Город без людей

Глава 7. Служение

— Ну что же, — сказал Борух. — Вот и познакомились.

— И что дальше? — поинтересовался Артём. В ушах его ещё звенело.

— Ну, логично было бы посмотреть, кто это там в колокол наяривает.

Набатный звон все ещё раздавался над опустевшей площадью, но явно слабел и терял ритм. Похоже, неведомый звонарь изрядно выдохся. Прапорщик воткнул передачу, и БРДМ покатилась к храму. Под колёсами неприятно хрустело. Артём, держа наготове автомат, спрыгнул с брони на широкие ступени и подёргал дверь. Как и следовало ожидать — заперто. Он постучал — сначала рукой, потом ботинком, потом, не дождавшись ответа, грохнул в дверь прикладом.

— Открывайте, свои! — заорал он из всех сил.

— Да брось ты, — скептически ответил высунувшийся из люка Борух, — они там оглохли, небось, от своего звона. А ну-ка, отходи!

Бородатая рожа в танковом шлеме скрылась, и БРДМ, дёрнувшись и выпустив клуб дыма, полезла прямо по ступенькам. Острый стальной нос с хрустом приложился к двери, и толстая дубовая воротина лопнула пополам, частично обвалившись внутрь. Машина откатилась назад, и Борух, не глуша двигатель, выбрался на броню.

— Пойдём, посмотрим, кто это там такой упорный!

Внутреннее пространство церкви было освещено сотнями свечей. Тонкие церковные свечки горели на всех подставках, перед каждой иконой и даже на аналое. Остро пахло воском и ладаном, но храм был пуст. Артём, сориентировавшись, двинулся в боковой проход, к колокольне. В маленьком белёном помещении звонницы, практически повиснув на большом кованом рычаге колокольного привода, изнемогал молодой батюшка в драном подряснике. Силы его были явно на исходе — выпучив невидящие от усталости глаза, бледный и мокрый от пота, с торчащей веником встрёпанной бородкой, он всем весом тянул книзу громоздкий рычаг, подпрыгивая на противоходе. Сверху доносилось тяжёлое гулкое «БАМММ!», от которого вибрировали стены и закладывало уши, и человек снова повисал на рукоятке.

Его пришлось буквально силой отцеплять от рычага — он уже практически не воспринимал окружающее и никак не мог понять, что пришли люди. Издав последний замирающий звон, колокол умолк. Священник тяжело дышал, и, казалось, ничего не видел и не слышал, погруженный в какой-то шоковый транс.

— Эка его заколбасило-то! — сказал Борух с уважением. — Упёртый мужик!

— Ещё бы, — согласился Артём, — пару часов колотил, не меньше. Неудивительно, что так обалдел — от этакого-то грохота… У меня б точно башка лопнула!

Подхватив несчастного под мышки и за ноги, Борух с Артёмом потащили его к выходу. На ступеньках священник вдруг пришёл в себя, оглянулся вокруг безумными глазами, и начал рваться из рук, пытаясь вернуться в храм. Он что-то слабо бормотал, и Борух, наклонившись к нему, разобрал:

— Демоны, демоны… Чёрные твари… Адские птицы…

Прапорщик пожал плечами и потащил священника в люк БРДМ, не обращая на его слабые попытки вырваться никакого внимания. Устроив его на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке бронемашины, он с облегчением вздохнул и уселся за руль.

— Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Эка, демоны ему… Птицы, вишь, чёрные… Вот ещё не было печали!

— Чёрных птиц пока не видал, — пожал плечами Артём. — У меня тут больше собаки шалят. Но вот насчёт демонов уже готов пересмотреть картину мира.

Он уселся на откидное сидение у борта рядом со священником, но тот уже не рвался бежать, только тяжело, с присвистом дышал, глядя в потолок.

— Эй, как тебя… Артём! Куда поедем? Ты тут, вроде, абориген… Нужно надёжное местечко — посидеть, мыслями раскинуть о жизни нашей скорбной…

— Есть у меня тут нечто вроде крепости… Я теперь практически феодал, так сказать… Барон Рыжего Замка.

