Грачев — «Центру»

Визит в логово сатрапа

Утром 20 октября 1958 года у Дворца культуры в Варшаве остановилась тюремная машина. Два рослых милиционера вывели из нее сморщенного, дряхлого человека, похожего на облинявшего кота. Это был Эрих Кох — бывший гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар оккупированной гитлеровцами Украины. Палач славянских народов предстал перед польским судом.

Одним из наиболее драматичных моментов на процессе было выступление бывшего разведчика отряда «Победители» Юзефа Курьяты. Польский патриот, рассказав суду о злодеяниях, которые чинили на ровенской земле Кох и его подручные, сообщил:

— За свои преступления Кох был приговорен к смертной казни еще в 1942 году, и совершить возмездие должен был советский разведчик.

— Кузнецов? — спросил председательствующий Эдвард Винькевич.

— Да, Николай Иванович Кузнецов, которого тогда в отряде все знали как Николая Васильевича Грачева, а в Ровно он действовал под видом немецкого офицера Пауля Зиберта.

Услыхав такое, Кох вздрогнул и начал утирать платком с лица и шеи обильный холодный пот. А когда подсудимый немного поборол бивший его от страха озноб, он попросил выпущенную на польском языке небольшую книжку о разведчике Кузнецове. Долго изучал бывший гауляйтер эту книгу, называвшуюся «Где обер-лейтенант Зиберт?». А затем в последнем слове произнес такую смехотворную фразу:

— Прошу высокий суд учесть, насколько я был гуманен, если даже сохранил жизнь советскому террористу…

Да, Эрих Кох был именно той «крупной рыбой», за которой охотилось ровенское подполье. Было предпринято немало попыток совершить покушение на ненавистного сатрапа, но все они оказались безуспешными. Предчувствуя неотвратимость возмездия, Кох все делал для того, чтобы уйти от расплаты. Бетонированный бункер, подземные переходы, проволочные заграждения вокруг резиденции, вышки с пулеметами, сотни секретных агентов — все было брошено на то, чтобы оградить одного из руководителей «великого рейха» от пули патриотов. Казалось, что практически осуществить акцию против рейхскомиссара невозможно.

Несколько попыток предпринял и Кузнецов. По его настоянию в отряде была сформирована группа, которая должна была совершить нападение на рейхскомиссариат. Для этого разведчики надели форму солдат вермахта, обучились немецкому строю, немецким песням, умению владеть оружием врага. Кузнецов лично руководил этим подразделением. Но и от этого плана пришлось отказаться. Очень много риска и очень малая вероятность пробиться через заслоны охраны.

И здесь сами немцы как бы пошли навстречу советским разведчикам. Как-то Валентина Довгер сообщила Зиберту, что получила повестку. Она должна выехать на работу в Германию. Кузнецов немедленно сообщил об этом командованию отряда. Сообщение вызвало большую озабоченность в отряде. Немало поразмыслив над создавшейся ситуацией и заручившись согласием «Центра», пришли к решению объявить Довгер — «фольксдойче» — невестой оберлейтенанта Зиберта, под предлогом ходатайства об освобождении Валентины от отправки в Германию добиться аудиенции у Коха и расстрелять палача в его резиденции.

Некоторые соображения относительно плана операции у Кузнецова были. Все в том же ресторане «Дойчегофф» он познакомился с личным собаководом гауляйтера неким Шмидтом, а через него и с самим адъютантом рейхскомиссара гауптманом Бабахом. Оба падкие на деньги и угощения, они стали «близкими друзьями» Пауля Зиберта. Бабах буквально не отходил ни на шаг от «героя-фронтовика». Столь чрезмерная привязанность адъютанта чуть было не повлекла для Кузнецова весьма опасные последствия. Как-то гауптман предложил Зиберту отправиться купаться на реку. Казалось бы, пустяковая прихоть нужного человека, в которой ему никак не откажешь, но принять приглашение Кузнецов не мог. Раздеться перед гитлеровцем было равносильно провалу разведчика. Ведь никаких шрамов от тяжелого ранения под Курском на теле у него не было.

Что делать? Быстро оценив ситуацию, Грачев нашел довольно простой выход из создавшейся, казалось бы, безвыходной ситуации.

— Благодарю вас, гауптман, за любезное приглашение. В такой душный день я бы с удовольствием отправился купаться. Но у меня нет с собой плавок. Так что отложим до следующего раза…

Так вот этот самый Бабах и составил Паулю Зиберту протекцию у шефа.

К операции Кузнецов готовился с особой тщательностью, обдумывая все до мелочей.

