Грачев — «Центру»

Тропою гнева

Тревожное, предгрозовое время 1939–1940 годов. У Кузнецова оно заполнено выполнением особых заданий Родины. Зима сорокового года застала его в Ленинграде. Эта поездка совпала с военным конфликтом, который был вызван белофиннами.

Виктор, брат, сообщил, что призван в Красную Армию и проездом будет в Москве. Некоторое время спустя братья встретились.

— Николай, — вспоминает Виктор Иванович, — говорил об успехах Родины, о только что закончившемся конфликте с белофиннами, о грозных тучах, которые сгущались на наших границах. Он очень радовался тому, что я уже коммунист. «А я вот отстал от тебя. Но еще заслужу доверие партии своей работой и обязательно стану коммунистом!.. Это моя самая высшая цель. Как замечательно сказал академик Губкин: «Горжусь, что принадлежу к Коммунистической партии, и дорожу этим высоким званием. И ценю его больше, чем знания, добытые в большом труде. Ценю больше самой жизни»! Придет время — и я по праву повторю эти слова.

…Настало лето сорок первого года, а с ним в мирную жизнь нашей страны ворвался огненный смерч войны. В Москву с фронта шли тревожные вести. Вооруженные до зубов орды псов-рыцарей двадцатого века все ближе подходили к стенам столицы.

Вместе со всеми советскими людьми Николай Иванович тяжело переживал страдания, которые обрушились на наш народ. Но случившееся для него не было полной неожиданностью. Слишком хорошо знал он положение дел в Германии, звериное лицо фашизма.

В эти дни перед ним с новой силой возникали картины юношеских дней. Тогда на родном Урале не все понимали стремление Николая Кузнецова в совершенстве овладеть немецким языком. Один из сослуживцев прямо говорил: «Почему вы якшаетесь со спецами? Они на удочку вас не зацепили? Смотрите, как бы плохо не кончилось! Мало было вам тех неприятностей с комсомольскими делами?»

— Не волнуйтесь, — отвечал Кузнецов. — Я не зря ношу голову на плечах. Я лишь практикуюсь. Отношения с Германией у нас не весьма приятные. Может быть, придется воевать с фашистами. Знание немецкого языка пригодится.

«Ну зачем тебе эти немцы?» — недоумевали родные и близкие Николая, а Николай со свойственным ему спокойствием отвечал:

— Придет время — и все это пригодится, когда нас позовет Родина.

А сестре Лидии и брату Виктору он не раз говорил:

— Вам за меня краснеть перед Родиной не придется…

— И в манере одеваться, — вспоминают товарищи по работе, — Николай Иванович был большим оригиналом. Он мог одеться «под немца»: серый плащ с большим количеством деталей отделки из черной лакированной кожи, серая шляпа, брюки-бридж или короткие брюки «на планку», ботинки и гетры.

Предыстория этой «моды» такова. О ней Николай Иванович рассказывал позже брату Виктору Ивановичу:

— Когда я впервые в обществе немцев и американцев попробовал заговорить на отвлеченные темы, они холодно приняли меня в своей компании. Как потом объяснил мне знакомый немец инженер-коммунист Затлер, высокомерных иностранных спецов шокировал в первую очередь мой «славянский» костюм, слишком провинциальный для изощренных в модах европейцев. И я решил доказать буржуазным спецам, всем этим чванливым мунгам, миттам, йостам, бухерам, что смогу не только усвоить внешние манеры этих иностранцев, но и выучить и в совершенстве овладеть их родным языком, показать, что я лучше их знаю историю и культуру немецкого народа, знаю творения Шиллера и Гете, Лессинга и Гейне, а они лишь ходячие сухие формулы инженерного дела.

Не обращая внимания на критику «за дружбу» с иностранными специалистами, Кузнецов продолжал встречаться с ними. В это время он в совершенстве изучил манеру немецких инженеров одеваться, их психологию, привычки, вкусы, нравы. И те из иностранцев, кто не был знаком с Кузнецовым, встретившись с ним, не хотели верить, что перед ними не немец, а обыкновенный русский парень…

Когда грянула война, Кузнецов подал рапорт с просьбой использовать его в активной борьбе с фашизмом во вражеском тылу или на фронте. Вскоре пришел ответ: «Зачислен в воздушно-десантные войска». Необходимо было только дождаться сформирования подразделения.

