Господин следователь. Книга четвертая

Глава седьмая Старообрядцы Череповецкого края

Сегодня не собирался заходить к исправнику, но тот сам отправил курьера, чтобы зазвать к себе. Не думаю, что Абрютину не с кем чая попить, поэтому пошел. А Василий Яковлевич, вместо того, чтобы меня чаем напоить, бумажку сует. Дескать — ознакомьтесь.

Вот, знакомлюсь.

'Его Высокоблагородию господину Абрютину

От урядника Пачевской волости 1 стана Череповецкого уезда Микешина.

Довожу до вашего сведения, что 4 февраля с.г. насмерть убился крестьянин деревни Замошье Пачевской волости Паисий Ларионов, 53 лет.

Причина — напился пьяным, упал с моста в собственном доме, скатился по лестницеи сломал себе шею.

К сему — урядник 1 стана унтер-офицер Микешин'.

— И что вас смущает? — поинтересовался я, прочитав доклад урядника.

Я бы этот рапорт проигнорировал, положив в папку с общими бумагами — канцелярист их потом сведет в один документ и отправит в Новгород, в канцелярию губернатора. Смерть Паисия Ларионова пополнит статистику погибших по причине пьянства.

Ну, принял человек лишнего, бывает. А с какого моста он упал и скатился по лестнице? А, понял. Не с того, что перекидывают через ручей или реку, а с перехода, соединяющего жилую часть дома с нежилой. Жилая — это изба, нежилая — скотный двор, а сверху повить, куда складывают сено. На повети можно кладовки настроить, а еще, пардон, нужно́й чулан. С моста идет лестница вниз, к выходу. Сам я живу в городском доме, где из нежилой части только сени.

Падение с лестницы — штука неприятная. Наверное, нет такого человека, который бы хоть раз в жизни с нее не падал. Иной раз и не один. Я однажды со стремянки навернулся — на даче у тещи ветки березы пилил. Ушибся тогда здорово, кисть подвихнул, а Оксана Борисовна ходила и ныла, что стремянка сломалась. И ныла до тех пор, пока Ленка новую не купила. Я бы из принципа не стал покупать, но жена сказала, что дешевле купить, чем слушать стоны.

Вспомнилось, что незадолго до «попаданства» читал о том, что в Британии какое-то министерство вело специальный учет — сколько человек ежегодно падает с лестниц, получает травмы различной степени тяжести или гибнет. Если не ошибаюсь — триста тысяч в год[1]! Но если по сериалам судить, так в аглицком доме обязательно имеется два этажа и очень крутая лестница, с которой кто-нибудь да сваливается. Либо самостоятельно, либо ему помогают.

— Будь это иная деревня, или иная волость — не смущало бы, — хмыкнул Абрютин. — Народ у нас пьет. Но народ у нас разный…

Василия Яковлевич сделал значительное лицо, а я принялся лихорадочно соображать — кто же у нас в России не пьет? Ну, разумеется, кроме меня. Дошло.

— Старообрядцы? — выпалил я.

Кажется, исправник был слегка раздосадован, что судебный следователь раскрыл этот маленький секрет. Не дал, понимаете ли, раскрыть великую тайну. Слышал, что в Череповецком уезде имеются старообрядцы, но сам я с ними не сталкивался. Или, если и сталкивался, то не мог опознать. На лбу не написано — старообрядец или никонианин.

— И что, староверы совсем не пьют? — поинтересовался я.

— Почему же, могут позволить. Одну рюмку для здоровья, вторую — для веселья, — сказал Абрютин. Посмотрев на меня, усмехнулся: — Если бы я вас в нашем храме не видел, заподозрил бы, что и вы старообрядец. Две рюмки, не больше. И курить — ни-ни.

Василий Яковлевич уже не первый раз намекает на мою странность, хотя мы с ним как-то и выпивали. На моей «проставе» в честь ордена. Но я, вроде бы, выпил не две, а целых три рюмки.

— Ничего, будет оказия, накундехаемся мы с вами до поросячьего визга, — пообещал я.

— Накундехаемся? Да еще и до поросячьего визга? — хмыкнул Абрютин. — Надо запомнить.

Запоминайте, господин исправник. Я вам как-нибудь еще что-нибудь этакое выдам.

— В нашем уезде старообрядцев много? — поинтересовался я.

— Вы их лучше раскольниками именуйте, — посоветовал Абрютин. — Иначе получится, что мы с вами по какому-то новому обряду живем, а они по-старому? Наших предков в один год крестили.