Кузнецов собирался стрелять в Коха в его кабинете во время аудиенции.

План был простой. Кузнецов входит в кабинет, приветствует гауляйтера, подходит к столу, выхватывает пистолет и стреляет. Перед тем как выйти, чтобы ехать к Коху, Кузнецов предлагает Вале:

— Посидим перед дорогой.

Это последняя подготовка. Кузнецов мысленно представляет себе все, что вскоре произойдет, шаг за шагом. Вот он входит в кабинет Коха, вскидывает руку: «Хайль!», быстро идет к столу. Кох что-то спрашивает. Но Кузнецов не слушает. Он опускает руку в карман брюк и…

…Когда Кузнецов вошел в кабинет Коха, подойти к столу он не смог: на полдороге на полу лежала огромная овчарка. Он опустился на стул посреди комнаты. За спиной стал эсэсовец. Кох начал читать лежащее перед ним заявление Кузнецова — Зиберта. Кузнецов медленно повернулся на стуле. Овчарка зарычала — она была хорошо выдрессирована. Кох кончил читать заявление. И между ними состоялся тот памятный разговор.

Старый сподвижник и друг Гитлера, один из старейших деятелей нацистской партии, с членским билетом № 60, восседал за столом, на котором зоркий глаз Кузнецова заметил кнопки сигнализации. Отчитав Зиберта за непозволительное для арийца внимание к девице сомнительного происхождения и выслушав заверения «офицера-фронтовика» в исключительной лояльности его невесты, отец которой казнен «бандитами-партизанами», Кох, видимо уловив в речи Зиберта родные для уха пруссака интонации, вдруг спросил:

— Вы откуда родом, обер-лейтенант?

И, услыхав, что перед ним земляк, гауляйтер несколько смягчился и даже угостил Зиберта дорогими сигаретами.

— Где получили ранение? — Кох жестом указал на значок, красовавшийся на мундире обер-лейтенанта.

— Эту метку мне посадили русские еще в сорок первом под Курском, когда мы брали этот город, герр гауляйтер.

И вдруг Кузнецову показалось, что перед ним совсем другой человек. Голос Коха стал металлическим, взгляд холодным, руки во время разговора сжимались в кулаки, словно он собирался в клочья разнести невидимого противника. Кох — человек с двумя лицами, Кузнецов слышал об этом и раньше. Теперь перед ним сидел страшный и ненавистный рейхскомиссар, наместник «фюрера», который одним росчерком пера отправлял на смерть тысячи ни в чем не повинных людей, одного его кивка было достаточно, чтобы даже генерала, если не командующего, бросить в подвалы гестапо.

— Послушайте, Зиберт, кончайте здесь волочиться за разными девицами и скорей возвращайтесь в свою часть. Должен вам сказать, назревают события, которые поставят Россию на колени…

Что это? Непонятные чувства захлестнули сознание Кузнецова. Уж не ослышался ли он? Да это же невероятно! Сам рейхскомиссар открыл перед советским разведчиком одну из сокровеннейших тайн рейха. Он сообщил о готовящемся немецком наступлении.

А Кох тем временем, войдя в воинственный раж, продолжал разглагольствовать перед «земляком» о всесокрушающих «тиграх» и «пантерах», которыми будет сломлена Курская дуга.

То, что Кузнецов услыхал 31 мая 1943 года на аудиенции у Коха, стоило значительно больше, чем голова этого проклятого народом палача. Уже в ту же ночь содержание разговора Зиберта с Кохом стало известно «Центру».

Да, визит советского разведчика Кузнецова в логово врага имел для истории Великой Отечественной войны куда большее значение, нежели имела бы акция возмездия над Кохом. Сигнал Кузнецова о стратегических замыслах гитлеровской ставки в районе Курска помог советской разведке заблаговременно раскрыть тайну «Цитадели» — таким кодовым названием окрестил вермахт операцию на Курской дуге, которая летом 1943 года потерпела крах под сокрушительными ударами Красной Армии.

Неудавшееся покушение на Коха доставило Кузнецову немало горьких минут. Как пишет в своих мемуарах Д. Н. Медведев, «нашлись товарищи, которые прямо ставили в упрек Николаю Ивановичу его благоразумие, осторожность, нежелание рисковать при незначительных шансах на удачу».

…И впоследствии Николай Иванович не оставлял своих планов уничтожить палача. Однако по ряду причин это ему не удалось. В самом конце 1943 года в записке, которую связные доставили Д. Н. Медведеву в отряд, Кузнецов сообщал: «Улетел фашистский коршун (писал он, намекая на Эриха Коха). События на фронтах и шум, поднятый нами в городе, здорово напугали эту хищную птицу. Он и рождественский вечер, не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го, чтобы скорее смотаться отсюда.

Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне, что он больше уже не вернется сюда, а я так настроился разделаться с ним!»

…Когда Кох отсутствовал в Ровно, власть сосредоточивалась в руках генерала Пауля Даргеля. Официально его именовали штатенпрезидентом — правительственным президентом. Фактически он был первым заместителем рейхскомиссара по политическим и партийным делам. Штатенпрезидент «прославился» нечеловеческой жестокостью. Это его имя стояло на бесчисленных приказах оккупационных властей, за неисполнение которых полагалось одно наказание — смерть.

Ликвидацию кровавого палача командование поручило Грачеву, Николаю Струтинскому и подпольщику Ивану Калинину. В случае гибели или ранения Струтинского Калинин должен был сесть за руль и вывезти Грачева из города.

Разведчики знали, что ежедневно в 13 часов 30 минут генерал в сопровождении адъютанта ходит обедать в свой особняк на Шлёссштрассе. Операцию назначили на понедельник 20 сентября.

В тот день, как и обычно, Кузнецов проснулся рано. У него выработался определенный режим жизни на конспиративной квартире. Утром он просыпался сразу, словно от удара, и несколько минут неподвижно лежал, чутко прислушиваясь ко всему, что происходит вокруг. Поднимался, осторожно подходил к окну и осматривал улицу. Все спокойно. Можно выйти из комнаты. Настороженно ловит взгляд хозяйки: не обеспокоена ли она чем-нибудь? Затем тщательно брился, одевался и выходил в город.

Здесь он особенно сосредоточен: нельзя пропустить без внимания ни одного прохожего, ни одного события. Не следят ли за ним, не промелькнул ли на чьем-либо лице брошенный в его сторону удивленный взгляд? Если да, то это сигнал тревоги. Значит, что-то не так в его одежде, или, быть может, повстречался «старый знакомый», на свидание с которым никак не рассчитывал в городе Кузнецов — Грачев.

Когда рядом звучит русская, украинская или польская речь, надо ничем не выдать себя, не пока зать, что понимаешь. И все время — бешеная работа памяти. Все следует запомнить, зафиксировать каждое слово, малейшую подробность. Когда он после такого дьявольски напряженного дня возвращался на конспиративную квартиру, то на мгновение останавливался на пороге комнаты, потом резко расстегивал плащ, облегченно вздохнув, швырял его на диван. Несколько минут, напевая модную песенку, ходил по комнате. И наконец, успокоившись, присаживался к столу.

Кроме опасности оказаться раскрытым гитлеровцами над ним все время висела угроза быть сраженным партизанской пулей. И это особенно угнетало Кузнецова. Никак не хотелось пасть от руки своих же подпольщиков, перед которыми он не смел, не имел ни малейшего права открыться. И чем искусней играл он роль Пауля Зиберта, тем более становился ненавистным советским людям.

…Точно в назначенное время светло-коричневый «опель» остановился на перекрестке. Шофер «устранял неисправность» в моторе. Вдруг появился генерал, за ним следовал офицер с яркой папкой. Все, как и было обусловлено.

— Коля, газ! — бросил Грачев Струтинскому. Но в эту минуту двигатель действительно отказал. Тогда Грачев сам бросился следом за гитлеровцами. Они уже начали было переходить на другую сторону улицы, как из-за угла вылетела машина, едва не сбив генерала. Тот стал кричать на шофера, вытянувшегося перед ним. Пауль Зиберт тоже обрушился с бранью на своего водителя (Струтинского). Немного успокоившись, генерал пошел дальше. За ним оберлейтенант. И вдруг на глазах у изумленных прохожих офицер выхватил пистолет и, разрядив его в генерала и адъютанта, вскочил в машину и скрылся…

Через несколько дней курьеры доставили в отряд ровенскую националистическую газетенку «Волынь». Это был номер за 26 сентября 1943 года. Большими буквами на газетной полосе было напечатано сообщение: «В понедельник 20 сентября, в 13 часов 30 минут, на улице Шлёсс в Ровно были убиты выстрелами сзади руководитель главного отдела финансов при рейхскомиссариате Украины министерский советник доктор Ганс Гель и кассовый референт Винтер. Те, кто дал убийце поручение, действовали по политическим мотивам».

Прочитав, Грачев обомлел: ошибка! Вместо Дар-геля с адъютантом он ухлопал других — Геля и Винтера, которые только что прибыли из Берлина с чрезвычайными полномочиями по установлению «нового порядка» на украинской земле.

