Грачев — «Центру»

В чужом мундире

Так повелось, что, рассказывая о работе разведчика, принято особое внимание уделять наиболее героическим эпизодам и подвигам. Что ж, такое стремление вполне оправданно. Подвиг есть подвиг. Вместе с тем относительно разведки в это безусловное во всех других случаях положение необходимо внести серьезную поправку. Дело в том, что само по себе пребывание советского человека во вражеском окружении, с документами на чужое имя, с чужой биографией, да еще и в чужом мундире, требует такого напряжения всех физических и духовных сил, которое в другой обстановке сопровождает только самые героические поступки.

Рассказывают, что в детские годы Николай Кузнецов играл в самодеятельном театре и неплохо исполнял роль белого офицера. Но актер, сделав ошибку, рискует в худшем случае услышать недовольные возгласы зрителей. Разведчику же, как и минеру, малейшая ошибка может стоить жизни. Только человек, наделенный исключительной выдержкой и самообладанием, способен на испытания, которые таит в себе профессия разведчика.

О первых шагах Грачева — Кузнецова в отряде, о подготовке разведчика к встрече с врагом рассказывают странички пожелтевших от времени блокнотов. Это дневник комиссара отряда «Победители» Сергея Трофимовича Стехова, который он вел в перерывах между боями и походами. Записи еще не отработаны, это лишь некоторые заметки о том, с чего начинался подвиг Кузнецова во вражеском логове.

…24.08.42 (пн.). Сегодня получили радиотелеграмму о том, что прилетает самолет…

25.08.42 (вт.). Выброшена на парашютах группа в 13 человек. (Подхожу к парашютисту, он поспешно собирает стропы и подтягивает парашют, т. е. строго следует совету, который ему дали в Москве, — нас всех так инструктировали.) Оказывается, это Николай Васильевич Грачев. Трудно передать чувства, нахлынувшие при встрече. Товарищ с Большой земли задает один за другим вопросы. Отвечаю с выдержкой (он ведь новичок, а я вроде «старый партизан» — больше двух (!) месяцев в тылу). Оба возбуждены встречей. Направляемся к командиру. Распределение прибывших. Грачев — в штаб.

21.09.42 (пн.). Ночью вернулся Грачев (с тремя партизанами). Он попал в засаду или на передовое охранение отряда немцев. Наших обстреляли, но они не ответили (и правильно сделали), так как их задачей была «тихая» разведка. Они отошли немного, обошли немцев с тыла и спокойно вернулись в лагерь. Немцы еще минут сорок стреляли в пустой след. Хитрость — оружие партизан. Грачев — военный и оперативный разведчик.

22.09.42 (вт.). Грачев вернулся из разведки в Рудню Ленчинскую. Получены данные: в Березно прибыло 900 мадьяр. Поручено Грачеву написать листовку к солдатам и офицерам. Грачев мастер на все руки.

27.09.42 (вс.). Грачев ходил к нашему разведчику (около села Карпиловка), тот ему сказал, что в селе ночует 30 немцев… После доклада Грачев попросил, чтобы ему дали 10 автоматчиков, и немцы будут разгромлены и уничтожены. Храбрый человек: 10–30![2]

Так начиналась боевая биография Николая Ивановича.

Кузнецов считал комиссара отряда — партийного руководителя — своим верным и близким другом. И комиссар, со своей стороны, много внимания уделял молодому разведчику, чтобы подготовить его к трудной и сложной роли, которую предстояло сыграть Зиберту — Грачеву в «столице». Сергей Трофимович не уставал наставлять Николая Ивановича: «Пусть враг даже дурак и тупица, но мы всегда должны строить расчет на то, что он чрезвычайно умен и изощрен, и побеждать его превосходством своего ума, своим мужеством, дерзостью и находчивостью.

В нашей работе смелость, дерзание, риск должны сочетаться с величайшей осторожностью».

Риск и осторожность. Диалектика. Диалектика, которой разведчик должен владеть в совершенстве.

В трудные минуты Николай Кузнецов шел к комиссару за советом и поддержкой. Грачева очень тяготила роль, какую приходилось ему играть. Он болезненно переживал встречи с советскими людьми, всем своим существом ощущал презрение и ненависть, с какими смотрели они на его мундир.