Когда надёжно запертые стальные ворота отсекли опасные пространства ночных улиц и фары заглушённой БРДМ погасли, Борух выбрался на броню и огляделся.

— Да, действительно, настоящий замок! Без штурмовой авиации хрен возьмёшь! Могучая вещь!

— Защитников только негусто, — пожал плечами Артём.

Священник практически пришёл в себя, но молчал и посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.

— Выпейте, батюшка! — сказал Борух. — Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.

Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь.

— Может, у него пост сейчас? — неуверенно предположил Артём. В церковных делах он был не силён.

— Ну, так я ему и не колбасу предлагаю, — заметил Борух. — Вискарь — он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!

— Черт лысый тебе отец! — неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. — Нехристь иудейский…

— Большинство священников действительно верят в Бога. Циники, представляющие себе священство в виде скопища таких же циников, только толстых и бородатых, чаще всего не правы. Отец Олег был бородатым и нарастившим за несколько спокойных лет небольшое брюшко, но отнюдь не циником. И он верил в Бога. Всегда. С верой в себя было хуже…

Весьма непростыми путями пришёл к Служению Олег, много шрамов было в его душе. Это помогало понимать таких же, как он, — людей, травмировавшихся об жизнь. Их всегда было много на Руси — мечущихся искателей, потерявших, прежде всего, себя, а потом уже все остальное — кто здоровье, кто жильё, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего — все это вместе. В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого, и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Находил и посильное занятие, и скромную помощь, и душевный покой. В общем, был из тех священников, которые служат оправданием существования Церкви даже в глазах самого закоренелого атеиста.

А потом все кончилось. Отца Олега без объяснений лишили прихода, отправив седьмым попом в пригородный собор, где он фактически должен был выполнять обязанности дьякона. С трудом и кровью восстановленный храм, на который Олег положил пять лет жизни, передали только что рукоположённому юнцу — то ли нелюбимому родственнику, то ли отставному любовнику митрополита. И в этот же год, не сумев оправиться от подхваченной в стылом доме пневмонии, тихо скончалась жена. Это был полный крах, и Олег усомнился. Не в Боге, нет — но в себе. Тем ли он занимался эти пять лет? Если это было нужно Богу, то почему он допустил свершиться такой несправедливости? Если же было не нужно, то что же ему надо? Совсем было обретённый смысл жизни растворился в дыму ладана, оставив в душе кровоточащую пустоту.

Отец Олег впал в грех отчаяния — и взмолился о знаке. Стоя на коленях в маленькой комнатке семинарского общежития, он всматривался в суровое лицо на потемневшей иконе и просил дать ему знак — правильно ли он живёт. Нужно ли его служение Богу? Никогда прежде он не молился с такой неистовостью, почти впадая в транс в надежде расслышать — хоть раз в жизни — какой-то ответ. Малейший признак того, что он кричит не в пустоту…

И тут в окно ударилась птица.

Старые деревянные рамы сотрясались, дрожали стекла, но птица раз за разом налетала из ночной темноты и молча ударялась о пыльное окно. Олег стоял на коленях и боялся поверить — неужели? Неужели это тот знак, который он вымаливал? Вскочив с пола, он кинулся к окну, и начал, срывая ногти и обдирая пальцы, выворачивать закрашенные шпингалеты. Сроду не открывавшаяся рама не поддавалась, но Олег не отступал, колотя по ней кулаками и дёргая ручки. В конце концов, присохшая створка с хрустом сдвинулась, Олег приналёг, и в распахнувшееся окно ворвался свежий ночной воздух, вместе с комком перьев и когтей. Крупная городская ворона, яростно блестя чёрными глазками, вцепилась священнику в лицо и, яростно раздирая когтистыми лапами щеки, пыталась ударить клювом. Из рассечённой брови хлынула, заливая глаза, горячая кровь. Подвывая от ужаса и отвращения, Олег вцепился в пернатое тело и, сорвав с лица птицу, швырнул её в угол. От жуткой боли мутилось в глазах, кровь потоками текла с разорванных щёк, заливая подрясник.