Один стоил другого. Но разведчика беспокоило не это. Дело в том, что по его докладу в «Центр» уже отправлена радиограмма с сообщением об уничтожении Даргеля. А теперь вот оказалось — информация была ошибочной. Нужно было срочно исправить ошибку. И вот 20 октября 1943 года на том же месте и в то же время снова появилась группа Грачева. На этот раз все шло как по нотам. Как только показался на улице Даргель, вслед за ним двинулся «адлер». Неожиданно генерал оглянулся. Раздумывать было некогда. Грачев выскочил из машины и швырнул под ноги Даргелю гранату. Она разорвалась в нескольких метрах от генерала. Тот рухнул на землю, а нападающие на бешеной скорости умчались из города. Только на «маяке» Николай Иванович заметил, что ранен в руку. Другой осколок попал в кокарду фуражки.

Потребовалась срочная операция. Врач Цессарский приготовился сделать обезболивание, но вдруг услышал:

— Доктор, режьте так.

— Зачем? Это же ведь очень больно. Резать придется до кости…

А в ответ слова, поразившие всех:

— Человек делает себе характер сам. — Потом, несколько повременив, Кузнецов добавил: — Я не знаю, какую боль мне придется перенести, если окажусь в лапах гестапо. Я и к этому должен быть готов…

Спустя три недели после покушения на Даргеля, 10 ноября, на улицах Ровно снова раздались выстрелы. Теперь местом действия группы Грачева, в состав которой кроме Николая Струтинского входили еще голландский антифашист-подпольщик Хуберт Гляз и комсомолец из села Березне Иван Корицкий, стала улица Легионов. Здесь отважная четверка совершила покушение еще на одного заместителя Коха — руководителя «Пакетаукциона» крайслейтера генерала Германа Кнутта.

Тогда, в день рождения «фюрера», на параде в центре Ровно Кузнецов заприметил на трибуне генерала необъятных размеров. Это был руководитель «Пакетаукциона» — ведомства, занимавшегося организацией ограбления населения на временно оккупированной советской территории. Сам «хозяин» нередко наведывался на склад награбленного имущества. Жадными глазами осматривал его содержимое и каждую вещь, которая ему приглянулась, молча трогал руками. Здесь хорошо знали этот жест. И тотчас же «находку» отправляли в личное хранилище крайслейтера.

…Грачев остановил машину неподалеку от линии железной дороги, примыкавшей к улице Легионов. С немецкой пунктуальностью, точно в шесть, появилась машина Кнутта, выехавшего из своего управления. Как только генерал поравнялся с группой Грачева, в его машину полетели гранаты. Для верности Кузнецов и Струтинский обстреляли ее из автоматов. Тяжело раненный генерал надолго «вышел из игры».

Жители оккупированного Ровно из уст в уста передавали, как чудесные легенды, рассказы о суровом мстителе, карающем одного за другим гитлеровских палачей за кровь и слезы советских людей.

Почти рядом с местом покушения на генерала-грабителя, на той же улице Легионов, в доме 15, жила Лидия Ивановна Лисовская. Очень немногие в городе знали, что очаровательная вдова польского офицера стала советской разведчицей еще в 1939 году. К трудной и рискованной работе пани Леля, как ее называли в близком окружении, привлекла и свою семнадцатилетнюю двоюродную сестру Майю Микоту. За мужество и самоотверженность в борьбе с фашистскими захватчиками славные патриотки посмертно награждены орденом Отечественной войны II степени. Но это было уже после войны. А теперь вернемся к событиям, которые происходили в те далекие дни.

Самой красивой официанткой в ресторане «Дой-чегофф» была Лидия Лисовская. По виду ей не более двадцати пяти. Стройная, гибкая, с большими серо-голубыми глазами, с пышной короной золотистых волос, она сводила с ума не одного из завсегдатаев, всячески пытавшихся завоевать благосклонность пани Лели. Иногда к ней приходила молоденькая кузина, миловидная девушка.

Жили сестры вместе в квартире из трех комнат. Но сюда были вхожи только самые верные, а точнее сказать, самые нужные поклонники. Веселились, танцевали под патефон, рассказывали анекдоты, играли в карты. Постоянные посетители часто приходили с заезжими друзьями-офицерами, следовавшими через Ровно с фронта или на фронт. Своим человеком был и Пауль Зиберт, бывавший наездами в Ровно, который, чтобы не обременять себя устройством в военных гостиницах, нередко останавливался у сестер на неделю-другую. Платил он всегда вперед. Хозяйки рассказывали соседям, что это очень хороший квартирант.