— Да, я понимаю, Николай, что тебе трудно быть чужим среди своих. Это и есть испытание разведчика. Не риск, не смертельная опасность… Да, ты должен стать «врагом» для друзей по духу, по борьбе и «другом» для ненавистных врагов. Солдат идет в бой локоть к локтю с товарищем по оружию, а тебе во всех сражениях нужно быть одному. И может, даже после смерти уготовано разведчику презрение друзей и сожаление врагов. Понимаю — тяжело. Но ты сам выбрал этот нелегкий путь и должен пройти его с честью.

Запомнился Сергею Трофимовичу один разговор с Николаем Кузнецовым.

— Что такое мгновение, товарищ майор? — спросил, думая о чем-то своем, Николай Иванович. И словно самому себе, помолчав с минуту, говорит: — Это человеческая жизнь. Вот когда ты успел что-нибудь сделать, мгновение — вечность…

В октябре 1942 года началась подготовка к выезду Пауля Зиберта в «столицу». Незадолго до этого город Ровно посетил Николай Приходько. Еще на московском аэродроме Кузнецов выделил этого богатырского сложения юношу среди десантников. Добродушный, со спокойными манерами физически очень сильного человека, Николай выглядел совсем молоденьким и каким-то сугубо мирным. Оружие в его руках было словно игрушечным.

Родом Коля был из здешних мест. Он рос в Здолбунове в семье путевого обходчика, железнодорожником стал и сам. После установления Советской власти в Западной Украине Приходько одним из первых среди своих товарищей вступил в комсомол. В Ровно жил старший брат Николая, Иван Тарасович, в Здолбунове — сестра Анастасия Шмерега с мужем Михаилом, столяром железнодорожного депо, и его братом жестянщиком Сергеем. Все они стали активными помощниками «Победителей».

Потом в городе побывали и другие разведчики отряда. Они подготовили Грачеву конспиративные квартиры, рассказали о порядках в «столице».

И вот настал день 19 октября 1942 года. Отряд тогда находился от Ровно в ста двадцати километрах. Было решено, что Пауль Зиберт должен появиться в городе в шикарной бричке, запряженной парой коней. За кучера сел Владимир Степанович Струтинский, глава большой партизанской семьи. «Фамильный отряд» патриотов состоял кроме отца из четырех братьев: Николая, Жоржа, Ростислава и Владимира. Плечом к плечу с ними сражались с фашистами сестра Катя и младшие — Вася и Слава. Рядом с детьми была и их мать Марфа Ильинична. Эта отважная женщина при выполнении разведывательного задания была схвачена гитлеровцами и погибла смертью героини. Командовал отрядом Струтинских старший сын — Николай. Он стал помощником и шофером Грачева. Но это было уже потом.

На первое задание в Ровно Грачев — Зиберт отправился со Струтинским-старшим. Оставив свой выезд на хуторе Вацлава Жигадло, они вошли в город пешком. Кузнецов шел уверенно, спокойно мимо кафе и магазинов, так хорошо знакомых ему по фотографиям и кинолентам еще со времени подготовки в Москве. Шел и думал: как же хорошо его тогда «натаскали» товарищи из «Центра», что он мог теперь идти буквально с завязанными глазами! Вот ресторан «Дойчегофф» на Парадной площади, рядом, как и следовало, газетный киоск. Подошел, взял газету, но читать не стал, а, только пробежав глазами, небрежно сунул в карман. Зашел в ресторан, выпил чашечку кофе с коньяком, пошел дальше. Вот и скверик. Присел на скамейку, выкурил сигарету. «У немцев не принято курить на ходу», — вспомнил наставления инструктора.

А тем временем по другой стороне, не выпуская из виду обер-лейтенанта, шел пожилой человек. Он с волнением ожидал, пока Николай Васильевич находился в ресторане, беспокоился, как бы он не допустил промашки у газетного киоска, а потом, когда остановился у табачного ларька…

— Я иду, а ноги у меня трясутся, — рассказывал Владимир Степанович потом в отряде. — Вот, думаю, сейчас меня схватят. Как увижу жандарма с огромной в виде полумесяца бляхой на груди, из-за которых и сами немцы называли их «цепными псами», отворачиваюсь. Такое чувство, что на тебя все подозрительно смотрят. А Николай Васильевич ну хоть бы что. Останавливается, читает вывески, объявления, расклеенные на тумбах. А встретится ему какой немец — вскинет руку: «Хайль Гитлер!» Часа четыре водил меня по городу. Я ему знаки делаю, что, дескать, пора возвращаться, а он словно и не видит. Бесстрашный человек!