Однако на фронт он тогда не попал. В «Центре» отменили приказ о зачислении Кузнецова в парашютно-десантную часть. Руководство советской разведки вполне резонно решило, что чекист с таким блестящим знанием не только немецкого языка, но и самой Германии, да еще с типично арийской внешностью, может принести куда больше пользы, если его использовать на невидимом фронте. Он был зачислен в другое подразделение, где значился как Николай Васильевич Грачев, а его настоящая фамилия на долгие годы оставалась тайной.

В последний период деятельности у Кузнецова появился еще один псевдоним — Пух. Так он подписывал донесения «Центру».

Прошел почти год, трудный год войны, а его все еще не определили. Тогда Кузнецов пишет новый рапорт. Строки его дышат глубокой решимостью, переполнявшей сердце гражданина, патриота, бойца.

«…Я, как всякий советский человек, в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих, — писал Кузнецов 3 июня 1942 года, — горю желанием принести пользу моей Родине. Бесконечное ожидание (почти год!) при сознании того, что я, безусловно, имею в себе силы и способность принести существенную пользу моей Родине, страшно угнетает меня. Как русский человек, я имею право требовать дать мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага…

Прошу довести до сведения руководства этот рапорт…

Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при выполнении заданий разведки, но смело пойду в тыл врага, так как сознание правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе. Это сознание даст мне силу выполнить долг перед Родиной до конца».

Наконец долгожданный ответ получен. Пришел и его черед. Кузнецова пригласили к одному из руководителей советской разведки, и тот сообщил молодому чекисту, что есть намерение использовать его в качестве разведчика в тылу противника под видом немецкого офицера.

Спросили: готов ли он выполнить такой приказ? Кузнецов задумался. Нет, он не собирался отказываться от сделанного предложения, не для того он год добивался отправки в тыл врага с любым заданием. Не боялся и возможной гибели. Его смущало совсем другое, и он считал долгом поделиться своими сомнениями с командованием. Собеседник понял Кузнецова с полуслова.

— Конечно, вы правильно сделали, что высказали свои сомнения… По отзывам специалистов, которые с вами работали, Германию в целом знаете вы отлично, языком владеете в совершенстве, даже диалектами, внешне похожи на настоящего пруссака, я даже сказал бы, — на аристократа. Но мы, как и вы, понимаем, что вы не знаете германскую армию так, как ее должен знать немецкий офицер. В вашем распоряжении есть еще некоторое время. Трудиться вы умеете, преподавателей дадим отличных, мы очень надеемся, что к нужному сроку успеете преобразиться в настоящего гитлеровского служаку. Кстати, когда вы вошли в кабинет, я заметил, что выправка у вас превосходная, хотя вы и не служили в армии. Так что желаю успеха…

Дальше пошел разговор о специфических особенностях предстоящей операции.

Подготовка разведчика была возложена на А. М. Воталовского, Л. И. Сташко, С. Л. Окуня. Это были знающие чекисты, имевшие большой опыт работы в советской разведке.

До наших дней дожил только С. Л. Окунь. Нам удалось встретиться с этим человеком. Сейчас он на пенсии, но все еще в трудовом строю.

— Да, когда мы впервые встретились с Кузнецовым, мне было 27. Я на четыре года моложе его, тогда был лейтенантом госбезопасности, — говорит С. Л. Окунь. И, сосредоточившись, мысленно переносится к событиям более чем трехдесятилетней давности. — Поставленная руководством перед нами задача — подготовить Николая Ивановича к выполнению столь ответственного задания — была очень сложная. За короткое время он должен был в чужом мундире стать своим среди чужих, ненавистных ему врагов.

Некоторые авторы пишут о Кузнецове как о человеке с чуть ли не врожденным талантом разведчика, изображают его самоучкой разведчиком, который в логове врага проводил блестящие операции, удивлявшие даже гитлеровцев своей дерзостью и находчивостью. Но все обстояло далеко не так. Необходимо было многому его научить, предусмотреть буквально все, вплоть до мелочей, — от меток на белье до содержимого бумажника.

