состоявшегося разговора.

— Я долго рассуждал о том, что Соединенным Штатам никак нельзя вручать ядерное оружие бундесверу, что Бонну нельзя доверять в таких вопросах, — вспоминал Стив свою беседу с послом, — а он мне в ответ: «Мы не позволим немцам получить контроль над нашим ядерным оружием». Сказал, как отрезал, — прокомментировал Уард слова американского посла, произнесенные, видимо, однозначно и уверенно, без каких-либо колебаний.

— А контроль над химическим оружием разрешите? — спросил тогда Стивен Уард.

— И над химическим не разрешим, — ответил сэр Дэвид так же решительно.

Это была по тем временам важнейшая информация, хотя, как я узнал позднее, не первая информация такого рода. Центр получал ее из разных источников. И она подтверждала нежелания Белого дома доверить контроль над размещенным в Западной Германии американским оружием массового уничтожения бундесверу. Передав в Москву сведения, добытые Уардом, я лишь подтвердил то, что стало известно по другим каналам.

Посол США в Лондоне сэр Дэвид Брюс и его помощник Альфред Уэллс, к немалому моему удовлетворению, оказались добрыми друзьями Стивена Уарда. Придворный остеопат был частым гостем в лондонской резиденции американского эмиссара в Винфилд Хаус в Риджент парке. Нередко он проводил время и в кампании его личного помощника. Стивен следил за здоровьем обоих, а также членов их семей. Развлекал их своим рисованием и рассказами о жизни высшего общества. В ответ, он получал интересовавшую меня информацию. Словом, доктор Уард, образно говоря, стал ушами советской разведки в домах сэра Дэвида и некоторых других высокопоставленных американских дипломатов в Лондоне.

При каждой новой встрече Стивен щедро делился с послом США новостями от лорда Астора или сэра Уинстона Черчилля, рассказывал о беседах в кругу сэра Колина Кута или сэра Годфри Николсона. Все это делалось неслучайно. Необходимо было заинтересовать сэра Дэвида не только в медицинских услугах доктора Уарда. Важно было расположить посла Соединенных Штатов к доверительной беседе, чтобы дать ему возможность высказать свою точку зрения в противовес или в унисон услышанной.

Заинтриговать сэра Дэвида или его коллег по работе тем или иным актуальным вопросом из числа последних лондонских политических сплетен доктор Уард умел блестяще. Дэвид Брюс, Альфред Уэллс и их коллеги охотно вступали в беседу, доверительно посвящая своего весьма информированного английского друга в планы вашингтонской дипломатии. Стивен Уард, в свою очередь, оперативно передавал полученную от них информацию мне.

Осенью 61-го года Берлинский кризис достиг своей кульминации. 30 октября Советский Союз взорвал на Новой Земле самую могучую за все время испытаний термоядерную бомбу мощностью в 57 мегатонн. Это был «подарок XXII съезду КПСС», как заявил делегатам этого форума Никита Хрущев. Подарок, впрочем, предназначался, скорее всего, дяде Сэму.

Казалось, в ту пору обе стороны соревновались, кто из них безумнее в проектах уничтожения друг друга, а заодно и всего человечества. Американским планам атомных бомбардировок и ракетно-ядерным атакам советских городов, которые были подготовлены Вашингтоном сразу после Второй мировой войны и затем активно дорабатывались, Кремль уже в пятидесятые годы был готов противопоставить не менее сногсшибательные проекты.

Конструкторское бюро академика Владимира Николаевича Челомея, в частности, работало над созданием спутника Земли, способного сбрасывать с орбиты термоядерные бомбы на территорию США. Наши ВМС разрабатывали планы размещения на дне Атлантического океана вдоль побережья США ядерных зарядов. Их подрыв мог вызвать гигантскую цунами, способную затопить все крупнейшие города на востоке Соединенных Штатов.

С этой же целью создавались и мультимегатонные торпеды для ударных подводных лодок. Академик Сахаров, в свою очередь, разработал проект корабля-бомбы с термоядерным зарядом в 200 мегатонн. Этот корабль должен был курсировать у побережья Соединенных Штатов Америки и в час икс разразиться мощным взрывом. Проект, впрочем, вовремя остановили сами же ученые, подсчитавшие, что двухсотмегатонный термоядерный взрыв вполне мог расколоть земную кору и привести к гибели всего человечества.

И вот в конце октября 61-го на Чек-пойнт Чарли в Берлине американские и советские танки стали лоб в лоб. Достаточно было одного неосторожного шага, чтобы взорвать хрупкий мир, удерживавший это шаткое равновесие. В Москву Хрущеву поступила информация от военных, что американцы готовятся танками прорваться в советскую зону. От решения нашего лидера зависело тогда, будет ли в Европе мир или снова начнется война.

— Прикажите нашим танкистам уйти с этого самого Чарли, — сказал Хрущев, — и американцы уйдут, если не хотят третьей мировой войны.

И американские танки действительно ушли. Угроза войны миновала, но лишь на год, чтобы вновь вернуться в октябре 62-го в дни Карибского кризиса.

Неделю спустя после благополучного разрешения Берлинского кризиса я встретился с сэром Годфри Николсоном на приеме в советском посольстве по случаю нашего праздника — 7 ноября.

— Поздравим друг друга, кэптен, — сказал сэр Годфи, протягивая мне бокал с шампанским.

— С чем? — поинтересовался я. — С годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции?

— Никак нет, кэптен, — рассмеялся довольный собой сэр Годфри, — с желанным миром, который недавно завоеван. Теперь нам не грех и немного отдохнуть.

— Ну, что касается меня, до отдыха мне, увы, еще далеко, — заметил я в ответ. — Завтра еду в командировку в Шотландию. Опять, знаете ли, неотложные дела.

— В Шотландию, говорите? — переспросил сэр Николсон. — Прекрасно. У меня там небольшой заводик есть. Не сочтите за труд, заезжайте туда. Вам будут рады.

— А что за заводик?

— Да так, одно старинное производство. Вот вам адрес. Остановитесь там, если будет по дороге. Не пожалеете.

Указанный сэром Годфри в адресе городок был мне по пути. И я туда заехал. Старинное производство оказалось ликероводочным заводом. Его руководство, узнав о том, что гость — это мистер Иванов, приглашенный сэром Николсоном, устроило мне прием, как персидскому шаху. Заводик-то, как выяснилось, был собственностью сэра Годфри. И джин, который на нем готовили и разливали, был, пожалуй, ничуть не хуже знаменитого «Гордона». Поэтому я не очень сопротивлялся, когда на дорожку в багажник моей машины гостеприимные хозяева уложили полдюжины ящиков этого зелья.

В результате ближайший уикенд большая часть сотрудников нашего посольства в Лондоне дегустировала джин сэра Николсона, которым я угостил коллег по работе. Напиток был одобрен. Оценка руководством посольства моего сотрудничества с британским парламентарием после этой дегустации была дана самая высокая.