Городской дождь (рассказы)

Для двоих

Это очень маленькая история. Можно сказать, случайное наблюдение.

Летом семья уехала, и я ходил обедать в новое кафе на углу нашей улицы. Там были почти все стены стеклянные, разноцветные столики с цветами в вазочках, пластиковый пол в клетку, как шахматная доска. Одним словом, приятное кафе, модерн. И кормили прилично. Говядина с черносливом, всякие куриные котлетки с орехами. Фирменные блюда. Фирменный напиток на каждом столике в кувшине-пузане.

Мне нравился там один официант. По виду он напоминал десятиклассника, не стилягу, но знакомого с модой мальчика. На лбу космочки до бровей, белая рубашка с аккуратно закатанными рукавами, нейлоновая, поэтому всегда свежая, наверно, каждый день стирал, тупоносые туфли. Вот только стандартная «бабочка» под воротничком чернела на нём казённым опознавательным знаком — официант — и отличала его от таких же мальчиков, приходивших сюда с подругами.

А их бывало много. Часам к семи они плотно занимали столики, чадили без перерыва, стреляя друг у друга сигареты, и пили до закрытия фирменный напиток. На полукруге тетрады такие же мальчики играли на аккордеоне, гитаре и барабане, а один пел в микрофон. Тогда остальные бросали сигареты и танцевали с девушками между столиками.

До удивления все они были похожи на первый взгляд — играющие, танцующие и этот обслуживающий мальчик Петя. Его Петей звали. Одна компания. Но они отдыхали, а он обслуживал.

— Петя! — кричали ему.

Кому спички, кому сигареты, кому ещё напитка, кому — поесть. До одиннадцати набегаешься. Так поздно я не засиживался, но это легко было себе представить.

Официант был вежливый. И быстрый, а это очень выручало в летней духоте. Только сел, он тебе на ходу меню подложит:

— Пожалуйста.

Полистал, не томясь, а он уже рядом стоит, вскинув карандаш над блокнотом:

— Я вас слушаю.

Один раз какая-то ватага загомонила: требовала, чтобы он ими занялся, меняла заказы.

— Парень!

Надумали — служи им.

— Эй, ты! Мы сообразили!

А через минуту опять:

— Парень!

Я слышал, как он попросил:

— Тише, ребята. И не парень, а официант. Что ещё «сообразили»?

Тогда один из них надул губу с рыжими усиками:

— Не ребята, а гости. И не «сообразили», а «чего желаете». Ясно?

— Извините, — сказал официант. — Чего желаете?

Он улыбался очень хорошо. Дружелюбно, умиротворяюще. Но это не все замечали, должно быть.

Как-то он задержался со счётом, стоял у окошка, пересчитывал, держа блокнот у глаз. Ему посоветовали:

— Петя, очки надень!

Он оторвал листок, заметил с улыбкой:

— У меня близорукость. Я очки ношу вообще. А когда пишу или читаю, они не нужны.

Забыл сказать, что он бегал по кафе в очках. Таких — крупных, профессорских. Его иногда «профессором» окликали, но чаще Петей. С ним дружили. Говорили о нём. Вот и та ватага, с рыжеусым, обсудила:

— А чего он тут суетится? Девчачья работа.

— Не всякая девушка ещё пойдёт.

— Чего, чего! Весь интерес меж пальцами. И в кармане. Знаешь, как гребут?

— А мы вкалываем за это. Поехали?

Конечно, место денежное. И если я скажу, что Петя не брал чаевых, вы не поверите. Но он не брал. Сдачу — до копеечки, это был его принцип. Оставляли на столе — догонял у выхода. Вот такой он был, Петя, чудак чудаком, и как он попал в официанты, и зачем, это и меня занимало. Не то чтобы я считал эту работу недостойной, с какой стати? Быть хорошим официантом — нужное дело! Я сам это ощущал каждый день. Но всякому молодому хочется пожелать смелости в жизни, в мечтах и дерзаниях. Хотя бы и Пете. Правда? Я не решался спросить. Мало ли что у него, а ты — бац, официант — отвечай.