Поставив перед Кузнецовым задачу вести разведку в «столичном» Ровно, «Центр» исходил из того, что он не должен служить в каком-либо учреждении или воинской части, расквартированной в этом городе, а бывать здесь наездами. Дело в том, что внедрить разведчика куда-либо на службу за такое короткое время было невозможно. Но и его периодические появления в городе требовали правдоподобного обоснования.

Вначале предполагалось, что Кузнецов будет действовать под видом офицера «Люфтваффе». К тому времени было уже немало пленных фашистских летЧИКОВ, с которыми можно было вступить в контакт. Одетый в форму немецкого лейтенанта-летчика, Кузнецов подолгу находился среди военнопленных, беседовал с ними, и ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в том, что перед ними не немец. Больше того, однажды Николаю Ивановичу пришлось присутствовать в качестве переводчика в гражданской одежде на допросе одного пленного из «Люфтваффе». После того как Кузнецов перевел несколько фраз из его показаний, гитлеровец отказался отвечать, заявив:

— Пусть лучше переводит русский, а не этот изменник. При нем говорить я не буду…

В те дни, как вспоминает С. Л. Окунь, с Кузнецовым произошла совсем уж парадоксальная история. В одном из лагерей, куда чекисты поместили Николая Ивановича для более успешной подготовки на роль немецкого офицера, была собрана группа «его земляков». Из них было организовано что-то наподобие студии художественного слова. Среди этих любителей поэзии находился один режиссер из Берлинского драматического театра, который занимался постановкой дикции актеров. Здесь, в лагере, он учил «студийцев», как правильно надо читать Шиллера и Гете. Но никто из учеников не мог угодить строгому «ментору». Лишь одним декламатором режиссер остался доволен. Им был… Кузнецов. Указывая на него, режиссер говорил: «Вот только у этого господина классическое литературное произношение…»

Здесь самое время сделать отступление, более подробно остановиться на том, откуда у Николая Ивановича было такое совершенное знание немецкого языка и многих его диалектов.

— В школе у него была замечательная учительница Нина Александровна Автократова, которую он очень любил, — рассказывает сестра Николая — Лидия Ивановна. — Она получила образование в Швейцарии и в совершенстве владела французским и немецким языками. От нее брат получил первый «задел» в развитии своих лингвистических способностей. Узнав, что преподаватель по труду — немец, из бывших военнопленных первой мировой войны, Коля не упускает случая, чтобы поговорить с ним, попрактиковаться, усвоить правильное произношение. Но и этого ему было мало. Он под разными предлогами забегал в аптеку, с тем чтобы поговорить еще с одним «немцем» — провизором из австрийцев.

И все это было не просто мальчишеским увлечением, а серьезным делом, которому он посвятил всего себя. Позднее Кузнецов занимался немецким и в лесотехникуме, хотя там по программе преподавание иностранных языков не предусматривалось. Узнав, что приезжающий в контору лесничий Гонольд — немец, тоже из бывших военнопленных, заводит с ним дружбу.

Большую практику в совершенствовании немецкой разговорной речи Кузнецов получил в годы работы на Верх-Исетском металлургическом заводе и особенно в Свердловске, на Уралмаше, где была большая группа немецких специалистов. Во многом ему помог познать Германию немецкий инженер-антифашист Затлер. Это, видимо, у него Кузнецов научился так проникновенно читать Гете, что даже поразил строгого лагерного репетитора.

И в последние месяцы перед отправкой в стан гитлеровцев, готовя себя к новой роли, чтобы наверняка действовать в тылу врага, Кузнецов упорно продолжал шлифовать разговорную немецкую речь.

С. Л. Окунь вспоминает:

— Если и было что у него «от бога», так это ни с чем не сравнимая работоспособность. Все мы, кому в те дни приходилось с Николаем Ивановичем работать, поражались, как он мог трудиться по 16–17 часов в сутки. За короткое время ему было нужно полностью вжиться в образ Пауля Зиберта и, конечно, научиться вести разведку, что само по себе связано с глубоким освоением огромного количества специальных знаний. В конечном счете было принято решение, что в Ровно Кузнецов отправится в мундире офицера вермахта. Это диктовалось рядом обстоятельств как объективного, так и субъективного свойства. Во-первых, там не дислоцировались части «Люфтваффе», и появление в городе офицера в летной форме вызвало бы излишнее внимание к его персоне, что никак не входило в расчеты разведки. Во-вторых, это привязывало бы Зиберта к какой-то определенной части и мешало бы его свободному передвижению.

