Гонки со смертью

Глава 25

На кладбище было людно. Посаженные рядами эвкалипты почти не защищали от зноя подступающей со всех сторон пустыни. Кладбищенский сторож, колесящий по лужайкам на газонокосилке, выбросил окурок в траву. И напрасно. Я бы вот, например, не хотела, чтобы лет через двести мое имя заросло колючими сорняками и песком. Я бы не хотела, чтобы посетители, лениво разглядывая заброшенную могилу, спрашивали, кто в ней лежит. Нет уж, лучше развейте мой пепел по ветру. Найдите гору повыше, спойте на вершине что-нибудь торжественное и развейте мой прах над землей.

Мы шли за Эбби и Уолли по лужайкам к месту захоронения. Уолли обнимал жену за плечи, и она на мгновение прильнула к нему. Солнце палило нещадно. Теперь я окончательно поняла, как ошиблась, напялив черный костюм. Томми оглядывал кладбищенскую территорию, словно ястреб, потом, извинившись, отошел в сторонку.

Я взяла мать под руку.

— Ты ведь все знаешь, да?

Она не сразу повернулась ко мне, наблюдая, как несут гроб к могиле. Потом замедлила шаг и посмотрела на меня. Во взгляде ее я прочла затаенную боль.

— Я нашла чек от теста на беременность.

У меня сжалось горло.

— Я не хотела, чтобы ты узнала об этом так.

— Милая моя девочка, я же не сержусь и нисколько не разочарована.

«Милой девочкой» она не называла меня со времен моего четырнадцатилетия. Комок в горле сжался сильнее, в глазах защипало.

— Мамуль, я понимаю, что все неожиданно, но этот ребенок для меня просто драгоценный дар.

Она посмотрела так, словно искала подходящие слова, чтобы объяснить, насколько все мною сказанное не так. Я старалась не расплакаться.

— Почему бы тебе не сказать, что у нас с Джесси все будет хорошо? — спросила я. — Почему бы не передать ему через меня самые лучшие пожелания, не похвалить и не одобрить наш союз?

— Эван, я вовсе не из-за этого.

— Но ты не рада, и мне больно это видеть.

Она взяла меня за плечи:

— Я безумно боюсь за тебя.

Я растерянно моргала:

— И все? Ну, мамуль, я же тоже боюсь! Несколько моих одноклассниц… — Мой голос дрогнул. — Они были беременны, и это… — Я не могла произнести этих слов, во всяком случае, здесь, на кладбище, — слов, не вязавшихся с новой жизнью, зародившейся во мне. В глазах матери я видела горечь и боль. — Ты ведь знаешь, что случилось с теми детьми? — спросила я.

— Да, мы с отцом поговорили обо всем.

— Обо всем? — Я испуганно попятилась. — Боже! Так он знает, что я беременна? И что он сказал?

— Сама его спроси. — Она кивнула в сторону облезлой лужайки: — Вон он.

С другой стороны могилы через толпу к нам шагал отец. Внутри у меня все сжалось.

— Да вы всю неделю на пару прорабатываете меня! — не выдержав, возмутилась я. — Чего вы от меня хотите? Того, о чем говорил отец вче…

Да, вчера. До меня только сейчас дошло. Теперь понятно, почему я привиделась ему в безукоризненно белом платье перед церковным алтарем. «Не совершай опрометчивых поступков». Так вот что он имел в виду. Не просто «не выходи замуж», а «не выходи замуж скоропалительно». Да провались он пропадом вместе со своим хитрым подтекстом!

Обойдя толпу скорбящих, он подошел к нам, взял мать за локоть и чмокнул в щеку. Лицо его было таким же напряженным — сухое, колючее, как кактус.

— Потрясающе выглядишь, Энджи.

— Спасибо, Филип.

Он распростер руки и подождал, когда я шагну в его объятия. Я обняла его нервно и обреченно. У могилы священник поправил на плечах пурпурную накидку и жестом пригласил всех на церемонию.

— Пошли, — сказала я, стараясь не смотреть отцу в глаза.

Взявшись за руки, мы вместе двинулись к могиле.