Я сел к нему за неубранный столик и, когда он сказал, что придётся подождать, пока уберёт посуду, я ответил:

— Подожду. Мне у вас нравится.

— Спасибо.

Он не спешил. Вообще в тот день он был катой-то замедленный: переставлял без надобности тарелки, унёс кувшин для фирменного напитка и принёс его пустым, спохватился: «Ах ты!», — и опять забрал его рывком, а на обратном пути постоял у колонны, вытирая салфеткой запотелые от холодного лимонада кувшиньи бока. Я заметил, куда он смотрел. На крайний столик, у самой эстрады. За тем столиком сидели двое юноша с греческим профилем и девушка с длинными золотистыми волосами, свободно падающими па одно плечо, потому что все они были зачёсаны на одну сторону, сигарета в ярких губах и тёмные очки с окулярами, похожими на розетки. Они, эти окуляры, скрывали, пол-лица, и самое главное — её глаза, но всё же оставляли для обозрения милый овал, аккуратный носик и красивый рот.

Петя подошёл, и я спросил его, как знакомого, без церемоний:

— Что за девушка?

Он слегка порозовел, провёл ладонью по щеке.

— Девушка? — и помолчал, соображая, развивать ли беседу. — Она часто сюда приходит.

— А-а! Кажется, красивая.

— Да.

Больше он ничего не сказал, вынул блокнот, вооружился карандашом:

— Я вас слушаю.

А сам смотрел всё туда.

Вот когда он столкнулся с тем, что называется камнем преткновения. Девушка ему нравилась. На полу, привалясь к ножке столика, лежала тугая студенческая палка. Был студенческий месяц — заочники сдавали экзамены, недавние школьники поступали в институты нашего города, пробивали дорогу в жизни. Все были ровесниками? Нети, о чём-то мечтали, спорили, а он подавал бифштексы. И эта девушка уже была не для него. Разные орбиты.

— Похоже, студентка, — сказал я, забыв, что он ждёт названия блюда.

— Педагогический, филфак, — сказал он.

— Эй! — удивился я. — Обширные сведения.

— Не спрашиваю, а слышу.

А сам всё туда смотрел.

— А вдруг у неё злые глаза?

— Ваш заказ, — напомнил Петя.

Назавтра она снова была в кафе. На сей раз со щекастым здоровяком, морда — колесо. Они всё время смеялись. Наверно, он был мастер смешить, сыпал анекдотами, не умолкая, и протягивал через стол руку с зажигалкой.

— Как её зовут? — спросил я у Пети.

— Инна.

— И эти ребята с филологического?

— Не знаю. Она каждый день приходит с разными.

— Бойкая!

Он воздержался от ответа, но принёс мне рыбу вместо мяса, и я съел рыбу, а за соседним столиком подняли скандал, потому что получили вместо рыбы мясо. Петя перепутал. Такого с ним не бывало, и, рассчитываясь со мной, он признался:

— Плохи дела.

— Молодой человек, — спросил я, стараясь всё объяснить этими словами и пряча под дружеской иронией всю серьёзность своего интереса, — не обижайтесь, почему вы стали официантом?

— А чего обижаться? — не подхватив моего тона и перетирая фужеры, солидно ответил Петя. — Знаете, какое это дело? С виду — лёгкое, за глаза — доходное, а попробуйте. Ползарплаты — на носовые платки. Лето. Забежал за шторку — обтёрся. Официант с каплей пота на носу — некрасиво.

Фужеры на столе были чистые, Петя перетирал их по третьему разу, потому что сам всё смотрел туда, на Инну, а она смеялась с круглощёким весельчаком и тянулась к его зажигалке.

— А перспектива? — спросил я. — Вам же двадцати нет.

— Почти, — ответил он хмуро. — Почти есть.

— Жизнь впереди.

— А сейчас что, не жизнь? — спросил он. — Она и позади, и сейчас… Мы без отца остались.

— Умер?