С. Л. Окунь знакомит с «автобиографией» того, настоящего, так сказать «оригинала», Зиберта, под именем которого предстояло действовать нашему разведчику.

— Вот что Николаю Ивановичу приходилось непрерывно повторять, буквально днем и ночью, до оскомины в зубах, чтобы изучить, как собственную, а мы ему говорили — даже лучше, жизнь того, чужого человека. Эта «автобиография» выглядела примерно так: «Я, Пауль Вильгельм Зиберт, родился 28 июля 1913 года в Кенигсберге в семье лесничего…» Отметим, что Николай Кузнецов был старше на два года. Он родился 27 июля 1911 года. Его родина — уральская деревушка Зырянка на берегу тихой речушки близ Талицы, в 225 километрах от Свердловска, рос третьим ребенком в крестьянской семье… Дальше шло следующее: «Отца, Эрнста Зиберта, знаю по рассказам матери. Он погиб в 1915 году в Мазурской битве. До первой мировой войны отец служил у князя Рихарда Юона Шлобиттена, который владел двумя замками в Восточной Пруссии. Мать, Хильда, урожденная Кюннерт, умерла за несколько лет до второй мировой войны. До поступления в военное училище служил в том же имении помощником управляющего…»

Да, да, и Пауль Зиберт, и все остальные люди, упоминаемые в его биографии, — это все реально существовавшие личности, — говорит С. Л. Окунь. — Представляете, какой объем материала нужно было изучить Кузнецову только для того, чтобы узнать всех своих новых «родственников», «соучеников», «друзей детства и юности» и так далее.

Зиберту — Кузнецову предстояло еще «окончить» школу унтер-офицеров в Берлине, «принять участие» в походе против Польши, во французской кампании, «заработать» чин лейтенанта и два железных креста, наконец, «повоевать» в России, где быть «тяжело раненным» под Курском и «заработать» за это золотой значок. В связи с этим Зиберту «сделали предложение» временно, до полного выздоровления, стать чрезвычайным уполномоченным хозяйственного командования по использованию материальных ресурсов оккупированных областей СССР в интересах вермахта — «Виртшафтскоммандо» (сокращенно «Викдо»). Именно такая должность позволяла разведчику, не навлекая на себя подозрений, бывать в Ровно, свободно распоряжаться крупными суммами денег…

Все это требовалось документально, с немецкой скрупулезностью, подтвердить. Зиберту — Кузнецову вручили «зольдатенбух» — солдатскую книжку, единое удостоверение личности в гитлеровской армии. В нем на первой странице указывалось, что обер-лейтенант Пауль Зиберт призван в Кенигсберге, имеет учетный номер 1/13/18/110, его группа крови А и номер личного жетона Rü-Zn-X-4. Впоследствии, когда прошли сроки выслуги в звании обер-лейтенанта, уже в партизанском отряде, «присвоили» Зиберту очередное воинское звание — гауптман — и сделали соответствующую запись в «зольдатенбухе».

Для того чтобы у офицеров, с которыми предстояло встречаться Паулю Зиберту, не было сомнений в его боевых заслугах, обер-лейтенанта определили как кавалера железного креста 1-го класса. В подтверждение на специальном бланке было изготовлено удостоверение, где говорилось: «От имени фюрера и Верховного Главнокомандующего вермахта награждаю Пауля Зиберта из 230 пехотного полка Железным Крестом I класса. Район боевых действий, 4 августа 1940. Генерал-лейтенант и командир 76-й пехотной дивизии».

Однако изготовить и вручить документы было полдела. Кузнецову предстояло еще трудное перевоплощение в своего «оригинала».

Он тщательно изучал организацию и структуру немецких вооруженных сил. До мельчайших подробностей знакомился с порядком официальных и неофициальных взаимоотношений военнослужащих. Награды, звания, знаки различия всех родов войск, полиции и СС. Имена, фамилии, чины, звания и должности огромного количества людей — от высших гитлеровских деятелей и «до своих бывших» батальонных и ротных командиров.