Вот здесь можно было бы поспорить. Хотя официально крещение Руси и состоялось в 988 году, но реально оно растянулось лет на сто, если не больше.

— Переписи им не делали, но по подсчетам батюшек, тысячи две, или три. В Пачевской волости их хватает, в Чаромской немало. Есть еще в Ильинской. Вон, у нас даже в приходе Воскресенского собора один раскольник числится.

— Василий Яковлевич, я ведь толком и не знаю, чем староверы, раскольники то есть, от нас отличаются. Ну, крестятся двумя перстами, икон наших не признают, в богослужении только рукописные книги используют. А что еще?

— У них там черт ногу сломит, вторую вывернет, — поморщился Абрютин. — В тех волостях, где у нас раскольники живут, можно сказать, чересполосица. В деревнях и раскольники живут, и православные, как мы с вами. В той же Пачевской волости — есть раскольники, которые в наш храм ходят, но крестятся двумя перстами. Есть те, кто сами себе попов избирают, иной раз священниками по очереди служат. У этих тайные церкви есть. Есть еще беспоповцы — эти попросту дома молятся на образы, а то и на камни какие-нибудь. Есть еще филипповцы, бегуны.

— Бегуны, как я понимаю, от всех бегают? А филипповцы это кто?

— Бегуны, допустим, они не просто так бегают, — пояснил Абрютин. — Убегают они от мирских соблазнов. Чтобы никаких связей с обществом, с государством. Им странствовать можно по святым местам, вот и все. Мне бы не жалко — пусть себе странствуют, только там ведь и молодые парни есть, кому на службу военную надо идти. Они-то по святым местам бродят, а у меня голова болит — как их на медицинскую комиссию отправить?

— Удается? — полюбопытствовал я.

— Не очень, — признался исправник. — Хорошо, что их не так и много. Два-три человека, не больше. Вот, если скиты создают, это хуже.

Скит — это только для писателей хорошо. Для государства не очень. Народ, который там живет, поставил себя вне государства. Стало быть, налоги не платит, на военную службу не желает идти. Непорядок. Да и мало ли кто может укрываться в скитах?

— А есть и скиты?

— Сложно сказать, — вздохнул исправник. — Знал бы, что где-то скит имеется, отправил бы полицию на задержание, а понадобилось — так и солдат бы привлек. В прошлом году в лесах женский скит отыскали. Жили там девять баб, вроде, как странницы старые да увечные. Задержали, доставили в Череповец. Выяснилось, что среди обитателей две беглые каторжницы, да три воровки, что в розыске. Еще четыре бабы — эти и на самом деле бывшие странницы. Преступниц по этапу отправили, а старух, которые странницы, в женскую обитель. Пусть там свой век доживают. А сбегут — так их дело.

— А кто такие филипповцы?

— Тоже раскольники-беспоповцы. Молятся дома, общиной, но за государя отказывается молится, не желают вступать в законный брак[2], — пояснил исправник.

Спрашивать — как это власть мирится со всем этим, глупо. В моем двадцать первом веке тоже всего хватает. Старообрядцев, правда, почти повывели, но в этом двадцатый век виноват и всякие исторические катаклизмы.

— А в деревни Замошье, где крестьянин с лестницы упал? Там раскольники какого толка?

— А вот там-то как раз раскольники чистой воды. И попы свои, и храмы тайные. То есть — поп-то у них один, выборный, да и храм один. Народ богатый живет. У них ведь барина не было — государственные крестьяне, не бедствовали, а после реформы еще лучше зажили. Почти у каждого мужика — по две лошади, а коров — не то по три, не то по пять. Община крепкая, друг за друга горой. Свой маслозаводик — масло и к нам посылают, и в Вологде продают. Своя мельница имеется. Могли бы, кстати, на ней зарабатывать, но она только для своих. Тех, кто щепотью крестится, не пускают.

— И в дома, наверное, чужих не пускают?

— В дома-то пускают, я же был в тех деревнях, даже хлеб и воду дадут, но откровенничать — боже упаси! В Замошье своих рабочих рук не хватает — в батраки нанимают тех, кто щепотники. И кое-кто из молодежи к раскольникам переметнулся. Были бы доказательства, что среди раскольников проповедники есть, я бы таких мигом из уезда выслал, но доказательств-то нет!

— Стало быть, Ваше Высокоблагородие, придется нам в эту, как ее там… Затишье? А нет, Замошье ехать? — поинтересовался я. — А коли труп придется эксгумировать, придется нам с собой и доктора брать.

