Грачевский крокодил. Вторая редакция

XXXIII

Становой Дуботолков принял отца Ивана чуть не с распростертыми объятиями. Он был в самом веселом расположении духа. Угрюмое и нахмуренное лицо его сияло довольством, толстые губы весело улыбались, а вечно сердитые глаза блестели каким-то самым добродушным блеском. Завидев отца Ивана, он даже выбежал на крыльцо и заранее растопырил руки для объятий.

— Говори: слава богу! — крикнул он.

Отец Иван вылез из тележки, и в ту же минуту почувствовал себя в могучих объятиях станового.

— Говори: слава богу.

— Да что такое?

— Говори…

— Ты объясни прежде.

— Не отстану! — говори…

— Говори, говори! — передразнил его отец Иван, однако тут же исполнил желание станового.

— А теперь пойдем в кабинет, и я тебе все расскажу…

И, схватив отца Ивана за руку, он потащил его в дом. Когда они очутились в кабинете, становой усадил своего бывшего коллегу в кресло, уселся рядом с ним и, пригнувшись к уху, прошептал едва слышно:

— Наклевываются!

— Кто? — спросил отец Иван.

— Они.

— Да кто они-то?

— За кого награды-то выдают!

И, вдруг вскочив со стула, он ринулся к письменному столу, торопливо отпер ящик и, вынув какую-то брошюрку, торжественно поднял ее кверху.

— Вот она! вот она! — шептал он, захлебываясь: — вот она, матушка! вот она, родимая!..

И, поднеся брошюрку чуть не под нос отцу Ивану, прибавил:

— Прочти-ка!

Отец Иван прищурил глаза, прочитал заглавие и остолбенел.

— Каково!

— Откуда же это? — спросил отец Иван.

— Бог послал!

— Ты шутишь все…

— Нет, не шучу, брат!

И, снова понизив голос, прибавил:

— А коли проявились у нас эти книжонки, значит, проявились и они. Теперь у меня сыщики по всему стану рассыпаны! Кишат как муравьи в муравейнике, как гончие собаки по лесу, как пчелы в улье… по деревням, по селам, по хуторам, по базарам, по трактирам, по церквам даже — всюду рассыпались!

А отец Иван сидел задумавшись, опустя голову, и словно не слушал расходившегося станового.

— Вот это так дело! — восклицал между тем становой, потирая руки.

— Однако ты все-таки не сообщил мне: откуда же именно добыл ты эту книжонку? — спросил, наконец, отец Иван.

— В Путилове, братец, в селе Путилове, на базаре.

— Как! продавали? — чуть не вскрикнул батюшка. А становой подскочил к нему и, закрыв ему рот ладонью, прошептал:

— Что ты, с ума спятил! Тише!

— Да ведь здесь же нет никого.

— А окна, а двери, а ты, а я! Теперь я самого себя боюсь. Ложусь спать, так все двери запираю, все окна закупориваю — чтобы во сне не сбрехнуть!.. Запирай и ты.

— На кого же подозрение-то падает?

— Пока ни на кого еще!.. Брошюрка, братец ты мой, была подброшена во время базара на площадь и поднята одним мужиком. Мужик был неграмотный, встретился ему писарь волостной, он и показал ему книжонку, а писарь как прочитал, так в ту же секунду ко мне. Теперь оба они, и мужик и писарь, под арестом сидят, под строжайшим караулом!

— Их-то за что же?

— А чтобы не разболтали!

И, переменив тон, прибавил:

— Позавтракаю, я тотчас в Путилово…

— Зачем?

— Причуивать, разнюхивать… Уж я донес и прокурору, и исправнику, и жандармскому…

— Да, грустно, — заметил отец Иван. — Ведь Путилово-то всего в пяти верстах от Рычей… Однако, — прибавил он, немного помолчав и поднимая опущенную голову: — у всякого свои заботы! У тебя свои, а у меня свои! Ведь я по делу к тебе приехал…

— Ах, да! — вскрикнул становой, ударив себя по лбу. — Про тебя-то я забыл совсем! Ну что, съездил в Москву-то?

— Съездил!

— Что же, удачно?

— В том-то и дело, что не совсем…

— Почему же?