Многое, очень многое должен был знать Пауль Зиберт. Места, где родился и вырос. Знать так, как будто он действительно долгие годы жил в Восточной Пруссии. Знать быт, нравы, традиции и привычки своих соотечественников. Помнить десятки адресов и названий магазинов, кинотеатров, кафе, ресторанов. Само собой разумеется, что Зиберт в «дружеском» застолье поддержит популярную песню, расскажет пикантный анекдот, изысканно поухаживает за дамой, сумеет выполнить любой ее каприз. А как же иначе, без этого не завоюешь репутацию бывалого фронтовика, живущего в тылу на широкую ногу.

А сколько было еще профессиональной подготовки разведчика! Ориентировка на местности, шифровальное дело, прыжки с парашютом, владение приемами самбо, стрельба из всех видов советского и немецкого личного оружия и многое, многое другое.

Снова приведем слова человека, участвовавшего в подготовке Кузнецова к выполнению задания.

— Стрелял он действительно мастерски, — говорит С. Л. Окунь. — Я не новичок был в этом деле, но соревноваться мне с ним было нелегко. Николай Иванович рассказывал мне в минуты передышки между занятиями, что это у него еще с детства. Мальчишкой на пари с друзьями стрелял навзлет в консервные банки и бутылки, имел значок ворошиловского стрелка.

Кузнецов с юношеских лет имел хорошую спортивную подготовку. Кроме геодезии и топографии в лесотехникуме учили умению хорошо читать карты и планы, ориентироваться в лесу, особенно в ночное время. Учащиеся должны были хорошо ходить на лыжах и стрелять. Лесничий, у которого Николай проходил производственную практику, старый гвардейский солдат, помимо прямых обязанностей заставлял студентов выполнять особо трудные поручения. Мог, например, в холодную зимнюю погоду, в мороз, послать на лыжах дежурного с экстренным донесением на кордон за 25–30 километров, с тем чтобы тот к утру вернулся в техникум. Учащиеся изо дня в день тренировались в ходьбе, выносливости, воспитывали в себе самообладание, развивали глазомер. Как все это пригодилось Кузнецову при подготовке к разведке!

Немало хлопот и беспокойства доставила чекистам, обучавшим Кузнецова, экипировка Пауля Зиберта. Само собой разумеется, что от носков до носового платка — все на нем должно быть немецкого происхождения. Мундир и брюки позаимствовали у настоящего офицера, а сапоги сшили военнопленные в лагере. А вот когда гладили брюки, под кожей, которой они были обшиты, нащупали что-то твердое. Подпороли кожу и извлекли из-под нее золотой фамильный перстень с монограммой. Это был очень полезный атрибут офицера-аристократа. Монограмму переделали так, чтобы она соответствовала имени нового владельца перстня, и вручили перстень Паулю Зиберту — Кузнецову.

Наконец Н. И. Кузнецов предстал перед руководителями подготовки, что называется, в полном блеске.

О том, какое впечатление произвела на него внешность Кузнецова — Грачева, хорошо передает А. Цес-сарский, которому как-то пришлось уже в отряде «Победители» увидать разведчика вдруг, неожиданно, так сказать без предварительной подготовки:

«…Я просто не верил своим глазам. Он гордо запрокинул голову, выдвинул вперед нижнюю челюсть, на лице его появилось выражение напыщенного презрения.

В первое мгновение мне было даже неприятно увидеть его таким. Чтобы разрушить это впечатление, я шутливо обратился к нему:

— Как чувствуете себя в этой шкурке?

Он смерил меня уничтожающим взглядом, брезгливо опустив углы губ, и произнес лающим, гнусавым голосом:

— Альзо, нихт зо ляут, герр арцт! (Но не так громко, господин доктор!)

Холодом повеяло от этого высокомерного офицера. Я физически ощутил расстояние, на которое он отодвинул меня от себя. Удивительный дар перевоплощения!»

Готовясь к отправке на выполнение ответственного и рискованного задания, Кузнецов пишет письма родным, друзьям, старым знакомым, в которых как бы оглядывается на пройденный им за тридцать лет жизненный путь, взвешивает достигнутое, подводит черту под целым периодом прожитого, вступая в новую, неизведанную жизнь, ведущую тропою гнева во вражеское логово.