Олег, тяжело дыша, стоял в углу кельи и смотрел на жуткую птицу. Наглая тварь, взъерошив перья, сидела на столе, глядя на него то одним, то другим, похожим на яркую бусину, глазом. Судя по всему, извиняться она не собиралась. Более того, взгляд её казался осмысленным и каким-то прицеливающимся, как будто ворона выбирала, какой глаз у Олега вкуснее. Олег засомневался — на Посланца Господня помойная птица походила мало, скорее уж, на одну из тварей диавольских, если, конечно, это не случайное совпадение. Но, может, это просто сумасшедшая ворона? Нажралась на свалке какой-нибудь дряни и подвинулась своим невеликим птичьим умишком… Утирая рукавом кровь с лица, Олег оглянулся, присматривая какую-нибудь палку, чтобы выгнать птицу за окно. Ничего подходящего не попадалось — под рукой был только молитвенник. «Кинуть в неё, что ли? Как Лютер в черта чернильницей…» — подумал Олег. Усмехнувшись неожиданному сравнению, он потянулся за увесистой книгой, но тут ворона, хрипло каркнув, ринулась в атаку. Священник успел закрыть лицо рукой, но проклятая птица вцепилась в предплечье с жуткой силой, легко разрывая когтями тонкую ткань подрясника и долбая клювом в лоб. Это оказалось настолько больно, что в глазах засверкали белые вспышки, и Олег в голос закричал, пытаясь отбросить от себя мерзкую тварь.

Хрустнули птичьи косточки, полетели перья, и священник, схватив состоящую, кажется, из одних когтей и злобы ворону обеими руками, быстро подбежал к окну и выкинул туда проклятую птицу. Тварь попыталась взлететь, но, нелепо взмахнув помятыми крыльями, криво спланировала куда-то в темноту. Пятная стекла обильно льющейся кровью, Олег поспешно закрыл тугие рамы и заметался по келье, шипя от боли. В конце концов, старая рубашка уняла кровотечение, а хороший глоток коньяка успокоил галопирующее сердце. Он сидел на жёстком казённом табурете и рассматривал изодранные руки, пытаясь понять, что же значит это нелепое происшествие. Просто безумная птица? Или всё-таки некий знак? А если знак, то что он должен сказать ему? Олег всегда где-то в глубине души думал, что если Бог хочет чего-то от своих творений, то мог бы выразить свою волю и пояснее, чем смутные, поддающиеся многочисленным толкованиям древние писания. Конечно, он знал, что это слабость и примитивизм — да он сам мог сходу дать правильное богословское объяснение о свободе воли, — но лёгкая досада оставалась. Отчего бы не написать огненными буквами по небу? Мол, творения возлюбленные мои, поступайте так-то и так-то, а вот эдак — никак не могите. Люди, конечно, и в этом случае поступали бы как всегда, но, по крайней мере, Воля Господня была бы выражена недвусмысленно и очевидно.

Замотанные полосами ткани руки дёргало ноющей болью, кожа на лице запеклась бурой коркой, но духовное смятение было гораздо важнее. Олег понял, что не в силах оставаться один, наедине с собственными бурлящими мыслями, и выбежал в коридор. Отец Алексий, пожилой духовник Олега, жил в соседнем крыле общежития, и в столь поздний час должен был быть, несомненно, в своей келье. Старик был не слишком хорошо образован, но отличался потрясающим здравомыслием и глубокой верой. Он как будто излучал душевное спокойствие, успокаивая мятежный разум подопечного буквально двумя-тремя словами. Олегу вдруг остро захотелось увидеть добрые глаза духовника, его прячущуюся в густой бороде улыбку и услышать привычное: «Суемудрствуешь, чадо!».