Присутствие интересных женщин, музыка, вино развязывали господам офицерам языки. Никто из посетителей этого гостеприимного дома не догадывался, что сестры — агенты СД, исправно информирующие шефа о настроениях и разговорах офицеров вермахта.

Но в свою очередь и ровенские главари гитлеровской службы безопасности даже не могли мысли допустить, что их «верные агенты» — глубоко законспирированные советские разведчицы. И только Зиберт — Грачев знал о секретной миссии сестер-патриоток, которые до того, как он принес им переданный из «Центра» «привет от Попова», тоже не знали об истинной роли во всей этой сложной игре блестящего офицера Пауля, «души компании».

— …Нет, пани Леля, — вальсируя, рисовался перед хозяйкой дома высокий надушенный капитан, — эта Россия все-таки дикая страна. О, разумеется, — он галантно поклонился, — в ней встречаются чудесные женщины, но все-таки попасть сюда из Парижа… Согласитесь, это ужасно.

— Чем же вы провинились, Людвиг, что вас наказали отправкой на восточный фронт?

— Решительно ничем. С Елисейскими полями пришлось распроститься не только мне, но и всем нашим парням. Командир моего батальона майор Кун, когда узнал, что пришел приказ отправляться в какой-то Белгород, так напился, что выпал из автомобиля. Бедняга до сих пор в госпитале.

В другом углу комнаты Майя сочувственно выслушивала излияния грузного танкиста:

— Мои друзья давно уже командуют батальонами, а я все сижу на роте.

— А почему?

— Да разве можно отличиться, когда уже второй год топчемся на одном и том же месте! Но уж теперь я не упущу случая и привезу после Орла «дубовые листья»…

— А что это за штука «дубовые листья»? — спросила Майя.

— О, это самая высокая рыцарская награда, которую вручает сам фюрер за особые боевые заслуги.

А еще один танкист пил на брудершафт с Паулем Зибертом.

— Где ты так загорел? — как бы невзначай спросил Грачев собутыльника. — На каком курорте?

— Хорош курорт! — отвечал тот. — Хотел бы я посмотреть на тебя, Пауль, после того как ты пожарился бы год под африканским солнцем. Нет, что ни говори, пустыня — это не место для европейца. — И он рассказал коллеге-фронтовику Зиберту, как их дивизия добралась наконец из далекой Африки на восточный фронт.

Три, казалось бы, разрозненных разговора сложились в пытливом уме разведчика в единую логическую цепь. В «Центр» Грачев отправил одно за другим сообщения, говорящие о том, что:

из Франции в Белгород передислоцируется пехотная дивизия;

из-под Ленинграда на Орел кружным путем следует танковая дивизия;

с африканского театра военных действий немцы перебрасывают под Курск танковые части.

Сообщив об этом в Москву, разведчик обратил внимание в первую очередь на транспортные магистрали и линии связи. В этом особую помощь оказали советской разведывательной службе подпольщики станции Здолбунов, которая находится в 13 километрах от Ровно и является важным железнодорожным узлом.

Ядро здолбуновского подполья составляли замечательные патриоты Дмитрий Красноголовец, братья Михаил и Сергей Шмереги, жена Михаила — Анастасия, Петр Бойко, Леонтий Клименко, Константин Шорохов. В проникновении Н. В. Грачева в тайну «Цитадели» особо значительна заслуга вырвавшегося из окружения в 1941 году солдата-комсомольца Авраамия Иванова, посмертно награжденного орденом Отечественной войны. Это он привлек для работы на советскую разведку чеха из Судет, работавшего оператором на станции. Закладывая лишнюю копирку при печатании сводок движения поездов, он обеспечивал Грачева важнейшими оперативными сведениями о переброске военных грузов.

15 августа 1943 года в Москву ушло сообщение: «…за последние десять дней очень сильное движение эшелонов противника на восток. На запад — только лом и порожняк. Вчера и сегодня прошло 5 эшелонов СС с танками и автомашинами».

Ночью пришел ответ из «Центра»:

«Сведения о поездах через Здолбунов весьма ценны. Спасибо товарищам. Продолжайте интенсивную разведку. Привет».

Это только одно из множества сообщений «Центру», которые Грачев подготовил при активной поддержке здолбуновских патриотов-подпольщиков.

5 августа 1943 года первым в Великой Отечественной войне салютом столица нашей Родины Москва чествовала героев Курской битвы, которая поставила немецко-фашистскую армию перед катастрофой. И в сиянии этих огней был отблеск славы героев одного из крупнейших в военной истории сражений, на переднем крае которого, в одном строю с тысячами отважных сыновей Родины, стоял и солдат невидимого фронта Николай Кузнецов.