Священник воздел руки для последнего благословения. В переднем ряду понуро, словно обмякший мешок с рисом, сидел Скотти Колфэкс. Сбоку стоял Томми. Он был начеку. Я узнала в толпе и других офицеров. Сама же держалась поближе к родителям.

Все мы молчали. Да и что же тут скажешь? Напряженная атмосфера угнетала.

Когда прозвучало последнее «аминь», люди направились к своим машинам настолько поспешно, насколько позволяла обстановка. Все торопились поскорее убраться в холодок. Отец повел нас на стоянку. Прикрывая глаза рукой, он вглядывался в горизонт, где высились расплывчатые очертания гор.

Мать проследила за его взглядом.

— Времени-то сколько прошло, правда?

— Да и город совсем другой. Хотя, возможно, это только кажется. — Он искоса взглянул на нее. — А вот горы, похоже, такие же, как в наш с тобой первый день здесь.

Мы подошли к его машине. К нам подскочил Томми и, не переставая наблюдать за обстановкой, пожал отцу руку.

Отец просиял.

— Сколько лет, сколько зим! Рад тебя видеть, сынок!

— Сэр, — Томми понизил голос, — когда гроб опустят в могилу, Скотти возложит на нее цветы и игрушечного медвежонка. С этого момента мы будем вести наблюдение за кладбищем двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Вот и посмотрим, удастся ли нам поймать Койота на крючок. — Он внимательно изучал толпу, потом спохватился и улыбнулся отцу. — Кстати, поздравляю! Вы ведь теперь счастливый отец.

— Прошу прощения, не понял.

— Ну как же, дочь замуж выходит! Пусть даже за такого чувака, который строит из себя супермена.

Он подмигнул мне, извинился и отошел поговорить с кем-то из офицеров, вытаскивая на ходу пачку сигарет.

Ветер трепал мои волосы. Я молила небеса, чтобы они послали мне мужества.

— Пап, мама говорит, ты уже знаешь про ребенка.

Он смерил меня долгим пристальным взглядом и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я остановила его.

— Событие неожиданное, но очень радостное. Бесценный Божий дар. — Я проглотила сухой ком в горле. — Если я подвела тебя, то прости.

Он заметно смягчился и притянул меня к себе.

— Котенок, ты меня не подводила. Просто твое счастье и здоровье очень многое для меня значат.

— Но ты-то меня пойми! Пожалуйста!

И опять слезы. Если так пойдет дело, мне грозит обезвоживание. К счастью, на кладбище подобные выплески эмоций никого не приводят в изумление. Отец прижимал меня к себе, пытаясь успокоить.

— Ш-ш… — шептал он мне на ушко, раскачивая взад и вперед, словно баюкая. — Все будет хорошо. Ты переживешь это.

Я вытерла глаза.

— Честное слово! А потом мы устроим самую чумовую свадьбу на свете, и после нее малыш вряд ли продержится в твоем пузике девять месяцев.

— Что?

Он продолжал прижимать меня к себе.

— Если ты хочешь настоящую большую свадьбу, то…

Я удивленно посмотрела на него:

— Что все это значит?

— Ничего. Просто звучит очень заманчиво. — Он отпустил меня и пошел к машине. — Надо увести тебя с солнца. А где Джесси? — обернулся он. — Я думал, он будет здесь.

— Я тоже так думала.

— А он разве не… — Они с матерью переглянулись. — Он вообще не приехал?

Интонации в его голосе насторожили меня. Он смотрел куда-то вперед. Мать тоже разглядывала горы вдалеке.

Я замедлила шаг.

— Послушайте, что происходит?

— Он сказал, что собирается приехать сюда к тебе. При сложившихся обстоятельствах другого я от него и не ожидал.

Я остановилась, преодолевая дурноту.

— Не могу дозвониться до него. По-моему, что-то произошло. Вы знаете? Скажите мне что!

Они переглянулись.

— Папа!

Такое ощущение, будто в лицо запустили пирогом. Пирогом с металлической начинкой. «У меня здесь есть кое-какие дела». Вот они, его слова!

— Ты что, ездил к нему поговорить?