Вот одно из них, от 6 сентября 1941 года, в Талицу, Прохоровым, у которых Кузнецов жил на квартире, когда учился в 6-м классе Талицкой семилетки. Письмо написано за несколько дней до его предполагаемой отправки в действующую армию и дышит пламенной любовью патриота к Родине, неистребимой верой в победу над заклятым врагом:

«…Думаю, что вы не все вместе живете, как когда-то, но, не зная адресов, решил я написать вам всем вместе… в моем представлении вы все те же, что были много лет назад. Много событий произошло с тех пор в моей жизни. Есть что вспомнить, есть о чем рассказать, но подробно поговорим, если увидимся после войны, после победы над обнаглевшим врагом, который пытается осквернить нашу священную землю. Но не бывать этому. Все бандитские армии Гитлера найдут свою бесславную смерть на нашей земле, в этом мы все твердо уверены и готовы для выполнения этого отдать свою жизнь…Правда на нашей стороне, и мы победим.

Сейчас я снова в Москве… зачислен в парашютно-десантные части РККА и в ближайшие дни отправляюсь на выполнение специального задания нашего Верховного командования. Сейчас идет усиленная подготовка. Самочувствие прекрасное…

Больше писать о работе не буду. Вы сами понимаете, но могу заверить вас, что каждая кочка, каждый куст далеко в тылу у немцев будут стрелять по ним, земля загорится под ними, не найдут они жизни и у себя в Германии, везде их поджидает лютая смерть и поголовное уничтожение…

Привет всем друзьям.

Ваш Николай Кузнецов…»

Обратимся еще раз к рассказу С. Л. Окуня.

— Большую часть времени перед вылетом Кузнецова во вражеский тыл, — свидетельствует чекист, — мы посвятили отработке мелочей — в этике, поведении офицера немецкой армии на оккупированной территории и т. д. Огромное множество мелочей… Однако незнание любой из них могло провалить разведчика. Так не раз случалось. Беда подстерегла одного нашего товарища только из-за того, что он прикурил сигарету не так, как обычно делали там, где ему довелось работать… Тут Николаю Ивановичу помогло то обстоятельство, что он не был кадровым военным. Попробуй отвыкнуть от воинского приветствия, которое принято в нашей армии! После нескольких лет службы честь отдается совершенно механически. Или вот еще от стойки «смирно», которая у немцев совершенно отличается от всех армий. Ну, кажется, наконец все предусмотрели. Николай Иванович блестяще сдал строгой комиссии труднейший экзамен. Теперь впереди главное испытание — жизнь, работа в логове врага. И все будет зависеть от него самого, от его выдержки, наблюдательности, находчивости и мужества.

Как отмечает С. Л. Окунь, подготовка Кузнецова велась в обстановке строжайшей секретности.

— Даже мы, его наставники, — говорит он, — не рисковали встречаться с ним дважды в одном и том же месте. Соблюдая конспирацию, он был доставлен на аэродром, где примкнул к очередной группе десантников, направлявшихся в расположение отряда «Победители».

Это чекистское подразделение особого назначения возглавляли испытанные коммунисты, прошедшие огонь гражданской войны и получившие боевую закалку в боях Великой Отечественной войны под Москвой, — Дмитрий Николаевич Медведев и Сергей Трофимович Стехов.

…Сын потомственного металлиста из Брянска, юношей пришедший в революцию, красногвардеец, чекист в двадцать лет, коммунист с 1920 года, Дмитрий Медведев начиная с 20-х годов вместе с другими советскими чекистами обезвреживал на западной границе Родины вражеских лазутчиков.

Многое сделал Дмитрий Николаевич, чтобы подготовить разведчика к его легендарным подвигам. Не раз они вели между собой доверительные беседы, и командир делился опытом с разведчиком, еще и еще проверял, насколько тот прочно усвоил все премудрости, которые необходимо было знать бойцу невидимого фронта.

— Конечно, невозможно предусмотреть все ситуации, в которых может оказаться разведчик, — говорил Медведев своему ученику. — Жизнь подчас выкидывает такие фортели, какие и не приснятся, и полагаться в трудную минуту нужно прежде всего на свой ум, на свою находчивость и выдержку. Разведчик, подобно математику, должен блестяще знать теорию, и тогда он с успехом решит любую практическую задачу.