— Вообще-то, вам с мной не обязательно ехать, — пожал плечами Абрютин. — Я все равно собирался в Пачу ехать — мне два раза в год полагается объезды делать по всему уезду, как раз время пришло. Дознание мы и сами провести можем, арестуем, если понадобится, а труп и в Череповец привести можно. А вы уж тут и допросы чинить станете, и все прочее.

— Василий Яковлевич, а чего же вы меня пригласили? — хмыкнул я. — Я, хоть и следователь по особо важным делам, но для вас не начальник.

— Так чаю с вами хотел попить, — улыбнулся Абрютин. — Опять-таки, вы про это дело все равно узнаете, ворчать начнете — отчего с собой не взяли? У вас же там, в одном месте, шильце сидит…

— Опять прикалываетесь… — вздохнул я, ни капельки не обижаясь. Напротив, Василий Яковлевич прав. Если там действительно убийство, а не смерть по неосторожности, надо ехать.

Господин надворный советник только довольно крякнул, потом пошел отдавать приказ о том, чтобы принесли чай.

В ожидании чая, я спросил:

— У вас ведь наверняка еще какие-то претензии к уряднику есть? Думается мне, что если бы кто другой подобный рапорт прислал, то могли бы и поверить.

— Совершенно верно, — кивнул Абрютин. — С урядниками вообще беда. Они же работать начинают через год, а то и через два. Пока народ узнают, пока местность изучат. Но за год или за два они уже в селе своими становятся, кое-кто жен себе находит, а потом дети пойдут.

— Врастают в обстановку.

— Вот-вот. Врастают в обстановку, начинают делить всех на своих и чужих. Своим могут и послабление дать, а с чужих шкуру спустят. Как вы иной раз говорите — это не есть хорошо. Менять нужно урядников хотя бы один раз в пять лет. Но на кого менять? Что там на самом-то деле случилось с Ларионовым? Не исключено, что покрывает кого-то Микешин. Боятся лишний раз сор из избы вынести.

— Так все мы так, — усмехнулся я. — Вон, с тем же Виноградовым нашим. Его бы под суд отдать, так мы и его жалеем, и не хотим, чтобы о нашем суде плохая слава шла.

— Ну, Виноградова господин Лентовский жалеет. А вы тоже хороши — все дочку его жалеете, которая к вам из-за папеньки ругаться прибегала. Мне ведь Виктория говорила, что вы ей стипендию собирались испросить. Ладно, что передумали.

— Все-то вы знаете, — усмехнулся я.

Ну, тут понятно. Сестра супруги рассказала о губернаторской стипендии. А соседки уже давно обо всем поведали городовым, а те, естественно, доложили начальству. Сарафанное радио у нас хорошо работает. Правда, про угрозу пистолетом государственному чиновнику оно не прознало.

О, надо бы пистолет вернуть госпоже Десятовой. Все время забываю.

Канцелярист принес чай, мы зазвенели ложками, отвлекаясь от насущных дел. Абрютин, сделав глоток, кивнул, оценив вкус и крепость напитка, продолжил:

— А к Микешину, уряднику тамошнему, у меня еще вопросы имеются. Мне недавно доложили, что в Пачевской волости этим летом четыре скирды сена сгорели. Вроде бы — сено и сено, бывает, что и горит. Но, как оказалось, его тамошние мужики сожгли.

— Раскольники с никонианцами покосы не поделили? — предположил я.

— Почти угадали. Там, в Пачевской волости, имеется и помещичья земля. Тоже чересполосица — тут государственные крестьяне были, там уже частновладельческие.После реформы, когда мужикам земли намеряли, что-то не так намерили. Если бы помещик на месте жил, тогда бы и межевание позже правильное провели и все прочее. Но помещик в Петербурге, носа сюда не кажет, деньги за него управляющий собирает. А управляющий — он ведь и сам из здешних мест. Вот, под шумок, мужики покосы косить принялись, а потом и вовсе своими стали считать. У нас ведь как? Если я на земле работаю — земля моя. Не в Европе, где каждый кусок земли своего владельца имеет. Будет сорняком зарастать, а никто не тронет — чужое. А в прошлом году приехала барынька — супруга помещика, вместе с сыном. Кажется, она с мужем отдельно живет, тот ей паспорт выписал, разрешающий свободное передвижение, часть своего поместья переуступил. Я всех подробностей не знаю, но знаю только, что решила она от земли прибыль иметь побольше, нежели супруг ей платил. Дом себе барынька поставила — скромный, не барский, зато свой, вместо управляющего стала платежи за землю получать. Думаю — очень удивлена была, когда узнала, что денег больше, чем раньше получала. Нет ведь таких управляющих, чтобы не крали у барина. А так-как покосы по ее документам в собственности супруга, косцов наняла, сено скосила, продать решила.

