Грачевский крокодил. Вторая редакция

XVII

В этот самый момент дверь распахнулась, и в правлении показался отец Иван.

— Чур меня! Чур меня! — кричал он: — батюшки, какие страсти!

— Врешь, не отчураешься, — крикнул становой.

— Неужто?

— Верно говорю.

— За мной податей нет…

— Податей нет, так другие провинности найдутся. — У полиции чистого человека нет… Хоть что-нибудь, а уж найдет…

— Бедовый же ты! — проговорил отец Иван и, подойдя к становому, подал ему руку. — Однако поздороваться все-таки надо. Здорово, коллега.

Становой был ему товарищ по семинарии.

— Здорово, здорово…

— Как поживаешь?

— Твоими священными молитвами скрипим кое-как…

— И окроме меня молельщиков-то у тебя много.

— Еще бы! — подхватил становой: — из священной породы тоже! Кто попом, кто дьяконом, кто дьячком. Только, видно, молиться-то ленивы. Вот часа три кричу здесь, охрип даже, а толку нет все-таки… А все ты виноват, — закричал становой, обращаясь к старшине, почтительно стоявшему впереди толпы. — Вишь, медаль-то развесил!.. Не медаль тебе, а бабьи ожерелья навесить бы надо, потому — сам-то ты ни старшина, а баба.

И, быстро обернувшись к отцу Ивану, становой прибавил:

— Ах, в Репьевской-то волости старшина у меня прелестный!.. Бриллиант, а не старшина! Волость вот как в руках держит… Все по струнке ходят… Какие мосты, какие гати! Намедни губернатор проезжал, так даже обнял и расцеловал его! Так, посреди гати, остановил лошадей, вышел из кареты и расцеловал… Все-то у него в порядке, куда ни загляни. Пожарный обоз восторг, по улицам деревья растут.

— Помилуй, Аркадий Федорович, — перебил его на этот раз старшина: — что же это за деревья!.. Ведь мы знаем! Позвольте доложить. Ведь деревья-то просто в лесу были срублены да накануне губернаторского приезда и воткнуты по улицам. Оно, точно-с, красиво смотреть, только сейчас эти деревья к старшине на двор свезены… Все это фальшь одна…

— Там фальшь ли, нет ли, а все-таки человек, значит, заботится, хлопочет… Начальство едет и видит, что повсюду порядок и благоустройство… А какое мне дело, что на другой день ни одного дерева нет, очень мне нужно!.. Может, губернатор-то в первый и в последний раз был у него… А уж насчет податей… не старшина, а золото. Вот как… Хоть бы копейка недоимки! все чисто!..

— Тоже и на счет податей осмелюсь доложить вам, — заметил старшина:- ведь репьевский-то старшина — не со мной сравнять. Человек он денежный, торговый, гурты имеет, салотопни свои… У него и сейчас тысяч пять мелкого скота нагуливается да ста полтора рогатого… Окроме того штук пять кабаков, да сурочные промыслы… Ему хорошо! Не платит обчество податей, он собрал стариков, перетолковал с ними, да свои денежки и закладывает. «Нате, говорит, смотрите, свои кровные за вас вношу!». Вот у него и чисто!.. А волость-то у него в руках, известное дело, что хочет, то с нею и делает! Круглый год на него работает!.. И пашут, и сеют ему, и жнут, и косят… Уж он свое выворотит небось… Ему хорошо… И я рад бы так-то делать, да средств не хватает…

— А что все это доказывает? — спросил становой.

— То и доказывает, Аркадий Федорович, что Курицын человек сильный…

— Нет, врешь! — перебил его становой. — Это доказывает, что Курицын человек, а ты баба…

— Однако вот что, — проговорил отец Иван, обращаясь к становому: — ты обедал, что ли?

— Конечно нет; жрать, как собака, хочу.

— Так приезжай ко мне обедать… А коли в самом деле я тебе нужен, так там, у меня, и переговорим…

— Ладно.

— У тебя какое же до меня дело-то?.

— Вот узнаешь…

— А ты скоро здесь покончишь?

— Теперь скоро.

— Ну, вот и отлично. А я покамест поеду приготовлюсь…

— Чего там готовиться-то! Что есть в печи, на стол и мечи.

— Так до свиданья.

И вслед за тем, пригнувшись к уху станового, он прибавил шепотом:

— Коньячок у меня есть, лет пять уж стоит…

— Отлично.

— Так я буду ждать тебя…

— Приеду, небось…

И отец Иван отправился домой, а становой снова принялся допрашивать мужиков.

— Анохин Федот! — крикнул он.

— Здесь.

— Выходи живей… Лошадь есть?

— Нет.

— Корова?

— Нет.

— Овцы?

— Нет.

Становой даже плюнул.

— Жена есть, что ли?

— Нет.

— Дети?

— Нет.

— Любовница?

— Есть.

Но в этот момент раздался такой хохот, что даже сам становой не мог остановить его, а Федот Анохин принялся оправдываться.

— Ну, чего зубы-то скалите, чего! — кричал он на хохотавших мужиков. — Знамо, обмолвился!.. Я думал — про собаку спрашивают и молвил, что есть, а вышло вон что! Ну чего ржать-то! Что вы, жеребцы, что ли!.. знамо, обмолвился… Какая там любовница, коли насилу ноги передвигаю.