Через несколько дней Кузнецов возвратился в отряд. И хотя, отправляясь в первый «вояж», он не имел, собственно говоря, никакого определенного задания, кроме, пожалуй, того, чтобы проверить самого себя, почувствовать себя в чужом мундире своим среди чужих, возвратился разведчик не с пустыми руками. В тот же вечер в «Центр» ушла первая радиограмма с донесением Грачева из Ровно:

«Движение на шоссе очень оживленное. На Дойчештрассе стоянки автомашин, по сто штук на каждой приблизительно. Много штабных офицеров, чиновников, гестаповцев, эсэсовцев, охранной полиции. Меня приветствовало около трехсот солдат и офицеров. Город наводнен шпиками и агентами гестапо. Прием у рейхскомиссара по вторникам и четвергам».

Через неделю Пауль Зиберт возвратился в Ровно. Разведчик Грачев стал действовать в логове врага.

Квартира Ивана Приходько стала первым, но не единственным убежищем Кузнецова. С риском для своей семьи советскому разведчику давали приют Иосиф Боган, А. Я. Стукало, В. И. Гамон, М. Т. Левицкая и многие другие известные и неизвестные герои. Затем Пауль Зиберт поселился в доме Евдокии Андреевны Довгер. Ее старшая дочь Валентина — «фольксдойче» — семнадцати летней девушкой пришла в отряд, после того как оуновские бандиты растерзали отца, помогавшего партизанам. Худенькая, бледная, она требовала оружия, полная жажды мести. Ей ответили, что оружие будет. Вот только надо ей немного пообвыкнуть в отряде. Но воевать Валентине пришлось другим оружием.

Первое свидание Пауль Зиберт назначил Вале в скверике на Парадной площади. Она должна была минут пятнадцать посидеть, а если бы он не пришел, ждать другой встречи. Вот прошло обусловленное время, а Зиберт не появился. Надо уходить. Валя поднимается и не спеша идет вдоль скамеек, на которых и гражданские, и военные. Поравнялась с офицером, казалось бы углубившимся в чтение. Но что это? Вот он опускает газету, и она узнает: это же он, Зиберт! Боже мой, как он не похож на того милого Николая Васильевича, каким она привыкла его видеть в лесу! Он поднимается навстречу:

— Гутен морген, фройлен!

От неожиданности Валя растерялась и что-то забормотала по-русски…

— Фройлен, вы забыли, что я еще не успел изучить местный язык. Будьте добры, говорите по-немецки. Я вас совсем не понимаю, — обратился он к ней совсем спокойно по-немецки.

Взяв себя в руки, Валя сказала две-три фразы по-немецки, но потом не заметила, как снова перешла на русский язык.

Тогда Николай Васильевич наклонился к ней и прошептал на ухо:

— Прогулка отменяется. Идем на квартиру.

Девушка казнила себя за невыдержанность. Но урок не прошел зря. Очень скоро она стала верной и надежной помощницей разведчика.

— Было очень нелегко, — вспоминает Валентина Константиновна, кавалер ордена Ленина, ныне почетный гражданин города Ровно, — сложные ситуации, трудные мгновения. И очень часто всех выручала железная выдержка, изобретательность Николая Ивановича.

Однажды у нас дома мы попали в облаву фельджандармерии. Эти «цепные псы» были страшны каждому. Тем более, что до этого тщательной проверке Пауль Зиберт еще не подвергался. Грозила немалая опасность.

Впервые за время нашего знакомства я заметила, что он взволнован не на шутку. Но не растерялся и очень умело разыграл такую сценку. Снял мундир и повесил его на стуле так, чтобы от дверей были видны все его регалии. Положил так, чтобы было незаметно для патруля, пистолет и гранату, а сам развалился на диване. Как только жандармы открыли дверь в нашу комнату, Пауль Зиберт вскочил на ноги и обрушил на них поток отборной солдатской брани:

— Да как вы смеете врываться в комнату, где отдыхает офицер-фронтовик! Да вы такие-переэтакие… — И так далее и тому подобное.

Это была настоящая психологическая атака.

Жандармы пробормотали в свое извинение что-то невнятное и, даже не взглянув на документы «офицера-фронтовика», удалились.