Гулкие коридоры старинного здания семинарии были темны и пусты. Олег не раз замечал, что причудливая архитектура удивительным образом глушит звуки шагов и разговоров, создавая ощущение заложенности в ушах. Было ли это сделано специально, чтобы не отвлекать духовных лиц от благочестивых размышлений, или оказалось случайной причудой акустики, Олег не знал, а спросить у кого-нибудь не было случая. Однако сейчас с этой привычной тишиной что-то случилось — коридор наполняли слабые, но отчётливо слышимые скрипы, шелест и постукивание. Такое впечатление, что за каждой дверью что-то происходило. Что-то очень и очень неприятное. Как будто кто-то пытался открыть их изнутри, но не мог или не умел. Олегу стало страшно. Казалось, что коридор уходит в бесконечную тьму, а двери вот-вот откроются, и оттуда… Он помотал головой, выгоняя дурацкие мысли. Страх был совершенно иррациональным, как во сне, но издёрганные нервы не выдержали, и Олег побежал. Бежать по коридору семинарии было как-то неприлично, но, по крайней мере, собственный топот заглушал этот жуткий шелест за дверями. Странно, но Олегу даже не пришло в голову молиться, лишь где-то в дальнем уголке сознания звучало «Господи помилуй, Господи помилуй».

Единым духом проскочив три коридора и два лестничных пролёта, Олег остановился перед толстой деревянной дверью кельи отца Алексия. Ему стало стыдно за дурацкую панику — коридоры оставались пустынны, и никакие чудовища не кинулись на него из-за дверей. Коря себя за неприличную для священника душевную слабость, Олег постоял перед кельей наставника, успокаиваясь и переводя дух, и только потом тихо постучал. Ответа не было. Олег удивился — он отлично знал неизменный на протяжении многих лет распорядок дня своего духовника. В этот час старик должен был находиться в келье и бодрствовать за книгой. Олег набрался решимости и постучал громче, уже обмирая внутренне от дурных предчувствий. Из кельи донёсся тот самый, пугающий до обморока, настойчивый шелест. Прошептав «На тя, Господи, уповаю», — Олег рванул на себя витую латунную ручку.

В первую секунду Олегу показалось, что его старый духовный наставник напялил на себя нелепую шапку, вроде тех тряпичных пёстрых куриц, что надевают на чайники, и лишь потом он разглядел в тусклом свете упавшей настольной лампы, что на голове старика, вместо привычной камилавки, восседает огромная, размером с раскормленного индюка, чёрная птица. Лица под этим жутким головным убором не было — лишь красно-бурые клочья некогда белой бороды торчали смятой паклей из кровавого месива с пустыми провалами глаз. Олег застыл на пороге, глядя на невозможное зрелище, и не мог отвести взгляд от неестественно белых фарфоровых зубов, сияющих сквозь превратившиеся в лохмотья губы. До него не сразу дошло, что келья полна ворон — серые птицы бродили среди разбросанных бумаг и перевёрнутых чашек, вспархивали, тяжело перелетая со шкафа на стол, и деятельность их, пугающе осмысленная, — как будто судебные приставы пришли описывать имущество покойного, — производила те самые стуки и шелест. Но самым страшным было не это — за креслом несчастного духовника стоял чёрный силуэт, от которого веяло таким нечеловеческим и гадким ужасом, что это воспринималось на физическом уровне, как непереносимый омерзительный запах. Позже Олег назвал это для себя «смрад души», но тогда просто закричал и, захлопнув дверь, опрометью бросился на улицу.