Но мужики, к великой досаде Анохина, не унимались и продолжали хохотать, поддобривая хохот скоромными остротами. Наконец становой усмирил их и, снова приняв олимпийский вид, обратился к старосте.

— Иди сюда! — крикнул он ему.

Староста подошел.

— Есть что-нибудь у этого паршивца?

— Никак нет, ваше высокородие.

— Чем же он занимается?

— Да чем… Летом бахчи караулит, а зимой зайцев капканами ловит… Самый лядащий изо всего села…

Становой вскочил и подбежал к Анохину.

— Как же смеешь ты жить! — крикнул он.

— Знамо, что толку мало от меня… какой толк. Известно, толков нет никаких… Кабы богатый али здоровый был… Ну точно… а то все мочи нет…

— Так умри.

— Знамо, что надо бы… только вот час-то смертный не приходит.

— Ах вы, черти, ах вы, дьяволы! Небо коптишь только ведь, подлец… Что же, и хлеба не сеешь?

— Ну, я и сохи-то не подниму…

— А жрешь небось…

— Без этого нельзя…

— Ах вы, дьяволы! ах вы, черти… Ну постойте же, я вам докажу! — крикнул становой и сел на прежнее место.

Наконец часа через полтора опись была покончена.

— Ну, дьяволы! — кричал становой сильно уже охрипшим голосом и потрясая в воздухе только что составленною описью: — чтобы через две недели подати были все в казначействе, все до одной копейки, и чтобы казначейская квитанция была мне представлена. Эй, ты старшина! Подойди сюда…

Старшина подошел.

— Квитанцию ты привезешь мне сам, ко мне, в становую квартиру; слышишь?..

— Слушаю-с, Аркадий Федорович.

— А если через две недели подати не будут внесены, — продолжал становой, снова обращаясь к крестьянам: — то я привезу сюда Курицына, и он живо купит у меня весь ваш скот… Слышите?.. Пощады от меня не ждать… Вот вам даю две недели сроку. Внесете деньги — спасибо скажу, а нет — не прогневайтесь. Камня на камне не оставлю… в муку вас сотру… Ах вы, подлецы, ах вы, дьяволы!..

И затем, передав бумаги письмоводителю, он крикнул:

— Сотский!

— Здесь, вашескородие.

— Лошади готовы?

— Готовы, вашескородие.

— Небось хромые опять?

— Никак нет, вашескородие.

— Смотри у меня!.. Ах, да, и забыл! — И вдруг, подбоченясь и подойдя к сотскому, он спросил: — А почему мост через Грачевку не в исправности?

— Ездил, вашескородие, сколько раз ездил, до самой до помещицы до Анфисы Ивановны доходил, в ноги кланялся ей, ничего не поделаешь… даже обругала меня… «Ты, говорит, видно, с ума сошел! никакого закона нет, чтобы барыни мосты чинили! на это, говорит, мужики есть».

— Мужиков бы заставил!

— И у них был, вашескородие! Целый день ругался!.. Не едут! «Дьяволы, говорю, черти, анафемы вы проклятые!», признаться, побил даже кое-кого, а все-таки не выехали! Уперлись, дьяволы, что мост на господской земле, и не едут…

— Дурак ты, вот что! — крикнул становой и, обратясь к письмоводителю, прибавил: — Александр Тимофеевич, отец родной, поедешь в Голявку, заверни в Грачевку… Уломай как-нибудь старушку-то! Сохрани господи, губернатор поедет, ведь он за этот мост шкуру сдерет. Уж мне и так от исправника нахлобучка была… ведь провалился недавно и с тарантасом и с лошадьми!.. Ну как этак-то губернатор ухнет! Что тогда будет!.. Заверши, благодетель…

— Хорошо, — проговорил письмоводитель, мрачный и угрюмый мужчина лет сорока. — Только да будет вам известно, что к старухе я не пойду…

— Что так?

— Да помилуйте, как на приедешь, непременно что-нибудь отнимет… Спичечницу отняла… а последний раз очки серебряные.

— Как так?

— Очень просто… Я к ней с окладными листами приехал, а она у меня очки отняла. «Дай-ка, говорит, я попробую! не по глазам ли!» — велела себе псалтырик принести самой мелкой печати, надела очки… а потом сняла их, положила в футляр и в карман. «Как раз!» говорит. Так и не отдала. «Ты, говорит, себе другие купишь!» Пять рублей были заплачены. Нет уж, я лучше с приказчиком поговорю… Ну ее к черту!

— Поговори, Христа ради!

— Хорошо.

— Пожалуйста.

И, снова обратясь к мужикам, он проговорил, грозя кулаком:

— Ну, черти, берегитесь! Чтобы через две недели квитанция была у меня!..

И, круто повернувшись, он вышел из правления.

Старшина, староста и сотский бросились провожать станового, подсадили его в тарантас, прокричали в один голос: «счастливо оставаться!» — и, гремя и звеня колокольчиками и бубенцами, становой пристав покатил по направлению к дому своего коллеги, отца Ивана.