И вот тогда Николай Иванович тяжело опустился в кресло, вытащил из кармана платок, вытер холодный пот, выступивший у него на лбу:

— Да! Это мгновение стоило мне немало… Извини, Валюша, за все, что тебе довелось здесь услышать…

Это было единственный раз, когда его оставило самообладание. Но не за собственную жизнь вспыхнуло это волнение. Жалко было погибнуть из-за такой случайности, не успев еще ничего сделать.

— У Зиберта не было повода обращаться в какое-либо военное или гражданское учреждение без риска разоблачения, — вспоминал заместитель командира по разведке А. А. Лукин, — потому что при всем высоком качестве его документов они все же были чистой фикцией. Поэтому главными объектами его деятельности на первых порах стали места, где немецкие офицеры проводили свое неслужебное время: лучший ресторан города «Дойчегофф», ресторан на вокзале, казино, кафе, магазины, куда местным жителям вход был воспрещен.

Порой источники информации Кузнецов находил при довольно неожиданных ситуациях. Как-то в маГазине, где Пауль Зиберт был постоянным покупателем, хозяин на любезное замечание господина офицера о том, что у него в лавке всегда все свежее, расплывшись в благодарственной улыбке, доверительно сообщил, что разрешение на торговлю он заработал у «самого» доктора Йоргельса — шефа службы безопасности в Ровно — в обмен на ценную информацию. Потом Зиберт застал в лавке дружка хозяина, такого же гестаповского прихвостня. Тот, не в меру разболтавшись, доверительно сообщил «офицеру-фронтовику», что знает и других, таких, как он сам, верных слуг гитлеровцев, сказал и о том, что в одном из партизанских отрядов у гестапо есть свой человек, некто Васильчевский, который сумел стать связным между партизанами и городскими подпольщиками.

Страшная новость немедленно была передана в отряд. А оттуда в «Центр» ушло сообщение с приметами агента-провокатора. Враг был разоблачен и обезврежен.

Особую радость доставляли разведчикам дни, когда они могли воочию убедиться в действенности своих сообщений, отправленных в «Центр». Так было, например, с такой радиограммой: «2 февраля 1943 года. На аэродроме в 8 километрах от города, на хуторе Малые Омельяны, базируется более 100 боевых и транспортных самолетов».

А через несколько дней, сотрясая все вокруг, советские бомбардировщики стерли с лица земли гнездо гитлеровских коршунов. Этот бомбовый удар как праздничный салют звучал в сердцах Кузнецова и его товарищей.

К началу нового, 1943 года особая группа Кузнецова прочно обосновалась в Ровно. Зиберт завел обширные знакомства среди гитлеровцев. Началась активная разведывательная работа. В «Центр» из отряда «Победители» одна за другой стали уходить радиограммы. Разведывательных сведений о противнике было много, и они были настолько важны, что ежедневно, иногда по нескольку сеансов в день, их передавали в Москву радисты Л. Шерстнева, М. Ких, В. Осмолова, А. Беспояско, В. Скворцова, А. Мороз, В. Орлов, Л. Горбунцов, Г. Дроздовский, И. Строков.

В самом лагере или неподалеку от него работал один радист. Остальные, чтобы их и лагерь не запеленговали гитлеровцы, уходили под охраной на расстояние до двадцати километров в разных направлениях. Так в Москву, «Центру», шли новые и новые сведения. Работать часто приходилось помногу часов, немели руки, нервы были напряжены до предела. Но рации всегда были в порядке. Каждый из радистов понимал: чем больше данных передадут они, тем точнее и чаще будут удары наших войск.

Однако отряд находился на расстоянии 100–120 километров от Ровно, и это представляло определенные трудности, так как с разведчиком не было оперативной связи. Срочные материалы подчас запаздывали и теряли ценность. Командование отряда решило отправить в город радиста. Первой была командирована Валентина Осмолова, а после ее возвращения в группу Грачева из Ровно отправился Виктор Орлов. Переодетый в форму полицая, с документами, которые подписал комендант Зурно, В. М. Орлов в сопровождении связных Сергея Рощина и Николая Киселева прибыл на промежуточную базу, или, как называли в отряде, «маяк», который находился на Кудринских хуторах. Здесь радиста поместили в доме Вацлава Жигадло.