— Не знаю. Скворцов взял с меня деньги, подписал составленное тобою заявление к мировому, а мировой не принимает его в резон…

— Как так! ведь в заявлении сказано же, что деньги нашлись, что подозрение, падавшее на твоего сына, не имеет основания, и что Скворцов, наконец, просит о прекращении дела.

— Да, все это сказано!.. Скворцов даже лично к мировому ездил, а мировой говорит, что все-таки дело без разбора нельзя покончить, что заявление необходимо проверить на суде, ибо дело это не гражданское, а уголовное.

Становой задумался, прошелся раза два по комнате и затем, остановившись, проговорил:

— А ведь пожалуй что и так! Как же быть-то?

— Иными путями хочу! — проговорил отец Иван.

— А именно?.

— Оказывается, что судья родной брат нашему прокурору.

— Ну?

— Хочу его просить, чтобы он замолвил за меня словечко.

— А ты знаком с ним?

— С ним-то я незнаком, но ведь он друг и приятель предводителя… Так вот я и хочу ехать к Анфисе Ивановне и попросить ее переговорить с предводителем, кстати теперь он у себя в имении живет. Предводитель, конечно, уважит старуху и не откажется повлиять на прокурора, а прокурор на брата. Вот я и приехал с тобой посоветоваться! Одобришь ли ты мой план?

Становой хотел было ответить что-то, но, услыхав в соседней комнате стук ножей и тарелок и звон стеклянной посуды, подхватил отца Ивана под руку и проговорил:

— Чу! завтрак подали! Пойдем-ка выпьем да закусим!.. Авось за завтраком-то лучше придумаем, как быть и что делать.

И оба они оставили кабинет и перешли в залу. Завтрак был действительно подан. Становой «долбанул» квасной стакан водки, отец Иван две рюмки, и приятели принялись за еду.

— Эй, ты, рыло свиное! — крикнул вдруг становой, обращаясь к двери. Дверь мгновенно распахнулась, и в ней показался рассыльный. Словно кукушка на часах, выскочил он и стал как вкопанный. — Лошадей закладывают?

— Так точно, вашескородие.

— Хорек едет?

— Так точно, вашескородие.

— Скажи, чтобы поскорей запрягали.

— Слушаю, вашескородие.

— А теперь исчезни!..

Рассыльный исчез опять-таки как исчезает кукушка, а отец Иван и становой принялись за еду и за обсуждение Асклипиодотовского дела. К концу завтрака они порешили, что так как ни в одном серьезном деле невозможно обойтись без барыни, то и в данном случае следует ехать к Анфисе Ивановне и просить ее содействия. В это самое время у крыльца послышался стук подъехавшего экипажа, звон колокольчиков, громыхание бубенцов, и становой, заглянув в окно, вскрикнул:

— А! вот и лошади поданы!

И, быстро вскочив с места, бросился в кабинет.

— А знаешь ли, что я придумал! — проговорил он, возвращаясь в залу с портфелем подмышкой, в шинели и в кепи на голове. — Ведь в Рычи-то тебе через Путилов ехать… Поедем-ка со мной. До Путилова поболтаем дорогой, а в Путилове ты можешь пересесть на своих лошадей и следовать дальше!.. Там уже недалеко… Ну, говори, едешь, что ли?

— А как мои лошади за ямскими-то не поспеют! — возразил отец Иван.

— Ох, уж рассказывай!.. Будет тебе сиротой-то прикидываться!.. Точно я лошадей твоих не знаю!

— Да ведь и я знаю, какова тройка у Хорька!

— Ну, нечего зубы-то заговаривать! Едем!

— Пожалуй! — проговорил отец Иван нехотя и взял свою шляпу.

Когда они вышли на крыльцо, экипажи были уже поданы. Впереди стоял тарантас станового, а сзади тележка отца Ивана.

— А! приятель, здорово! — крикнул отец Иван Хорьку, кивнув головой и бросив взгляд на тройку.

— Здравствуйте, батюшка! — проговорил тот.

— Что? Все лопоухий в корню-то бегает?

— Все он, батюшка.

— Добрый конь, выносливый…

— Нет, у вас вот так лошадки! Невелички, а с огоньком.

— Чего там! Одры, так они одры и есть! — проговорил отец Иван, польщенный похвалою Хорька, садясь в тарантас рядом с становым.

— Трогай!