— Мы без отца остались, — повторил Петя. — Мама, я и два младших брата. У нас все мальчишки…

И он опять хорошо улыбнулся, как уже давно не улыбался.

— С вас рубль тридцать шесть. Подождите, сбегаю в буфет, разменяю.

Он принёс сдачу и, ссыпав монеты на звонкую тарелку, сказал:

— В следующем году поступлю. Но работать всё равно придётся… Заходите.

Я зашёл только через две недели. Семья вернулась, и с нею вернулись домашние обеды, а кафе на углу со своими стеклянными стенами стало просто местом, напоминающим о летнем месяце. Я зашёл туда, чтобы повидать Петю. Мне сказали, что он уволился.

— Совсем?

— Совсем.

— Но он где-то работает?

— Без работы не проживёшь, — мудро изрекла официантка, принявшая у меня заказ, и закрыла блокнот.

Она ушла надолго. А ко мне неожиданно подсела девушка с золотистым ручьём волос на плече, в тёмных очках розетками, та самая Инна. Не спросила, свободно ли, а очень напряжённо сказала «Здравствуйте» и закрылась карточкой меню.

Я ответил ей, что мы, кажется, незнакомы.

Тогда она отложила карточку и сняла очки. Глаза у неё оказались крупные, под стать розеткам-окулярам, серые и доверчивые. Может быть, она так смотрела на меня, потому что нуждалась в доверии?

— Простите меня, пожалуйста, хочу с вами поговорить. Я видела, вы часто разговаривали с официантом, который тут работал. Ну, такой…

— Петя, — подсказал я.

Она помотала головой, и волосы на плече рассыпались.

— Его зовут Юра. Я спросила официантку, где Петя, а она рассердилась: «Юра! Не знаете, а пристаёте!» А я не приставала, только спросила.

— Зачем? — вырвалось у меня.

Она пожала плечом.

— Так…

— Интересный парень этот Юра, — сказал я.

— Да, — сказала она совершенно серьёзно. — Однажды мы заспорили с мальчишками об американской литературе, закричали про «Всю королевскую рать» Пэна Уоррена, вы читали? Правда, удивительный роман? Сколько неожиданностей, и так крепко и изящно написано. Настоящая литература. А он принимал заказ и заметил, что читал ещё две его вещи. Ребята зашумели: у нас переведён-то всего один роман. А он сказал, что читал на английском. И назвал.

— Вы же всегда вдвоём приходили. Какие ребята?

— Тогда ещё была компания. А потом уж вдвоём. Каждый раз я брала другого, чтобы не привыкали. Знаете, на него было интересно смотреть. Как он ходит, как улыбается, как… Вам смешно?

Видно, я и сам так неуместно улыбался, что она спросила меня об этом, и я не стал объяснять, что можно улыбаться безобидно, от нежности, скажем, а постарался придать себе вид поумнее и закурил, протянув и ей сигареты.

— Я не курю, — сказала она.

— Вы, — сказал я, но не стал напоминать ей о сигаретах и поправился на ходу, — всегда сидели в тёмных очках.

— Удобно. Не видно, на кого смотришь. Смотрела и не заговорила. Трусиха!

— Вы сюда приходили из-за него? — спросил я.

Она помедлила, глаза её стали ещё больше.

— Вам я могу сказать «да», раз вы его не знаете.

— Можно узнать, где он живёт, — сказал я, — куда он перевёлся работать… Зайти в дирекцию…

— Нет-нет! — остановила она. — Это неудобно. Нет, спасибо.

Она допила свой кофе и встала.

— До свиданья.

И ушла.

А я шагал домой и думал, что вот говорят, будто современной молодёжи ничего не стоит ходить вверх ногами, Но эти двое покорили обыкновенной и вечной робостью, с которой человек всякий раз встречает любовь.

Почему любовь заставляет робеть людские сердца? Скажи. Спроси! Немеют. Потому что боязно услышать: нет? Потому что не знаешь после этого, как и зачем жить?

А разве не страшно, если чья-то любовь останется неоткрытой.

Я пришёл домой и написал этот рассказ, может быть, только для двоих.