Под стать командиру был и комиссар. Для бойцов он был душой отряда, его партийной совестью. Все почитали за огромную честь и счастье идти в бой рядом с Сергеем Трофимовичем Стеховым. И комиссар заслужил это уважение всей своей боевой жизнью. Стойкость и храбрость его закалялись с юношеских лет. Он стал бойцом Красной Армии в грозном 1918 году и в том же году был принят в Коммунистическую партию. Воевал в гражданскую, попал в руки белогвардейцев, был приговорен к смерти. Спасла его исключительная личная отвага и смелость. Закончилась война, и началась работа на мирном фронте. Стехов руководит партийными организациями в Донбассе и в Казахстане, находится на газетной работе. А в предвоенные годы — снова в бой, теперь уже в рядах советских чекистов.

…Командир и комиссар отбирали будущих бойцов своей группы из числа старых товарищей, с которыми работали еще до войны в органах государственной безопасности, и из московских комсомольцев-добровольцев, служивших в Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения НКВД, или, как ее сокращенно именовали, ОМСБОН.

В оперативной группе, а затем в отряде «Победители» были представители многих национальностей нашей страны, а также немало бойцов-интернационалистов — выходцев из Испании, Болгарии, Польши, Югославии и других государств.

Так как план операции предусматривал действия в районе Ровно, были найдены, подготовлены и включены в группу коммунисты и комсомольцы, проживавшие до войны в Западной Украине.

В числе их были Н. Приходько, Н. Гнидюк, Б. Сухенко, М. Ких, П. Голуб, А. Яцюк-Павлеев, А. Сере-денко, М. Шевчук и другие.

«Победители» должны были вести активную разведку в глубоком тылу врага, и в первую очередь под Ровно, который гитлеровцы, как уже говорилось, превратили в «столицу» оккупированной Украины. Здесь разместились рейхскомиссариат, верховный суд, десятки военных штабов, начальники особых военных и разведывательных формирований. В «столице» обосновались и прибывшие в обозе оккупантов главари украинских буржуазных националистов. Вся эта свора вместе со своими подручными душила, грабила, истязала, казнила советских людей — патриотов. Более ста тысяч женщин, стариков, детей, воинов Красной Армии пали жертвами разгула фашистского террора на многострадальной ровенской земле.

Но ничто не могло сломить и поставить на колени людей, успевших за два предвоенных года жизни в братской семье народов Страны Советов полной грудью вдохнуть свежий воздух свободы. Более тысячи патриотов объединились для борьбы с ненавистным врагом в ровенской подпольной коммунистической организации, которая, по словам Т. А. Строкача, бывшего начальника Украинского штаба партизанского движения, была «одной из крупнейших организаций в оккупированных областях Украины». Высоко оценил вклад ровенчан во всенародную борьбу с оккупантами известный партизанский вожак, дважды Герой Советского Союза С. А. Ковпак, писавший: «Как ни одна область на Украине, Ровенская область была центром, в котором сконцентрировались соединения. Здесь начинались главные рейды по глубоким тылам противника. Каждый партизан всегда с чувством благодарности будет вспоминать ее леса, помощь, которую оказывали ему ровенчане».

Антифашистской борьбой на Ровенщине руководил подпольный обком КП(б) Украины во главе с его первым секретарем В. А. Бегмой. Ровенское коммунистическое подполье стало надежной опорой разведчиков отряда «Победители» во многих их славных делах.

…Дни расставания с Москвой. В один из них состоялась последняя встреча Николая с братом Виктором. Виктор Иванович вспоминает:

— Николай был необычно радостным, возбужденным. «На днях, — говорил он, — вылетаю по заданию командования в глубокий тыл противника. Наконец сбылось мое горячее желание…» О задании своем он ничего не говорил, но предупредил, что, возможно, от него не будет писем до конца войны, а если и после ее окончания ничего не будет известно о нем, то придется справиться в управлении кадров (он назвал его адрес), где оставлено его завещание родным. Я понял, что Ника идет на смертельно опасное дело. Идет сознательно. Мы тепло распрощались, обнялись и пожелали друг другу: «До победы!»