В огороженном старым кирпичным забором дворе семинарии было темно и безлюдно. Фонари почему-то не горели, не светила луна, и пустое пространство казалось наполненным чернилами озером. Олег в панике бросился к воротам, одержимый одной мыслью — прочь, наружу, вырваться из этой шелестящей тишины! За спиной раздалось громкое хлопанье крыльев, и тут священник, зацепившись ногой в темноте за что твёрдое, рухнул на землю, больно ударившись плечом. Волосы взъерошил порыв ветра — летучая тварь промахнулась. Подвывая от ужаса, Олег ринулся вперёд на четвереньках, сбивая колени о брусчатку двора, и с размаху врезался головой в жестяной борт машины. Из глаз посыпались искры, от боли навернулись слезы, но он, не обращая на это внимания, рванул на себя ручку двери и стремительным рывком вбросил в кабину своё тучное тело. Захлопнув дверь, Олег судорожно перевёл дух — машина казалась островком безопасности. Старая раздолбанная «Волга» была казённым имуществом прихода, и на ней ездили по делам все, имеющие права. Отпевать ли покойника в дальнюю деревню, на рынок ли за продуктами — везде, покряхтывая, ползала замученная «двадцать четвёртая». По этой причине ключи от зажигания хранились под ковриком, что Олегу было прекрасно известно. Проклиная мешающее пузо, он шарил под ногами в темноте, пытаясь на ощупь подцепить пальцами брелок.

Неожиданно машина ощутимо содрогнулась — на крышу приземлилось нечто весьма массивное. Олег, обливаясь холодным потом, ещё быстрее зашарил под ковриком. Сверху раздался неприятный железный скрежет — такое впечатление, что кто-то вспарывал когтями крышу, как консервную банку. В желудке Олега предательски забурчало. Наконец металлическое кольцо подвернулось под вспотевшие пальцы, и он, преодолевая нервную дрожь, вставил ключ в замок зажигания. Стартер неприятно всхрюкнул, взвыл и отключился — завести норовистую машину можно было только с немалой долей смирения и молитвы. Олег, шепча непослушными губами «Отче наш», снова и снова поворачивал ключ, пока изношенный бендикс не зацепился прочно за венец маховика, и мотор, вздохнув, не затарахтел. На крыше топало и скрежетало, периодически добавляя к этим звукам сильный удар — видимо, клювом. Олег в каждую секунду ожидал, что, в лобовом стекле появится чёрный силуэт, распахнётся давно уже не запирающаяся дверь старой машины, и тут случится что-то такое, чего даже и представить себе невозможно.

Зажглись фары, и в их свете Олег увидел, что двор полон птиц. Крупные серые вороны сидели рядами, как на параде, пристально глядя на машину. Он включил заднюю передачу и, нажав газ, резко бросил сцепление, чтобы сбросить птицу с крыши. Машина прыгнула назад, и здоровенная чёрная тварь соскользнула от рывка на капот. Сквозь лобовик на Олега уставились круглые бусины чёрных глаз. Священник, затруднился бы опознать породу птицы, даже будь у него такое желание, но ему показалось, что размером она, как минимум, со страуса, а клюв не уступает ледорубу. И этот чудовищный клюв с размаху долбанул по стеклу. Олег непроизвольно откинулся назад, загораживаясь рукой — ему показалось, что сейчас в лицо хлынет ливень осколков, но лобовик выдержал. Олег дёрнул ручку коробки передач и рванул машину в сторону ворот. Птица, скрежеща когтями по капоту, пыталась удержаться — растопыренные крылья закрывали обзор. Однако Олегу, наконец, повезло — снеся ветхие створки, старая «Волга» вылетела на улицу. От сотрясения проклятая тварь, взмахнув крыльями, провалилась куда-то в темноту. Стараясь унять сердцебиение, Олег вывернул на шоссе в сторону города. Разгоняя ослепшую на правую фару машину по пустой тёмной трассе, он шептал молитвы, ещё не веря своему избавлению от демонической напасти. Никто его не преследовал, никакие крылатые твари не пикировали с тёмных небес, никакие жуткие силуэты не вставали из тьмы в свете фар, и священник начал потихоньку успокаиваться. Когда под колёсами мелькнула светящаяся флуоресцентная надпись, Олег не обратил на неё внимания.