Мужики с косцами подрались, а потом вообще — спалили все сено и пригрозили, что и ее дом спалят. Так что, убежала барыня вместе с сыном в столицу.

— А что Микешин? — полюбопытствовал я.

— А что Микешин? — вздохнул Василий Яковлевич. — Да ничего. Мог бы в самом начале все безобразия пресечь, не допустить никакого поджога. Всего и нужно-то было на мужиков рявкнуть, власть применить. Потом со старостой поговорить. Если община межеванием недовольна — пусть жалобу подают. Есть у нас уездное по крестьянским делам присутствие, оно межевые споры решает. Не первый же такой спор. А тут и сено спалили, и женщину с ребенком испугали. А если бы и на самом деле барыньку убили? Это что, из-за какого-то урядника в моем уезде крестьянский бунт? А Микешин мне даже не доложил. У торговцев узнал, свое расследование провел. Наверняка кто-то из его новых родственников тоже чужое сено жег. Вот, он своих покрывает.

— Василий Яковлевич, а если бы и на самом деле бунт случился? Что станет делать полиция?

— Бунт… — призадумался на секунду Абрютин. — Ежели мужички собрались, да орут — это еще не бунт. Я бы им даже орать не мешал — пусть себе проорутся. Но коли бы крестьяне за топоры схватились, за вилы, я бы своих городовых на них не повел. Даже если одна деревня поднимется — это мужиков двадцать, не меньше, а я, при надобности, больше десяти человек не соберу. А даже и соберу — что толку? В любой деревне отставные солдаты есть, которые в воинском деле понимают. Мятежники в чистое поле не пойдут, в деревне засядут, в первую очередь подходы и подъезды к ней перекрывают. Можно баррикаду поставить, завал из бревен. Ну да много что можно придумать! У нас с моим помощником да с Ухтомским по револьверу имеется, у полицейских однозарядные пистолеты, да палаши — колбасу резать. Я со своими городовыми и с конной страже завалы штурмовать не стану, а сразу телеграмму в Новгород отобью. Пришлют роту солдат, да пару орудий. Два или три залпа — завалы расчистят, потом солдаты войдут. Кто оружие сразу не выкинет — тех постреляют. А потом уже и мы с полицией войдем. Зачинщиков заберем, в уезд привезем. А дальше уже ваша работа — станете доискиваться, из-за чего бунт поднялся, кто виноват.

— Когда поедем? — спросил я.

— Сколько на сборы нужно?

— Так одного дня хватит, — ответил я. — Мне надо Лентовского в известность поставить, а что с собой брать — подумаю. Думаю, что если в чужие места поедем, запас еды взять невредно.

— Тут вы правы. Провизию лучше с собой брать, — согласился Абрютин. — Вы еще полушубок возьмите, шапку. Если валенки есть — тоже берите. Если нет — можно у кого-нибудь взять.

— Есть у меня валенки, — повеселел я. — Спасибо матушке — и валенки, и все прочее.

— Нужно еще Федышинского взять, а господин доктор любит во фрондера поиграть, придется поуговаривать малость, — усмехнулся Абрютин.

Дипломат у нас господин исправник. И доктору приятно будет, что уговаривают. А ведь все равно бы поехал, куда он денется?

— Револьвер брать? — деловито поинтересовался я.

— А зачем он вам? — удивился исправник.

— Ну как же, зачем? Сами меня напугали — черт те что творится в Пачевской волости, раскольники дикие бегают, мужики барское сено жгут!

— Если хотите — возьмите. Но думаю, он вам не понадобится. Ваше дело следствие проводить, а наше — вас охранять. Но лучше мы через неделю выедем. Масленичная неделя начнется, нельзя Череповец без исправника да без городовых оставлять. Вот, отгуляем, блинов поедим, а в Великий пост и поедем.

[1] Автор, в отличие от ГГ должен знать, откуда берутся данные. См.: Билл Брайсон. Краткая история быта и частной жизни. Для информации — в США ежегодно погибает при падении с лестниц около 12 тысяч человек. Чаще всего страдают пожилые люди старше 65 лет, а еще холостые и разведенные мужчины, женатые реже. Дети падают еще чаще, но почти без последствий.

[2] Считается, что основателем этого направления был беглый стрелец по имени Филипп.