Отцу даже не надо было отвечать — все отразилось у него на лице. Да и у матери тоже.

— О Боже! И что ты ему наговорил?

Взгляд его стал настороженным.

— Мы просто размышляли о твоем будущем.

— Что значит «просто»? «Просто» о нашем будущем?!

И только произнеся «о нашем», я поняла, что он имел в виду совсем другое, и тут же представила себе, каким ужасным был, по-видимому, этот разговор с Джесси.

— Не о нашем, а о моем! — растерянно произнесла я. — А вместе с Джесси у нас будущего, по-твоему, нет?

Мать выступила вперед:

— Фил, скажи ей!

После недолгого колебания он с трудом выговорил:

— Да, мы говорили о твоей беременности.

— Скажи еще, что застрелил его! — выпалила я. — Мне надо сесть.

Я подошла к его взятой напрокат машине, открыла заднюю дверцу и плюхнулась на сиденье.

— Что ты ему сказал?

— Мы говорили о… — Отец нахмурился, и мне показалось, что он сомневается в собственном решении. — Мы говорили о том, стоит ли тебе вынашивать этого ребенка.

Несмотря на жару, я вмиг похолодела.

— О чем вы говорили?!

Холод пронизал меня насквозь, проник под кожу.

— Ты считаешь, что я не должна рожать ребенка?

Родители смотрели на меня в упор. Пальцы мои онемели.

— Вы хотите, чтобы я прервала беременность?

Отец наклонился ко мне:

— Детка, я понимаю, что одна только мысль об этом кажется тебе безумной, но…

— Да как вы смели?!

Мать тоже склонилась над дверцей:

— Эв, ты только успокойся и послушай!

Я отшатнулась от нее:

— И ты согласна с ним? У вас одно мнение?

Через противоположную дверцу я вылезла с другой стороны и смотрела на них поверх машины.

— То есть ты пошел к Джесси и сказал ему, что я должна избавиться от его ребенка? И ты думал, он это спокойно переживет?! Черт возьми, да как же ты мог?!

— Он понимает, как опасна эта беременность, — с горечью проговорил отец.

— Опасна?

— Котенок, ты же видела видеопленку Даны. Слышала, что говорил ее муж. И ты прекрасно знаешь, что именно поэтому Койот убил ее и уничтожил тот госпиталь. — Он смотрел на меня все с той же горечью. — Джесси понял. Вот почему я спросил тебя, где он. Я думал, что он уже поговорил с тобой об этом.

Мне казалось, какой-то свистящий звук режет мою голову напополам.

— То есть ты считаешь, что он спокойно это переживет?

У матери теперь тоже был совершенно несчастный вид.

— Детка, только не думай о нем плохо. Для него наш разговор был просто ужасным.

Свистящий шум в голове становился громче. Я побрела прочь от машины, через стоянку. Шла под палящим солнцем и задыхалась. Я ничего не видела перед собой, кроме гор, цепью выстроившихся на горизонте. Далеко-далеко за этими горами со мною разговаривал при лунном свете Джесси. Уверял, что моя жизнь никогда не станет компромиссом. Обещал мне. Сказал, что будет за меня бороться.

Я остановилась и обернулась:

— Вы лжете!

Мать болезненно поморщилась. Я побрела обратно к родителям.

— Все было не так, как ты сказал. Джесси спорил с тобой, сопротивлялся. Ведь правда?

Отец пытался уйти от ответа, но его выдали глаза.

— Да он вообще об этом не хотел даже думать. Я это точно знаю.

Мать смотрела на отца, а тот на меня.

— И чем же ты его пронял? Ложью? Чувством вины?

От этих слов у него задергался глаз. Я подошла ближе.

— И как же ты все это сформулировал? Как изложил? Внушил ему, что я зачала этого ребенка из жалости? Что теперь он взвалит на меня не только ребенка, но и… — Я боялась, что начну плеваться или кричать, поэтому стиснула зубы. — Нет, ты этого не сделал! Скажи, что не унизил его!

Сжав кулаки, я подошла к нему вплотную, готовая ударить, и, по-моему, ничто не могло меня остановить.

Голос отца звучал уверенно.