25 июня у меня снова случилась оказия побывать в Москве. Но дома брата не застал. Оставил записку с сообщением о моем переводе в Козельск. И уже там получил от Николая письмо, датированное 27 июня 1942 года.

Вот они, дорогие сердцу странички:

«Дорогой братец Витя!

…Я все еще в Москве, но в ближайшие дни отправлюсь на фронт. Лечу на самолете. Витя, ты мой любимый брат и боевой товарищ, поэтому я хочу быть с тобой откровенным перед отправкой на выполнение боевого задания. Война за освобождение нашей Родины от фашистской нечисти требует жертв. Неизбежно приходится пролить много своей крови, чтобы наша любимая Отчизна цвела и развивалась и чтоб наш народ жил свободно. Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого — своей жизни. Жертвы неизбежны. И я хочу откровенно сказать тебе, что очень мало шансов на то, чтобы я вернулся живым. Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. И я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое, правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины. Мы уничтожим фашизм, мы спасем Отечество. Нас вечно будет помнить Россия, счастливые дети будут петь о нас песни, и матери с благодарностью и благословением будут рассказывать детям о том, как в 1942 году мы отдали жизнь за счастье нашей горячо любимой Отчизны. Нас будут чтить и освобожденные народы Европы… Нет, никогда наша земля не будет под рабской кабалой фашистов. Не перевелись на Руси патриоты, на смерть пойдем, но уничтожим дракона!..

Твой брат Николай».

…Вечером 25 августа 1942 года на подмосковном аэродроме группа десантников готовилась в дальнюю дорогу. Когда до вылета их Ли-2 оставалось совсем немного, к ним подошел высокий, стройный молодой человек в комбинезоне и представился:

— Грачев, Николай Васильевич. Так, значит, полетим вместе?

— От него так и веяло спокойствием, выдержкой и уверенностью, — рассказывает бывший парторг роты Александр Данилович Середенко. До войны Середенко работал в Здолбунове дежурным по отделению дороги и теперь направлялся в знакомые места. — Двадцать часов. Командир корабля И. Н. Владимирцев посмотрел на часы и сделал знак занимать свои места. С большинством я был хорошо знаком. Вместе проходили подготовку в лагере под Москвой. Пристальней поглядываю на новенького. Кто он, что за человек? По всему видно — бывалый. Сидит около окна, спокойный, собранный, и сосредоточенно думает о чем-то своем.

Славный был человек. Он и сегодня у меня перед глазами. Должны были мы той ночью преодолеть более тысячи километров. Летели, стараясь обойти самые опасные места. Но все же под Киевом самолет был схвачен перекрестными лезвиями прожекторов. Нас засекли вражеские зенитки. За бортом послышались разрывы снарядов. Ребята притихли, что ни говори, удовольствие не из приятных. И здесь вдруг сквозь рев моторов и стрельбу послышался бодрый голос Николая Васильевича:

— А ну, хлопцы, не падать духом! Чего носы повесили? Давайте лучше споем!

И приятным голосом запел: «Вставай, страна огромная…»

Вначале разрозненно, а потом все более слаженно мы подхватили песню: «…вставай на смертный бой», словно забыв о том, что творилось вокруг… Тревожно всматриваемся в ночную мглу. И наконец где-то далеко внизу замигали долгожданные огоньки костров, образующие заветный «конверт» — опознавательный знак, — и вдобавок к ним зелененький огонек фонарика, так хорошо знакомый мне, бывшему железнодорожнику, — сигнал «путь открыт». И никто из нас не догадывался в тот момент, когда Николай Васильевич прыгал навстречу партизанским кострам, что был свидетелем знаменательного прыжка в легенду, которой народ вскоре окружил имя этого отважного человека.

…Кузнецов подошел к костру в промокшем комбинезоне, в одном сапоге: приземляясь на парашюте, он угодил в болото. Нисколько не смущаясь своего вида, четко доложил командиру:

— Грачев, прибыл в ваше распоряжение!

Догорающее пламя осветило твердый подбородок, прямой нос, веселые светлые глаза.

Н. И. Кузнецов довольно скоро освоился в новой обстановке и стал готовиться к делу.