За несколько дней до этого небольшой отряд переодетых в полицейскую форму партизан под командованием Пауля Зиберта провел дерзкую операцию на шоссе Киев — Ровно. Двигаясь по тракту на фурманках, разведчики выследили наиболее подходящую машину и подорвали ее. Среди пленников «подвижной засады» оказались советник военного управления рейхскомиссариата майор фон Райс и начальник отдела рейхскомиссариата зондерфюрер СС граф Гаан.

— Взяв с собой рацию, я отправился с Кузнецовым на допрос пленных, которых привели в соседнюю хату, — вспоминает Виктор Михайлович Орлов. — В отдельной комнате я увидел двух немцев. Один из них, черноволосый, с забинтованной головой и рукой на перевязи, лежал на топчане. Ноги у него тоже, видимо, были повреждены. Это зондерфюрер Гаан. Второй — майор Райс, — тучный здоровяк среднего роста, с рыжей шевелюрой и небольшими круглыми навыкате глазами, сидел на топчане возле печки. Он отделался легкой контузией.

Кузнецов допрашивал каждого в отдельности. Перед пленниками он появился в форме обер-лейтенанта. Когда было жарко, Кузнецов расстегивал верхние пуговицы кителя. Вел себя спокойно, но был весьма настойчив.

Помню, Райс сидел за столом, перед ним лежали бумага и карандаш. Николай Иванович, расхаживая по комнате, все время задавал вопросы, заходя то слева, то справа от фашиста. Если Райс по ходу допроса начинал давать ценные сведения, Кузнецов просто кивал ему на карандаш и бумагу, предлагая записать сказанное, а если тот медлил, то Николай Иванович сам брал со стола карандаш, подавал в руки фашисту, придвигал поближе бумагу и пристально вглядывался ему в глаза. Райс не выдерживал и начинал писать.

Гаан первое время вообще не хотел отвечать на вопросы, называл обер-лейтенанта изменником, предателем и т. д.

Но потом и он заговорил.

После каждого допроса Кузнецов сосредоточенно обдумывал, обобщал материал, переписывал и отдавал мне для шифровки и передачи в отряд.

Допрос продолжался пять дней. Было получено много ценных сведений, а также удалось расшифровать захваченные в портфеле Райса карты дорог оккупированной гитлеровцами Украины и сведения о подземном бронированном кабеле, проложенном немцами в 1942 году вдоль Киевского шоссе на участке Ровно — Звягель. Все это помогло нашей разведке в дальнейшем при помощи винницких подпольщиков раскрыть тайну «Вервольфа», как закодированно называлась полевая ставка Гитлера под Винницей. Последнее слово в этой истории сказала наша бомбардировочная авиация, и, как доложила разведка, довольно веское. Мощное железобетонное сооружение было превращено в груду развалин.

Оба же гитлеровца были казнены. Это была ощутимая потеря для рейхскомиссариата «Украина».

Через несколько дней от Кудринского «маяка» отъехали запряженные парой гнедых рысаков сани. В них на дорогом ковре чинно восседал Пауль Зиберт. Рядом в добротных пальто Николай Струтинский, Михаил Шевчук и Николай Гнидюк. За кучера, в расшитом украинском кожушке, Николай Приходько и, наконец, в форме полицая Виктор Орлов.

«Ехали молча, — рассказывает Орлов, — каждый был занят мыслями о том, как нас встретит Здолбу-нов. На него у нас были большие надежды. Вдруг Кузнецов обратился ко мне:

— А тебе не страшно, Виталий? (Он почему-то меня иногда называл Виталием.) Может случиться, что и не вернемся.

В Здолбунов добрались на рассвете. На квартире у подпольщика Шмереги разгрузили взрывчатку, боеприпасы. Кузнецов помог мне снять рацию. Стру-тинский и Гнидюк сразу же разными дорогами отправились в Ровно, а Приходько с Шевчуком Николай Иванович послал в соседнее село обменять сани на бричку. На дворе — оттепель, по городу на санях не проехать. Пока они «проворачивали» свою «коммерцию», Кузнецов, побеседовав со здолбуновскими подпольщиками, составил радиограмму, которую я тут же передал в отряд.