— Это вопрос жизни и смерти. Пойми, я просто не мог оставаться в стороне. Для меня нет ничего важнее в жизни, чем ты. Ничего, даже Джесси, как бы ты там его ни любила.

— Что ты ему сказал?

Отец не ответил.

— Нет, говори! — Я смотрела ему прямо в глаза. — Он не приехал сюда, потому что ты ему что-то сказал. Ответь мне что!

Прежняя упрямая решимость медленно, болезненно угасала в его глазах.

— Я попросил его заглянуть к себе в душу и дать предельно честный ответ. Я спросил его, как сильно он тебя любит.

— И что он тебе сказал?

Он снова, уже в последний раз, пришел в замешательство — смотрел куда-то вдаль, словно переоценивая свое отношение не только к Джесси, но и к самому себе.

— Сказал, что любит тебя больше жизни. — Наши взгляды встретились. — А я сказал ему, что это единственно верный ответ.

Озноб прошиб меня до самых костей. Я хорошо знала Джесси. Он не стал бы выбирать между смертью моей или ребенка. Он выбрал бы что-то иное. В голове вспышкой мелькнул отрывок из сна, где Джесси бежит ко мне через прибрежную волну, и та уносит его. В тот момент я всей своей душой ненавидела Фила Делани.

До меня словно издалека донесся чей-то голос. К нам шел Томми с прижатым к уху мобильником. Рядом с ним шагал капитан Маккрекен. Лицо его раскраснелось от возбуждения.

— Есть новость. Полиции Лос-Анджелеса удалось снять отпечатки с рубашки твоего друга, — сообщил Томми.

— О-о, это хорошо!

— Да. Теперь у нас есть ниточка. Пошли. Ты нужна нам в отделении.

Во дворе дома было шумно. Звяканье, бряканье, металлический скрежет и скрип — все это издавали громоздкие конструкции, сооруженные из всевозможного лома. Своеобразный сад скульптур.

Через окошко на кухне Койот увидел суетящуюся женщину, торопливо заталкивающую в походную сумку одежду, пузырек с витаминами, какие-то аптечные склянки и унций пять сушеной травки, напоминающей марихуану. Она совсем не походила на женщину, собирающуюся на работу после похорон, а, судя по всему, намеревалась потихоньку улизнуть из города.

Койот постучал в окошко. Скорее даже — поскреб по стеклу. Женщина обернулась и от неожиданности подпрыгнула на месте.

Он помахал ей.

С прижатой к груди рукой она подошла и отперла дверь.

— Господи, как ты напугал меня! Что ты там делаешь, на заднем дворе?

— Любуюсь твоим садом скульптур. Как ты его называешь? Джанк-ар?

Антония Шепард-Кантуэлл жестом пригласила его войти.

— Бриколаж. Искусство, где материалом служит все, что попадется под руку. Странно, Робин, ты вроде бы должен знать этот термин.

«Развешанный хлам» — вот какой термин пришел ему в голову. Фольга и жестянки на облезлых деревьях, казалось, соревновались в убожестве с кричащими серьгами в ее ушах. Хорошо хоть соседи не возражают против этой помойки. Да и кому возражать — соседей-то нет. Дом стоял на отшибе в десяти милях от города.

Она вернулась к своей походной сумке и принялась запихивать в нее допотопную одежду.

— Куда собираешься? — спросил он.

— Беру маленький отпуск. Накопилось много отгулов в школе, так что пора воспользоваться.

— Это еще зачем?

Она продолжала паковать вещи. В лицо ему смотреть не могла — от этой ехидной сучьей улыбочки и странного гермафродитского голоса становилось не по себе. Всегда становилось не по себе. С самого начала, с самого первого раза, когда он огорошил ее своей наносной личиной. Ей никогда не хотелось не то что заглянуть под эту личину, а даже просто прямо и открыто посмотреть на нее. В сущности, она никогда его толком и не видела.

А вот деньги Антония видела.

— Люди начинают потихоньку догадываться, что твои друзья из высших кругов все это время держали пострадавших под особым наблюдением. А мне это сейчас, сам понимаешь, совсем некстати.

— Кто догадывается, Тони? — спросил он.

— Кто! Кто! Томми Чанг и Эван Делани приходили к моему мужу на работу. Им нужна была информация. Они много чего пронюхали, установили связь с тем взрывом. Чанг вообще разошелся, устроил моему Тулли трепку. — Она продолжала собирать сумку. — Знаю, ты рассчитывал на обычную сумму, но за эту информацию я заслуживаю больше.

— Ну это ты круто задвинула!

— Послушай, — она откинула волосы с лица, — ситуация все время усложняется. Раньше, когда у Тулли в офисе все записи велись на бумаге, добывать для тебя информацию было легко. Сейчас же, когда все компьютеризировано, дело существенно усложнилось. К его системе имеют доступ всего несколько человек, и уж совсем единицы знают пароль. Если полиция начнет копать, то вычислит меня в два счета.

— А если я напомню тебе, что это дело государственной важности и касается национальной безопасности?

— Чушь! Эти пострадавшие являются частью эксперимента, и ты собираешь достаточно информации, чтобы контролировать их. Это всего лишь вопрос силы.

Но Тони Кантуэлл любила силу. Упивалась ею. И именно поэтому много лет назад согласилась участвовать в этом тайном спектакле, мудреной комедии плаща и кинжала. А еще она любила деньги и потому согласилась взять в свой класс практикантом этого мелкого сморчка — чтобы он мог вести обстоятельные наблюдения за пострадавшими. Антония любила деньги и потому предала своего мужа. Она пошла на это предательство, чтобы обеспечить человеку, представившемуся ей Робином Кляйстерсом, неограниченный доступ к медицинским картам пострадавших.

Ей только требовалось считать, что она по-прежнему работает на правительство, и тогда он не тронет ее иллюзии.

— Ладно. И какая сумма тебя бы устроила? — спросил он.

— Две тысячи. И учти, я очень спешу. За мной скоро приедет Тулли, буквально с минуты на минуту, и не должен обнаружить здесь тебя.

Койот улыбнулся:

— Неужели ты и впрямь считаешь, что он станет ревновать к такой обаятельной конфетке, как я?

Она все-таки посмотрела на него — любопытство пересилило.

— Один только вопрос, Робин. Все эти годы ты пахал на Дядю Сэма, так неужели никто у вас там ни разу не пожаловался на присутствие такого закоренелого гея в своих рядах? Или в вашем ведомстве бытует принцип «Не спрашивай — и отвечать не придется»?

— В нашем ведомстве подобный вопрос может оказаться последним для того, кто спросил.

— Это уж точно. — Она застегнула сумку. — Так ты не знаешь, кто это делает?

— Кто?

— Койот. — Она пристально посмотрела на него. — Не сочти за бред, но мне просто любопытно — неужели государство в курсе, кто он такой, и не хочет, чтобы это вышло наружу?

— Нет, Тони. Понятия не имею, кто такой этот Койот.

— А если б знал, то сказал бы мне, правда?

— Тебе обязательно. Прямо сейчас.

Успокоившись, она кивнула и протянула руку за деньгами.

— Теперь у меня только один вопрос, — сказал он. — В тот день, когда произошел взрыв, ты одна присматривала за детьми?

— Да.

— Значит, эта четверка, которая сбежала с экскурсии и оказалась в зоне взрыва, целиком на твоей совести.

— Я проводила экскурсию по наскальной живописи и не могла за ними уследить. Я не видела, как они удрали.

Она протянула за деньгами руку, ладонью кверху. Он расстегнул молнию на борсетке.

— А тебе никогда не приходило в голову, что халатное отношение к вопросам безопасности может привести к непредвиденным последствиям?

Тони недоуменно нахмурилась:

— Им было по тринадцать-четырнадцать лет. Вся их жизнь состояла из сплошной череды непредвиденных обстоятельств.

— Их жизнь тут ни при чем. Я сейчас говорю о твоей жизни.

— Что?

Он достал из сумочки дистанционный электрошокер и выстрелил. Маленькие металлические стрелы угодили ей прямо в грудь. Голова ее откинулась назад. Блеснули в ушах сережки. И блеснул нож.