Ночью на шикарной бричке выехали в Ровно. При въезде в «столицу» нас остановил жандармский патруль. Пауль Зиберт первым предъявил свой «зольдатенбух», и мы благополучно проследовали дальше. На улицах проходящие мимо солдаты приветствовали офицера. Он небрежно отвечал. Остановились у Приходько. Мы с Николаем стали разгружать увесистые «офицерские» чемоданы. А когда я нес их на второй этаж, споткнулся и едва не грохнулся вниз, Зиберт набросился на меня с ругательствами. Потом в квартире, словно извиняясь, Николай Иванович обратился ко мне: «Здорово я тебя там на лестнице отчитал. Но так надо было: стояли чужие люди». Я же ему ответил в тон, что за такое можно было бы дать и подзатыльник. Ведь чуть не угробил радиостанцию.

В тот же день связались с отрядом. Позднее из дома Приходько я провел еще несколько радиосеансов, но скоро начались облавы. Видимо, сработал немецкий пеленгатор. Чтобы спасти явку, Кузнецов приказал уходить из города. На кудринском «маяке» нам вручили приказ срочно явиться в отряд».

Разведданные от Кузнецова в отряд для дальнейшей передачи их по рации в «Центр», как правило, доставлял Николай Приходько. Он же привозил пакеты с очередными заданиями «Центра». Зимним февральским днем, в канун 25-й годовщины Красной Армии, Приходько, вручив на кудринском «маяке», под Тучином, донесение Кузнецова и получив очередную почту, поспешил в Ровно. Но к Грачеву он не добрался. Вот чем объяснялся срочный вызов разведчиков в отряд. Когда Грачев с товарищами прибыл в отряд, в штабной землянке ему показали радиограмму, которая ушла в «Центр». Она гласила:

«Точно установлено, что П. (Приходько. — К.З.) у села Великий Житень был задержан заставой из 6 немцев и 6 полицейских. Открыл огонь из автомата. Убил 10 человек, но сам был ранен. Отстреливаясь, погнал лошадей вперед. Через несколько метров встретился с немцами, ехавшими на грузовой машине. П. был ранен еще два раза. Убив еще 6 немцев, он отбежал на 300 метров, сжег пакет и был убит. П. достоин присвоения звания Героя Советского Союза».

Тяжело переживал Николай Иванович гибель своего молодого тезки. Очень был он привязан к этому смелому и отчаянному парню. Нахлынувшие на него чувства Кузнецов излил в собственноручно написанной листовке «Подвиг». Ныне этот уникальный документ экспонируется в Украинском государственном музее Великой Отечественной войны в Киеве.

«Подвиг

22 февраля, в понедельник, героически погиб в борьбе против немецких оккупантов наш боевой товарищ, курьер особой группы НИКОЛАЙ ПРИХОДЬКО.

Когда наша группа 29 января отправлялась из лагеря, командир отряда в напутственной речи спросил:

— Готовы ли вы умереть за Родину?

Мы все в один голос ответили:

— Готовы!

И вот одному из нас, Николаю Приходько, пришлось погибнуть. Он выполнял одну из ответственнейших функций — курьера. Десятки раз он проезжал по занятым немцами городам и дорогам, ежечасно рискуя своей жизнью во имя Родины.

21 февраля он доставил в штаб нашего отряда важное донесение и 22-го возвращался с пакетом. В 10 км от города его остановил немецкий патруль из 12 солдат. На окрик «стой!» он ответил автоматной очередью и поразил 10 фашистов. Двое побежали, отстреливаясь, и ранили его.

Но Николай, верный долгу перед Родиной, погнал коней дальше на город. Через несколько десятков метров он встретил грузовик с немцами. Их было более 30. Немцы открыли огонь. Приходько отстреливался, убил еще 6 немцев, затем, видя, что истекает кровью, сжег пакет и документы. Николай Приходько погиб как герой-патриот своей великой Родины, отдав за нее свою молодую жизнь.

Вечная память и слава герою Николаю Приходько!

Много фашистов заплатят своими головами за его смерть!

Грачев».

Небольшая листовка, всего несколько абзацев. Однако в них не только сообщение о гибели друга, но и раскрыт внутренний мир самого Грачева — Кузнецова в часы тяжелой потери. Сколько в этих строках боли, волнения и одновременно решимости отомстить врагу!

Сведения о героическом поединке Приходько с гитлеровцами позднее были детально изучены и описаны. Но эта листовка, написанная по горячим следам событий, — особенно ценный документ, реликвия боевого братства двух отважных сыновей русского и украинского народов.

26 декабря 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий в тылу немецко-фашистских захватчиков и проявленные при этом отвагу и геройство Приходько Николаю Тарасовичу посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.